Запретное видео доктора Сеймура

Запись ручной видеокамерой, сцена первая, вторник, 29 мая, тайм-код 22.08

После того как части этой записи были выложены в Интернете, ее окрестили Кожаной. Отрывок этот просмотрели очень многие — по некоторым подсчетам, сотни тысяч, — хотя длительность выложенного фрагмента не превышает и минуты. Таким образом, это лишь незначительная часть всей записи.

Я не просто не хотел ее смотреть: я чувствовал, что вообще не способен на это. Если она и интересовала меня, то исключительно как отвратительный символ того предела, до которого вуайеризм способен вытравить всякий присущий человеку эмоциональный отклик на трагедию, заменив его любопытством самого патологического, жизнеотрицающего толка.

Я опишу эту запись, однако события, произошедшие на Адамс-стрит ранее и запечатленные в записи третьей, кажутся мне более достойными внимания — и, весьма возможно, значительно более пугающими обнаженной патологией опустошенной души.

Доктор Сеймур раздет догола и привязан к кровати. Шерри Томас снимает и находится вне поля зрения объектива. Доктор Сеймур приходит в себя.

Мы видим крупный план его лица. Глаза его распахиваются, и он пытается понять, где находится.

Всю следующую сцену он не в состоянии говорить и то приходит в себя, то снова теряет сознание.

— Прости, Алекс. Прости меня. Прости, если я сделала тебе больно. Но ты тоже сделал мне больно. Я снова чувствую, что вынуждена… отомстить. Хочешь глоток воды?

Доктору Сеймуру удается наклонить голову настолько, чтобы изобразить утвердительный ответ.

— Вот, пожалуйста.

В кадре появляется ее рука, подносящая к его губам стакан воды. Он пьет, начинает кашлять.

— Прости. Не в то горло попало? Прости. Боже, я только и делаю, что извиняюсь. Это сложно объяснить, но я и вправду не хочу этого делать. Когда я резала себе запястья, я тоже этого не хотела — я жутко боялась смерти, — я просто чувствовала, что должна это сделать. У тебя не бывает такого ощущения? Что ты должен что-то сделать, даже если это отвратительно? Я знаю: то, что здесь происходит, — мерзко, отвратительно и несправедливо. Но иногда что-то выходит из-под контроля. И сейчас у меня именно такое ощущение. Как будто некий рок — дурацкое слово, я знаю, но более подходящего мне не найти — повелевает мной. Я чувствую, что все это очень плохо и неправильно, но в то же время неизбежно. Я во власти этой неизбежности. Просто как часовой механизм.

Доктор Сеймур делает слабую попытку освободиться от веревок, которыми привязан к кровати.

— Я не могу развязать тебя. И я не вру, говоря, что действительно хотела бы это сделать. Но большая часть меня просто не позволит. Прости. Похоже на плохой телефильм, да? А я ну никак не могу от него оторваться. Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедшая. Конечно, ты так и думаешь. И мне это очень обидно. Хотя я понимаю, что в определенном смысле это так. Но брежу, верно? Не брызжу пеной, не бьюсь в конвульсиях.

Доктор Сеймур пытается что-то сказать, но выходит только бессвязное бульканье.

— Это тот самый женоненавистнический способ маргинализации моих нужд и желаний. Нед был такой же. Для него я была «сумасшедшей», потому что не хотела заниматься с ним сексом. Я не говорю, что все вы одинаковы. Нет, конечно. Это всего лишь клише. Но некоторые — да. А ведь я думала, что ты — тот человек, которому я могу доверять. Искренне думала, что тебе не наплевать на меня. А ты взял и все рассказал обо мне Саманте. Поведал ей все наши секреты. Рассказал про меня и Неда.

Доктор Сеймур снова пытается что-то сказать. На этот раз ему удается произнести несколько разрозненных слогов.

— Моя… жена…

— Я просто не понимаю, какое она к этому имеет отношение. То, что она твоя жена, не помешало тебе втайне следить за ней. Это не помешало тебе смотреть на меня и Карла и заниматься… ну, ты сам знаешь. Не обязательно произносить это вслух. Нельзя сидеть на двух стульях. Либо я храню твои секреты, либо она. «Жена» здесь мало что значит. «Доверенное лицо» подходит больше. Тот человек, которому ты доверяешь.

Доктор Сеймур снова пытается заговорить, но у него не получается.

— Пожалуйста, помолчи, Алекс, или мне придется снова тебя ударить. Боже, это ужасно. Вот бы остановить это. Только вот время никогда не останавливается. Тик-так, тик-так.

Она ставит камеру на стол, откуда видно большую часть комнаты. Лицо доктора Сеймура опухло, оно в кровоподтеках, синяках. Она входит в кадр и стоит возле кровати.

— Прости, что причиняю тебе боль. Я не хотела этого. Но бывает, что-то происходит само по себе. То, что я делаю, это ужасно, но я так устала от таких людей, как ты, — почти так же, как от себя. Людей непоследовательных. Которых я считаю своими союзниками, а они оказываются врагами.

Внезапно Шерри хватается за виски и начинает стонать.

— Боже, моя голова.

Она качается взад-вперед — очевидно, от страшной боли.

— Эти мигрени — с тобой они стали полегче. С твоими руками. Но теперь они вернулись, и с новой силой, хуже некуда. Ну зачем ты взял и сделал это? Зачем сделал их еще сильнее, когда я думала, что ты хочешь мне помочь? Я не вижу в людях смысла. Вот что меня так бесит. Они все извращенцы. И непостижимы.

Теперь Шерри Томас трясет головой, как будто прочищая ее. Поднимает взгляд, смотрит, моргая, на доктора Сеймура, как будто видит его впервые.

— Ты-то что здесь делаешь? Ты ранен.

Она нагибается и нежно стирает с его глаз кровь салфеткой, вытащенной из прикроватной тумбочки.

— Я бы так хотела, чтоб все снова было в порядке. Не могу объяснить. Перестань задавать мне вопросы.

Теперь она смотрит прямо на него, не двигаясь, секунд десять. В итоге доктор Сеймур произносит таким слабым и трясущимся голосом, что его едва можно расслышать:

— Мне страшно.

Шерри Томас кивает:

— Сначала я хочу, чтоб ты мне объяснил. Зачем ты сделал то, что сделал? У нас было все так хорошо. Нам здесь было так приятно наблюдать за миром. Полная безопасность. Все под контролем. И тебе это нравилось. Не говори, что это не так. Это изменило твой мир. Так… зачем ты взял и сделал это? Это очень плохо. Позвонил. Наговорил гадостей. А ведь я столько тебе дала. Ты решил, будто запись доказывает, что она по-прежнему тебя любит. Что Саманта тебя все еще любит. И я не стану тебя разубеждать. Потому что мне на тебя не наплевать. Я отпущу тебя туда… куда там берут с твоей чистой совестью. С твоей верой. Со всем тем, что ты забрал у меня.

Похоже, что доктор Сеймур снова теряет сознание, но она продолжает:

— Видишь ли, кроме всего прочего — несмотря на эту нелепую ситуацию из дешевого триллера, — я человек цельный. Нечестность — это ведь так неопрятно. Это беспорядок в голове.

Доктор Сеймур открывает глаза и пытается освободиться от веревок. Шерри Томас по-прежнему недвижно стоит в ногах кровати, но тут шагает к изголовью, принюхиваясь.

— Что это за запах? Боже, Алекс. Ты наложил в штаны.

Лицо ее искажается. Потом она как будто берет себя в руки, но, когда начинает говорить, голос ее дрожит от ярости.

— Покури, Алекс. Хочешь сигарету? Без нажима.

Она вынимает пачку красного «Мальборо» и вставляет сигарету ему меж губ. Он вертит головой. Она бьет его видеокамерой прямо в лицо. Из его, по-видимому, сломанного носа рекой течет кровь.

— Выкури сигарету, Алекс. Ты же хочешь. Будь ты честным хоть раз в жизни.

Она прикуривает сигарету, и на этот раз доктор Сеймур в ужасе затягивается. Она время от времени подносит ему сигарету.

— Ну, как тебе? Я знаю, что ты курильщик, Алекс. Курильщиком и останешься.

Следует пауза, в ходе которой он, пытаясь докурить сигарету, беспрестанно кашляет и брызгает кровью. После чего начинает почти беззвучно бормотать. Она наклоняется и прислушивается.

— Говори же. Я толком не пойму. Что это? А, конфитеор [11]. Узнаю. На самом деле я знаю эту молитву наизусть. Ребенком я какое-то время жила у монашек. В душе ты по-прежнему человек верующий. Наверное, поэтому ты и не понимаешь. Простой факт, что мы в жопе и никому не нужны. Вот в чем дело. В этом вся суть. От тебя несет говном, Алекс? Это запах жизни.

Она встает на колени возле кровати. Молитвенно складывает руки.

— Что ж, давай тогда исповедуемся? Наверное, стоит попробовать. Сделаем это вместе. Отлично. Давай. Вдруг поможет. Поможет мне. Я не хочу идти до конца. Я хочу, чтобы кто-нибудь остановил меня. Хочу, чтоб в дверь ворвались, положили меня на пол и угостили дубинкой. Хочу, чтобы прилетел ангел и отобрал у меня силу. Это могло бы случиться. Шанс есть.

Лицо доктора Сеймура кривится, он начинает кашлять кровью и хрипеть. Тогда Шерри Томас произносит четким, ясным, слегка ироничным голосом:

— Исповедуюсь Господу Всемогущему, благословенной Деве Марии, благословенному архангелу Алексу, благословенному Иоанну Крестителю, святым апостолам Петру и Павлу и всем святым, что я страшно согрешила мыслью, словом и деянием по собственной вине, и вина моя тяжкая и мучительная. И потому я молю Деву Марию… мне уже скучно. Это продолжается несколько часов. Можешь выполнить мою просьбу? Пожалуйста, закрой глаза. Закрой глаза и засыпай. Ты, наверное, очень устал. Поговорим, когда ты проснешься. Все будет хорошо. Давай просто немного помолчим.

Глаза доктора Сеймура уже закрыты, он лежит неподвижно. Такое впечатление, что он снова лишился сознания.

— Засыпай. Я сделаю все, как надо. Все будет хорошо. Спи.

Шерри Томас стоит у кровати, несколько минут наблюдая за неподвижной фигурой доктора Сеймура. Дыхание его становится спокойным и ровным.

После чего она берет окровавленный молоток и два или три раза бьет доктора Сеймура по голове. Все происходит очень быстро. В конце мы слышим только ее тяжелое дыхание и несколько слов:

— Я любила тебя, Алекс.

Затем с доктора Сеймура сдирают кожу.

В некоторых статьях писали, будто доктора Сеймура освежевали живьем. Распространению этого мифа послужила запись, сведенная со звуковыми эффектами, с подставленными воплями и стонами. Оригинальная запись не оставляет сомнений в том, что это не так. Какая бы злоба и безумие ни обуяли Шерри Томас, когда Алекс Сеймур пришел к ней в последний раз, пыточных дел мастером она не была.

Тем не менее остается вопрос: зачем она пыталась снять кожу с трупа доктора Сеймура?

Очевидно, что это не был заранее продуманный и запланированный акт. Как показало беглое ознакомление с весьма узкоспециальной литературой по данному вопросу, свежевание требует определенных профессиональных навыков. Просмотрев эту запись, насколько хватило сил, я сделал вывод, что Шерри Томас слабо представляла себе процесс и приступила к делу с острым кухонным ножом, вместо того чтобы воспользоваться специальными хирургическими инструментами. Минут десять спустя она оставила попытки, не обнажив полностью даже груди доктора Сеймура.

Совершенно очевидно, что она была в состоянии крайнего помешательства, но даже в сознании самых безумных действует какая-то логика. Что это была за логика, остается только гадать.

Понятно, что Шерри Томас владело навязчивое желание видеть то, что тайно, табуировано, спрятано от глаз. Одной из нескольких причин, почему ей так понравился доктор Сеймур, буквально покорил ее, была его профессия — ведь он осматривал то, что большинство людей считают личным делом, запретной темой. То, что было скрыто от глаз и видеокамер, давало ей зарядку сексуального или иного толка.

В конце концов, попытка «заглянуть» в Алекса Сеймура логически заключала размышления, мучившие ее всю жизнь. Как жестокий или отсталый ребенок отрывает бабочке крылья из случайного любопытства, на пути которого не стоит сострадание, так и Шерри Томас завораживало все, что внутри. Заглянуть внутрь тела — возможно, ее последнее табу. Еще большим табу могло быть желание заглянуть внутрь живого тела, но она, в конце концов, не была садисткой. Человек глубоко страдающий, она искала возможность удовлетворить пожирающие ее изнутри навязчивые желания. То, что она обнаружила — всего лишь плоть, кости, кровь, — не принесло ей удовлетворения. И ничто бы не принесло. Она хотела вскрыть порнографию самого бытия: потайная жизнь, скрытая смерть. И, как от всякой порнографии, она почувствовала только опустошение, отвращение к себе и никакого удовлетворения.

По всей видимости, это и послужило толчком к последнему эпизоду: в своей одержимости Шерри Томас дошла до последнего предела, и ничего, кроме отчаяния, это ей не принесло.

Под наблюдением камеры, записывавшей то, что впоследствии увидят другие люди, она осматривала нутро доктора Сеймура; она попала в жуткий зеркальный коридор, где вдруг мелькнуло ее отражение.

В этой невыносимой сцене есть момент, когда она, уронив нож, поворачивается к камере. Та смотрит на нее как обычно, без всякой заинтересованности. И тут Шерри Томас смотрит в объектив с такой безысходностью и отчаянием, что я вынужден был отвернуться, хотя то, как она сдирала кожу, и просмотрел почти до конца.

Затем она выключает камеру.