Замок горного короля

6

Вадин снова стоял в полумраке. Тени, отбрасываемые огнем, плясали по углам королевских покоев, как будто подчиняясь ритму арфы Имин. Вадин не мог определить мелодию, которую она играла, это был просто узор из отдельных звуков, случайных и прекрасных, как капли дождя на поверхности пруда.

Король сидел за столом у огня. Лампа изливала ровный желтый свет на лежащую перед ним книгу. Король умел читать, это было большой редкостью среди лордов Янона. Читал он часто, это приносило ему наслаждение, достаточное для того, чтобы пожелать изучить замысловатые буквы Хан-Гилена. Или это был лишь предлог для того, чтобы держать внука рядом с собой, чтобы тот стоял как сейчас, обняв старика за плечи, и читал негромким чистым голосом. По рассказам, король был не из тех, кто любит, когда к нему прикасаются, он всегда держался особняком, закованный в броню своего королевского сана. Но Мирейн пробился сквозь эту сильную защиту, хотя любой другой, позволивший себе такую фамильярность, заплатил бы за это сполна.

Старик и юноша дружно засмеялись, встретив неожиданный остроумный оборот. В свете лампы их лица были поразительно похожи: гордые, с высокой переносицей и глубоко посаженными глазами. Когда Мирейн состарится, он будет выглядеть точно так же, как сейчас король.

Вадин вздрогнул от внезапного холода. Лицо Мирейна, в его воображении набирающее годы, вдруг помутнело и исчезло. Как будто Мирейн никогда не состарится. Как будто…

Оруженосец встряхнулся. Этот омерзительный день лишил его рассудка. Для начала причуды темной луны, потом ужас в лесу и все остальное, теряющееся в тумане. Когда он пытался обдумать это, у него ничего не выходило или же в голову лезли кошмарные видения. А Мирейн не сказал ему ни слова с тех самых пор, как они оставили Морандена приходить в себя на солнышке, наложив на него охранное заклинание; с тех пор, как они вместе вернулись в замок — принц на полкорпуса впереди, оруженосец позади, как и положено. С каждым из длинных ровных скачков Рами Вадин все глубже погружался в молчание. Но Мирейн вел себя так, словно ничего не случилось, и не прилагал никаких усилий, чтобы проникнуть под свежевыкованные доспехи своего слуги.

Свиток был свернут и связан, музыка смолкла. Мирейн сел у ног короля, положив руку на покрытые шрамами, потерявшие от старости гибкость колени.

— Да, — сказал он с легкой улыбкой, — я шел из Хан-Гилена пешком. Сначала потому, что верхом я был бы слишком заметен, ведь князь прочесывал страну в поисках меня; а после потому, что мне это нравилось. За пределами Хан-Гилена никто не знал моего лица, а руку я прятал. Я был всего лишь бродягой, одним из многих. — Его улыбка стала шире. — Иногда я вымокал под дождем, замерзал или был голоден; но я чувствовал себя свободным, и это было великолепно. Я мог идти куда захочу, останавливаться где нравилось. Полный цикл Великой Луны я провел в деревушке, которая лишилась своего жреца.

— В деревне? — Голос короля походил на низкие грозовые раскаты. — Среди простолюдинов?

— Среди фермеров и охотников, — ответил Мирейн. — Они в основном были добрыми людьми. И никто не знал, кем или чем я являюсь. Никто не называл меня королем или принцем. Никто не кланялся мне ради моего отца. Один, — он коротко хохотнул, — один даже подрался со мной. Одна из девушек принялась ходить за мной по пятам, а она была обещана богатому человеку. В его доме была деревянная дверь, а его отец держал быка и девять коров. Он не собирался терпеть подобного мне соперника — тщедушного мальчишку с женской косой. Он бросил мне вызов. Конечно, я его принял, а дама наблюдала.

— И ты быстро сразил мужлана за его наглость.

Мирейн снова рассмеялся.

— Я пытался соблюдать осторожность, потому что меня учили боевым приемам мастера, а он был всего лишь пахарем. Он хорошенько размахнулся и сбил меня с ног.

Король был возмущен, но Мирейн только усмехался. Наконец и король криво улыбнулся.

— И что на это сказала дама?

— Она завизжала и кинулась мне на помощь, что было довольно приятно. Однако в конце концов она решила, что лучше получить быка, девять коров и деревянную дверь, чем милого, тело которого посвящено богу. Я совершил над ними брачный обряд в тот день, когда уходил. К тому времени пришла их собственная новая жрица, но они оба заявили: только я, и никто другой, должен их поженить. Я предсказал им дюжину детишек и благополучную жизнь, так что они были вполне довольны.

— А ты? — спросила Имин, оставляя арфу, чтобы погреться у огня.

Мирейн повернулся к ней с полуулыбкой.

— Я снова был свободен. Теперь я понимаю, почему закон обязывает юных посвященных пускаться в странствие, хотя мое в силу обстоятельств было сокращено. Но я за год прошел все семь.

— Ты еще можешь получить полное странствие, — сказал король.

Мирейн сжал костлявую руку старика в своей сильной молодой руке.

— Нет, мой господин. Моя мать сделала это за нас обоих, когда вы ждали хоть единой весточки от нее. Вам более не придется ждать.

Король свободной рукой погладил густые вьющиеся волосы Мирейна, позволив себе эту скупую ласку.

— Я ждал бы тебя даже сто лет.

— Двадцати одного вполне достаточно. — Мирейн поднял голову: — Дедушка, я не слишком вас беспокою? Мне лучше было не приходить?

Имин резко втянула воздух, но король улыбнулся.

— Ты знаешь, что нет.

— Да, — признался Мирейн, — я действительно это знаю. И не хотел бы находиться в каком-то другом месте.

— Даже бродить свободным по дорогам мира?

— Даже так.

Уйдя от короля, Мирейн не сразу отправился спать, а еще некоторое время оставался у окна. Для него стала привычной эта минута тишины с ночными запахами сада, наполняющими свежестью его спальню. Когда он впервые здесь появился, была ранняя весна и перевалы только-только открылись после зимних снегов. Теперь весна завладела миром. Ясная Луна была темной, но Великая Луна поднималась, наливаясь до своей полноты. Стены замка перед ним светились голубовато-белым сиянием.

— Отец, — сказал Мирейн, — когда ты зачал меня, тебе не приходила мысль, что я могу оказаться неспособным справиться с твоим заданием?

Тишина была полной. Мирейн легонько вздохнул. Когда же он снова заговорил, его слова можно было принять за обращение к Вадину, как бы косвенно оно ни было.

— Ну что ж, он ведь не смертный человек и не один из тысячи укрощенных богов запада, чтобы являться по приказу кого угодно. Даже собственного сына.

Мирейн прислонился щекой к стене у окна. Камень засветился чем-то большим, нежели лунный свет, хотя до восхода солнца было еще далеко. Король уже не раз говорил, что камень знает его. На появление Мирейна замок реагировал как на восход солнца.

Принц повернулся, уперев правый кулак в бок. Рука не могла сжаться так плотно, как полагалось бы: ладонь была жестче там, где вопреки всем законам горел золотой диск.

— Это больно, — сказал Мирейн тихо, но напряженно. — Он жжет. Заполняет мою руку, словно большая золотая монета, монета, нагретая на огне, которую я не могу бросить. Иногда она больше, иногда меньше. Иногда жжется не сильнее, чем перегревшийся на солнце металл, иногда требуется вся моя бедная воля, чтобы терпеть в молчании. Я горжусь этим, Вадин. Я никогда не плакал и не кричал, даже не говорил об этом с тех пор как был маленьким. Никто никогда не знал об этой боли, только мать, князь Хан-Гилена и, конечно же, моя сестра. — Он смолк, брови его нахмурились, потом разошлись. Он почти улыбнулся. — Странно, что именно сегодня я подумал о сестре. Должно быть, виновато мое настроение. Безудержная жалость к самому себе. Впрочем, какая разница, как это называть? И стоит ли от этого избавляться? Смотри.

У Вадина не было выбора, не было времени, чтобы выбирать. Глаза Мирейна захватили его, зачаровали, втянули в себя. Он был в них. Он стал Мирейном. Тело без особой красоты или значительности, сосредоточенное вокруг мучительной боли. Но боль отступила, удерживаемая волей, сильной, как закаленная сталь. Он увидел лицо, худое серьезное лицо ребенка с янтарного цвета кожей и волосами, красными, как начищенная медь. Едва научившись ходить, Элнан стала тенью Мирейна. Над этим часто смеялись местные остряки, ибо он был темен, как черное дерево и вороново крыло, она же мед и огонь. Но она не отставала, несмотря на насмешки, несмотря даже на явную жестокость.

— Ты позоришь меня! — крикнул он ей однажды.

Тогда она сбежала от своей няни и, пренебрегая послушной лошадью, подобающей девице, которой едва исполнилось пять лет, украла его собственного пони (Мирейн уже не ездил на нем, потому что вырос) и отправилась за ним на охоту. То, что она справилась с черным дьяволом-пони, совсем его не удивило; но то, что она вмешалась в погоню, вклинилась в группу из дюжины оруженосцев, совершенно вывело его из себя.

— Ты позоришь меня, — повторил он как можно холоднее. — Ты повисла на мне, словно оковы. Ты мне здесь не нужна, я не хочу, чтобы ты висела у меня на хвосте, не хочу…

Она взглянула на него. Пони был слишком велик для нее, попона перекосилась, волосы, в которых запутались веточки, лезли ей в глаза, но в сравнении с ее взглядом все остальное не имело значения. Дети так не смотрят.

— Ты вовсе не стыдишься меня, — сказала она. — И не ненавидишь.

Мирейн открыл было рот, но снова закрыл его. Охота давно пронеслась мимо по горячему следу, не обращая внимания на его отсутствие. Он слышал удаляющийся лай собак.

Пони злобно тряхнул головой и начал угрожать жеребцу рогами. Элиан пришлось приложить все свои силы, чтобы удержать его, но при этом она не подала и виду, как это трудно.

— Я оставляю тебя в покое, когда ты действительно в этом нуждаешься. Тебе это известно.

— В таком случае я, очевидно, весьма редко в этом нуждаюсь.

— Когда ты хотел поиграть с Киери на сеновале…

Его щеки заполыхали, в висках застучало. Он кинулся на нее, и они вместе свалились на землю. Их лошади, испугавшись, перескочили через них и убежали; Мирейн оказался внизу, Элиан барахталась сверху. Она почти ничего не весила, но ее локти были коварно острыми.

Он извивался, пытаясь вырваться. Она уселась на него и рассмеялась.

— Хал говорит, тебе нужно играть как можно больше сейчас, пока ты не добыл свое крученое ожерелье, потому что после этого…

Он зажал девочке рот своей меченой рукой. Одного ее вида для большинства людей было бы достаточно, но Элиан не боялась ни бога, ни человека. Она вонзила в нее зубы.

Намеренно или случайно, но она не коснулась его клейма, а укусила плоть. Боль, перекрывая взмывающую спиралью другую боль, вышибла из него гнев и стыд и отбросила его на грань тьмы.

Меньшая боль исчезла. Большая без всякой причины бесконечно разрослась, и не было никакой надежды ее вынести. Однако Мирейн терпел, осознавая всю ее полноту и ужас, как будто преисподняя разверзлась перед ним. Хоть бы она ввергла его в милосердное забытье. Хоть бы… Боль исчезла.

Конечно, не полностью. Но она съежилась до такого уровня, ниже которого возможно только отсутствие боли, и после слепящего страдания это принесло столь явное облегчение, что Мирейн готов был расплакаться. В глазах у него прояснилось, и он увидел, что Элиан стоит рядом с ним на коленях и прижимает его руку к своему сердцу, Лицо ее было серо-зеленым, голос совершенно охрип.

— Мирейн! О Мирейн!

У него не было сил отнять руку. Он едва мог говорить.

— Что… что ты…

— Я убрала боль. — Лицо Элиан скривилось. — Твоя рука болела. Как может что-то так сильно болеть?

— Ты убрала боль, — тупо повторил он. — Ты… убрала боль… Элиан, дитя-колдунья, ты понимаешь, что ты сделала?

— Она болела. — Девочка так осторожно держала его руку, словно она была ее собственной. — Она всегда болит. Почему, Мирейн?

— Ты можешь ее исцелить. Элиан, маленькая огненная грива, ты обладаешь магией своего отца.

Она не обратила на это внимания. Конечно, она обладала этой силой, которая всегда у нее была; а он, кому дано знать, должен был знать это.

— Почему она болит, Мирейн?

— Потому что мой отец заставляет ее болеть.

Брови Элиан сдвинулись, подбородок выдвинулся вперед.

— Скажи ему, чтобы он прекратил это.

Даже при своей слабости он сумел рассмеяться.

— Но, детка, он бог. Никто не может приказывать, как ему поступать.

— Я могу. Он причиняет тебе боль. Он не должен этого делать. Особенно там, где больнее всего. Это неправильно.

— Эта боль заставляет меня помнить, кто я и для чего я. И не позволяет мне слишком возгордиться.

Она упрямо хмурилась.

— В этом нет необходимости.

— Нет? — спросил он. — Я был жесток с тобой. Ты видишь, как я за это заплатил.

— У меня хорошие сильные зубы. Хотя половина из них еще не выросла. — Она похлопала его по руке, на которой не осталось и следа от укуса. — Если это хоть как-то от меня зависит, тебе никогда больше не будет так больно.

— И мне не было так больно, — сказал Мирейн. — Но я оставил Элиан, чтобы идти туда, куда меня вел отец. А здесь никто не может остудить огонь.

У Вадина от ужаса пропал голос. Колдовство… рабство души…

— Мой отец создал меня, — сказал Мирейн. — Он сформировал меня для своих целей. Я — Меч Солнца, его сильнейшее оружие против Тьмы. Но он сотворил меня подобным смертному человеку, у которого есть плоть, и кровь, и кости, и, хуже всего, ум, способный думать и бояться. Я могу оказаться недостаточно сильным. Я могу подвести его. А если я не справлюсь…

— Прекрати! — Крик Вадина был надсадным от двойного усилия: произнести слово и удержать руки подальше от этого окольцованного золотом горла. Мое тело принадлежит тебе, и ты можешь делать с ним что угодно, — сказал он. — Я служу тебе, покуда мое тело живо. Но если ты еще раз дотронешься до моего разума, клянусь всеми когда-либо существовавшими богами, я убью тебя.

— Я не прикасался к твоему разуму, — спокойно возразил Мирейн.

— Не прикасался? Нет?! Да ты его изнасиловал!

Мирейн сделал вид, что Вадин этого не говорил.

— Я не касался тебя. Я открыл собственные мысли, а ты тотчас в них погрузился.

— Логика колдуна. Ты заманил меня в ловушку. Ты вторгся в меня.

— Я показал тебе правду.

— Да. Что под личиной принца-выскочки кроется дрожащий трус.

Мирейн засмеялся. Это был хороший смех, без всяких признаков насмешки. Но жрецы — отменные лгуны, а принцы — еще лучшие, претенденты же на корону лгут почище всех.

— Предлагаю пари, Вадин. До конца этого года ты назовешь меня своим другом. Ты сделаешь это добровольно, с радостью и без малейшего сожаления.

— Скорее я увижу тебя в аду.

— Это возможно, — сказал Мирейн беспечно, но отнюдь не шутливо. — Какой предлагаешь заклад?

— Свою душу.

Мирейн со свистом вдохнул воздух. Его зубы, обнажившись в усмешке, выглядели еще острее.

— Предупреждаю тебя, Вадин. Я могу ее взять.

— Знаю, что можешь.

— Это было чертовски захватывающе, все равно что оседлать молнию или танцевать на лезвиях.

— А ты? Какой заклад можешь предложить ты?

— Место по правую руку от меня и самый высокий титул в моей будущей империи, за исключением только моего собственного.

— Я могу потребовать этого, Мирейн из Хан-Гилена.

— Знаю, что можешь, — ответил Мирейн.

Его рука отбросила стрелы лучей в глаза Вадина. Его пожатие, скрепленное пари, поражало не только своей силой, но и тем, что не превратило ладонь оруженосца в пепел. Весь жар горел внутри.

С настороженностью диких животных они одновременно оборвали рукопожатие. Отчасти из-за обоюдного недоверия, отчасти из-за того, что кто-то вошел в комнату. Это был крупный человек, который шагал широко, но легко. Они медленно повернулись, как будто непринужденно, но тела их были напряжены.

Перед ними стоял принц Моранден в своей привычной позе — расставив ноги и расправив плечи. Клеймо богини нисколько не повредило его красоте, и он держался так, словно знал это. Глаза его перебегали с одного юноши на другого. Движением век он отпустил оруженосца и устремил жгуче-холодный взгляд на сына своей сестры.

Мирейн позволил молчанию тянуться до тех пор, пока оно не разорвалось само собой.

— Дядя, — легко и холодно произнес он, — ты оказываешь мне честь. Чем я могу служить тебе?

Официальность южанина вызвала гримасу на лице Морандена. Не спросив позволения, он сел и беззастенчиво потянулся. Вадин сразу вспомнил о черном горном льве, который был особенно опасен именно тогда, когда казался наиболее спокойным.

— Как, господин мой? — спросил старший принц. — Служить мне? Это слишком большая честь, чтобы смертный мог ее требовать.

Мирейн отошел от окна и приблизился к другому креслу, но не сел. Стоя он был чуть-чуть выше своего незваного гостя. Он оперся о резную спинку кресла.

— Сегодня мы во власти почтения. Я оказываю тебе честь своей службой, ты оказываешь мне честь своим присутствием. Что же привело тебя сюда? Учтивость? Или нужда? Или просто добрая воля?

Моранден засмеялся искренне, но с оттенком горечи.

— Твои манеры получше моих, принц. Может, оставим игру? Учтивость — слово, значение которого мне неведомо, такой уж я северный дикарь. Нужда… В тот день, когда ты узнаешь, что у меня появилась нужда в подобных тебе, родственничек, можешь быть уверен, что я. — в отчаянном положении.

— В таком случае, — спокойно сказал Мирейн, — это, должно быть, добрая воля.

Старший принц забросил ногу на подлокотник своего кресла.

— Очень здорово, сын сестры! Так здорово, что я даже скажу тебе правду. Я бы душу продал, чтобы избавиться от тебя. Думаю, я это уже сделал.

— Продал душу, — спросил Мирейн, — или избавился от меня?

— И то и другое. — Моранден потер щеку, словно шрам причинял ему боль, и улыбнулся белозубой волчьей улыбкой. — О любимчик моего отца, если бы тебе была дана возможность и более чем достаточное вознаграждение, не отправился бы ты туда, откуда пришел?

— Какого рода вознаграждение?

— Да любое. Все что угодно, кроме трона.

— Который ты взял бы себе.

— Конечно. Я его слишком долго ждал. Значительно дольше, чем ты, и находился к нему значительно ближе.

— Моя мать, — тихо сказал Мирейн, — была наследницей короля.

— Много же это для нее значило, если она не побеспокоилась прийти и доказать это. Но она и сама ведь была наполовину чужестранкой. Я слышал рассказы о ее матери, желтой женщине; асанианский император, который зачал ее с рабыней, счел прекрасной шуткой швырнуть ее переростку варвару, который воображал, что получает принцессу, и раздувался от гордости. Она оказалась неважным приобретением: одна дочь, такой же недомерок, как и она сама, — вот и все, что она смогла дать своему господину и повелителю.

— Но дочь эта родила ребенка, который, хотя и такой же недомерок, оказался по крайней мере утешительного мужского пола.

Моранден оглядел его сверху донизу.

— Мужского ли?

— Мне раздеться и показать?

Моранден рассмеялся. Он подозрительно долго и непринужденно смеялся. «Да, — подумал Вадин, — от него попахивает вином и чем-то еще, резким, едким. Ненавистью? Страхом?» Принц смеялся, и глаза его поблескивали под опущенными веками.

— Да, во имя богов! Разденься и покажи.

Глаза Мирейна остро сверкнули. Быстрым движением он сорвал свой килт.

— Ну и как, господин?

Моранден не спешил. Он поднялся и обошел вокруг неподвижную фигуру принца, словно покупатель на рынке рабов. Снова оказавшись лицом к лицу с Мирейном, он упер руки в бока и склонил голову набок.

— Возможно, — сказал он. Одна его рука метнулась к щеке Мирейна, ощупывая пробивающуюся молодую щетину. — Ты не слишком стараешься это доказать. Зачем ты подделываешься под евнуха? Ты любовник какого-нибудь мужчины?

Мирейн сел туда, где перед этим сидел Моранден, перекинул ногу так, как сделал Моранден, и улыбнулся, сжав зубы.

— Даже если бы я был склонен к этому, мои обеты запретили бы мне так поступать.

— Удобны эти твои обеты.

— Они связывают меня, пока я не сяду на трон. Потом я буду свободен от них.

— Без сомнения, тебе не терпится.

— Я могу ждать столько, сколько потребуется.

И снова рука Морандена протянулась к лицу Мирейна. Он резко опустил ее и убрал за спину, хмуро глядя на гордую линию носа младшего принца. Внезапно он сказал:

— Я помню то, что ты сделал.

— По принуждению.

— Ты это сделал. — Плечи Морандена сгорбились. Им не нравилась униженность, даже такая высокомерная, как эта. — Я тебе обязан. Возможно, своей жизнью. Я был у самого края, когда ты меня вернул.

— Во имя моего отца. Это должно послужить тебе утешением, поскольку, если бы Темная Богиня завладела твоей душой, ты не смог бы ответить на этот зов.

— Я обязан тебе, — снова повторил Моранден. Слова выходили из него с трудом, словно желчь забила горло принца. — Я отплачу тебе вот чем: уходи сейчас же и забери то, что я тебе предлагаю. Забирай все, что сможешь унести. Из Ста Царств тебе будет легче завоевать мир, чем из северной глуши.

— Но Янон мой по праву крови и праву наследования. Какое же место может быть лучше для начала?

— Если мы тебе позволим. Еще долго принц и оруженосец смотрели на закрытую дверь. Моранден затворил ее с такой мягкостью, которая была выразительнее любой ярости. Мирейн поднял свою горящую руку, повернул ее и сжал, бросая вызов Морандену и полностью отвергая его. — Он не может тронуть меня. У него нет силы, ибо он смертный человек, а я будущий король. Я… буду… королем.

Это был львиный рык. Мирейн лишь засмеялся в ответ. Он был как в лихорадке; слова рождались как бы по собственной воле, слова-демоны, легкие и насмешливые.

— Позволите, говоришь? Позволите? Когда тебе потребовалось целых полбочки вина, чтобы прийти сегодня сюда? — Он откинулся на спинку кресла, беззаботно болтая ногой; но руку свою он укачивал, словно она была раненым живым существом. — Если благодарность твоя проявляется с таким трудом, нужно ли мне бояться твоей вражды?

В свете огня казалось, что Моранден раздувается. Не понимая, как он это сделал, Вадин вдруг обнаружил, что стоит рядом со своим сеньором, подняв обнаженный меч. Над его блеском он встретился взглядом с Моранденом и увидел в нем неприкрытую черную ненависть.

— Детка, — сказал старший принц глубоким гортанным голосом. — Королек. Я не повторю своего предложения благодарности или награды. Или чего бы то ни было еще.

— Это хорошо. Избавит меня от усилий, которые потребовались бы для отказа.

— Считаешь себя умником? Подумай как следует, дурачок. Но не жди, что я буду лизать тебе пятки.

— Об этом я и не мечтал, — сказал Мирейн и зевнул. — Уже поздно, и ты, несомненно, утомился. Можешь идти спать.

Моранден лишился дара речи. Внезапно он резко повернулся.

Еще долго принц и оруженосец смотрели на закрытую дверь. Моранден затворил ее с такой мягкостью, которая была выразительнее любой ярости.

Мирейн поднял свою горящую руку, повернул ее и сжал, бросая вызов Морандену и полностью отвергая его.

— Он не может тронуть меня. У него нет силы, ибо он смертный человек, а я будущий король. Я… буду… королем.