Замок горного короля

4

Вадин открыл глаза с ударом рассветного колокола. Какое-то мгновение он не мог понять, где находится. Было слишком тихо. Ни следа приглушенного шума казармы оруженосцев, который становится не таким уж приглушенным, когда более крепкие начинают выбивать лентяев из постелей. Это было и не теплое гнездышко его братьев в Гейтане, где Керинво сне бросал на него руку, а Кутхан, словно переросший щенок, пытался зарыться ему в бок, и тут же дремала собака, а то и четыре, заменяющие одеяла, которые младшенький, Силан, повадился стаскивать на себя. Вадин был в совершенном одиночестве, он ощущал холод там, где сползло одеяло, и окружали его чужие стены. Стены, которые светились, как тучи, закрывающие Ясную Луну. Он вгляделся в них.

Перед ним кто-то стоял. Память сразу вернулась к Вадину. Он лежал в постели в своей новой комнате, находившейся между спальней принца и наружной дверью, и на него смотрел Мирейн. Вадин хмуро ответил на взгляд принца. Его сеньор был одет в килт и короткий плащ, подпоясан перевязью южного меча. На нем не было никаких украшений, кроме крученого ожерелья, которое он не снимал даже во время сна. Как бы много принц ни выпил, как бы поздно ни засиделся за пиршественным столом, он казался таким же свежим, как если бы спал от захода до восхода солнца.

— Вставай, — сказал он. — Или ты собираешься проспать до полудня?

Вадин вскочил, протирая глаза. Мирейн протянул ему килт и королевскую алую ливрею. Вадин выхватил их у него.

— Ты не должен этого делать!

Мирейн позволил ему завернуться в килт и застегнуть пояс, но когда Вадин снова посмотрел на своего господина, он увидел в руках принца гребень, а в глазах его — подозрительный блеск. Вадин прыгнул вперед, но Мирейн с легкостью животного увернулся от него и затем совершенно лишил его дари речи, вложив гребень ему в руку и сказав:

— Давай быстро, не то оставлю тебя без завтрака.

Оруженосец никогда не ел со своим господином, тем более из одной посуды.

— Слугам надо еще кое-чему научиться, — заметил Мирейн, передавая ему чашку.

— Мой господин, ты не должен…

Ясные глаза принца вспыхнули.

— Ты, кажется, приказываешь мне, Вадин из Гейтана?

Вадин чопорно выпрямился.

— Я оруженосец. А ты, — сказал он, — наследный принц Янона.

— Вот как? — Голова Мирейна наклонилась набок. — Формальные отношения легче, верно? Слуга не обязан испытывать чувств к человеку, которому он служит. Достаточно уважать титул.

— Я верен своему господину. Ему нет нужды опасаться предательства.

— И нет надежды связать тебя узами дружбы.

Вадин сглотнул ком в горле.

— Дружбу надо заслужить, Мой господин, — сказал он.

Принц медленно поднялся. В его ладном теле не было ни одного лишнего дюйма; он двигался с грацией и собранностью танцора Ишандри. Сейчас его лицо и голос были несколько напряжены.

— Я хочу осмотреть замок деда. Может ли принц трона позволить себе такую вольность?

— Принц трона может поступать как захочет.

Брови Мирейна взлетели вверх. Без дополнительных предупреждений он шагнул к двери. Вадину пришлось поспешно схватить плащ, меч и кинжал и уже на бегу нацеплять их на себя.

В этот час бодрствовали только оруженосцы и слуги. Высокородные предпочитали поспать после плотного угощения, а король никогда не покидал своих комнат до последнего колокола перед рассветом, когда он поднимался на стены. Правда, в это утро ему не было необходимости нести сторожевую службу, но Вадину хотелось бы знать, будет ли он продолжать это делать по привычке.

Крепость Хан-Янона была очень большой и замысловатой — лабиринты дворов и переходов, залов и комнат, садов и внешних построек, башни и подземелья, казармы и кухни, а также охраняемые евнухами цитадели женщин. Только эта часть крепости избежала внимания Мирейна, и то, как считал Вадин, лишь на данный момент. Мирейн приблизился к одному из стражей женских покоев, созданию менее бесполому, чем большинство монстров Одии; пожалуй, его можно было бы принять за мужчину, не будь его кожа слишком гладкой. Однако принц не заговорил с ним и не попытался пройти. Он просто смотрел на евнуха, который с бесконечной медлительностью отступал до тех пор, пока не уткнулся спиной в дверь. Лицо принца совершенно ничего не выражало.

Так и не сказав ни слова, Мирейн пошел прочь. Вдали, на вершине жреческой башни, одинокий пронзительный голос пел гимн солнечному восходу.

По цепочке дворов Мирейн спустился к внешнему караульному двору и конюшням замка, и здесь напряжение наконец стало покидать его. Настроение улучшилось, когда он, останавливаясь то тут, то там, бродил вдоль длинных рядов стойл, среди грумов, высокое призвание которых не оставляло им времени глазеть на принцев, мимо племенных кобыл и обучаемых жеребят, гунтеров, скаковых кобыл и свирепых боевых жеребцов, каждый в отдельном армированном стойле. Вадин был вынужден признать, что у принца наметанный глаз на породистых сенелей[2]. Мирейн проигнорировал высокомерную пятнистую кобылу, отдав явное предпочтение неприметной маленькой мышастой кобылке в соседнем стойле — самой непривлекательной и самой быстрой из всех королевских кобыл. Он не сдвинулся с места, когда жеребец принца Морандена начал грозить ему своими отточенными рогами, и этот высокий полосатый мышастый жеребец в смятении отступил. Он убедил белорогого гнедого принять лакомство из своей руки.

Когда он повернулся к Вадину, лицо его почти повеселело.

— Покажи мне своего, — сказал он.

Вадин и не подозревал, насколько он обезоружен, пока они не оказались в меньшем крыле среди коней оруженосцев. Его серая Рами прохлаждалась где-то в середине ряда. Круп ее был только чуточку менее костляв, чем его собственное тело; однако кисточка хвоста была густой и шелковистой, а ноги — длинными и тонкими. Она изогнула свою по-змеиному гибкую шею, насторожила длинные уши и посмотрела на них кроткими серебристыми глазами. Вадин растаял под этим чистым взглядом.

— Она прекрасна, — сказал Мирейн.

Вадин едва не утратил самообладание.

— У нее слишком длинные уши, ребра торчат, задние ноги вывернуты наружу.

— Однако у нее шелковый аллюр и золотое сердце.

Мирейн подошел к Рами, и она позволила ему дотронуться до себя. Даже до своей головы. Даже до подрагивающих ушей. Она тихонечко выдохнула в плечо чужеземца, и Вадин понял, что его сердце сейчас лопнет от ревности.

«Она моя! — Вадин с трудом сдерживал крик. — Я вырастил ее из жеребенка. Никто, кроме меня, не сидел у нее на спине. В прошлом году она выиграла Большую скачку в Имехене, от Анхея до Мораджана между восходом солнца и полуднем, а оттуда пошла прямо в общую схватку, где юноши соперничали друг с другом, чтобы стать мужчинами. Она ни разу не дрогнула, даже при встрече с рогатыми жеребцами».

Рука Мирейна нашла один из шрамов, самый ужасный, который пропахал ее шею.

— А какова была цена этого? — спросил он.

— Она разорвала горло той твари.

Вадин вздрогнул, вспоминая кровь, визг умирающего жеребца и смирную Рами, ставшую буйной скорее от борьбы, чем от боли. Она понесла его к победе, которую он едва заметил, потому что слишком боялся за Рами.

— Сенели Янона, — сказал Мирейн, — знамениты даже в Ста Царствах своей красотой и силой, а также своей доблестью.

— Я видел южные породы. — Вадин не удостоил их даже усмешкой. — Торговец из Пороса одно время часто появлялся в Гейтане. Каждый год платил изумрудами за паши отбраковки меринов, а иногда и жеребцов, которые не подлежали кастрации. Однажды он попытался украсть кобылу. После этого мы позаботились о том, чтобы он не возвращался.

— Моя мать говорила, что японский лорд может простить убийство своего сына-первенца, если его как следует уговорить. Но кражу сенеля — никогда.

— Первенцы сыновья не такая редкость, как хорошие сенели.

— Истинная правда, — ответил Мирейн.

Вадин не мог понять, шутка это или нет. Он вежливо попрощался с Рами, вышел из стойла и огляделся. Стойла вели в разгорающееся утро, далее виднелись один-два загона и тренировочные круги. Несколько жеребят были выпущены, но Мирейн не стал задерживаться, чтобы понаблюдать за ними. Он услышал то, что оруженосцы называли утренним гимном: рев жеребцов, стук копыт о дерево и камень и прорывающийся время от времени пронзительный визг ярости сенеля.

Мирейн безошибочно направился к источнику этого визга — маленькой каменной хижине в углу стены за высоким плетнем. Ее окна были забраны решетками. Тройные засовы на двери вздрагивали под непрекращающимися мощными ударами.

— Там Бешеный, — сказал Вадин, прежде чем Мирейн успел что-либо спросить. — В свое время конюшня принадлежала королю-жеребцу, который приходил из полей покрывать королевских кобыл. Но весной старый владыка табунов умер, а нового не будет, пока не родится последний из жеребят этого года. А пока Бешеный получил тюрьму в свое распоряжение, ведь он — собственность короля. Лучшие крови табуна слились в нем при скрещивании, и мой господин возлагал на этого жеребца большие надежды: он такой же быстрый, как кобыла, но у него сила жеребца и рога уже с локоть длиной. Однако он оказался свирепым. Пока его запирали, он убил помощника конюха. Если к середине лета его не приручат, то отдадут богине.

— То есть принесут в жертву.

Голос Мирейна от отвращения звучал глухо. Жрецы Солнца не приносили своему богу кровавых жертв. Принц облокотился на ограду. За стенами своей тюрьмы Бешеный визжал от ярости.

Прежде чем Вадин пошевелился, принц перемахнул через изгородь и направился к хижине.

Вадин кинулся за ним — и ударился о невидимую стену. Она держалась прочно, сколько бы он ни неистовствовал, и теперь ему оставалось только наблюдать.

Мирейн отодвинул тройные засовы. Когда дверь распахнулась, он отскочил в сторону. Бешеный, тряся своей роскошной гривой, с пеной у рта вырвался наружу. Он был не просто красив. Он производил потрясающее впечатление, этот император сенелей с длинными стройными ногами, широкой грудью, изогнутой шеей и сухощавой головой с небольшой мордой, характерной для сенелей янонской породы. Рога Бешеного прямые и острые, как два меча-близнеца; копыта — словно отполированный обсидиан, а шкура — как черное пламя. Его основным недостатком, как и у самого Мирейна, был недостаточно высокий рост. Однако это вовсе не бросалось в глаза, и вид у него был замечательный. Замечательный и смертоносный.

Бешеный остановился на расстоянии ладони от изгороди и, фыркая, повернулся кругом. Глаза его, красные, как кровь, безумно вращались. Потом зрачки уставились на того, кто стоял у открытой двери. Уши прижались к голове. Голова опустилась, рога приготовились к битве. Он ринулся в атаку.

Только что Мирейн стоял прямо у него на пути, а в следующий миг исчез. Сенель увернулся от стены с ловкостью, более подобающей кошке, чем стадному животному. Смех Мирейна прозвучал резко и необузданно. Бешеный круто повернулся на этот звук. Принц приближался медленно, не выказывая никаких признаков страха. Он усмехался, подзадоривая жеребца дотронуться до него. Рога промахнулись всего на волосок, острые раздвоенные копыта ударили только воздух.

Бешеный остановился. Его ноздри раздувались, такие же ярко-красные, как и глаза. Он откинул голову и топнул ногой, словно спрашивая: «Как ты смеешь не бояться меня?»

— Как я смею? — бросил ему в ответ Мирейн. — Ты не бешенее меня, и притом гораздо менее царствен. Ты — просто сын рассветного ветра, а я — сын Солнца.

Туда, где он стоял, ударила черная молния. Но Мирейна там уже не оказалось. Он стоял, уперев руки в бока и даже не запыхавшись.

— Вы угрожаете мне, ваше величество? Вы столь дерзки? Ну, ну, будь умницей. Может быть, тебя и выкрали из твоего прежнего царства, но ведь только для того, чтобы переместить в более великое. Хочешь быть моим королем жеребцов?

Удар копыта, фырканье, ложный выпад.

Мирейн и не подумал двигаться, только вскинул голову.

— Я должен прийти к тебе с сотней кобыл в поводу? Но разве император приносит дань вассальному королю?

Он шагнул вперед, где стал вполне досягаем и для рогов, и для копыт. Бешеному оставалось лишь встать на дыбы и ударить.

— И почему я так с тобой вожусь? Вон там в стойлах есть сенели, которые душу продали бы, чтобы носить меня на спине. Но ты — король. Королевский сан даже в изгнании требует своей доли уважения.

Бешеный смотрел на него чуть ли не с недоумением. Мирейн прикоснулся к бархатной морде. Жеребец вздрогнул, но не укусил его и не отстранился. Рука принца пропутешествовала вверх; к основанию рогов, легонько легла на завиток гривы между ними.

— Ну и что, мой господин? Будем королями вместе?

Гордая голова медленно наклонилась. Бешеный принюхался к золотой руке, дохнул на нее.

Мирейн подошел еще ближе и неожиданно оказался верхом на жеребце. Бешеный замер, потом заржал и встал на дыбы. Принц засмеялся. Он все еще смеялся, когда сенель пустился вскачь, перепрыгнул через высокую изгородь и понесся по конюшенному двору. Люди и животные разбегались перед ними в стороны.

— Бешеный! — взревел чей-то бас. — Бешеный вырвался на свободу!

— Который из них? — пробормотал Вадин мрачно, однако с невольным восхищением.

Они встретили короля, когда тот выходил из зала, сопровождаемый встревоженной челядью. Бешеный, пританцовывая, остановился, и Мирейн поклонился деду.

— Я нашел друга, мой господин, — сказал он. Вадин стоял настолько близко, насколько вообще можно было приблизиться: как раз вне пределов досягаемости копыт жеребца. Он скорее согласился бы оказаться еще ближе, чем встретить холодный обвиняющий взгляд короля. Но взгляд этот устремился на Мирейна и на сенеля, который, хотя и не был чему-то обучен, нес седока с легкостью и грацией, ни на йоту не потеряв при этом ни своей гордости, ни неукротимого нрава.

Холодный взгляд короля потеплел. Тонкие губы едва заметно дрогнули.

— Это настоящий друг, внук мой, и знатный господин сенелей. Однако боюсь, что тебе самому придется за ним ухаживать. Никто не соглашается к нему приблизиться.

— Это больше не опасно, — сказал Мирейн, — если только кто-нибудь не попытается на нем ездить. Потому что, в конце концов, он король.

— В конце концов, — согласился король с оттенком иронии, — так и есть.

— Сейчас мы собираемся в Дол. Вы не поедете с нами, ваше величество?

Улыбка короля вырвалась на свободу, поразительная, как солнце в полночь, и даже еще чудеснее.

— Конечно, поеду. Хиан, оседлай мне скакуна. Я выезжаю с принцем.

Моранден наблюдал за ними из замковой башни: за юношей на черном жеребце без узды и седла, за старым королем на рыжем боевом сенеле и за сворой лордов, слуг и прочих приспешников. Он так ухватился за край окна, что костяшки его пальцев побелели.

— Жрицын ублюдок, — проскрежетал Моранден сквозь зубы.

— Весьма нелюбезно.

Он резко обернулся к Имин.

— Нелюбезно? Нелюбезно? У тебя есть все, о чем ты можешь мечтать: твои пророчества исполнены, есть новые песни, чтобы петь их, и хорошенький парнишка, чтобы радовать глаз. Но у меня, у меня из рук выхватили королевство.

— Ты никогда не владел им, — спокойно заметила Имин, усевшись на его кровать и положив ногу на ногу.

— Владел, пока этот мальчишка не околдовал моего отца.

— Твой отец никогда не называл тебя своим наследником.

— А кто еще мог бы им стать?

Имин развела руками.

— Кто знает? Но пришел Мирейн. Он сын бога, Моранден. В этом я уверена.

— Значит, ты пришла позлорадствовать.

— Нет. Воззвать к твоему разуму. Этот юноша укротил Бешеного. Представь, что он может сделать с тобой.

— Никакой нищенский выродок не поймает меня в силки своих заклинаний.

— Моранден, — произнесла Имин с внезапной страстной горячностью, — он тот самый. Предсказанный король. Прими его. Сдайся.

Моранден навис над ней, грубо схватил ее и затряс.

— Я никому не сдамся. Ни тебе, ни даже этому незаконнорожденному мальчишке.

— Он сын твоей сестры.

— Моя сестра! — Моранден сплюнул. — Санелин, Санелин, вечно Санелин. Посмотри, Моранден, посмотри на свою сестру, как она горда, как царственна, какая она святая, совсем святая. Ну же, парень, будь сильным; ты ведь не хочешь, чтобы твоей сестре было стыдно за тебя, когда она вернется? Ах, Санелин, дорогая госпожа, куда же она ушла? Так долго, так далеко, и никогда ни одной весточки. — Он снова сплюнул, словно стараясь избавиться от погани. — Кто и когда замечал меня? Я всего лишь Моранден, последыш, зачатый от пленницы. Санелин была любимицей. Она была наследницей. Она, женщина, полукровка и к тому же жрица, получала Янон. А мне — ничего. Ни трона, ни королевства. Абсолютно ничего.

— За исключением почестей, титула лорда да и всего богатства, какое только ты мог пожелать.

— Ничего, — повторил он с тихой злобой.

Имин промолчала. Моранден разразился отвратительным сдавленным смехом.

— Потом она умерла. Услышав эту новость, я тайком ушел и сплясал самый неистовый танец радости. Я мечтал о своем королевстве. А теперь приходит он, этот хлипкий ребенок, и требует все, чем владела она. Все. С такой бесконечной, абсолютной, неизменной уверенностью, что имеет на это право… — Моранден оборвал себя и вскинул голову. — И я должен склониться перед этим выскочкой? Я должен терпеть то, что терпел все эти годы с тех пор как перестал быть мальчишкой? Во имя всех богов и земных сил, не стану я этого делать!

— Ты глупец. — В тихом голосе Имин прозвучал оттенок презрения. — А твоя мать, слова которой ты столь прилежно повторяешь, просто безумна. В Хан-Яноне даже женщины отрываются от материнской юбки, когда их грудь начинает расцветать. Несомненно, на Окраинах все иначе. — Она высвободилась и поднялась. — Я иду служить моему принцу. Если ты нападешь на него, не жди от меня милости. Он мой повелитель, каким ты никогда не был и не будешь.