Замок горного короля

5

В Хан-Гилене и в южных землях правил лишь один верховный бог — Лорд Света. Но на севере, где старые обычаи держались крепко, существовал культ не одного, а двух богов: Света и его сестры Тьмы, возникших одновременно и равноправных, Аварьяна и Уверьен, Солнца и Тени, вечно связанных друг с другом и вечно сражающихся. У каждого имелись свои жрецы и свои жертвоприношения. Для Аварьяна это был святой огонь и хвалебные песнопения, а для его сестры — тьма, молчание и кровь избранных жертв.

Поклонение Аварьяну сосредоточивалось в храмах вокруг его жрецов с кручеными ожерельями. Уверьен не переносила ни стен, ни образов. Ее царство было царством воздуха и темноты, ее жрецы избирали и приносили жертвы тайно, в масках и капюшонах, всегда безымянные. В ее священных рощах и в потаенных местах земли они отправляли ее таинства, никогда не допуская присутствия посторонних.

Вадин скорчился за камнем, стараясь заставить молчать даже собственное сердце. Он проделал длинный и мучительный путь от замка к месту поклонения богине в роще на отроге горы, которой никогда не касался топор. Длинный путь, последнюю и самую трудную часть которого пришлось пройти пешком, крадущейся походкой опытного охотника, причем перед ним шел тот, кто был еще лучшим охотником, чем он. Но принц Моранден не ожидал, что его будут преследовать. Он спокойно выехал с соколом на запястье, словно желая поохотиться. Никто, кроме Вадина, не заметил его отъезда и не посмел следовать за ним.

Что бы Моранден ни думал о том, кто сместил его, в присутствии людей он улыбался и выражал ему подобающее почтение. Но при каждой удобной возможности он под тем или иным предлогом удалялся. Чаще всего — на охоту, простую или соколиную, или же в свои поместья, поскольку был лордом Западных Окраин.

У Вадина не было ни права, ни обязанности пробираться за ним подобно шпиону или убийце. Но Мирейн ушел туда, куда Вадин не мог за ним последовать, — в храм Аварьяна. Для жрецов Солнца это был день поста, темное время Ясной Луны, когда сила богов ослабевала перед мощью Тьмы; они пели и молились от одного восхода солнца до другого, поддерживая силу бога собственной силой. Мирейн, который на второй день после своего появления отправился туда петь закатный гимн, нашел там самый теплый прием во всем Яноне, за исключением общества собственного деда; с тех пор он старался уходить в храм как мог чаще. И недвусмысленно дал понять Вадину, чтобы тот не следовал за ним по пятам как собачонка, даже во внешние покои, открытые для любого посетителя.

Таким образом, Вадин был свободен, но радости это ему не доставляло. Он проснулся на рассвете. Проснулся от кошмара, который преследовал его еще долго после пробуждения. Мирейна уже не было. Вадин поднялся, натянул первую попавшуюся под руку одежду и с крайним отвращением взглянул на завтрак, который оставили ему слуги Мирейна. Не притронувшись кеде, он побрел сам не зная куда, пока не оказался на конюшне, где увидел, как Моранден седлает мышастого с черными полосами жеребца.

Не задумываясь о том, что делает, Вадин набросил на Рами седло и уздечку и направил ее вдогонку за Моранденом. Задумайся он — и ему пришлось бы признать, что в нем таится подспудное желание подойти к принцу, который был когда-то добр к нему, и ответить на доброту. Объяснить предательство, которого Моранден несомненно и не заметил среди множества других.

Моранден ехал без напряжения, но быстро, не слишком скрываясь, почти прямо к роще. Здесь никто не охотился, если дорожил жизнью и душой, и никто не путешествовал под этими тенистыми деревьями ради удовольствия. Принц не спускал своего сокола. Он не повернул назад даже при встрече со стражами рощи, черными птицами богини, которые, казалось, облепили каждую ветку. Воздух был наполнен их криками, земля покрыта их мерзкими испражнениями.

Вадин содрогнулся в своем тайнике. Либо прибытие Морандена замаскировало его собственное, либо он двигался более умело, чем ожидал, но птицы не обратили на него никакого внимания. Сам лес, однако, словно бы содрогнулся от возмущения: этот чужестранец, по приказу самого короля обязанный служить сыну Солнца, вторгся во владения Тьмы! Небо потемнело от грозовых туч, сгущая тени под деревьями, где птицы богини одна за другой устраивались на отдых.

Моранден стоял на расстоянии короткого броска копья от Вадина, у края открытой поляны, на которой, впрочем, царил такой же мрак. Земля здесь была голой — ни травинки, ни цветка, только в центре лежала каменная плита. Грубая, не обработанная человеческими руками, она поднималась из бесплодной земли; на ней лежал большой ворох темно-красных, как кровь из сердца, цветов. Не насмешка ли это над цветами, украшающими храм Аварьяна в то время, когда его сила растет?

Или алтарь Аварьяна был насмешкой над Уверьен?

Вадин снова вздрогнул. Это место было чуждо ему. Рожденный на севере, он боялся богини и оказывал ей надлежащее почтение, но никогда не находил в себе силы любить се. Для Уверьен любовь была слабостью. Богиня питалась страхом и горечью ненависти.

Моранден неподвижно застыл с соколом на руке. Его конь остался на опушке леса, слишком далеко, чтобы принц мог быстро исчезнуть отсюда. Вадин не видел лица Морандена, зато видел, что его плечи и спина напряглись, а свободная рука сжалась в кулак.

Сумеречный воздух пришел в волнение и сгустился. Вадин еле сдержал крик. Там, где только что была пустота, полукругом стояли люди. Черные рясы, черные капюшоны — ни лиц, ни рук, ни просвета. Они молчали, эти жрецы богини. Или жрицы? Различить это было невозможно.

Одна фигура скользнула вперед. Моранден задрожал, как будто его охватила внезапная судорога, но не отступил. Возможно, он просто не мог двинуться.

Захлопали крылья: с руки принца сорвался сокол, оборвав путы. Птицу накрыла чернота. Лишь одно-единственное перо, сверкнувшее холодным золотым блеском, кружась по спирали, упало к ногам Морандена.

Птицы богини удалились. От сокола не осталось ни крови, ни костей, ни даже висевших на путах колокольчиков.

— Лакомый кусочек, — произнес резкий и пронзительный голос.

Удивленно взглянув на фигуру в рясе, Вадин увидел на ее плече черную птицу. Клюв птицы приоткрылся.

— Такого жертвоприношения пока хватит, — сказала она. — Пока. Чего ты ожидаешь взамен?

Рука Морандена была поднята, словно сокол еще сидел на ней. Он очень медленно опустил ее.

— Что… — невнятно пробормотал он, потряс головой и поднял ее, глубоко втянув воздух. — Я ничего не ожидаю. Я пришел, поскольку был призван. Разве не будет ритуала? Неужели я потерял своего лучшего сокола понапрасну?

— Ритуал будет.

Теперь звучал уже голос смертного, и на сей раз он возник не внутри круга, а за ним. Позади алтаря стояла женщина в такой же рясе, как все остальные. Но капюшон был откинут с ее лица, которое не было ни молодым, ни нежным, но прекрасным и одновременно наводящим ужас, как цветы на камне.

— Ритуал будет, — повторила она, выступая вперед.

— И ты еще раз станешь Юным Богом. Но только один раз. В дальнейшем мы покончим с притворством и не ограничимся кровью бессловесных тварей.

Черная птица оставила свой насест и устроилась на плече у женщины. Она пальцем пригладила перья птицы, что-то ей ласково шепча.

Моранден по-прежнему стоял в напряжении, но это было уже другое напряжение: в нем чувствовалось меньше страха, меньше благоговения и больше нетерпения.

— Притворство? Что ты имеешь в виду под притворством? Это ведь и есть ритуал: танец, совокупление. Жертва.

— Жертва, — повторила она, — да, жертва.

Дыхание Морандена со свистом вырвалось сквозь стиснутые зубы.

— Ты не…

Ее рука чуть приподнялась, как бы подтверждая его догадку.

— Но это запрещено.

— Кем? — Жрица остановилась прямо перед ним; птица на ее плече не шевелилась, поблескивая глазами. — Кем, Моранден? Жрецами жгучего Аварьяна и королем, который стал его марионеткой. Он отдал дочь Солнцу, тогда как по давнему обычаю она должна была уйти во Тьму. Но в конце концов богиня получила ее кровь.

— В таком случае богиня может быть довольна.

— Боги никогда не бывают довольны.

Спина Морандена напряглась.

— Значит, я еще раз сыграю Юного Бога, но это будет лишь подобием ритуала. Я предпочел бы, чтобы ты предупредила меня.

Конечно же, эта женщина была леди Одия, еще более великолепная, чем утверждали ходившие о ней слухи. Казалось, она разрывается между яростью и горьким смехом.

— Ты прекрасный образчик мужчины, дитя мое, и весьма по вкусу госпоже. Но ты глупец. Как я уже сказала, ты еще раз сыграешь роль Бога. Затем отречешься в пользу другого. Другой пройдет полный древний ритуал.

— И умрет в его процессе, — резко сказал Моранден. — Мне это не нравится, мать. Было время, когда каждый девятый год на благо племени умирал молодой человек, и, возможно, племени от этого была польза. Сам я в этом сомневаюсь. Расточительство есть расточительство, даже во имя богов.

— Глупец, — сказала леди Одия.

Черная птица снова переместилась. Ее когти вцепились в плечо Морандена. Клюв щелкнул возле уха принца, который стоял не двигаясь, не дыша, почти потеряв все свое высокомерие.

— Жертва никогда не бывает расточительством. Особенно когда она может купить расположение богини.

— Это убийство.

— Убийство, — эхом отозвалась птица, насмехаясь над ним. — Человек, ты хочешь быть королем?

— Я хочу быть королем, — ответил Моранден, и это было далеко не трусостью — говорить спокойно, когда на плече расселюсь подобное кошмарное создание. — Но какое это имеет отношение к…

Птица легонько клюнула его около глаза. Голова принца дернулась, рука взлетела вверх.

— Человек, — сказала птица, останавливая его руку на полпути, — ты хочешь быть королем. Что бы ты отдал за трон?

— Что угодно, — скрипнул зубами Моранден. — Все на свете. Кроме…

— Кроме, человек?

— Кроме своей чести. Мою душу, — сказал он, — можешь взять. И даже жизнь, если необходимо.

— Богине ничего этого не надо. Она требует лишь одного: отдай ей сына твоей сестры.

Моранден должен был догадаться, чего потребует эта тварь. И все же он стоял словно оглушенный, лишившись дара речи.

Его мать заговорила мягко, почти нежно:

— Отдай ей мальчишку. Отдай ей существо, которое ты ненавидишь больше всего на свете, того, кто похитил у тебя твой трон и королевство и не дал взамен ничего, кроме презрения. Позволь ему захватить твое место еще один раз, позволь ему умереть за тебя. И тогда ты будешь королем.

Моранден крепко зажмурился, рот его открылся в полукрике, полувсхлипе.

— Нет!

Птица сжала когти на плече принца так, что на нем проступила кровь. Он не обратил на боль никакого внимания.

— Я получу трон, и вполне возможно, что для этого мне придется убить маленького бастарда. Но не таким способом. Не крадучись во тьме.

Одия выпрямилась во весь свой рост.

— Крадучись, Моранден? Так вот как ты меня представляешь? Вот как ты рассматривал всю свою жизнь в поклонении? Неужто я родила вероотступника, который всех нас погубит?

— Я воин, а не женщина и не жрец. Я убиваю днем, когда люди могут это видеть.

— Зато он — жрец! — воскликнула некоронованная королева. — Он колдун, прирожденный маг. Пока ты будешь болтать о чести и войне, он колдовством заведет тебя в тень, которую ты так презираешь, и уничтожит тебя.

Но Моранден был непреклонен.

— Пусть так. По крайней мере я умру с незапятнанной честью.

— Честью, Моранден? Разве это честь — кланяться ему? Неужели ты умрешь его рабом, ты, единственный сын короля Янона? Неужели ты позволишь ему поставить ногу тебе на шею?

— Я не могу… — У Морандена перехватило дыхание, он почти рыдал. — Это подлость. Продать… даже… этого… предать собственную кровь.

— Даже чтобы стать королем? — спросила птица.

— Я предназначен стать королем! Я рожден…

— И он тоже.

Губы Морандена сжались от гнева.

— Он могущественнее тебя, — сказала птица. — Он тот, о ком пророчествовали: Солнцерожденный, король-бог, который приберет к рукам весь мир и обратит все человечество к поклонению Аварьяну. По сравнению с ним ты всего лишь тень, пустой хвастун, который смеет воображать себя достойным трона.

— Он незаконнорожденный, — с неожиданной злобой прошипел Моранден.

— Он Сын Солнца.

Моранден скрипнул зубами.

— Хотя он чужеземец и выскочка, весь Янон воздает ему почести. Народ учится его любить; животные выслуживаются перед ним; даже камни склоняются под его ногами. О нем говорят: Повелитель, король, император, богом зачатый, принц утра…

— Я ненавижу его, — прорычал Моранден. — Ненавижу…

Клюв птицы щелкнул, крылья расправились.

— Когда мы его получим, — сказала она, — ты станешь королем.

Моранден воздел к небу кулаки.

— Нет. Если он тебе нужен — добудь его сама. Но делай это быстро, или я его заполучу сам. По-своему, и никак иначе. Или я умру. И да будут прокляты все твои предательские трюки!

Птица резко, злобно ударила его в скулу, вонзив клюв глубоко в плоть, до самой кости. Голова Морандена откинулась. Птица прыгнула в воздух.

— Проклят! — крикнула она. — Проиграл и проклят!

Лес заполнился хлопаньем крыльев и гомоном голосов, острыми когтями и холодными издевательскими взглядами. И над всем этим звучал серебристый женский смех, столь же прекрасный, сколь и ужасный.

Вадин отшатнулся и выпрямился. Вокруг него неясно вырисовывались силуэты огромных древних деревьев, скрывающих присутствие богини. Ветви царапали его, корни вздымались под ногами; сучья кололи лицо, прогоняя его. Вадин отбивался от них, действуя беспорядочно, но в то же время с полубезумной целеустремленностью.

Руки сражались с пустотой. Он больно ударился о камень. Сладостный запах цветов, более крепкий, чем вино, чем дым мечтаний, заполнил его мозг. Вадин пошатнулся.

Постепенно его разум прояснился. В окружающем алтарь пространстве не осталось ни птиц, ни жрецов в рясах, ни богини во плоти смертной женщины. Близко от него, почти у самых его ног, лежало то, что они выбросили за ненадобностью. Лицо этого человека было кровавой маской.

Вадин опустился на одно колено рядом с Моранденом, краем плаща отер кровь. Принц не шевельнулся и не издал ни звука. Один его глаз слепо уставился в небо, другой терялся в алом потоке.

Будь на то время, Вадин заплакал бы. Стиснув зубы, он наклонился и обвил свои плечи безжизненной рукой принца. Проклиная и молясь, напрягая свои еще юношеские силы, он поднял Морандена и с мрачным упорством двинулся вперед.

Роща хранила гробовое молчание. Только хрипло дышал Моранден да раздавался шорох шагов Вадина по рыхлой почве и стучало его собственное сердце. На них были направлены чьи-то внимательные выжидающие глаза. Вадин ощущал вкус чьей-то ненависти, холодной и жестокой, как кровь и железо.

Собрав всю свою волю, он закрылся от этого, заполнил все уровни своего мозга разными фривольностями, которые только мог вспомнить: любовными песнями и утехами, вином и весельем, непристойными шуточками. Волоча свою бесчувственную ношу, он шагал медленно, осторожно, в ритме погребальной песни пьянице, а лес сжимался вокруг него. В молчании была смерть, в отступлении — погибель, в ужасе — проклятие.

Впереди забрезжил свет. Конечно же, это иллюзия, У этой рощи нет конца. Вадин попал в нее как в ловушку, он сойдет тут с ума или умрет.

Свет усилился. И внезапно он оказался повсюду, ясный дневной свет на пологом склоне, и Рами, привязанная на безопасном расстоянии от жеребца Морандена, и Дол впереди. С глубоким вздохом Вадин опустил Морандена на землю. Его собственное тело, как будто лишившись костей, последовало за принцем. Вокруг юноши сгустился красный туман.

В нем появилась чья-то темная тень, окаймленная огнем. Тень склонилась к Вадину, расправив огромные крылья и выкрикивая слова мощи и ужаса. Вадин закричал в ответ и стал сопротивляться, черпая силы из глубины собственной воли. Тень схватила его. Поднялась темная рука, в центре которой пылало солнце.

Вадин задохнулся от изумления и обмяк. Этой тенью оказался Мирейн, позади которого маячил Бешеный. Это руки Мирейна поднимали Вадина с силой, которую нельзя было заподозрить в столь малом теле. На его лице и одежде виднелась кровь.

— Не моя, — сказал он своим обычным голосом. — Ты покрыт ею.

Он переместил вес Вадина па плечо и снова поднял руку. Вадин невольно отстранился. Клеймо бога полыхало подобно расплавленному золоту.

Но оно оказалось вовсе не горячим, а теплым как плоть. Мирейн бережно опустил Вадина на землю, вытащил невесть откуда тряпку и начал осторожно вытирать его лицо. Вадин отбросил в сторону его руку.

— Оставь меня, мне ничего не нужно. Позаботься о принце.

Серьезное и сосредоточенное лицо Мирейна помрачнело.

— Лучше бы ты оставил его там, где он лежал.

Вадин был слаб как ребенок, однако он с усилием поднялся и потащился к Морандену. Старший принц лежал без движения, тело его обмякло и как-то съежилось, словно богиня вместе с кровью забрала и его жизнь, выкачав из него душу. Вадин попытался остановить кровотечение, как делал это у алтаря. Он не мог рассмотреть глаз Морандена, залитый кровью. Если глаз выколот…

— Это как раз то, чего он заслуживает.

Вадин в ярости обернулся, и Мирейн, этот гордый Мирейн, отступил на шаг. Но затем снова шагнул вперед, посмотрел вниз на брата своей матери и сказал спокойным, молодым, царственным голосом:

— Он замышляет измену. Он заслуживает гораздо большего, чем потеря глаза.

— Он твой родственник.

— Он мой враг.

Вадин ударил его. Но удар оказался слабым. Хуже были слова, которые он швырнул в лицо Мирейну безжалостной без раздумий:

— Кто ты такой, чтобы судить этого человека? Ты, высокомерный принц, такой твердый в своей праведности, с кровью бога в венах и империей перед собой, что ты знаешь о праве, о власти или о заслугах? — От гнева он вскочил на ноги, нависая над Мирейном. — С момента твоего рождения тебе предназначалось быть королем. Так говоришь ты. Так говорят песни. Даже я невольно начал в это верить. Но теперь, — его голос понизился почти до шепота, — теперь я вижу тебя таким, какой ты есть на самом деле. Возвращайся к своему деду и дай мне вспомнить, кто мой истинный господин!

Собственная безопасность его больше не интересовала. Но когда он замолчал, его сердце забилось сильнее, и не только от гнева. Лицо Мирейна ничего не выражало, но его черные глаза сверкали. Он мог сшибить Вадина одним движением руки, ослепить его, как ослепил предателя своей матери, превратить его высокие слова в карканье стервятника.

Вадин вздернул подбородок и заставил себя встретить этот взгляд, которому было невозможно противостоять.

— Или, — почти спокойно добавил он, — ты можешь мне помочь. Ему нужен целитель, и быстро. Не соизволит ли твоя милость привести кого-нибудь?

Кулак Мирейна сжался. Вадин ждал, что принц ударит его, но тот сказал:

— Чтобы привести кого-то из замка, потребуется слишком много времени.

Вадин повернулся к нему спиной. Моранден изменился даже за то время, пока они говорили. Его лицо стало серым по сравнению с пылающей раной; глаза остекленели, дыхание с трудом вырывалось из горла.

— Но ведь, — сказал Вадин в никуда, — его рана так мала, а он такой сильный.

— Богиня сильнее его.

Мирейн опустился на колени по другую сторону от Морандена. Вадин посмотрел на него пустым бессмысленным взглядом. Сейчас он не был ни принцем, ни врагом, а только досадной помехой.

— Да, — повторил Вадин без выражения, — она сильна. Теперь ты убьешь его? Он в твоей власти.

Мирейн взглянул на Вадина почти с ужасом. Позже, возможно, ему будет неприятно об этом вспоминать.

— Ты силен, — продолжал Вадин. Он уложил голову Морандена к себе на колени. — Ну же, сын бога, уничтожь этого жреца Тьмы.

Мирейн качал головой из стороны в сторону.

— Я не могу. Не так. Нет…

— Тогда, — сказал Вадин, — исцели его.

Мирейн уставился на своего оруженосца. Никогда еще он не выглядел более юным и менее царственным.

— Исцели его, — безжалостно повторил Вадин. — Ты же маг, ты сам мне говорил. Ты готов лопнуть от мощи своего отца. Она может погубить этого человека или спасти его. Выбирай!

— А если я не выберу ни того, ни другого? — с трудом проговорил Мирейн; на последнем слове голос принца, к его горькому и явному стыду, сорвался.

— Если ты не сделаешь выбор, ты не король. Ни теперь, ни когда-либо.

Мирейн конвульсивно дернулся, воздев руку в жесте защиты, протеста, царственного возмущения. Вадин устоял, хотя и отвел глаза от пламеневшего золота.

— Выбирай, — снова повторил он.

Рука Мирейна опустилась и медленно легла на щеку Морандена. Старший принц вздрогнул и изогнулся, словно от боли.

«Смерть, — уныло подумал Вадин. — Он выбирает смерть». Как в свое время сделал выбор Моранден — ради трона. Эти двое воистину были родственниками, более близкими, чем каждый из них мог вынести это.

Глаза Мирейна закрылись. Его лицо свело от напряжения, дыхание стало хриплым. Кто-то вскрикнул — Моранден, Мирейн, Вадин, а возможно, и все трое.

Мирейн откинулся назад. Вадин взглянул вниз, и его глаза широко распахнулись. Моранден лежал тихо, как во сне, и легко дышал. Там, где на высокой скуле у самого уголка глаза была рана, сейчас остался только шрам в форме наконечника копья. Он вначале побледнел под взглядом Вадина, а затем посерел.

Легкое движение снова привлекло внимание Вадина, и он поднял глаза. Мирейн стоял прямо, баюкая свою золотую руку.

— Я сошел с ума, — сказал он. — Когда-нибудь я могу стать королем. Но я не убийца. Даже если вижу, что… — Он содрогнулся. — Да хранит бог нас всех.