Знание-сила, 2009 № 11 (989)

Природы царской ветвь прекрасна

Елена Съянова

Так Михаил Ломоносов начал свою оду, воспевающую этого императора. Единственного безгрешного монарха в российской истории.

Его рождение встретили залпами орудий, фейерверками, балами, гуляньями, катаниями. Петербург праздновал трескуче, пьяно, неистово, точно на город свалилась невесть какая радость… Гуляли, как в последний раз. Все — от последнего нищего до первых вельмож — понимали, что кто бы ни вознесся теперь на российский престол — этот ли младенец, пачкающий пеленки, или его мамаша, все одно — грядет экономная неметчина, при коей не разгуляешься.

Когда умерла императрица Анна, ее внучатому племяннику, Ивану Антоновичу, провозглашенному императором при регенте Бироне, было всего два месяца. Бирона свергли; правительницей стала мать императора Анна Леопольдовна. Снова попраздновали, пошумели, постреляли, позвенели саблями в дворцовых коридорах. Младенцу до всей этой суеты дела не было; он был занят важными вещами: есть, спать, учиться улыбаться, тянуть ручки к румяной кормилице, ползать, вставать на ножки и снова улыбаться этому пока еще славному, уютному миру. Даже свои обязанности императора российского ребенок выполнял для себя не обременительно: когда его изредка выносили к послам или на оглашение какого-нибудь указа, он или мирно спал или лежал в некоторой задумчивости, которая вскоре завершалась отправлением естественной нужды. Сие почиталось за знак, подтверждающий согласие императора с тем, что совершалось в эти минуты от его лица.

Ф.Е. Буров. Петр III посещает Иоанна Антоновича в тюрьме

Так прошел его первый год, и Ломоносов, никогда его не видевший, но написавший «природы царской ветвь прекрасна», был прав, потому что ребенок рос резвым, улыбчивым, понятливым, а значит, обещал со временем выказать энергичный характер и, возможно, острый ум.

Увы! Ни ума, ни характера императора Иоанна Шестого нам уже не узнать. После дворцового переворота, возведшего на престол Елизавету Петровну, всем сведениям об Иоанне верить трудно. Лизоблюды новой императрицы насочиняли трогательных историй о переживаниях Елизаветы по поводу низложенного маленького императора, но поступила Елизавета с ребенком жестоко: разлучив с родителями — Анной Леопольдовной и Антоном Ульрихом, — сначала гоняла по ссылкам, а потом вернула в столицу и сунула в каменный мешок Шлиссельбургской одиночки. К шестнадцатилетнему узнику была приставлена охрана и приложена инструкция, по которой его «…видеть никто не мог», а также арестанта следовало «из казармы не выпускать; когда ж для убирания в казарме всякой нечистоты кто впущен будет, тогда арестанту быть за ширмами… никому не сказывать, каков арестант, стар или молод, русский или иностранец… В котором месте арестант содержится и далеко ль от Петербурга или от Москвы, арестанту не сказывать».

Страшная судьба. Страшные годы юности, когда душа рвется к солнцу, к людям, когда ум ищет ответов, а сердце — любви. Да еще память детства что-то нашептывает… Проклятая судьба! За малую толику романовской крови. Пожалуй, единственный, кто сделал попытку как-то скрасить жизнь узника, был Петр Третий. Приезжал, привозил какие-то вещи, они беседовали, возможно, Петр даже обещал что-то. Но ничего не успел сделать для юноши, да как, впрочем, и для самого себя. Екатерина же, которой в какой-то момент настоятельно советовали вступить в брак с Иоанном для укрепления своей шаткой власти, заклеймила юношу, как сумасшедшего. Верить ей нельзя, но вероятность помешательства Иоанна велика. Если он и помешался в последний год жизни, так, кто бы не помешался на его месте?!

Смерть этого человека тоже останется загадкой, если не всплывут какие-нибудь новые документы. Не то стража, согласно инструкции, его придушила, пресекая попытку Мировича освободить императора; не то Екатерина избавилась от него. 5 июля 1764 года несчастный Иван Антонович почил в бозе.

О нем энергично забыли. Энергия беспамятства относительно Иоанна Шестого объясняется тем, что это единственный кандидат на канонизацию, подходящий хотя бы по одному параметру — невинно убиенный мученик и страдалец в самом прямом, незамутненном смысле этих слов.