Знание-сила, 2009 № 03 (981)

Изреченная мысль

Карл Левитин

Встреча третья

«Водопад». Мауриц Эшер

Смысл словесного эпиграфа, взятого из Нового Завета, ясен и в комментариях не нуждается. Вообще, Библия — литературный источник, знаменитый как точностью, так и понятностью своих текстов. Если бы нам поручили оценить величину коэффициента С, то есть меру профессионализма и талантливости ее авторов, то мы не ошиблись бы, назвав ее очень большой[3]. Что же касается зрительного эпиграфа, традиционно заимствованного у Маурица Эшера, то, по заведенному порядку, смысл его станет понятным чуть позже.

Чтобы предельно кратко суммировать все сказанное ранее, достаточно взглянуть на рисунок. Существует «область света», где все произнесенное или написанное прозрачно ясно и доступно пониманию любого разумного человека, и «область тьмы», в которой смысл скрыт от «человека с улицы», то есть от обычного читателя, слушателя или зрителя. Первая расположена выше оси Точности, вторая — ниже нее. В наших силах также отделить «область добра» от «области зла» по тому, верны или, напротив, ложны с научной точки зрения содержащиеся в них высказывания. Добро, то есть дело правое, как и ему и положено, располагается справа от оси Понятности. Зло же, отгороженное этой осью, владеет таким же точно по величине полупространством, где Точность отрицательна.

Тому, кто вознамерился рассказать правду о нашем мире и законах, управляющих им, следует, разумеется, не выходить из «области добра», поскольку его главная цель — отсеять ложь от истинного знания. Тот же, кто решил донести эту правду до простых людей, должен, естественно, всегда оставаться в «области света», ибо его первейшая задача — быть понятым. Поверхность пересечения этих двух областей и есть сфера нашего интереса.

Другими словами, идеальный научный журналист представляет собой комбинацию двух личностей, или, точнее, двух способов делать доступными людям тайны Природы — ученого и журналиста. Такое сочетание в одном человека столь различных качеств и умений — вещь крайне редкая.

А уж счастье слияния желаний, жизненного опыта, способностей и сил двух человек до такой степени, чтобы образовать одно целое, настолько маловероятно, что, казалось бы, о нем и говорить не стоит. Тем не менее, как в подобных случаях выражают свое изумление наши англоязычные собратья по разуму, miracles still happen — чудеса все еще случаются.

На обложке многократно переиздававшейся в последние годы (правда, не на русском языке) книги The Development of Children — «Развитие детей» — стоят фамилии двух ее авторов, но они звучат одинаково: Cole и Cole. Тайна этого совпадения раскрывается в предисловии:

Эти чрезвычайно благоприятные обстоятельства породили чрезвычайно интересную и полезную книгу. Все те, кому случилось прочесть ее, намного лучше стали понимать причины сложности того или иного возраста, в том числе и своего собственного, и что ждет их в дальнейшем возрастном развитии, поскольку авторы книги «Развитие детей» считают не без основания, что мы остаемся детьми в любом возрасте. Что касается меня, то специфические проблемы моего возраста, великодушно названного в книге «поздним повзрослением», изложены в ней удивительно точно и понятно, что свидетельствует о весьма высоком коэффициенте С ее авторов.

Но мало кому из нас повезет так, как авторам книги, которые образовали идеальную пару — ту, что Мауриц Эшер изобразил на гравюре «Лента единства», символизирующей завидное переплетение идей и мыслей, душ и тел. Наш удел — осваивать науку или искусство, позже мы попытаемся понять, что именно, — научной журналистики.

Но прежде — одно очень важное и необходимое предупреждение. Способность делать сложные идеи понятными широкой публике, большим массам людей — это очень мощное и порой крайне опасное орудие. Она может даже стать оружием. Профессиональным боксерам или каратистам, если они используют свое искусство вне пределов спортивных площадок, грозит обвинение в применении оружия. То же может быть отнесено и к нашим с вами профессиональным умениям.

Речь уже шла о романе «Что делать?», успешно популяризировавшем новые социальные идеи и тем изменившем настроения в обществе. Теперь — еще более яркий пример того, как талантливый популяризатор заставил огромные массы людей во всем мире, но в особенности в нашей стране, поверить в то, чего никогда не было на самом деле. Это почти как на гравюре Эшера «Водопад» — с той, однако, разницей, что люди не видели в происходящем вовсе никакого абсурда или несообразности.

Пример этот связан с одним из поворотных моментов в новейшей российской истории — с Октябрьской революцией. В 1920 году, через целых три года после падения династии Романовых и сменившего ее Временного правительства, большевики, захватившие власть в стране, чувствуя себя не совсем уверенно, решили переписать недавнюю историю и создать свой собственный миф о героическом, жертвенном, но победоносном восстании народа против ненавистного царизма — штурме Зимнего дворца Красной гвардией, который должен был стать, по мысли тогдашних историографов, кульминацией Октябрьской революции, с того мига и во веки веков ставшей Великой. В действительности, как известно, никакого штурма не было. Охрана Зимнего попросту оставила свои позиции и разошлась по домам, позволив неорганизованной толпе захватить дворец. Большевикам такая правда жизни не нравилась, и они пригласили известного в ту пору режиссера театра «Кривое зеркало» (вдумайтесь в название!) Николая Николаевича Евреинова поставить гигантскую и по масштабу действия, и по количеству зрителей и, главное, по воздействию на сознание этих зрителей пьесу — штурм Зимнего дворца.

Николай Николаевич Евреинов — хорошо забытый русский драматург, автор многих пьес, пользовавшихся шумным успехом, музыкант (он окончил Санкт-Петербургскую консерваторию, где учился композиции в классе Римского-Корсакова), историк (например, в 1913 году им написана «История телесных наказаний в России» со знаменитой гравюрой, на которой бьют кнутом по обнаженному телу первую петербургскую красавицу княгиню Наталью Федоровну Лопухину), но, главное, теоретик театра, создатель теории театрализации жизни, концепции «театра для себя».

«В жизни каждого из нас, — говорил Евреинов, — есть необходимая крупинка иллюзии, обмана, сказки, которая скрашивает надежды и радости ежедневной серости нашей жизни. Без такой сказки трудно жить и даже трудиться».

Евреинов доказывал, что именно театр является главным поставщиком и источником таких иллюзий. И это не только театр на сцене, но также и театр, заложенный в нас самих, в человеческой натуре. Театр «внутренний», созданный врожденным «инстинктом театрализации», поскольку все мы немного актеры.

Иллюзия — основной элемент театра. Для театрального представления требуется «картина предмета, а не самый предмет; нужно представление действия, а не само действие». При этом сценический реализм не имеет ничего общего с жизненным: то, что убедительно в жизни, не будет убедительным в театре. На съемках некоему актеру по несчастному стечению обстоятельств действительно, а не понарошку, отрубили голову, и эта сцена была заснята, но в фильм не вошла, потому что оказалась недостаточно кинематографичной. Это нетрудно уяснить, вспомнив, как изображаются драки на экране. Судорожное мельтешение ног и рук, короткие возгласы и зачастую невозможность понять, что происходит и кто за кого, не идут ни в какое сравнение с красочными эпизодами, где крупным планом, как бы изнутри вполне связного события, показаны то лица героев, то их эффектные удары.

Представление жизни на сцене требует бутафории, театральной трансформации вещи или действия, и потому огромный картонный меч выглядит эффектней настоящего. Наоборот, исчерпывающе достоверный жизненный реализм декораций будет только мешать действию. В театре правда убедительнее и гипнотичнее, чем в жизни, — тогда как в жизни правда может быть неправдоподобной: так, указывает Евреинов, впервые глядя в микроскоп, поначалу люди не верили, что видимое через его окуляры существует на самом деле, и казалось, что хитрый лабораторный прибор лишь чудесным образом создает иллюзию некоего иначе не видимого мира.

Выбор большевистской интеллектуальной верхушки был точным — Евреинов представлял собой идеальный инструмент для задуманного рукотворного создания нужной страницы истории. Незадолго до того он опубликовал книгу, где речь шла о терапевтическом воздействии театра, о том, что память человека возможно изменить, если сыграть для него то, что он помнит, но по-иному, более убедительно и ярко. Пройдет немного времени, и правда искусства возобладает над правдой жизни.

И вот 19 ноября 1920 года в Петрограде, как тогда стал называться Санкт-Петербург, состоялся грандиозный спектакль под открытым небом. Восемь тысяч участников, одетых в форму матросов и солдат, броневики, аэропланы, оркестр из 500 человек и толпа зрителей, превышающая сто тысяч человек. Шесть часов без единого перерыва шло грандиозное действо, которым дирижировал гениальный постановщик Николай Николаевич Евреинов. В результате спустя три года после захвата власти большевики получили основополагающий миф о своей победе.

Фальсификация Евреинова оказалась даже более успешной, чем они надеялись. В 1926 году Сергей Эйзенштейн, снимая свой знаменитый фильм «Октябрь», использовал сценарий, написанный Евреиновым. А позже, и вплоть до наших дней, Большая советская энциклопедия и многие книги по истории не только у нас, но и на Западе, представляли фотографии евреиновской постановки как истинные документы эпохи. Эти картинки запомнились всем нам с детства, поскольку они вошли в школьные учебники истории.

Титаническую работу, проделанную Евреиновым, мы безошибочно отнесем ко второму квадранту, поскольку это яркий случай популяризации лженауки, в данном случае исторической. Точность была отрицательной, а Понятность — в высшей степени положительной. Талант гениального режиссера сделал ее максимально большой, а все эти аэропланы, броневики, матросы и солдаты свели абсолютную величину Точности, хоть и отрицательной, к минимуму — то есть, если бы подобные события на самом деле имели бы место, то они были бы очень похожи на те, что срежиссировал Евреинов.

П.П. Соколов-Скаля, Н.К. Соломин. «Взятие Зимнего»

Но что можно сказать об ответственности перед людьми, которых он сознательно вводил в заблуждение? Думал ли он, когда ставил свой спектакль-мистификацию о том, что первый по-настоящему впечатляющий миф коммунистического режима, созданный им, мог породить другие, которые привели к тирании, концентрационным лагерям, ГУЛАГу, мучениям и смерти миллионов людей? Нам не дано проникнуть в его мысли, но рассказанная история учит нас думать дважды и трижды, прежде чем начинать писать свои собственные статьи и сценарии. Хотя существует старинная истина: единственный урок, который дает нам история, это тот, что она не дает нам никаких уроков. К сожалению, эти горькие слова справедливы в любую, сколь угодно просвещенную эпоху.

Впрочем, сам бывший главный режиссер театра «Кривое зеркало» кое о чем, видимо, подумал и кое-что, очевидно, понял, и когда весной 1925 года ему разрешили прочесть лекции в Польше, домой он не вернулся, а эмигрировал во Францию. Он много работал там в различных театрах, а перед войной поставил сатиру «Партбилет коммуниста» и написал антисталинскую пьесу «Шаги Немезиды», в которой вывел Каменева, Зиновьева, Рыкова, Бухарина, Ягоду, Ежова и самого Сталина. Он умер в Париже 7 сентября 1953 года, на полгода и два дня пережив Иосифа Виссарионовича, и похоронен на кладбище Сент-Женевьев де Буа, по соседству с белыми эмигрантами, изгнанными Октябрьской революцией, миф о которой он создал собственными руками и талантом. Такова ирония истории, явленная нам в очередной раз.

И его урок, как и тысячи иных, не пошел впрок. Увы, по сию пору не перевелись журналисты, готовые популяризировать любую лженауку, скажем креационизм или астрологию. И, что еще хуже, некоторые из них настолько талантливы, что заставляют верить себе весьма образованных людей и притом самого высокого социального ранга. Мартин Гарднер, один из лучших в мире научных журналистов, который в течение долгих лет вел математическую рубрику в Scientific American, в своем эссе, названном «Видя звезды», писал, что американский президент Рональд Рейган регулярно советовался с астрологами, прежде чем принять важное решение. Кто знает, как повлияло это на внешнюю и внутреннюю политику величайшей мировой державы и как отразилось на других странах? И снова — а что думали при этом те, кто делал недоказанные и непроверенные астрологические гипотезы достоянием массового сознания, возводя их в ранг научной теории? Каково было их чувство ответственности перед людьми? Допустим, что сами астрологи не думали никого обманывать и свято верили в то, что влияние светил, под которыми мы рождены, определяет всю нашу жизнь. Пусть — хоть это, вообще говоря, большая натяжка, — так. Но научный журналист не имеет права слепо следовать чьему-либо убеждению, не подкрепленному научными способами доказательства его истинности. Ему нельзя быть таким же доверчивым и невежественным, как человек с улицы, — ему много дано, с него много должно и спроситься. Профессия обязывает его знать о множестве фактов, противоречащих утверждениям астрологии. Например, прежде чем что-либо писать о прогнозах по звездам, ему необходимо было прочесть знаменитый отрывок из работы Святого Августина «Город Бога», написанной 1600 лет тому назад:

И правда ведь, не объяснив хотя бы самому себе этот «пустячок», подмеченный не слишком образованным по нашим сегодняшним меркам монахом 16 веков назад, нельзя браться за продвижение астрологических теорий в беззащитное перед масс-медиа сознание масс.

Иными словами, проблема поиска баланса между Точностью и Понятностью — не единственная, которую научный журналист обречен решать всю свою сознательную жизнь. Его миссия — не только передать людям то, что сказал или написал ученый, в наиболее понятном и точном виде, но еще — и раньше всего! — сравнить новые идеи с теми, что были ему известны ранее, оценить степень их соответствия принятой в данный момент научной парадигме, а затем принять самостоятельное решение: что это — хорошая, настоящая наука, или лженаука, или даже антинаука и следует ли ее поддержать, критиковать или игнорировать. Нет никого другого, кто мог бы принять это нелегкое решение за него — научный журналист всегда стоит последним в длинном ряду людей, принимающих такого рода нелегкие решения.

Положение научного журналиста в обществе уникально: он в любом случае «слуга двух господ». А это требует двойного умения и двойного образования, не говоря уж о необходимости быть постоянно в курсе всех последних событий как в мире науки, так и вообще в мире и обществе.

Научные журналисты — Чрезвычайные и Полномочные Послы Республики Обыкновенных Людей в Королевстве Научных Знаний, и их отчеты, отправляемые домой, о том, что происходит в незнакомой, но великой и могучей стране, где они аккредитованы, должны быть тщательно продуманы, чтобы не возбудить ложных верований и безосновательных надежд и чтобы удержать народ, пославшей их за рубеж страны, от неосмотрительных трат ресурсов, всегда, как известно, ограниченных, на предприятия, не имеющие видимых перспектив.

С другой стороны, научные журналисты уполномочены учеными представлять их перед обычными людьми, защищать их интересы в обществе, обеспечивать доступ ученых к общественным ресурсам, без которых наука не может выжить, не говоря уж о том, чтобы развиваться. И на плечах научных журналистов лежит тяжелая ноша — необходимость справляться с дилеммой: новые научные теории должны соответствовать существующей в науке парадигме, но смена парадигм и есть единственный путь, которым может идти наука.

Ту же мысль можно выразить и проще.

Когда научному журналисту посчастливилось напасть на действительно сенсационное, то есть выбивающееся из ряда обычных, исследование, он должен быть достаточно смелым и достаточно образованным для того, чтобы судить о том, заслуживает ли оно того, чтобы вознести его на Олимп интеллектуальных достижений человечества, или же того, чтобы бросить его в мусорную корзину исторических заблуждений и ошибок.

Чтобы закончить с этой темой, одна цитата. Это слова Макса Перуца, молекулярного биолога, Нобелевского лауреата по химии, автора очень любопытной книги с провокационным названием «Is Science Necessary?», что можно перевести как «Так ли уж нам необходима наука?»

«Когда мы смотрим на мир с позиций простого человека, становится видна огромная разница в отношении к нему священника, политика и ученого. Священник убеждает людей принять как должное их нелегкую долю, политик призывает их восстать против существующего положения вещей, а ученый стремится найти способ вообще навсегда избавить людей от сложностей бытия».

К сему следует добавить, что научный журналист, если у него есть основания считать такой способ правильным, то есть согласующимся с данными современной ему науки, делает его, этот найденный ученым способ осчастливливания человечества, известным и понятным простым людям, это человечество составляющим процентов на 80–90, а то и того больше.

Это воистину важная, интересная, интеллектуально привлекательная социальная роль. Но вернемся к библейскому эпиграфу к этой встрече, который задал ей несколько возвышенный тон, и к предупреждению, которое прозвучало в ее начале. Пусть прежде, чем ступить на первую ступеньку лестницы, ведущей к столь соблазнительной карьере научного журналиста, каждый задаст сам себе вопрос: не слишком ли тяжело бремя ответственности, которое она накладывает на человека, выбравшего эту стезю? Способны ли преимущества, приобретаемые научным журналистом, уравновесить те обязанности, что он вынужден взять на себя? Другими словами, стоит ли отправляться в дорогу, сулящую великие радости, но и великие печали? А именно это начертано на кресте, который научный журналист должен нести всю свою профессиональную жизнь. Впрочем, это слишком хорошо знакомая проблема выбора, решать которую приходится каждому из людей в любой момент жизни, вплоть до самого последнего ее мига.

Мне хочется сделать небольшое личное отступление, чтобы связать концы нитей, составляющих ткань моего рассказа.

В школьные годы у меня были две мечты касательно моей будущей профессии, сменивших одна другую. Сначала мне хотелось стать разведчиком, опытным и хитроумным, умеющим одурачить любого врага, проникнуть в его секреты и вернуться домой героем, а если придется, то погибнуть с честью. Повзрослев, я стал готовить себя к дипломатической карьере. Моей конечной целью было стать полномочным и чрезвычайным послом, исполненным личного достоинства и политической мудрости, способным разрешить любой конфликт, найти выход из любой ситуации. Я виделся себе высокообразованным человеком, уважаемым не только подчиненными посольскими работниками, но и иностранными коллегами в стране пребывания. Теперь я уже не грезил о том, чтобы отдать свою жизнь отчизне, и был готов к тому, что лавры героя достанутся кому-либо другому.

Но по причинам, от меня не зависящим, я стал научным журналистом. До самого последнего времени мне не приходило в голову искать какую-либо связь между своими юношескими мечтаниями и реальностью. Теперь же я вижу, что она существует. Ибо наша профессия требует умений собирать информацию — открытую и секретную, устную и письменную, официальную и граничащую с околонаучными сплетнями. Научный журналист должен уметь надевать различные личины, чтобы получить доступ в лаборатории и на конференции, а еще важнее — в души ученых. И он должен любить людей, чьи секреты собирается узнать, иначе ему никогда не проникнуть в их психологию, намерения, настроения, страсти, предпочтения. Всё это — редкие качества, характерные для разведчика, лазутчика, шпиона.

Любить объект своего профессионального интереса — это второй закон шпионажа. А первый звучит так: «Люби врага своего, но не забывай, на кого ты работаешь». Иначе шпион превращается в двойного агента. А научный журналист, забывший, что его первейший долг — перед простыми людьми, перед обществом в целом, превращается в рупор той или иной тенденции в какой-то области науки. Доля такого человека незавидна: у него есть все шансы быть «элиминированным» одной или другой спецслужбой, а в нашем случае — быть обвиненным в некомпетентности и некорректном поведении (что равносильно профессиональной смерти) как научным сообществом, так и читателями.

О чертах разведчика, необходимых научному журналисту, можно было бы говорить и дальше и больше. Но, с другой стороны, достоинство и самоуважение дипломата высокого ранга ему тоже необходимо. Равно как и знание происходящего в широкой сфере событий, недоступное шпиону. А также умение так формулировать свои мысли, чтобы избежать упрека в некорректности, или же, если обстоятельства того требуют, в провокационной манере, рассчитанной на острую реакцию аудитории, будучи иногда ироничным и даже саркастичным, но никогда — никогда! — грубым или хотя бы невежливым.

Но ключевым словом всегда будет «ответственность». Ответственность за то, чтобы собрать все, абсолютно все факты, чтобы копать до самой глубины, до дна материала. Ответственность за то, чтобы собранная информация была оценена с позиций максимально широкой перспективы знаний, чтобы вы могли решать, что в ней истинно, а что ложно; что может быть истинным, но опережает время и потому не может явиться предметом сегодняшней популяризации; что может оказаться ложным, но требует дополнительного тщательного анализа.

Тут мы снова сталкиваемся с диалектикой нашей нелегкой профессии, никогда не утихающей борьбой двух противоположных начал: точность — понятность; поиски сенсации — ответственность перед наукой и обществом; разведчик — дипломат; копание вглубь — анализ окружающего мира. И наконец, как наиболее прозрачное воплощение идеи, Ученый-Журналист, это единство противоположностей, составляющее суть нашего ремесла.

По счастью, мать-Природа позаботилась о нас, снабдив каждого совершенно особым устройством — мозгом, составленным из двух половин, двух полушарий, столь похожих и в то же время столь отличных одно от другого. Об этом я имел удовольствие рассказывать читателям журнала в «Пожизненных соавторах», опубликованных в №№ 11, 12 за 1979 год.)