Здесь начинается Африка

СПУСКАЯСЬ СО СНЕЖНЫХ ВЕРШИН МАГРИБА…

Величественная гряда Телльского Атласа отделяет прибрежную часть от песков пустыни. Согласно мифу, Атлас — это гигант, держащий небесный свод на своих могучих плечах. А его прибежищем служат здесь африканские горы от самых «Геркулесовых столпов», то есть Гибралтарского пролива. Поэтому и первые племена, заселившие Африку, назывались атлантами[24], легендарный материк, существовавший к югу (к западу? к северу?) от Атласа, — Атлантидой, а океан, расположенный на западе, — Атлантическим.

У самого Атласа приютился маленький уютный городок Блида, основанный в XIV веке неким Сиди Ахмедом аль-Кебиром при содействии арабов из Андалусии. До прихода французов он служил местом отдыха богатых алжирцев и, видимо, имел оригинальную мавританскую архитектуру. После землетрясения 1825 года и длительных боев с французами в 30-е годы от города остались одни развалины. Впоследствии он был выстроен почти заново и поэтому сейчас имеет достаточно современный вид. Столетние оливковые деревья и величественные кедры обильно наполняют город зеленью, а цитрусовые деревья растут в нем прямо на улицах — аллеями и бульварами. Здесь еще ничто не говорит о том, что совсем недалеко отсюда, за Атласом, пустыня. Местные жители гордятся сохранившимися достопримечательностями — усыпальницей Сиди Якуб-Шерифа и мечетью Джамаа ат-Терк. А европейцы невольно вспоминают, какой впервые увидел Блиду злосчастный тарасконец Тартарен, отправлявшийся в долину реки Шелифф охотиться на давно не существующих в Алжире львов: «Сквозь запотевшее стекло Тартарен увидел площадь перед красивым зданием супрефектуры, площадь правильной формы, окруженную аркадами и обсаженную апельсиновыми деревьями. Посреди нее маленькие, похожие на оловянных, солдатики проделывали в розовом утреннем тумане свои упражнения. Открывались ставни кафе. В углу виднелся овощной рынок…»

Внезапно возникают горы. Все выше и выше громоздятся отроги хребта — темно-зеленые дали кедров, синеющие вершины, наплывающие на них белые-комья облаков.

В горах Атласа бывает снег — вещь редкая, почти музейная в пейзаже Северной Африки. Он появляется здесь в конце декабря и держится до конца марта. Часто, но далеко не каждую зиму. Для того чтобы взглянуть на снег, а если повезет, то и покататься на лыжах, люди побережья и пустыни спешат сюда, преодолевая пространство и высоту.

Недалеко от Блиды на вершинах Атласа расположено несколько высокогорных станций. Одна из них, Шреа, возвышается над уровнем моря на 1500 метров. Там есть две канатные дороги: на высоте 45 и 135 метров, длина их 200 и 425 метров. Я была на другой станции, Тигжде, — 1700 метров над уровнем моря. Здесь отель для туристов, ресторан, также канатная дорога. Внизу, у отеля, еще бывает трудно сказать, есть ли на вершине снег. Множество разноцветных автомашин образовали рядом с отелем своеобразный кемпинг. На некоторых из них привязаны лыжи — вдруг да удастся прокатиться с крутой горы. Ведь бывают зимы, когда это действительно удается, — скользят лыжи по рыхлому снегу, прокладывая лыжню, напоминая европейцу русские, скандинавские, альпийские горы и лыжные станции.

Жужжат подъемники канатной дороги, манит высота вершины, толпятся люди, а из-под облаков подходят и, не останавливаясь, мелькают мимо кресла. Оказывается, совсем не так просто вскочить в кресло на ходу и быстро-быстро закинуть засов, ведь с каждой минутой кресло взлетает все выше, неровен час, можно и выпасть случайно.

Склоны Тигжды плывут мимо, поднимаясь вверх и вырастая перед глазами. Выше, выше, выше… Место посадки кажется теперь совсем маленьким, превращается в точку. Ведь протяженность этой дороги более 800 метров. По сторонам возникают странного вида деревья. Фантастические очертания стволов и веток, их мертвенная голубизна напоминают лес, сделанный из папье-маше для очередного фильма-сказки Александра Роу. Эти могучие и некогда прекрасные кедры были сожжены французами во время освободительной войны алжирского народа. В лесах Атласа скрывались партизаны. Не знаю, способны ли ожить эти деревья в будущем и покроются ли склоны Тигжды их зеленой листвой, но пока здесь все напоминает о недавнем прошлом, молит, предостерегает, угрожает. Конец канатной дороги еще не означает верхней точки: далее метров на 500 тянется подъемник для лыжников — снова крутятся колеса, снова скрипят канаты, снова мелькают дали.

Увы, мне не повезло-снег здесь есть, но количество его можно, собственно, точно подсчитать — сколько килограммов и сколько метров. И все равно вид его щемящей болью отзывается в сердце русского человека. Вспоминается снег подмосковных лесов, тоненькие запорошенные березы, овраги, опушки… На лыжи здесь встать негде, но зато можно… поиграть в снежки. Трудно поверить, что такого ничтожного количества снега оказывается достаточным для того, чтобы вывалять в нем по уши по крайней мере человек сорок одновременно. Кто-то уже с блаженной улыбкой топает по этому холодноватому белому покрову босиком, кто-то вынимает снежок из-за пазухи, а вот у той веселой компании пожилых французов нашлось и вовсе интересное занятие — залезать на высокое дерево и прыгать оттуда вниз на снег, слой которого, кстати, едва ли достигает нескольких сантиметров. Совсем как в известном анекдоте про сумасшедших, прыгающих с вышки в бассейн без воды…

Атласские горы — твердыня берберов. Если во многих районах давно уже слились воедино все этнографические признаки алжирского населения, то здесь сохранились свои нравы и местные обычаи, свой характер и свой диалект. И природа здесь тоже совсем не похожа на природу всего Алжира. Нигде больше нет такого густого зеленого массива. По всем отрогам Атласа растет вечнозеленый дуб, он взбирается даже на высоту 1700 метров над уровнем моря. Внизу он смешивается с алеппской сосной и с пробковым дубом, вверху уступает место гигантскому кедру или, как его называют арабы, «султану леса». Внимание к посадке лесов особенно велико сейчас, когда немало деревьев вырублено колонизаторами, выжжено пожарами войны. В Алжире часто говорят: «Посадить дерево — значит обеспечить свое будущее». А в хрониках сохранился рассказ об одном старосте, уверявшем, что ему легче увидеть мертвого человека, чем срубленное дерево.

В высокогорных лесах Атласа холодно и темно в любую погоду. Воздух, насыщенный запахом эвкалиптов, туй, кедров, прозрачен — за сотни метров виден любой ствол вверху, любая хижина внизу. И тишина, едва отойдешь в сторону от шумного отеля, наступает поразительная — едва слышится скрип канатов да где-то под ногами падают капли в невидимые ручьи…

С юга в Атласских горах существует как бы узкая прореха — это знаменитый перевал, ущелье реки Шиффа. Если изменить моему правилу и с чем-то сравнить его, то, конечно, с Дарьяльским ущельем, да и то с великой натяжкой: в отличие от Терека Шиффа мелководна и тиха. Шуршат ручьи, впадающие в нее со всех сторон. Узенькой полоской заглядывает в ущелье небо. Деревья приобретают какой-то странный зловещий вид от своего дикого стремления взобраться на отвесные скалы и удержаться на них.

В самом широком месте ущелья расположен обезьяний заповедник. Подъезжаешь сюда и вдруг видишь: словно лавина скатывается по крутому склону горы. Это обезьяны спешат «на встречу» с прибывшими путешественниками. Приблизившись, они распределяются по возрасту. Крошечные обезьянки устремляются к детям и обнимают их за спину. Причем делается это с такой нежностью и доверчивостью, что даже те ребята, которые впервые «знакомятся» с этими «высокоорганизованными млекопитающими», не пугаются и охотно вступают в общение. Взрослые обезьяны осторожнее. Они рассаживаются на нижних выступах скал и выразительными жестами требуют «дани». Получают конфету, спокойно беря из рук или ловко поймав на лету, разворачивают ее, съедают и ждут дальше. Получают мандарин, тщательно очищают его от шкурки и даже тоненькой белой кожицы. Одна обезьянка уронила мандарин, кто-то вежливо поднял его и снова вернул ей. Моментально оценив, что мандарин уже грязный, обезьянка зло запускает им в нерадивого угодника.

Традиции заповедника насчитывают, по всей вероятности, не одну сотню лет. В свое время Мопассан, описывая свое пребывание на постоялом дворе «Обезьяний ручей», не преминул остановиться и на его обитателях: «Среди обезьян есть громадные, есть и совсем маленькие; их здесь сотни, может быть, тысячи. Лес ими населен, переполнен, кишит, как муравейник. Некоторые из них, пойманные хозяевами харчевни, ласковы и спокойны… Если вы сидите неподвижно, они подходят, следят, наблюдают за вами. Можно сказать, что путешественник является большим развлечением для обезьян…»

Но, видимо, особой «душевной близости» со взрослыми обезьянами добиться никому и никогда не удавалось — большинство туристов останавливаются на минуту, покормят обезьянок, пощелкают затворами всякой кино-фототехники и уедут. Обезьяны медленно и грустно поднимаются в гору. Лишь наиболее смелые из них отваживаются идти «с визитом» в крошечный местный отель. Об этих неожиданных посещениях здесь рассказывают несколько веселых историй: одна обезьяна забралась в постель на место вышедшего на минуту постояльца, другая — проникла в дамский туалет и заперла снаружи все кабины, третья — перенесла чьи-то вещи к клетке с шакалами и волками в небольшой зоологический уголок, находящийся в этом же дворе…

Через ущелье Шиффа дорога ведет дальше на юг. Как известно, после Телльского Атласа следуют Высокие плато, где кочуют алжирские скотоводы. Затем идет Сахарский Атлас с выжженными южными склонами; высота его невелика — 100–150 метров. И вот начинается каменистая Сахара — известняковая пустыня Хаммада, покрытая, словно лаком, блестящей щебенкой и галькой, обломками горных пород. Районы эти скалисты, слово «хаммада» по-арабски означает «угасшая».

К востоку линии Телльского и Сахарского Атласа почти сливаются и переход к пустыне совершается более стремительно. Особенно наглядно это можно наблюдать на сложном рельефе большого горного массива Ореса, подступающего с севера к оазису Бискра. У Ореса славная революционная история. Веками он служил цитаделью для берберов, восстававших против чужеземных завоевателей, — еще с древних времен, когда местные берберы-шавийя под предводительством Кахины, завоевавшей себе легендарную славу и отнесенной к святым, оказали мощное сопротивление нашествию арабов.

Глубокие ущелья прорезают горы Ореса. Самое большое и живописное из них называется Аль-Кантара, что означает «арка, свод». Аль-Кантара — рубеж между Телльским Атласом и пустыней. На этом небольшом пространстве происходит резкая смена флоры, фауны, климата. Если северные склоны гор покрыты буйной растительностью, зелены и мрачны, то с юга они переливаются ярким красноватым цветом — пустыня. Кедры уступают место пальмам, зима и осень — вечному лету, дожди — засухе. Вершины гор вокруг Аль-Кантара называют «Смерть дождям», ибо, по народному поверью, «дождь умирает на этих скалах».

Далее пейзаж меняется с каждым часом. И хотя до собственно Сахары — Великого Эрга — сотни километров, все вокруг поражает своеобразием и новизной. Русла высохших рек — уэдов пересекают почву странными зигзагами; сейчас они на вид предельно безобидны, и с трудом верится, что пройдут дожди и воды заполнят эти мертвые, казалось бы, ложбины, зашумят, выйдут из берегов, разольются и станут угрожать пастбищам, жилищам. Зелени здесь почти нет, то есть нет ее опять-таки на первый взгляд, а по ботаническому атласу в сахарских песках насчитывается более 500 различных названий растений. Впрочем, мы видим лишь небольшие серенькие кустики, словно покрытые пылью или солью. Это — альфа, существенная статья алжирского экспорта, из нее делают высококачественные сорта бумаги. А соль тоже не случайна. В преддверии Сахары расположено несколько больших соляных озер, так называемых шоттов, отложения которых совершают отсюда прямой путь на прилавки магазинов. Самый большой из них, Шотт эль-Ходна, расположен перед оазисом Бу-Саада. Его протяженность — около ста километров. На поверхности застыла глина. Иногда вместе с солью и илом она образует такую твердую корку, что по ней можно даже идти… В свое время возникло несколько проектов соединения шоттов с морем для строительства мощных гидроэлектростанций: расположение шоттов ниже уровня моря и постоянное испарение воды в них должны были создать необходимый для этого перепад уровней.

Сахара — самая большая пустыня мира, ее называют «королевой пустынь». И арабское название ее стало названием географического объекта для многих стран мира, проникнув в языки народов Востока, у которых названия местных пустынь часто очень созвучны[25].

Издавна с Сахарой связывается нечто романтическое, загадочное, неизведанное. Много тайн хранит она. Не здесь ли находился легендарный континент Атлантида с его мудрейшим населением, поглощенным землетрясением? А может быть, Сахара — дно высохшего моря? Почему этот некогда цветущий край вдруг превратился в высохшие, мало пригодные для жизни пески? Где же тот буйный мир растительности и животных, который отразили знаменитые фрески Тассили? Почему во времена палеолита и мезолита человек здесь мог жить повсюду, а сейчас для этого пригодны только ничтожно малые островки — оазисы?

И потом, уже в известном нам летосчислении, разрушение и созидание беспрестанно сменяли здесь друг друга. На этих землях возникали и погибали античные города. Да и совсем недавно… Были в Сахаре атомные полигоны, а сейчас идет разработка нефти и газа во имя мирного существования человека.

Интерес к великой пустыне испытывали все поколения. Рискуя жизнью, преодолевая трудности, устремлялись сюда путешественники, исследователи, завоеватели, туристы и авантюристы. Любой ценой человек хотел еще и еще пройти по тем путям, по которым шли древнейшие караваны. Двигающиеся дюны засыпают эти пути, уничтожают все живое. В некоторых жарких районах пустыни человек, лишенный воды, умирает через несколько часов.

В памяти оживает бесконечное множество историй о людях, погребенных под этим жестоким песком. Когда-то здесь господствовали подлинные хозяева пустыни — туареги, люди странного происхождения и своеобычных законов. Мусульмане, они носят на своих сумах крест, что давало повод считать их христианами. Они владеют секретом древней письменности «тифинаг». восходящей к ливийско-нумидийскому письму начала нашей эры, но пользуются в основном арабской грамотой, говорят на диалекте берберского языка «томашек». Молятся туареги по памяти, но при этом держат в руке дощечку с молитвой, начертанной марабутом, хотя и сами марабуты уже не могут понять того, что на этих дощечках написано. Поклоняясь когда-то богине Танит, в память о которой у них и сейчас щиты и мечи завершаются крестообразной рукоятью в виде буквы «Т», туареги остаются приверженцами матриархата, и женщины вершат у них закон, сами выбирают себе мужей. У туарегов до настоящего времени существует рабство, но рабы при этом не покупаются, а «разводятся». Многие обычаи туарегов остаются неразгаданными, необъясненными. Откуда возникли повязки на лицах туарегов и, если это всего лишь защита от солнца, почему они делятся на белые и синие, почему туареги противопоставляют так упорно свой образ жизни всякой цивилизации и чем вызван их обычай есть в полном одиночестве?

Эти истинные первопроходцы лучше других знали тропы Сахары. Владения их были безграничны. На своих караванах они перевозили золото, некоторые слитки были величиной с дыню. Чужеземцы, приходившие в пустыню в поисках богатств, погибали и теряли в ее песках целые армии. Арабский манускрипт «Книга о спрятанном жемчуге» (XV век) называет 400 мест, где в Сахаре скрыты огромные сокровища. Арабы, вытеснившие туарегов, открывали все пути заново, опять ценою немалых жертв. Из Северной Африки на юг караваны пошли впервые лишь в VIII–IX веках. Доходили немногие. Где-то я читала историю о том, как уже в начале XIX века из Томбукту к Средиземному морю вышел большой караван — две тысячи человек и две тысячи верблюдов. Ни одному из них не удалось добраться до побережья. «Страной жажды и страха» называли во всем мире далекую и недоступную Сахару.

Основные открытия принадлежат XX веку. В 1922 году автомобили фирмы «Ситроен» впервые проехали через Сахару. Победа техники начала новую эру. Уже в 30-е годы на отдельных участках были построены великолепные дороги. Теперь над всей пустыней пролегли воздушные трассы.

Мы едем по прекрасному бетонированному шоссе. С тех пор как в алжирской Сахаре обнаружены месторождения нефти и газа, значение этих дорог особенно важно. Неподалеку изредка мелькают нефтепроводы, ведущие из Хасси-Месауда на побережье — в Беджайю и Арзев. Правда, дороги здесь не застрахованы от заносов. Бывают случаи, что люди неделями не могут преодолеть этих внезапных барьеров ни на каком транспорте, даже на вездеходных «лэндроверах». И тогда остается, взяв с собой максимальный запас воды, идти пешком за помощью…

Путешественникам, отправляющимся в глубь Сахары, туристические бюро настоятельно рекомендуют брать с собой стерильный бинт, хирургический нож, сыворотку в ампулах от лихорадки, два шприца с сывороткой от укусов змей и скорпионов, лейкопластырь, противостолбнячную вакцину, компрессы, горчичники, аспирин, антибиотики, кровоостанавливающие средства, запас еды на двое суток, десять литров питьевой воды, белый флаг для сигнализации, две дымовые шашки, компас, крем для лица, жирную губную помаду, полоскания для горла, ментоловые пастилки, темные очки, шляпу с широкими полями, специальные повязки и накидки от ветра и еще много-много других вещей, назначения которых я даже не всегда могла понять.

Выезд в направлении юга без особой необходимости вообще официально запрещен с 1 июня по 15 сентября по причине сильной жары и частых песчаных бурь.

В Сахаре и сейчас неожиданности могут обрушиться на человека в любую минуту. Не случайно в каждой местной жандармерии висят портреты пропавших без вести людей. Но тем не менее особого страха уже не испытывает никто. Для поисков существует сложная система вертолетной службы. Постепенно болезни, такие, как проказа, трахома, тропическая лихорадка, отступают перед врачами. А заболеешь — почти в каждом оазисе есть медицинский пункт. Во всяком случае, в моем походном чемодане не было ничего, кроме пирамидона, санорина и теплого пледа. И чувствовала я себя прекрасно; впрочем, до самого юга алжирской Сахары — Ахаггара — я не доехала.

Помнится первая встреча с караваном. Кто-то кричит в автобусе: «Les chameaux!» — и автобус явно кренится на левый бок — туристы приникают к окнам и хватаются за фотоаппараты и кинокамеры. Как правило, в таких случаях автобус останавливают, и любопытные европейцы выскакивают на дорогу. «Корабли пустыни» движутся медленно, устало, слегка изгибая шею, — одним словом, с высочайшим чувством собственного достоинства. По обеим сторонам у них колышутся хурджины, переметные сумы для перевозки поклажи. Кинокамеры и фотоаппараты с их неистовым треском и жужжанием верблюды не удостаивают даже равнодушным взглядом. Однажды на стоянке каравана кто-то из туристов умудрился подойти к самым ногам верблюдицы и заснять на кинопленку маленького верблюжонка, сосущего материнское молоко. Говорят, получилось превосходно, да иначе и быть не может. Верблюд порою подходит вплотную даже к идущему мимо автобусу. Здесь, у себя дома, ему бояться абсолютно нечего, хищники давно перевелись в Сахаре. Зато хозяин всегда боится потерять верблюда — во время ветра или ночного перехода связывает караван веревкой. И тем не менее по всей пустыне бродят одинокие, затерявшиеся животные, став ее постоянными колоритными атрибутами. Без верблюда нет Сахары. Выпив сразу 120–150 литров воды, он затем может идти по 60–70 километров в день шесть дней подряд. Он вынослив и способен не есть по четыре-пять дней, а зимой — и по семь-восемь. Кустики альфы вполне утоляют его голод.

Верблюды, одногорбые, дромадеры, основной сахар ский тип, чрезвычайно разнообразны — по осанке, по форме, по размерам. Шкура верблюда бывает разных оттенков — ученые насчитывают около 20 тонов ее окраски. Сравнение с верблюдом почетно, недаром в арабской поэзии сравнением с верблюдом удостаивают любимую женщину.

Больше всего караванов в Хаммаде. Арабы предпочитают эти каменистые участки пустыни, потому что передвигаться по ним легче, чем по сыпучим пескам. К тому же эти невзрачные серенькие пустыни образуют для верблюда некоторое подобие пастбищ. Древняя арабская пословица гласит: «Верблюд возит золото, а ест колючки». В хозяйстве от верблюда используется все — даже моча употребляется в местной косметике для укладки волос.

Не менее утилитарно используется в сахарском хозяйстве и страус. Например, из кожи его делаются подметки для сапог, и, оказывается, это на редкость крепкие подметки. Страус очень силен: разозлившись, он способен своей лапой с двумя пальцами сбить деревянный косяк двери. К сожалению, французы безрассудно истребляли страусов в Сахаре.

А в далекие времена жили в Сахаре бизоны и мамонты, жирафы и носороги, пантеры и гиены, гиппопотамы и слоны (ведь именно слоны были основными «боевыми машинами» в армии Ганнибала) — все они изображены на знаменитой наскальной живописи Ахаггара. Но, несмотря на видимую безжизненность пустыни, в ней и сейчас насчитывается до 65 видов млекопитающих, 74 вида птиц, 530 разновидностей насекомых. К счастью, мне не пришлось повстречаться ни с одним из этих «видов». «К счастью» — потому что достаточно впечатлений от алжирской фауны я имела уже на побережье. Не говоря о том, что лягушки там размером с вполне упитанного цыпленка, саранча застилает небо, а улитки шевелят своими огромными рогами, словно быки, — в один из первых дней пребывания в Алжире мне пришлось близко встретиться со змеей. Она неожиданно оказалась на полу в комнате и своей неподвижностью и безобидностью напоминала палку. Я и приняла ее сначала за палку, и хорошо, что не наклонилась к ней сразу же, а просто подвинула ее ногой. В ту же минуту «палка» оказалась на другом конце комнаты. Тогда я решила выгнать ее. Однако при моем приближении она, извиваясь, с шипением кинулась ко мне. Я закрылась стулом и отскочила. Еще раз… Я снова отскочила и попробовала толкнуть ее стулом. Безуспешно. Мне почему-то эти «догонялки» показались скучноватыми, и я пошла в кухню, чтобы взять более подходящее оружие, швабру хотя бы. Когда я вернулась, змеи не было. Видимо, уползла так же, как и приползла. Для верности я перерыла всю квартиру: у змей к осени бывает привычка прятаться в доме в теплых матрацах или подушках. Один советский специалист вытряхнул змею из матраца, наводя весной порядок в своем жилище, — она там спокойно перезимовала. Своей «гостьи» я больше не увидела. Только потом я узнала, что это была гюрза, одна из самых ядовитых змей. После такого «боевого крещения» я относилась ко всяким змеям, скорпионам, называемым в арабском фольклоре «родными братьями гадюки», тарантулам и сколопендрам (встречалось там и такое!) с чувством превосходства и некоторого презрения. А близ города Алжира они часто ползают по дорогам — приходилось смотреть на землю внимательно. Красивая трава, которая цветет здесь большими желтыми и фиолетовыми цветами, так и называется — «змеиная». Начиная с весны ее вырубают — иначе змеи действительно будут прятаться в ней.

Итак, мы мирно едем по пустыне — все южнее, южнее. То здесь, то там на вершинах скалистых холмов возникают странного вида высокие башни, похожие на пирамиды, вылепленные из песка и глины. Оказывается, раньше они отмечали дорогу на юг, помогая ориентироваться караванам и армиям. А теперь остались как памятники богатого прошлого пустыни. Однако участки с такими башнями очень невелики. Оставался один ориентир — солнце. И еще… запах. Караваны особенно высоко ценили слепых проводников. У слепого обоняние развито до предела, и в пустыне он хорошо чувствовал запах верблюда. Идя впереди каравана, слепой проводник нюхал песок и точно определял те тропы, по которым шли его предшественники. Еще одним опознавательным знаком служили кости верблюдов, так как в пути было трудно лечить заболевших или упавших от усталости животных и их бросали на съедение шакалам.

До недавних пор Сахару не очень баловали своим посещением любопытные туристы. При французах на территории южнее Джельфы располагались одни лишь военные гарнизоны и при переезде через эту границу надо было ставить в паспорте печать. Южнее, где населенность вовсе незначительна, нравы проще. Идет караван из Мали, идет караван из Нигера. Поговорить с ними — они вовсе не знают, что такое паспорт. «Ах, — говорят они, — это бумажка? Бумажка у нас есть», — и достают грязный клочок газеты. Всякая напечатанная буква приобретает для них значимость документа.

Плотность населения к югу значительно падает. Здесь живут лишь в оазисах, часто отдаленных друг от друга на сотни километров. Если вся Сахара занимает 7 миллионов квадратных километров, то лишь 350 тысяч километров приходится на долю оазисов. «Сахара — это ад, оазис — рай», — говорят арабы.

Первый крупный оазис, встретившийся на пути к Сахаре, — Бу-Саада[26]. По-арабски это значит «Город счастья». Да, увидеть посреди голой, безжизненной пустыни пальмовую рощу, услышать шелест водяных струй в уэде, вдоль русла которого расположен город, это поистине счастье великое. Маленький оазис содержит в себе уже все элементы сахарского города: массивные крепостные стены и старинную крепость — Ксар, узкие улочки с глухими стенами, мечети — Улад-Аттик и Ан-Некла.

В конце года и на пасхальной неделе местные жители отмечают свой праздник, который так и называется — «Праздник Города счастья». Путник может ознакомиться здесь с искусством племени улад-наиль, основанным на древнейших и ревниво хранимых традициях этих мест (слово «улад» по-арабски «дитя», «потомок»), У здешних девушек своеобразная слава. Дело в том, что жители этих гористых мест с давних пор имели обычай отправлять красивых девушек на побережье — зарабатывать деньги проституцией. Там же, на побережье, они учились и «благородным манерам», музыке, танцам, пению. У представительниц этого племени очень белая кожа, что имеет для остальных арабов особую привлекательность. И еще одно отличие: вместо скромных одежд, характерных для других арабских женщин, они носят яркие, цветастые платья и обильно увешаны ожерельями, браслетами, просверленными монетами и стеклянными безделушками. К тому же они искусно причесаны, а иногда на их лицах даже нарисованы или вытатуированы голубые и фиолетовые звезды. Подробное описание их внешности и танцев есть в очерке Мопассана «Провинция Алжир» в сборнике «Под солнцем». Сейчас прежний обычай, разумеется, уходит в прошлое, но внешняя форма осталась, плавные сомнамбулические танцы племени улад-наиль до сих пор собирают на праздник в Бу-Сааду множество зрителей из всех местностей.

В Бу-Сааде, а затем и в других оазисах мне пришлось впервые близко познакомиться с арабской кухней. В самом Алжире и на побережье я могла обедать в столовой нашего посольства или же пользоваться вполне европейскими ресторанами и кафе (ресторанов с национальными блюдами там как раз немного), готовить сама, наконец. Здесь, в Сахаре, — другое дело. В гурманстве меня обвинять не приходится, но естественное любопытство, что едят и как едят в иноземной стране, свойственно мне, вероятно, как и любому другому человеку. В древнейшей поваренной книге арабского мира «Вусла ила И’хабид» сказано: «Так как большая часть земных и небесных радостей заключена в удовольствиях, которые человек получает от кушаний и напитков, то воздадим им должное».

Прежде всего надо сказать, что ни в одном алжирском ресторане или кафе на вошедшего европейца не обращают ровно никакого внимания. Даже головы не повернут, продолжая оживленную беседу или погрузившись в сосредоточенное одиночество. Иные, обычно молодые люди, сидят, уткнувшись в книгу или в тетрадку, забыв о своем давно остывшем кофе. Я вспоминаю единственный случай, когда европейцы были невольно втянуты в происходящее за соседним столиком. Там сидели и тихо разговаривали трое молодых арабов. Один из них с невинным видом угощает другого сигаретой, подносит зажигалку. Раздается взрыв. Опешивший курильщик в белоснежной нейлоновой рубашке весь покрывается черной гарью. От неожиданности и участия вскакивают с готовностью помочь все посетители кафе, будто здесь можно чем то помочь. Но что это? Черные пятна сами медленно исчезают, испаряются. Это всего лишь игрушка, вывезенная из Европы или оставшаяся от недавних колонизаторов. Все громко смеются. «Фокусник» весело раскланивается. Не правда ли, прекрасный способ отучить заядлых курильщиков от табака?

Итак, теперь займемся меню. На обед, даже если это поздний вечер, вам предлагается несколько готовых вариантов — то, что у нас называлось бы «дежурным» обедом. Цены разные, и количество блюд в каждом обеде колеблется от шести до десяти: несколько закусок, суп, несколько вторых и фрукты. Из всего этого обилия местным своеобразием особенно отличаются вторые блюда.

Густой суп «шорба» напоминает небезызвестное «харчо», его варят на медленном огне в течение нескольких часов из баранины, овощей и различных специй, добавляя туда в последний момент вермишель или крупу. Видимо, основное здесь — именно специи, те самые, о которых, по преданию, спрашивал некогда один знаток арабской кухни: «Скажи, сын мой, какие семь компонентов необходимы для приготовления арабского супа?»

В качестве самого популярного национального блюда Алжира рекламируется обычно «бурек» — мясо с луком и яйцами, запеченное в тесте и по внешнему виду напоминающее сигару.

Приготовление другого блюда — «мешви» — сложный обряд. Зарезав барана, его жарят целиком на вертеле над углями, желательно, конечно, на свежем воздухе. При этом его следует беспрерывно обмазывать маслом, чтобы он принял золотистую окраску. Зажаренного таким образом барана снимают с вертела и подают на большом медном блюде. В условия кулинарии входит и то, что куски баранины следует отрывать руками.

Для приготовления «чакчуки» стручки перца и помидоры тушатся в соусе из растительного масла, чеснока, лука, красного перца, рубленой зелени петрушки, укропа, мяты, шалфея и розмарина, после чего все это соединяется с яичницей.

Без «кус-куса» Алжир просто немыслим, слава этого блюда давно перешагнула границы континента. То, как делается «кус-кус», напоминает священнодействие или таинственные эксперименты алхимика. Каждая часть блюда варится отдельно, и при этом особыми методами.

Сначала манную крупу немного окропляют водой и растительным маслом, скатывают в маленькие шарики, складывают в сито, обязательно плотно закрывают его сверху и устанавливают на пару так, чтобы крупа не соприкасалась с водой. Примерно через час шарики становятся совсем прозрачными. Тем временем в горшок с водой, над которым продолжает стоять сито, опускают различные овощи — капусту, морковь, лук, помидоры, репу, тыкву, огурцы, баклажаны, турецкий горох. А еще в одной посуде в это время варится говядина, баранина или курица. Все это подается к столу на разных блюдах, и вы можете сочетать их в своей тарелке в любых пропорциях. Существует много вариантов «кус-куса» — весьма удачным представляется добавление в него миндаля и изюма.

Из оригинальных лакомств вам в Алжире предложат, например, лепешки из саранчи, но я их не пробовала. И без того выбор достаточно большой. Как говорится, «Салах ф’торек!» — «Приятного аппетита!»

Базар Бу-Саады всегда переполнен, ведь это своеобразный центр транзитной торговли между остальными оазисами и побережьем. Здесь, как и всюду, продаются изделия местных художественных ремесел — керамика, ковры, чеканка и прежде всего ножи всех размеров, которые так и называются «бусаади». Вы не успеваете выйти на улицу, как вам сразу же суют в руки такой нож с деревянной раскрашенной рукояткой. Называют цену. Вы еще не опомнились и ничего не ответили, как цена уже снижена вдвое, затем — втрое, вчетверо. Вы даже не успели раскрыть рта, как вам уже положили нож в сумку, назвав при этом самую ничтожную цену.

В любом чужом городе, как бы он ни был мал, естественно, трудно ориентироваться сразу, особенно если не собираешься в нем надолго задерживаться. Мопассан писал когда-то: «В такой стране, как Алжир, вообще невозможно добиться точной справки о том, что происходит или происходило на расстоянии трех километров от того места, где вы находитесь». Должна сказать, что это утверждение сейчас явно устарело. Где бы вы ни оказались, вас сейчас же окружают всезнающие мальчишки. Здесь они выглядят несколько иначе, чем на побережье, так как к югу дает себя знать смешение берберо-арабского типа с негроидным. И вот у меня уже обнаруживаются два маленьких проводника, галантных беспредельно. Предлагают показать город. Один из них особенно смел и разговорчив. — Откуда он так прекрасно говорит по-французски? — О, он уже второй год учится в школе. Правда, там теперь преподают и арабский язык, но ведь мадам, наверное, не знает арабского языка. — Нет, мадам не знает. Ребята легко ориентируются в достопримечательностях своего города и сразу же ведут к старинной мечети — и не просто к мечети, а на ее крышу. Оттуда такой прекрасный вид на все окрестности. Около мечети несколько седовласых арабов. Приветливо кланяются, показывают дорогу. А за моими проводниками уже тянется длинный хвост — такое впечатление, что все местные мальчишки решили принять участие в этом походе.

Вид сверху действительно великолепен. Тесными рядами, словно на страже, стоят стройные темно-зеленые пальмы — надежная защита каждого оазиса. Эта роща считается небольшой — всего около 25 тысяч деревьев. А прямо за ними на краю пустыни протянулись желто-красные склоны Сахарского Атласа. Два самостоятельных мира — пустыня и оазис. Бесплодие и урожай. Царство жестоких безжизненных песков и живой радостный приют человека. Город счастья!

На прощание получаю от ребят еще и напутствие — обязательно заехать в город и мечеть Аль-Хамель, что находятся за десять километров отсюда. Ну что ж, подчиняюсь. И конечно, нисколько не жалею об этом. Простые архитектурные формы мечети благородны и чисты. Высокие гладкие стены ясных пропорций и белые луковичные купола — большой посредине и несколько других, меньших — вокруг. Никакого украшательства, ничего лишнего. Местный служитель очень гостеприимен. Он велит своим помощникам положить на пол циновки и просит не снимать обуви, зайти внутрь прямо в туфлях. Редкий, а на моей памяти единственный случай в мусульманском мире! Охотно он вступает в беседу. Почему такое странное название? Да, «аль-хамель» — это верблюд. Название возникло оттого, что однажды во время стоянки кочевников верблюд вдруг бросился бежать от этой мечети. Хозяин догонял его и кричал: «Верблюд! Верблюд!» Когда это было? Много лет назад. Шестьсот или восемьсот прошло уже с тех пор. А название осталось.

Здесь не только мечеть, но и целое селение с медресе — это завийя. Сам город, приклеившийся к желтым скалистым кручам, кажется островком странного человеческого бытия, оторванным от реального быта. Он считается «святым», так как служит средоточием определенной религиозной общины. Какой, не знаю, ибо меня в основном интересовали вопросы архитектуры. Неуютно он выглядит снаружи — это именно город, хотя и крошечный, а не оазис, не видно в нем ни зелени, ни воды, одни только глинобитные хижины с плоскими крышами да голые камни. Мимо, мимо…

Оазис Бискра. Один из самых древних оазисов каменистой Сахары. Его называют «чревом пустыни»… Еще до берберов он был заселен эфиопами. Потом через него прошли и римляне, и вандалы, и арабы, выгнавшие под предводительством Окбы ибн Нафи византийцев и насадившие здесь ислам.

Если не знать, что кругом пустыня, можно подумать, что Бискра — один из южных приморских городов. Отдельные кварталы его выглядят вполне современно: прямые улицы, кафе и рестораны, мэрия в мавританском стиле с эффектными скульптурами львов, застывшими за резной решеткой железных ворот, отель с разноцветными зонтиками и шезлонгами, раскинутыми под пальмами.

Отели в Сахаре — на все вкусы и финансовые возможности: европейские, с окнами, балконами и со всеми привычными удобствами, или экзотические, предлагающие путешественнику все разнообразие сахарского быта — полы, выложенные коврами, комнаты без окон, меню из верблюжатины и ящериц, а в качестве транспорта — верблюдов и ослов. Одни из отелей потрясают роскошью сказок Шехерезады, в других можно ночевать в сыром полуподвальном помещении, имеющем над головой трещину, возле которой во мраке воют шакалы. А ближе к тропикам и вовсе предлагается шатер, точно повторяющий интерьер жилищ местных кочевников — номадов. Один из самых популярных отелей-шатров так и называется — «Номад».

В зеленой Бискре есть даже большой парк, наполненный пением птиц и громким журчанием воды. В его названии — «Лайдон» — по традиции до сих пор сохраняется имя прежнего владельца, графа Ландона де-Лонгвиля. «Дом под открытым небом», — говорят о нем алжирцы. Раскинув широкие листья, пальмы прикрывают ими, как зонтиками, весь парк от палящего африканского солнца. Поэтому так буйно здесь растет зеленая трава, так беззаботно и легко бегут многочисленные ручейки — засуха почти не грозит им. Обилие воды и зелени в Бискре объясняется тем, что здесь неподалеку сливаются потоки двух уэдов — Аль-Кантара (с Ореса) и Абди. Даже на центральных улицах бьет немало живых ключей.

Глухие арабские кварталы существуют лишь в старой части города, там же — остатки древней турецкой крепости, построенной в 40-х годах XVI века, когда Бискру захватил некий Хасан-ага.

В Бискре начинается царство фиников. Местная роща насчитывает двести тысяч пальм. Даже само слово «Бискра» связано, по всей вероятности, с финиками: при римлянах оазис назывался «Вискера» («Vescere»), что означает «ешь» (от veskor — есть, питаться). Финики — основной продукт питания и торговли всех оазисов. Оказывается, финиковый плод содержит в себе массу элементов, необходимых для нормальной жизнедеятельности человеческого организма. Не случайно алжирцы почти каждую трапезу начинают с фиников. И европейцам советуют поступать так же. На побережье плоды не вызревают, зато в Сахаре количество финиковых пальм исчисляется миллионами. Не знаю, как их считают, но алжирская статистика называет относительно твердую цифру — 33 миллиона. Растут они только в тех местах, где дождей почти не бывает, но вместе с тем существуют грунтовые воды, до которых способны дотянуться корни пальм. Известная арабская пословица так и говорит: «Финиковые пальмы любят держать ноги в воде, а голову в пламени». Воды для них требуется много: местные жители высчитали, что за Одну минуту три пальмы поглощают литр воды. Живут пальмы более ста лет, плодоносить начинают с восьми. В годы зрелости (лет в 40–50) пальма приносит около 200 килограммов плодов в год.

На каждом углу Бискры — магазин, лавка, торгующие финиками. Причем выглядят они сами в достаточной степени диковинно — их стены густо увешаны живописными связками. Пожалуйста, выбирайте любую! Здесь же темные липкие финики лежат и в коробках, перевязанных цветными лентами, и в целлофановых пакетиках. А можно купить и просто на вес, сколько угодно. Есть и еще один способ продажи — за лавками растут пальмы, с которых спускаются тяжелые гроздья зрелых плодов. Не хотите ли прямо с дерева? И молодой араб-продавец, как кошка, бежит вверх по лестнице, приставленной к стволу. Он бежит и ни за что не держится руками. Да и не может он держаться, руки у него заняты: в одной — целлофановый пакет, в другой — огромные ножницы. Раз — и выбранная вами связка падает в целлофан. Остается только завязать пакетик и получить деньги. Можете есть… Впрочем, советую пока воздержаться. Если бы вы увидели, какое количество грязных толстых мух липнет ко всем плодам, то вы бы всегда обязательно мыли финики перед едой.

Пальмы не односортны. И поэтому финики имеют множество названий: «аль-кенди», что значит «сахарный», «бент-аль-марак» — «сочная» или «аль-декмази» — «шелковистая». Некоторые звучат весьма поэтично: «деглебейда» — «белая капля» или «деглетнур» — «капля света» (идет в основном на экспорт).

Знаменита Бискра и своими «праздниками фиников». Десятками афиш и объявлений оазис призывает вас задержаться здесь еще на неделю, с тем чтобы принять участие в празднестве, славящемся своими народными обрядами, танцами, песнями. Но, к сожалению, Сахара необъятна — во всех возможных смыслах этого слова, и приходится торопиться.

Снова — пустыня. Появление пальм у дороги означает, что скоро здесь будет оазис. И действительно, за окном мелькает множество крошечных селений — дуаров, о которых в путеводителях обычно говорится, что туристическое агентство Алжира не может в них «предоставить вам никакого комфорта, кроме красоты природы».

Можно от Бу-Саады ехать на юг и другим путем, несколько западнее, чем на Бискру, и тогда встречается еще один большой оазис — Лагуат. Известен он тоже очень давно, так как город на этом месте между двух пальмовых рощ был основан в XI веке. Кто-то из ретивых французских деятелей муниципалитета водрузил у входа в местный парк большую арку, на которой отмечены точные географические координаты оазиса, расположенного на полградуса к востоку от Парижского меридиана.

В отличие от других оазисов в самом Лагуате мало пальм, нет оливковых деревьев, цитрусовых. Зато неожиданно произрастают груши, персики, абрикосы, по всей вероятности привитые здесь во время господства французов. На огородах растет даже лук. Французы, неоднократно осаждавшие город (известны бои 1844, 1852 годов), пытались превратить Лагуат в центральный оазис пустыни. В европейской части города — прямые улицы, современные здания, модные отели, магазины и даже католический собор, кстати сказать, единственный во всех оазисах. Французов на этих землях сейчас почти не осталось, и собор не наполняется даже по великим праздникам, когда в Лагуат съезжаются все местные католики. Гораздо больше зрителей, участников и просто любопытных собирает местный «Праздник весны». В центре всех торжественных церемоний, зрелищ и игр на этом празднике — лошади. В остальных местах Алжира им столько внимания не уделяется. У арабов существует поговорка: «Лучше собственный осел, чем чужая лошадь», но думается, что лошади просто остались за пределами разумной необходимости — стоят они дорого, ухода требуют большого, в условиях пустыни заменить верблюдов и ослов они не в состоянии, а на побережье постепенно уступают место автомобилям. Зато на празднике, они — короли. Их демонстрируют на специальной выставке, присуждая призы за чистоту породы, устраивают бега и скачки, разыгрывают целые спектакли. В редких случаях здесь же скачут и на верблюдах.

Старая часть города расположена на уступах скал, где дома кубической формы с плоскими крышами возвышаются друг над другом, так что крыша одного дома находится на одном уровне с полом другого. У подножия этих горных террас — древняя мечеть Аль-Аттик, вытянутая в длину, с квадратным минаретом. На скале над нею, как своеобразная беседка, — мавзолей местного марабута Хаджа Аисса, а за ним — развалины древней крепости Ксар. Оазис раскинулся и вверх и вширь — конца не видно. А когда захочешь увидеть этот «конец» и доберешься до окраины, то там словно старых, «черемушкинских» знакомых видишь новые большие дома с нормальными окнами, балконами, подъездами и крышами. Ну а уж за ними — конец оазису, снова начинается пустыня.