Знание-сила, 2005 № 02 (932)

Человек в зеркале повседневности

Если согласиться с тем, что каждый чем-нибудь замечателен, то придется признать, что книжная серия "Молодой гвардии" "Повседневная жизнь человечества" — сегодняшняя инкарнация "ЖЗЛ". Эти книги написаны о нас и таких, как мы, даже если выбранную автором эпоху отделяют от нашей века и тысячелетия.

Достаточно перечислить названия, чтобы понять, чему именно посвящена "молодогвардейская" серия: "Повседневная жизнь первых христиан", "Повседневная жизнь Москвы в 30 — 40-е годы", "Повседневная жизнь американской семьи", "Повседневная жизнь русского Севера", "Повседневная жизнь во времена трубадуров", "Повседневная жизнь русского литературного Парижа", "Повседневная жизнь Голландии", "Повседневная жизнь итальянской мафии", "Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо", "Повседневная жизнь российского рок-музыканта", "Повседневная жизнь греческих богов", "Повседневная жизнь русских щеголей и модниц", "Повседневная жизнь Фрейда и его пациентов", "Повседневная жизнь Кремля при президентах", "Повседневная жизнь Берлина при Гитлере"...

И так далее. Диапазон тем — от откровенной экзотики и маргиналий до эпох на первый взгляд прозаических. Среди авторов — историки, литературоведы, ученые и журналисты. Классические труды чередуются с книгами, написанными специально для этой серии.

Есть и закономерность Подавляющее большинство выпусков посвящено временам, уже подернутым дымкой истории, отдаленным от нас на безопасное расстояние. Нужно приложить значительные усилия, чтобы ассоциировать себя с его персонажами. Усилия не прикладываются. Дело ограничивается поверхностным любопытством.

Тема повседневности — закономерное продолжение читательского интереса к документу и литературе нонфикшн, бум которого приходится на конец 80-х — начало 90-х годов. После эпохи больших идей и свершений, эпохи героев, большинство из которых оказались, мягко говоря, фигурами неоднозначными, советский, а ныне российский человек захотел ощутить действующим лицом Истории самого себя. И имел на это полное право.

Началась эпоха мемуаров и публикаций из державшихся под спудом архивов. Именно они на рубеже десятилетий довели тиражи общественно-политической прессы до поистине космических цифр.

Продолжалось это недолго. Уже к середине девяностых, шаг за шагом узнавая саму себя, страна постепенно скатилась до разоблачений политиков и политики, а там и вовсе отвернулась от зеркала. Отвернулась потому, что не понравилось отражение. Говоря перестроечными терминами, не хватило гражданской честности признать себя в угрюмых, плохо одетых людях, которых в советские годы и за людей-то не очень считали.

Жизнь девяностых была тяжелой и напряженной. И экономически, и политически, и морально. Можно предположить, что сработал защитный механизм. Чтобы не усугублять тяготы настоящего, население попросту стало меньше читать. И в первую очередь - о своем не самом веселом прошлом.

Но ведь и без прошлого существовать невозможно. Значит, надо было его придумать. И тогда место реальной повседневности советских времен в общественном сознании стало вытесняться беззаботным ретро якобы прекрасной эпохи. Именно поэтому со второй половины девяностых непривычное культурное разнообразие сменилось модой на привычный имперский стиль тридцатых — сороковых. Начиная со "Старых песен о главном", кончая реанимацией советской киноклассики и парадной живописи. Вслед за виртуальным прошлым страна выбрала виртуальное настоящее.

Культ личности и его ужасы в считанные годы отошли на периферию общественного сознания. Над реализмом и трезвым отношением к себе, присущим человеку демократического общества, восторжествовал эскапизм. После короткой оттепели начался новый век.

Таким образом, к началу текущего десятилетия, когда и развернулась замечательная книжная серия "Повседневная жизнь", читательский интерес к повседневности в корне изменил свой характер. Повседневность перестала быть актуальным и насущным предметом. Теперь она волнует читателя только под углом интересных и занимательных фактов. Надо же, как ОНИ жили... "Они" вместо "мы" свидетельствует о значительном ослаблении рефлексии, этого показателя здоровой общественной психики. А серьезный анализ повседневной жизни, как ему и положено, переместился в науку.

Примеров исследовательского интереса к повседневности насчитывается немало. К ним можно отнести и проект Академии наук "История повседневности — неотъемлемая часть жизни общества". И выставку в Библиотеке иностранной литературы "История и история повседневности в изданиях Cambridge University Press". И летнюю школу "Провинциальная культура России: подходы и методы изучения истории повседневности", организованную Казанским государственным университетом. И конкурс журнала "Лицейское и гимназическое образование" "История повседневности: Человек в истории. Россия — XX в."...

Проводятся семинары и форумы, пишутся диссертации и доклады. Не удивлюсь, если в скором будущем появится и музей повседневности. Только все это уже мало волнует широкую аудиторию. Выйля на короткое время из архивов и научных библиотек, повседневность вернулась обратно.

Интерес к нормальной документалистике поддерживает, пожалуй, лишь фотография. По крайней мере, на выставки в Московский дом фотографии неизменно выстраиваются длинные очереди. В отличие от литературы и публицистики, фотографам еще удается, по завету Гоголя, "вызывать наружу всё, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца... выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!"

Интерес к быту, чужому и тем более своему, помимо прочего, — признак благосостояния общества, его высокой материальной культуры. Важно только не перепутать быт с традиционным народным укладом и идеологической нагрузкой, которая к нему прилагается. Я имею в виду концепцию опрощения, хождения в народ, лозунг "Назад в пещеры!", а в конечном счете вульгарное славянофильство. Тут история повседневности подменяется воинствующей этнографией.

Ангажированная повседневность — грозное оружие в чьих угодно руках Можно защищать ее от безликой казенщины и восхищаться ею, как символом цивилизации: отдельные квартиры, техника, мебель из ИКЕА... Или обличать повседневность, обвиняя ее в мещанстве, как это делали романтики шестидесятых годов: турпоходы против слоников на комоде. Можно вслед за Горьким говорить о свинцовых мерзостях русской жизни или подсчитывать потребительскую корзину...

Все это и представляет собой повседневную жизнь человечества. Корректнее, впрочем, не подгонять ее под уже готовую идеологию или концепцию, а рассматривать как частное и случайное. Как бесценный опыт выживания маленького человека в экстремальной российской действительности. А экстремальна она всегда, только всегда по-разному.

Как случайное становится нормальным, а затем и распространенным? Чем человек прошлого похож на человека сегодняшнего? Что отличает нашу жизнь от жизни других людей? Череда простых, но очень важных вопросов кроется в истории повседневности. Быть может, там находятся и ответы. Но искать их должны мы сами, пусть и с помощью авторов познавательных книг из серии "Повседневная жизнь". Не знаю, как ученые и исследователи, а я абсолютно уверен: стоит внятно ответить на вопрос "Кто мы такие?" — как страна начнет выздоравливать.