Знание-сила, 2005 № 02 (932)

Понтий Пилат

3. Гороховский, "Враги народа". Коллаж

Почему Пилат убил Иуду? Не "за что", а именно "почему"? "За что" — это даже не предлог, а увертка: "...Кто- то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью..." Пилат говорит это, прекрасно зная, что никакого предательства не было — предают только друзья или очень близкие люди, а Иуда и знаком- то не был с Иешуа, просто заманил его к себе домой, чувствуя поживу, и спровоцировал на "скользкой теме", как, например, в "Швейке" агент тайной полиции Бретшнейдер вытягивал из трактирщика Паливеца "нужную" реплику о том, что "государя императора засидели мухи", после чего он его и арестовал. И Бретшнейдер и Иуда — тайные агенты, выполняющие свою рутинную работу по снабжению карателей "сырьем". Видимо, это обязательная должность в каждой империи — в Советском Союзе таких работников называли сексотами (секретными сотрудниками). Так ют и для Пилата Иуда был нормальным "атрибутом власти", хотя и не его собственной, а Синедриона в лице Каифы, он даже знал технологию иудиной работы: "...светильники зажег..."

Ответ на вопрос "почему?" напрашивается сам — да потому, что Иуда знал о невиновности Иешуа, знал, что Пилат отдал на распятие невинного человека Остальные могли не знать, а Иуда знал, так как был первоисточником "дела", и Пилату оставлять в живых такого свидетеля его собственной несправедливости, да и трусости было ни к чему...

Но кроме сексотов были и доброхоты, никакими сотрудниками не являвшиеся, — у нас их хватало в избытке, и Булгаков это явление персонифицировал в лице Алоизия: "Это вы, прочитав статью Латунского о романе этого человека, написали на него жалобу с сообщением о том, что он хранит у себя нелегальную литературу? — спросил Азазелло. — Вы хотели переехать в его комнаты?" То, что это было не просто явление, а повальное бедствие, писатель провидел еще тогда, а через шесть десятилетий председатель Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий сообщил, что 75-80 процентов репрессированных были посажены именно по доносам доброхотов, чаще всего преследовавших меркантильные цели. Можно себе представить, сколько "патриотов" улучшили свои жилищные условия.

Алоизий Могарыч в романе фигура как бы проходная, сыгравшая, однако, роль совершенно неожиданную, причем не в самом романе, а вокруг него. Булгаковым был написан большой кусок с историей рокового знакомства Мастера с Алоизием, но в окончательную редакцию романа он не вошел. В контексте окончательной редакции романа выпала и фраза о напечатании в какой-то газете большого отрывка из якобы романа Мастера. Осталось лишь упоминание, что Маргарита только советовала ему такой отрывок опубликовать, что не свидетельствует о самом факте публикации.

Издательство же "Художественная литература", выпуская в 1973 году якобы полный выверенный текст "Мастера и Маргариты", позволило себе "поэтическую вольность" и вставило исключенные автором места, чем не только нарушило его волю, но и ввело в заблуждение читателей и, что особенно печально, — булгаковедов. Для последних это явилось чем- то сродни компьютерному вирусу, который пошел множить несуразности в их работах.

В романе "Мастер и Маргарита" очень много якобы чего: якобы деньги, якобы внутренний роман, якобы черти, якобы топография, якобы Евангелие... Вот об этом последнем и поговорим. Прежде всего, в нем все действующие лица не те, за исключением все того же Пилата. Очень по- булгаковски — где-то рядом, да не те.

Не Иисус Христос, а Иешуа Га-Ноцри, не Кайафа, а Кайфа, не Иуда Искариот, а Иуда из Кириафа, не Матфей, а Левин Матвей, Афраний вообще из другой эпохи, не будем уже говорить о придуманных именах, как Низа, Марк-Крысобой и другие. А все потому, что Евангелие Булгаков здесь призывает себе в помощь не как священную книгу, а как литературное произведение...

Правда, мне могут возразить, что Иисус Христос упоминается, но где упоминается-то — в споре между Берлиозом и Воландом, да в рецензиях якобы критиков, — "протащить в печать апологию Иисуса Христа", — а в романе Мастера — только Иешуа. И Иешуа здесь не Иисус Христос — и имя он носит еврейское, а не греческое, и он не Сын Божий, а просто человек с философским складом ума... Только однажды встречаем мы его во "внешнем" романе — он появляется там как бы в продолжение романа Мастера, — когда на террасу к Воланду является Левий Матвей, передающий Воланду просьбу Иешуа — позаботиться о Мастере и его Маргарите. И где это видано, чтобы Бог о чем-то просил Сатану? А вот Пилат везде в чистом виде — вот ведь фокус! Спрашивается — зачем? Да затем, чтобы связать якобы древность с современностью. И зачем вообще понадобилось Булгакову обращаться к Евангелиям? Да если бы он стал свою идею проводить через каких-то отвлеченных героев, читателю пришлось бы выстраивать новые логические связи, через Евангелие же все связи уже установлены. Включается абстрактное мышление и перекидывает мостик между излагаемым материалом и окружающей действительностью. И две тысячи лет сжимаются в одно мгновение... И есть масса примеров именно такого прочтения романа. В газете "Известия" был задан вопрос: "Хотели бы вы встретиться с генеральным прокурором?" И вот что ответила актриса Юлия Рутберг: "Я не сделала ничего такого, что могло бы меня привести на встречу с ним, и видеться с ним мне не хотелось бы. Это все равно разновидность Понтия Пилата. А я себя не считаю Иешуа Только в крайней степени, когда находишься на грани, можно заглянуть в глаза Понтию Пилату".

Эти слова — лучшее доказательство связи времен, причем такой связи, при которой и сегодня можно "заглянуть в глаза Понтию Пилату..."

Давайте заглянем в Евангелия и "приложим" сказанное там к булгаковской "пилатчине".

В Евангелии от Матфея читаем: "Первосвященники и старейшины и весь синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать Его смерти (26-59)... Но наконец пришли два лжесвидетеля И сказали: Он говорил "могу разрушить храм Божий и в три дня создать его (26-60,61)"...

" — ...Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить... или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

— Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?" — читаем мы у Булгакова.

А сколько невинных людей было отправлено на эшафот по состряпанным обвинениям, чтобы избавиться от неугодного человека? Алоизии находились всегда. Согласилась же некая медичка Лидия Тимашук оболгать "врачей-убийц". К счастью, для облыжно обвиненных, а это был цвет отечественной медицины, "кесарь" буквально за несколько дней до казни сам отдал концы, а иначе быть снова Красной площади всероссийской плахой.

А может быть, именно сталинские репрессии стали тем проклятием, которое до сих пор гвоздит наш народ, не давая ему жить по-человечески и накликая одну беду за другой? Ведь тут даже сравнивать нельзя с проклятием. свалившимся на голову еврейства, которого уже две тысячи лет преследуют за распятие Христа. В котором они, при ближайшем рассмотрении, абсолютно неповинны. В тех же Евангелиях сказано, что первосвященники и старейшины науськивали толпу криками "распни Его!", а сколько там было той толпы, что могла уместиться в дверях претории? И из-за этого весь народ обвинять? Да может, этого и вообще не было! Ведь Евангелия написаны людьми и людьми же канонизированы, и не исключено, что это придумано специально — с политическими целями, как через много веков были сочинены подметные "Протоколы сионских мудрецов"? Ведь вся история с распятием Христа — сплошная политика. Почему отпустили в честь Пасхи не Его, а Варраву — убийцу, уголовника? По той простой причине, по которой и наши пилаты потакали уголовникам — и сроки им давали не такие страшные, и вообще позволяли уркам в лагерях помыкать "политическими". И разве не науськивали наши партийные бонзы толпу на своих политических противников? А это уже не какие-то непроверяемые сказания евангелистов, а зафиксированные факты — по всей стране звучали их кликушеские вопли: "Расстрелять, как бешеных собак!" И это про тех, кого еще в отличие от Христа (или от булгаковского Иешуа) даже не судили, а следовательно, о вине их — была она или нет — вообще никто не знал...

Надо полагать, что эти негодяи уже тогда были наказаны, проходило немного времени и их самих и их родственников волокли по разнарядке в различные "лаги" — валить лес, крушить скалы, пробивать туннели, копать каналы... А более отдаленное наказание и поныне несет наш многострадальный народ...

У Булгакова же толпа в ожидании оглашения приговора не кричит: "Распни Его!", а просто гудит, как всякая толпа, а в данном случае ей не терпится узнать, кого же отпустят на самом пороге смерти... Тут все не так, как в Евангелиях, — страх перед кесарем пронизывает Пилата еще в процессе допроса, когда перед ним возникает видение императора Тиверия в редкозубом венце и с язвой на лбу, и он понимает, что, оправдав Иешуа, он подпишет приговор самому себе и даже говорит ему об этом: "Или ты думаешь, что я готов занять твое место?" — Это ведь тот же принцип, что был у нас: упустил заключенного — занимай его место... Это уже потом, когда судьба Иешуа была окончательно определена, Кайфа пугает Пилата, что нажалуется на него кесарю, но страх уже сделал свое дело — смертный приговор вынесен... Доноса на себя Пилат не боится, сейчас он сам грозится послать кесарю весть о том, как в Иудее первосвященники спасают от смерти явных преступников-убийц. В Евангелиях кесарь возникает под крики: "Распни, распни Его!" — у Луки — мельком, когда первосвященники, старейшины и книжники обвиняли Христа, что он запрещает давать подать кесарю; у Иоанна: "Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю..." (19-12). "Пилат, услышав это слово, больше убоялся" — а поначалу убоялся он после того, как они сказали: "Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим" (19-7,8). Булгакову нужно было подчеркнуть, что страх уже живет в прокураторах, они сами, без всякого напоминания помнят и о "кесаре", и о 58-й статье...

Кстати, некоторые исследователи, и наверняка и читатели, усматривают в Пилате замаскированного Сталина. Это ошибочное мнение. К сожалению, им грешат и весьма солидные булгаковеды. Один очень знаюший и уважаемый мною коллега в своей статье дважды называет Сталина игемоном, исходя из своего собственного убеждения, что Сталин действовал (во всяком случае по отношению к Булгакову) с оглядкой на свое окружение. И это в 36-м году! Когда он уже был единоличным владыкой всей империи. И настолько не считался с членами Политбюро, что почти у всех из них пересажал жен и расстрелял ближайших родственников. Они и пикнуть не смели. А того же Керженцева (председателя Комитета по делам искусств), который и написал-то то, что ему указали, — выпускать ("Мольера") пьесу Булгакова нельзя — за ненадобностью и за чрезмерные знания вскоре поставил к стенке...

Лука Лейденский. "Все человек". Гравюра. 1510 г.

В первой половине 80-х годов уже прошлого века мне попалась книжка, изданная одним областным издательством на Украине, книжонка эта абсолютно графоманская, но примечательна она своим пещерным антисемитизмом. Ну, не любит автор евреев — эка невидаль, нас этим не удивишь, а вот чем не глянулся ему Булгаков, о романе которого "Мастер и Маргарита" он говорит с неприкрытой злобой? Поначалу я никак не мог понять, в чем причина такой ярости, и только много лет спустя, вспомнив о ней, наконец прозрел: да просто Михаил Булгаков развенчивает миф о распятии Христа евреями! "Распни Его!" — никто не кричит, распинают его римляне под руководством Афрания и по указанию Пилата, а что приговаривал его Синедрион во главе с Каифой, так это еще не еврейский народ, который на том суде и не присутствовал. Так ведь можно обвинить и весь русский (советский) народ за те казни, что учинили наши пилаты, руководимые "кремлевским горцем", всех французов за сожжение Жанны д’ Арк, итальянцев за Джордано Бруно, американцев за супругов Розенберг...

В Евангелии от Луки сказано: "И когда повели Его, то, захвативши некоего Симона Киринеянина. шедшего с поля, возложили на него крест, чтобы нес за Иисусом. И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших..." (23-26,27,28).

Не знаю, как там было в Иерусалиме, а в России плачут по своим до сих пор...

Игемонами можно было бы называть сталинских наместников в советских провинциях — прокуроров, секретарей обкомов-крайкомов, испрашивающих дополнительные лимиты на "первую категорию", то есть на аресты тех, кто заранее был предназначен для расстрельных статей. А Сталин был никакой не игемон, а Величество, и попадись мой булгаковед Марку- Крысобою, тот бы ему, врезав кнутом, приказал: "Императора-Вождя называть — Величество. Других слов не говорить!" Как уже упоминалось, существовал закон об оскорблении величества, по которому, как и в Римской империи, карали смертью. Вспомним хотя бы Мандельштама, оскорбившего лично Сталина своим "кремлевским горцем", или Пильняка, обвинившего его — фактически впрямую — в убийстве Фрунзе, или даже косвенно насолившего Буденному своей "Конармией" Бабеля — Буденный-то был со Сталиным на ты и даже называл его подпольной кличкой — Коба. Разве не ясно, что "игемон" это вовсе не император, а только прокуратор, что далеко не одно и то же.

Император своей тенью мелькает в романе несколько раз — как видение Пилату, как напоминание Каифы, как тост, произносимый тем же Пилатом, когда они ужинают вместе с Афранием перед тем, как тот получил распоряжение зарезать Иуду: "За нас, за тебя кесарь, отец римлян, самый дорогой и лучший из людей!.." Характерно, что слова "самый дорогой и лучший из людей" советская цензура изъяла, дабы не напоминать советским людям о недавнем прошлом, когда эти слова повторялись на каждом шагу при любом упоминании "вождя народов". Это было настолько еще свежо, что серьезный исследователь Игорь Бэлза в одной из своих статей постарался отвести этот тост подальше от нашего бытия, чтобы, не дай Бог, не пало на Булгакова подозрение в антисоветизме...

Вот что пишет Бэлза: "...тост прокуратора вызвал по меньшей мере странные комментарии некоторых "советологов", пытавшихся и пытающихся извратить облик Булгакова как советского писателя... Такого рода попытки могут свидетельствовать либо о явно клеветнических намерениях, либо о заслуживающем сожаления полном незнании эпохи, в которую происходит действие романа..." А действие романа, между прочим, происходит, как мы уже знаем, одновременно в обеих эпохах. И Бэлза призывает нас воспринимать слова тоста Пилата как простую официальную формулу, "весьма сдержанно звучащую в ту эпоху". Но в нашу-то эпоху эти слова звучали совсем не сдержанно, а наоборот — взахлеб! И зачем бы Булгакову вставлять в свой роман эту римскую формулу? А ведь он ничего просто так не делал в своем творчестве, все имело высший, глубочайший смысл...

И вслед за этими рассуждениями Бэлза формулирует еще один постулат: "Собственно говоря, именно с этого момента начинается трагедия Пилата, которую автор романа, изобилующего психологическими обобщениями, трактует как трагедию пробудившейся совести..." Вот с этим хочется поспорить. Если совесть в нем проснется, то значительно позже, а сейчас, давая Афранию приказ убить Иуду из Кириафа, он просто хочет сорвать на нем злобу за собственную трусость и малодушие, а заодно и отомстить Кайфе за свое унижение. Впрочем, мы об этом уже говорили.

Любопытная деталь — Пилат неоднократно коротко потирает руки, и только в первом случае он "руки потер, как бы обмывая их" — перед утверждением смертного приговора Иешуа, а потом, когда поручает зарезать Иуду, ни о каком обмывании речи не идет, потирать же руки можно и от удовольствия. Вообще же к пробуждению совести у Пилата следует отнестись весьма осторожно: пример с Иешуа — единичный, а скольких людей в Иудее за время своего наместничества он подверг мучительной казни, сколько восстаний против римского владычества было потоплено в крови? И не потому ли Булгаков в завершающую роман фразу добавляет слово жестокий, отчего ее звучание становится более суровым: "жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтий Пилат"...

Восхваления великих заслуг великого вождя и учителя подкреплялись у нас ссылками на великие же свершения и успехи в социалистическом строительстве, не упоминая при этом о том, какой ценой эти успехи достигались с помощью пилатчины. Частный пример — успехи Советского Союза в космических программах. Да, мы первыми запустили спутник, да, мы первыми запустили в космос человека, но чтобы обнаружить истоки, надо заглянуть в те годы, когда Генеральный Конструктор — за этим титулом так долго прятали Сергея Павловича Королева — сидел на Колыме в шарашке и хлебал баланду из алюминиевой миски оловянной ложкой, а его коллега Вернер фон Браун в немецком исследовательском ракетном центре в Пенемюнде создавал в идеальных условиях свою ракету Фау-2, которая уже в середине войны начала бить по Лондону. Когда же война закончилась, и фон Браун начал работать на американцев, а нам достались второстепенные немецкие специалисты-ракетчики, трудившиеся за глухим забором в Сухуми, началась игра в догонялки. Теперь-то и мы многое умеем, да денег у нас кот наплакал, и плачет он до сих пор, выплачивая миллиардные долги, оставшиеся нам от великих коммунистических свершений.

А какое великое разорение народного хозяйства, какие неисчислимые потери — людские и материальные — понесла страна вследствие великих же выселений целых четырнадцати народов, и едва не выселили пятнадцатый, да наркомнац вовремя был отправлен на тот свет. — может быть, и впрямь Господь Бог хранит свой народ?

Какой ущерб в науке, культуре, производстве понесла страна вследствие запрета принимать в вузы евреев! Моя однокашница, дипломированная медсестра с большим опытом работы, семь раз пыталась поступить в медицинский институт, пока ей не сказали открытым текстом: "И не думай, и не мысли..." И она, моя Рахиль, в результате подалась на историческую родину, где все стало получаться...

Тогда, в марте 1953-го, нависла реальная угроза пролонгации Холокоста в российском исполнении, да видно есть в истории какая-то высшая сила, наблюдающая за сохранением справедливости. Она же, видимо, не допустила и возврата пилатчины в новом варианте. А попытки такие были.

Вспоминается 21 декабря 1979 года, день рождения Сталина. В переходе на Библиотеку Ленина я увидел на самом, если можно так выразиться, людоходе, роскошную урну для мусора. Урна эта была битком набита свежими номерами газеты "Правда" со статьей, посвященной столетнему юбилею "великого вождя всех времен и народов". Их печатали целыми книгами, огромными тиражами. Правда, их уже никто не читал... И что интересно — ни до, ни после, ни вообще никогда на этом месте урны не бывало.

А потом была Перестройка неизвестно, правда, чего. Перестраивать надо было мозги, что, как известно, самый длительный процесс, а нам — невтерпеж... И в результате по сей день дефилируют по улицам и площадям люди из прошлого с портретами усатого мясника и его обожествленного предшественника, стучат в кастрюльки дамы в норковых шапочках и воротниках, размахивают красными тряпками дедули, отоваривавшиеся в закрытых "секциях", — вызывают на бой новоявленных быков, и бахвалятся, что за них голосует чуть ли не двадцать процентов населения, не желая видеть, что остальные восемьдесят их не хотят.

Стоит только присмотреться к их сомкнутым рядам, как сразу видишь, что по возрасту основная их масса как раз подходит под категорию тех пилатов, о которых мы говорили, и если сидели десятки миллионов, то сажать и стеречь их должны были многие сотни тысяч. Немало в этих рядах и алоизиев — тут тоже можно чуть-чуть посчитать: вспомним, что из этих же десятков миллионов 75-80 процентов были посажены по их доносам... Ну и шагают рядом с ними и те прагматики, что тоскуют по колбасе за два двадцать, которая им вполне заменяла и свободу слова, и вообще всякую свободу. Попробовали бы они тогда помаршировать вот так безвозбранно... Правда, следует признать, что среди них немало и представителей следующих поколений, но на этот случай у меня припасена походящая цитата: "Человек усваивает ту линию поведения, которая одобряется и поддерживается окружающими его людьми", и еще одна: "Говоря "поколение", мы подразумеваем нечто неопределенное, — люди же рождаются не враз, а каждый — в свой день, по времени все это сдвинуто... для одного эта мораль вчерашняя, а для другого сегодняшняя".

А теперь самое время попрощаться с Пилатом и отпустить его, как отпустил его булгаковский Мастер. Отпустил и простил.

Но что значат слова: "Свободен! Свободен! Он ждет тебя!"?

Может быть, Мастер понимал, что его прощение еще не полное, и этого, им самим придуманного, а вернее, взятого из Истории героя должен еще простить тот, с кем он посылает его по лунной дороге? Должен простить Иешуа, не говоря уже о Том, за Кем главное право прощать, "Бог простит!" — говорит народ. А, может быть, это просто помилование после того, как он "отсидел" свой двадцативековой срок в этой безжизненной местности? И смогут ли они с Иешуа договориться? Ведь, несмотря на то, что оба знают латынь, греческий и арамейский, говорят они на разных языках. Один на языке Добра, другой

— Зла... И поймет ли Пилат — если за две тысячи лет еще не узнал и не понял, — кого он распял? И кто из них прав, Иешуа или Пилат? Вспомним их диалог, последними словами в котором были:

" — И настанет царство истины?

— Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа.

— Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся..."

И опять перед нами связь времен — одновременность действия в романе самого Булгакова: "Над черной бездной... загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшегося за много тысяч лун сада..." и — "соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле..." А между ними Мастер и Маргарита, словно никаких двух тысячелетий в помине не было. И тут же по мановению руки Воланда погас Ершалаим, а вслед за ним исчезло сломанное солнце в московском стекле.

Так кто же из них был все-таки прав — Иешуа или Пилат? Ведь царство Истины еще так и не настало. Впрочем, прошло всего-то два тысячелетия, а это, по летоисчислению Воланда, — срок смехотворный...

2000-2003гг.

Александр Голяндин