Засланный казачок

Глава 2 ЗА ЧЕЛОВЕКА СТРАШНО

В одноместном номере люкс гостиницы "Приморская", глядящей окнами на полноводную Преголе, в том самом номере, который почти двое суток назад при довольно странных обстоятельствах покинула Юлия Поплавская, после чего канула как в воду, трое мужчин пытались подвести первые итоги случившемуся.

Михаил Гуревич, старший брат Поплавской, тридцатитрехлетний бизнесмен из Москвы, с внешностью и манерами преуспевающего дельца, прилетел в Кёниг обычным вечерним авиарейсом. Компанию ему в этой экстренной поездке составил мужчина лет сорока двух, предпочитающий носить неброские темно-серые и коричневых оттенков костюмы в сочетании с дымчатыми очками (несколько человек из высшего руководства компании "Росфармаком", которые имеют на него выход, обращаются обычно к этому мужчине по имени-отчеству — Сергей Александрович, — и только Гуревич-младший позволяет себе более фамильярное "Саныч"). Третьим в номере был Боря Найман, ровесник и давний приятель Гуревича, мужчина несколько полноватой комплекции, добродушный и крайне общительный субъект (сегодня, впрочем, он выглядел подавленным).

История, которая уже успела вызвать переполох и послужила, собственно, причиной тому, что Гуревич, ругаясь на чем свет стоит, вынужден был отложить все дела и мчаться в Шереметьево — как на грех, не удалось организовать частный борт в Кёниг, — по правде говоря, не поддавалась пока никакому здравому объяснению.

Но обо всем по порядку.

Юля исчезла в ночь с четверга на пятницу. Первым поднял тревогу Борис Найман, менеджер московского офиса компании "Росфармаком", в прошлом Юлин ухажер, а теперь, после годичной давности объяснения между ними, просто ее хороший приятель.

В Кёниг они прилетели из Москвы вместе, еще в среду, а уже в воскресенье должны были вернуться обратно в российскую столицу опять же одним авиарейсом. Поплавская вот уже как года три поддерживала контакты с местной немногочисленной еврейской общиной и бывала здесь почти ежеквартально, приезжая на два или три дня, подгадывая к каким-нибудь важным мероприятиям (на этот раз празднование Рош-Ашана[2], а также подготовка к мероприятиям, проводимым в память о жертвах холокоста). Что касается Бориса, то он планировал проинспектировать местное представительство компании, а также вручить представителям общины партию лекарств и компьютерное оборудование (контейнер с благотворительной "посылкой" от "Росфармакома" уже прибыл на местную железнодорожную станцию).

Юля, по обыкновению, предпочла остановиться в гостинице "Приморская", где для гостей из Москвы были забронированы два одноместных люкса. Почти все из запланированного было сделано в среду, во второй половине дня, и в четверг. В пятницу утром Юля планировала во второй раз посетить областной архив — Найман сразу же навязался ей в провожатые, — а потом они собирались съездить к каким-то Юлиным знакомым. Никаких серьезных общественных мероприятий на этот день у них не планировалось. Наступал шабат, еврейская суббота, которая, как известно, начинается в пятницу, во второй половине дня. Юлия, как и Борис, были обычными современными молодыми людьми, воспитанными в светских традициях. Но раз уж они решили поучаствовать в общинных мероприятиях, то и им приходилось считаться с существующими традициями и обычаями.

Ну так вот, в пятницу, в половине десятого утра, как и было договорено еще в четверг вечером, Борис, уже полностью собранный, в плаще, с портфельчиком в правой руке, постучался в дверь номера, который занимала Юлия.

Прислушался. Опять постучал. В ответ — тишина.

Борис подумал, что девушка, возможно, не расслышав попискивание будильника, чуток заспалась. Или же находится в ванной комнате и потому не слышит стук в дверь…

Найман достал из кармана пиджака трубку и позвонил Юле на сотовый. Механический голос сообщил, что абонент находится за пределами Сети, соединение невозможно. Борис, недоумевающе пожав плечами, повторил попытку, но результат вновь оказался отрицательным.

Тогда он громко забарабанил кулаком в дверь Юлиного номера, откуда, несмотря на все эти его попытки, по-прежнему не доносилось ни единого звука.

"Что за ерунда? — несколько раздраженно подумал он. — Если Юля уже усвистала куда-то с утра пораньше, то почему не заглянула ко мне и не предупредила, что уходит? И с какой это стати вдруг она отключила свой сотовый?"

Борис, несколько обескураженный, спустился в холл гостиницы. Дежурный администратор, дородная женщина лет сорока, когда он принялся ее расспрашивать — продемонстрировав ей при этом фото Поплавской, которое он хранил вот уже два года в одном из отделений своего портмоне, — уверенно сказала, что "ваша девушка" мимо ресепшн этим утром не проходила. Молодой парень в униформе, выполняющий здесь функции сменного портье и носильщика, подтвердил ее слова. Что же касается персонала, дежурившего в ночь, то эти люди сменились в девять утра и уже разошлись по домам.

В Юлином номере установлен городской телефон. Оттуда же, от стойки, стали звонить в люкс, но и эти попытки связаться с ней не принесли никакого результата.

В то пятничное утро Борис поначалу был скорее раздосадован из-за такого вот странного поведения Поплавской, нежели серьезно встревожен. Он предположил, что Юлия, как это уже иногда случалось прежде, решила показать ему, Найману, что она не очень-то с ним считается. У нее есть все основания подозревать, что ее старший братец попросил Борюсика не спускать с нее в Кёниге глаз. А она ведь, Юлия Поплавская, давно уже не ребенок, а взрослая, самостоятельная девушка, не нуждающаяся в опекунах и надсмотрщиках.

Борис прозвонил в общину, а затем потревожил телефонными звонками еще двух местных граждан, но никто из этих людей не только не видел Поплавскую нынешним утром, но и не разговаривал со вчерашнего дня с ней по телефону.

Администраторша поначалу не хотела открывать люкс, в котором размещалась Юлия Поплавская, но Борис сумел ее уломать. Дверь открыли запасным ключом. Администраторша и Борис вошли в номер, сопровождавшая же их горничная осталась стоять в коридоре, возле открытой настежь двери. В номере из-за плотно задвинутых штор царил полумрак. В воздухе ощущался едва уловимый запах женского парфюма…

Борис хотел включить верхний свет, но администраторша чуть опередила его, раздвинув на окне шторы.

Номер был пуст. Борис даже заглянул в приоткрытую дверь, за которой находилась ванная комната. Потом, сопровождаемый недовольными взглядами дородной тетеньки, сунул свой нос в шкаф-купе. Увидев чемодан внизу и висящий на плечиках плащ, сдвинул дверцу шкафа на место. Затем тупо уставился на аккуратно застеленную постель, забранную сверху идеально натянутым, без единой морщинки покрывалом.

— Ваша девушка, кажется, не ночевала в своем номере, — не без легкой порции яда в голосе, как показалось Найману, сказала администраторша. — Так застилать умеют только наши горничные…

Найман заметил на прикроватной тумбочке сложенный пополам лист писчей бумаги. Он взял с тумбочки листок, развернул его. Это была записка, написанная от руки крупным женским почерком и адресованная именно ему, Найману.

БОРЮСИК!

ИЗВИНИ, ЧТО УШЛА ВОТ ТАК, ВНЕЗАПНО, НЕ ПРЕДУПРЕДИВ ЗАРАНЕЕ. НАВЕРНОЕ, Я ПОСТАВИЛА ТЕБЯ В НЕЛОВКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ?

НЕ ОБИЖАЙСЯ, БОРЯ, Я ПОТОМ ВСЕ ОБЪЯСНЮ… ЗАПИСКУ ОСТАВЛЯЮ НА ТОТ СЛУЧАЙ, ЕСЛИ ТЫ ВДРУГ КИНЕШЬСЯ МЕНЯ РАЗЫСКИВАТЬ. МОЖЕТ БЫТЬ, Я СМОГУ ПРОЗВОНИТЬ ЕЩЕ ДО ТОГО, КАК ТЫ ОБНАРУЖИШЬ "ПРОПАЖУ". В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, НЕТ НИКАКИХ ОСНОВАНИЙ ДЛЯ БЕСПОКОЙСТВА. МОИМ НЕ ЗВОНИ, НЕ НУЖНО…

ДРУЖЕСКИЙ ПОЦЕЛУЙ,

ЮЛИЯ.

Обстановка в эти минуты в номере царила довольно нервозная.

Гуревич восседал на стуле, вполоборота к столу; его правая рука подпирает подбородок; на его красивом, породистом лице написано не столько беспокойство по поводу внезапного исчезновения сестры, сколько недоумение. Саныч стоит у зашторенного окна, руки сложены на груди, глаза прикрыты дымчатыми очками: как всегда, хрен догадаешься, что на душе у этого экс-гэбиста, закончившего свою службу на Лубянке в конце девяностых в чине полковника госбезопасности. С виду спокоен и невозмутим, как каменное изваяние. А вот Найман, наоборот, ведет себя крайне нервно: взъерошенный, что-то бормоча себе под нос, он то застывает на минуту или две возле запертой входной двери, словно принюхивается к чему-то, то вновь начинает бродить по тесноватому люксу, натыкаясь попеременно то на ноги устроившегося возле стола Гуревича, то на угол гостиничной кровати, то на приземистый холодильник или же на мини-бар, на котором сейчас стоит появившаяся здесь лишь нынешним утром — в дополнение к штатному телевизору — компактная видеодвойка фирмы "Сони".

— Боря, кончай шататься! — сердито сказал Гуревич, когда Найман в очередной раз едва не отдавил ему ноги. — У меня уже глаза от тебя болят!..

— Миша, но это же полная ерунда! — сказал тот, не обращая внимания на прозвучавшую только что реплику. — Ночью… одна… куда?!! За какой такой надобностью?! Не понимаю…

"Ну, Юлька… — подумал про себя Гуревич. — Если выяснится, что это какой-то розыгрыш… получишь ты у меня тогда по полной программе!"

— Боря, я о чем тебя просил? — покосившись на приятеля, сказал Гуревич. — Я просил тебя, раз уж ты едешь в Кёниг, присмотреть за сестрой! А заодно и попытаться разузнать здесь, на месте, с какой стати она вдруг зачастила в эти места. Да, наша компания дает немного денег для нужд общины. Не только здешней, но и других. Но Юля ведь к этому напрямую не имеет отношения… Какой-то ведь здесь у нее был интерес? Трудно было, что ли, пробить, что это за дела? Мне что, охранника надо было с ней посылать? Я ведь полагал, Боря, что на тебя в этом смысле можно полностью положиться…

— Не думаю, что Юлия Аркадьевна согласилась бы терпеть рядом с собой бодигарда, — подал реплику Саныч. — Она ведь таких вещей на дух не выносит…

Фирма, которую возглавляет Сергей Александрович, имеет в своем штате всего пять человек, включая его самого. Компания "Росфармаком", как и всякая другая уважающая себя российская бизнес-структура, располагает собственной службой безопасности, в недрах каковой, собственно, и функционирует эта самая руководимая Санычем "фирмочка", являющаяся не чем иным, как органом деловой разведки всего объединения "Росфармаком", а также в некотором роде "специальным инструментом силового назначения".

То есть Саныч по своему статусу является довольно информированным человеком, в том числе и в такой деликатной сфере, как взаимоотношения тех или иных людей, имеющих служебные или родственные выходы на руководство компании.

— Ну в самом деле, Миша? — пожевав полными губами, сказал Найман. — Зачем ты так говоришь? Я и без того чувствую себя виноватым… Но что я мог сделать? Ночевать с Юлей в одном номере? Но ты же в курсе, что у нас не те отношения! Гм…

Гуревич, лишь краем уха слушая эти его оправдательные речи, взял кейс из темно-вишневой кожи, вытащил из его внутренностей сложенный пополам листок бумаги и в который уже раз принялся изучать текст записки, оставленный Юлией в ночь с четверга на пятницу.

— Нет никаких оснований для беспокойства, — пробормотал он себе под нос, цитируя одно из мест этой странной записки. — Ну вот не дура ли?! Двадцать пять лет… взрослая уже женщина… а ума так и не нажила!

— Двадцать четыре года, десять месяцев и четырнадцать дней, — уточнил Саныч, известный своей скрупулезностью по части деталей. — Меня сильно смущает эта вот записка.

— Что, еще раз хотите прочесть? — спросил Гуревич. — Держите…

Мужчина в дымчатых очках покачал головой:

— Нет нужды, текст у меня отложился со всеми знаками препинания. Речь о другом. То, что принято решение не показывать пока записку тем сотрудникам милиции, которых уже подключили, — ход хотя и вынужденный, но, думаю, разумный…

— Да, Боря, хоть в одном ты не дал маху, — хмыкнув, сказал Гуревич, пряча листок обратно в кейс. — Хорошо, что додумался сначала прозвонить нам, в Москву. Если здешние менты узнают про Юлькину цидульку, их уже не заставишь нормально работать! Ты как угодно потом с ними объясняйся, хоть стимулируй их по бабкам, хоть дави на них через местные связи, особого толку уже не будет! Потому что в голове будут держать примерно следующее: "Это их семейные разборки, девчонка чухнула куда-то, оставив соответствующую записку… ну и на кой хрен, спрашивается, нам тут пыхтеть и упираться?.."

Саныч, согласно покивав головой, сказал:

— Есть еще один важный нюанс. Я не почерковед, но мне сдается, что записка эта написана твердой рукой. То есть Юлия Аркадьевна в тот момент, когда она писала эту записку, была уверена, что ее задумка…

— О которой мы пока ни черта не знаем, — хмуро сказал Борис.

— …действительно не связана с опасностью для ее жизни, — продолжил Саныч. — По-видимому, она была уверена, что… либо вернется в отель до утра, либо уже утром, в пятницу, сможет прозвонить откуда-то, из неизвестного нам пока места, и как-то объяснить в разговоре с вами, Борис, этот свой неожиданный поступок. Но, как мы видим, звонка так и не последовало, хотя времени с момента ее исчезновения прошло уже немало.

— Да я сам всех знакомых уже по нескольку раз обзвонил, — вздохнул Найман. — А что толку?!

Он попытался было возобновить свое броуново движение по тесноватому пространству люкса — находиться долго на одном месте Борис решительно не мог, — но очередной окрик Гуревича заставил его опуститься на край постели.

— Пошли уже третьи сутки, — бросив обеспокоенный взгляд на свои наручные "Патек Филип", сказал Гуревич. — По правде говоря, господа, я сильно колебался, стоит ли вам с Санычем вообще лететь сюда, в Кёниг… Ну и как прикажете все это понимать?

Все трое разом повернули головы в направлении стоящей в углу номера видеодвойки, при помощи которой они несколько раз просматривали копию видеокассеты, любезно предоставленную администрацией гостиницы (по правде говоря, сотрудница фирмы Саныча, которую зовут Майя Семенова, прибывшая в Кёниг тоже в субботу, но не вечерним, а утренним авиарейсом, изъяла именно оригинал записи, поменяв в последний момент кассеты местами… но это уже несущественная деталь). Обе камеры автоматического слежения, одна из которых установлена в вестибюле, а другая снаружи, укрепленная над вывеской гостиницы, держит в поле зрения парадное и паркинг перед "Приморской", зафиксировали тот момент, когда Поплавская, примерно за полчаса до полуночи, покинула здание.

Сама вышла, своими ножками, неспешно протопав ими до того места, где камера ночного видения потеряла ее из виду. А рядом с ней в этот момент ни единой живой души…

Гуревич потянулся было к пульту, но передумал еще раз смотреть эту уже виденную сегодня запись.

— Это хорошо, Борис, что вы уже прозвонили кое-кому из знакомых Юлии Аркадьевны, — спокойным, рассудительным тоном сказал Саныч. — Но этого, думаю, уже недостаточно. Если вы, Михаил Аркадьевич, не против, я прозвоню сейчас своему сотруднику, чтобы составили для нас максимально полный список… с распечаткой, если позволите… всех телефонных переговоров вашей сестры за последние несколько месяцев. Может быть, пробьем по этой линии что-нибудь важное, полезное. Понадобится, конечно, помощь со стороны близких и друзей… Нужно будет послать кого-нибудь, чтобы съездили на квартиру к Юлии Аркадьевне и посмотрели там хорошенько; заодно следует просмотреть органайзер и телефонные справочники, записные книжки, если таковые найдутся, письма, последнюю корреспонденцию, серверы компьютеров дома и на работе, ну и так далее…

Пока Гуревич и Сергей Александрович перебрасывались репликами, обсуждая, как им половчее завернуть дело так, чтобы, с одной стороны, не вызвать у близких и знакомых паники или ненужных разговоров, а с другой стороны, как-то получить нужную информацию, подтолкнуть как-то саму ситуацию, ожидая ее счастливого разрешения, Борис успел накоротке прозвонить своим родителям в Москву, предупредив, что вынужден будет, скорее всего, еще на некоторое время задержаться в Кёниге.

— Что-то не звонит ваша… эта… Семенова?! — сказал он, пряча трубку обратно в карман. — Куда это она пропала вместе с милицейскими?

Саныч усмехнулся, причем сделал он это, кажется, впервые за весь сегодняшний вечер:

— Как говорят англичане — "No news is good news". А чтоб было понятнее, скажу так: если у нашей Семеновой нет новостей, то в нашем случае это уже хорошая новость…