Запретное видео доктора Сеймура

Адамс-стрит, запись вторая, суббота, 26 мая, тайм-код 12.30

Доктор Сеймур заходит в квартиру, он одет почти как в первый раз. Одежда Шерри Томас радикально отличается от всех ее предыдущих нарядов. Тщательно отмытое скрабом лицо сияет в отсутствии косметики. На ней хорошо отглаженные джинсы, безупречно новые кроссовки и сдержанная блузка с длинным рукавом и пуговицами на запястьях. Волосы забраны назад в девичий хвостик. Впервые она выглядит невинной, даже ранимой.

Нам неизвестно, чем, кроме жучка в мобильном телефоне, она отслеживала душевное состояние доктора Сеймура, как нет и записей разговоров, которые она могла подслушать. Саманта Сеймур утверждает, будто в последней своей исповеди Алекс сказал ей, что уже отдаляется от Шерри Томас — оградив себя от клеветы о домогательствах к миссис Мадуубе и избавившись от подозрений в ее, Саманты, неверности. Он признавал, что по-прежнему очарован личностью Шерри Томас, но хочет покончить со скрытым видеонаблюдением. Его желание отстраниться хорошо заметно в следующем разговоре. Доктор Сеймур проявляет нетерпение, в чем не был замечен раньше, как будто раскаивается, особенно в свете невинности своей жены, что позволил себе так далеко зайти. По словам Саманты, он собирался прекратить общение с Шерри Томас, но решил, что, поскольку у нее слишком хрупкая психика, с ней нужно обращаться очень аккуратно. Он подозревал, что их разрыв может привести к непредсказуемым, даже опасным последствиям, — безусловно полагая, что опасность грозит скорее ей, нежели ему.

— Что-то ты на больную не похожа.

— Что ты понимаешь!

— Чего ради это все, Шерри?

— Заходи, Алекс. Пожалуйста.

Он, как и в прошлый раз, садится на диван лицом к огромному телевизору.

— Прости меня, Алекс. Я понимаю, ты, должно быть, злишься на меня, что я тебя опять сюда затащила, но я должна тебе кое-что показать.

— А почему просто не сказать?

— Я подумала, что ты не придешь — решишь, что я сумасшедшая или еще что.

— Я не считаю тебя сумасшедшей. Но и не думаю, что твое поведение — наше с тобой поведение — можно назвать здоровым.

— Наверное, мне нужен врач.

— Давай без кокетства. Я хочу поговорить.

— О чем?

— Послушай. То, что тут было в прошлый раз. Это было — я об этом не жалею. Это было что-то особенное.

— Но?

— Ты действительно помогла мне, Шерри. Камеры — они рассказали о моей жизни такое, чего я никогда не узнал бы. Они сделали меня другим человеком. Ты сделала меня другим человеком. Вот так быстро.

— И как же они это сделали?

— Я, по крайней мере, выяснил, что моя жена меня любит.

— Ты принес запись? Где она с Пенджелли?

— Нет, не принес, но запись снимает с нее любые подозрения. А это все меняет. Я был уверен, что ты права. Что у нее роман на стороне. Что она мне изменяет. Теперь я знаю, что ни на что подобное она не способна. Таким образом, я… таким образом, мое предательство практически невозможно оправдать, понимаешь?

— Предательство? Какое предательство? Мы ничего такого не делали.

— Я раскрыл тебе секреты, Шерри.

— Из наилучших побуждений.

— Сомневаюсь, чтобы Саманта восприняла это так же.

— И что? Ты просто бросишь все это?

— Не знаю. Это может зайти слишком далеко, если уже не зашло.

— Ты вот чего не понимаешь, Алекс. У тебя сейчас такая сильная позиция только благодаря камерам. Ты знаешь, что происходит. Как только ты потеряешь эту силу, твои домашние сразу это почувствуют. Твоя жена и дети снова перестанут тебя уважать. А то, что произошло, твое мимолетное перерождение, они воспримут как фокус, обман, подтасовку. Ты снова окажешься у разбитого корыта. Поверь мне.

Какое-то время оба сидят молча, ситуация патовая. Шерри Томас вынимает сигарету из пачки красного «Мальборо», предлагает доктору Сеймуру, который, как обычно, отказывается. Прикуривает.

— Можно тебе кое-что показать?

— Еще одну запись?

— Да.

— Из твоей жизни?

— Да.

— А сколько их у тебя?

Следует долгая пауза.

— Алекс, я тебе доверяю. Ты знаешь это, так ведь?

— Не знаю почему, но — да, я это знаю.

— Не зайдешь ли со мной на секундочку в соседнюю комнату?

— В спальню?

— Не беспокойся. Я на тебя планов не строю. В любом случае, не на этой неделе. Без нажима. Просто зайди на секунду. Дверь, если хочешь, можешь оставить открытой. Я ничего не сделаю.

Доктор Сеймур встает с дивана, а Шерри Томас с кресла. Она идет налево, к двери, бросает взгляд на доктора Сеймура и открывает дверь. Она заходит, доктор Сеймур осторожно следует за ней.

В спальне камер не установлено, но микрофоны в гостиной улавливают происходящий разговор.

— Что это?

— Это моя жизнь.

— Что это значит?

— Именно то, что я сказала. Моя жизнь. Я снимаю с семнадцати лет. Всегда, когда это возможно.

— Но здесь — здесь их тысячи.

— Да. Я снимаю более или менее каждый день последние лет двадцать.

— Ты снимаешь каждый день?! Это… безумие.

— Не говори так, Алекс. Прошу тебя. Даже если это правда. Ведь все равно, даже если это правда… меня же можно исцелить, верно? Ты можешь исцелить меня. У тебя дар.

— Давай выйдем отсюда. От этой комнаты у меня мурашки по коже.

Камера фиксирует, как доктор Сеймур медленно выходит. Шерри Томас выходит за ним, в руках у нее видеокассета.

— Я знаю, это кажется немного странным.

— Странным? Так ты это называешь? Послушай, прости, что назвал тебя сумасшедшей. Но помощь тебе действительно нужна. Я могу вывести тебя на хороших специалистов.

— Здесь все. Мой выпускной. Похороны отчима. Мой первый день в колледже. Последний день в колледже. Все дни между этими событиями. Все бесконечные дни.

— Шерри, а зачем ты хочешь мне это показать?

— Еще с детства это засело у меня в голове. Сложно объяснить. Ну, просто — каждая минута заканчивается, верно? И кажется, будто это миллион маленьких смертей. Вот момент — и вот его уже нет. И все время так — исчезает, исчезает. А с видеозаписями нет смерти. Понимаешь?

— Шерри, должен тебе честно признаться. Я понятия не имею, о чем ты сейчас говоришь.

— Но я могу объяснить. Ты поймешь. Я просто хочу, чтоб ты посмотрел одну запись.

— Так.

— Я хочу, чтоб ты знал, Алекс. Тогда ты, может быть, сможешь мне помочь. Я знаю, что ты сможешь. Даже если ты просто посмотришь это со мной — мне уже будет легче. Я так одинока.

— Не знаю, Шерри. Я правда не уверен, что это хорошая идея.

— Это не займет много времени, Алекс. Обещаю.

Доктор Сеймур с потрясенным видом садится на диван. Шерри Томас садится рядом, по-прежнему с кассетой в руках. Указывая на нее, произносит:

— Номер первый.

— Из скольких?

— Из шести тысяч ста семнадцати.

— О боже.

— У этой записи другой стиль постановки. Я бы сказала, более жесткий.

— И почему же?

— Потому что ее снимала не я. Но из-за нее я стала снимать.

— А кто это снимал?

— Увидишь.

Она встает, вставляет кассету в видеомагнитофон, включает телевизор и возвращается на место. Когда она проходит мимо доктора Сеймура, он встает и хватает ее за руку.

— Алекс, ты делаешь мне больно.

— У меня еще один вопрос.

— Присядь на минутку.

— Что?

— Просто сядь. И тогда можешь задавать свой вопрос. А мы сможем посмотреть кассету.

Шерри Томас медленно садится рядом с доктором Сеймуром. Поворачивается к нему. Он по-прежнему держит ее за руку.

— Что же ты хочешь у меня спросить?

— Только одно. Почему ты всегда носишь вещи с длинным рукавом?

— Да ты смеешься!

— Даже в жару ты всегда в блузке с длинным рукавом, пиджаке или свитере.

— Ну и что?

— У меня есть один такой пациент.

— Оставь меня, пожалуйста.

— Секундочку. А хочешь знать, почему мой пациент всегда носит футболки с длинными рукавами?

— Не очень-то.

Тут доктор резко задирает рукав ее блузки. Камера находится слишком далеко, и мы не видим, что там такое, однако Шерри Томас вскрикивает и отдергивает руку.

— Мудак!

— Когда ты это сделала?

— Какая разница?

— Тебе нужна помощь.

— Правда?

— Эти шрамы, они у тебя уже давно, верно?

— Надо думать.

— И как давно?

Она молчит, потом указывает на коробку:

— Вскоре после этого.

Доктор Сеймур вслух читает надпись на коробке:

— «Я и Нед. Солт-Лейк-Сити».

Шерри вытирает лицо тыльной стороной руки, опускает рукав и тянется за пультом от видеомагнитофона. Нажимает клавишу «Воспр.», и на экране появляется изображение — это она, много моложе, примерно такая же, какой появлялась в прошлый раз на записи Дня благодарения.

— Мне только что исполнилось семнадцать, Алекс. Ребенок, не более.

На ней простое розовое летнее платье, и выглядит она не совсем по-детски. Выглядит она удивленной — что-то и веселит ее, и раздражает. Тот, кто направил на нее камеру, очевидно, вошел в ее комнату без приглашения. Шерри безучастно смотрит в объектив.

— Нед, хватит баловаться.

— Привет, Шерри. Как поживает моя будущая невестка?

— Замечательно поживала, пока ты не явился. А теперь, пожалуйста, покиньте помещение.

— Не очень-то вежливо. Будет тебе, Шерри, хватит ломать комедию. Я давно принимаю твои позывные.

— Позывные?

— Ты же дашь мне взглянуть на свои премиленькие сосочки?

— Убирайся, Нед. Убирайся немедленно, или я позову Карла.

— Да ладно тебе. В бассейне тебе было не жалко. Какая тебе разница?

— Карл!

— Карл ушел на весь день. Ты знаешь, я слушаю вас с сыном. Ты такая шумная девчонка. Да. Так прямо кричишь.

— Я пошла.

Шерри Томас хватает куртку и направляется к двери. И тут она говорит прямо на камеру:

— У меня мурашки по коже от этой штуки, Нед. Правда. Выключи.

— Мурашки от камеры? Камеры боятся нечего. Погоди, я тебе сейчас покажу, что тут у меня есть.

Лицо Шерри Томас отображает крайнее потрясение.

— Не надо, Нед.

— Раздевайся. Или засуну тебе эту штуку прямо в пихву. И — бах! Шесть раз.

Доктор Сеймур очень тихо произносит:

— У него пистолет?

Шерри Томас кивает:

— «Смит-вессон», сорок четвертого калибра.

Семнадцатилетняя Шерри Томас выглядит очень напуганной. В сегодняшней Шерри, как в зеркале, отражается ее выражение, будто она переживает все заново. Она сжимает руку доктора Сеймура. Он кладет свою ладонь на ее. Тут он наклоняется, достает пульт и выключает магнитофон. На экране серый электронный шум.

— Шерри, я не хочу это смотреть.

— Что? Почему? Это было. Это произошло.

— Ради бога, мне не нужно на это смотреть.

— Нет, очень даже нужно!

Она пытается схватить пульт, но доктор Сеймур отдергивает руку.

— Ты должен это увидеть! Должен это увидеть!

— Я не могу. Нехорошо это.

— Но если ты не увидишь, ты не поверишь, что это было по-настоящему. Никто не поверил бы. Никто бы и слову не поверил. Даже Карл не поверил. Потому мне и пришлось его бросить, хотя идти было некуда. А Нед остался бы безнаказанным. Если бы я не… Если бы я не…

— Что, Шерри? Что?

— Не важно. Дело в том, что я не могла заявить в полицию, потому что они мне все равно не поверили бы. Потому что у Неда была пленка, на которой я «получаю удовольствие».

— Получаешь удовольствие? А как ты заполучила эту видеозапись?

— Я ее украла.

— Так почему же ты не пошла с ней в полицию?

— Было уже поздно.

— Что значит — поздно?

— Пожалуйста, посмотри кассету. И сразу все поймешь.

— Это было бы непристойно, Шерри. Я не стану смотреть. Ты можешь мне просто рассказать. Я поверю тебе.

— Мне никто не верит. Никто.

— Я поверю. Мне не нужно это смотреть. Просто расскажи мне, что случилось.

Несколько минут Шерри рыдает. Потом берет себя в руки и начинает говорить тихим, настороженным голосом:

— Он меня изнасиловал. И не единожды. Он установил камеру на штатив и заснял это.

— Боже мой.

— Но он все продумал. И сделал все так, чтобы я не пошла в полицию.

— Как?

— Он заставил меня работать на камеру. Я, конечно, была под дулом пистолета, но его в кадре не видно. Видно только меня. Он переснял так, чтобы, когда он входит, я была топлес. Потом он заставил меня соблазнять его, как будто я Лолита какая-нибудь. Алекс, он заснял даже изнасилование. Он снимал и заставлял меня притворяться, будто мне все это нравится. Иначе он убил бы меня. Потом он вынул кассету и засмеялся. Он сказал, что, если я хоть пикну, он всему миру продемонстрирует, какая я на самом деле шлюха.

— И что же ты сделала?

— А что я могла? В полицию не пойти. Они бы мне просто не поверили. Неда там очень уважали. Реальная шишка. Орден Буйволов, Ротарианцы [10], — где он только не состоял. А я для обитателей этого болота была всего лишь дешевой шлюшкой. Сирота, шваль из трейлеров. Все в этой семье считали, что я недостойна их Карла. Представляю себе этот суд. «Белая нищенка пытается оклеветать уважаемого в городе гражданина». А потом эта запись — ты можешь представить себе, как мне было стыдно?

— Но ты же достала запись, где видно, как он тебе угрожает. С этим ты могла бы…

— А как, по-твоему, Алекс, я ее достала?

— Кажется, мне лучше не знать.

— У меня не было другого выхода. Либо я, либо он. Я выжила после этого…

Она поднимает запястья, на них видны старые шрамы.

— …но знала, что в следующий раз у меня все получится. Я не хотела умирать. Но и жить было невозможно. Пока он ходит по земле, жить было слишком больно. Был только один способ сделать жизнь хоть сколько-нибудь сносной. Нет, даже не терпимой. Просто выносимой.

— О чем ты говоришь?

— Ты знаешь, о чем я говорю. И ты, конечно, не винишь меня. Скажи, что ты меня не винишь, Алекс.

— Я думаю, мне пора.

— Хорошо. Все так. Но ты ведь придешь еще? В следующую субботу, как обычно?

— Я больше сюда не приду.

— Отлично. Тогда в магазин. Хорошо? Я приду. Я понимаю, что зашла слишком далеко. Я стольких вещей так и не поняла. Пожалуйста, приходи в магазин.

— Я подумаю.

— Не думай. Обещай мне.

После долгой паузы:

— Хорошо.