Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Я открываюсь чете Бизоновых и строю планы экономического развития России

Мне снился сон, что я нашел в архиве ГОУСТ неизвестное письмо символиста Федора Сологуба (1863–1927) реалисту Владимиру Соллогубу (1813–1882), датированное 19 марта 1904 года. В загадочной эпистоле, написанной витиеватым почерком декадента Серебряного века, Федор выражает свое восхищение романсом «Скажи, о чем в тени ветвей», сочиненным Чайковским на стихи Владимира. «Эта очаровательная мелодия постоянно звучит у меня в голове», — сообщает Сологуб-символист Соллогубу-реалисту. Далее он пишет, что в связи с приближением первой русской революции все больше занимается прозой, и выражает надежду, быть может потустороннюю, что его тезка поделится с ним своими соображениями по этому поводу. В постскриптуме Федор заявляет, что предвидит скорое падение монархии и нескорую ее реставрацию «по мановению алмазного атланта, который прилетит к нам из туманных пространств американских морей».

Это — готовая публикация для журнала «Sintagmata Slavica», думал я, и у меня было радостно на душе-красе.

Смех сквозь грезы!

Тут зазвонил телефон. Я проснулся-встрепенулся.

— Профессор, надо поговорить, — буркнул знакомый голос.

— Готов обменяться с вами парой слов, Борис.

— Разговор не телефонный.

Я выразил непонимание, меж тем зажигая первую сигарету утра. Будучи альфа-мужчиной, я с безумной, безусой юности каждое утро перед завтраком выкуриваю пачку «Capri».

Голос в трубке вновь зарокотал: мой грозный друг приглашал меня на деловую встречу.

— Клуб «Русский гном» знаешь?

— Да. Нет.

— Адрес — улица Гумбольдта, дом 17/69. Это — штаб моей организации. Занимаюсь там патриотическим бизнесом. Вполне легально, между прочим.

— Поздравляю вас с воровством в законе.

Бизонов возвысил голос.

— Я те серьезно говорю! В клубе у меня офис, с компьютером, факсом и всеми электронными причиндалами.

— The business of Bizonov is business.[245]

— Ты, мистер профессор, приезжай поскорей. Я только что сделал в клубе ремонт. Евростандарт. Завез партию актрисок, группа у меня играет.

— Ждите меня к вечеру. Сначала мне надо помыть волосы.

В порочный час я был на улице Гумбольдта. Смотрю налево, смотрю направо — ничего не понимаю: адрес вроде бы правильный, а никакого клуба не видно, только парни какие-то в маскхалатах вокруг стоят. К счастью, раздавшаяся под ухом автоматная очередь подсказала мне, что я пришел туда, куда надо.

Присмотревшись, обнаружил на уровне пупка дверцу, а над дверцей — крохотную неоновую надпись. Буквы-букашки тлели-рдели еле-еле, так что если бы не зоркость зрения, я бы их проглядел. Следует отметить, что даже в матером мужском возрасте Роланд Харингтон взирает на мир не через стеклянные или пластмассовые диоптрии, а одними своими

Но я отклоняюсь. Итак, над мини-входом мерцала нанонадпись. Она гласила:

Здание клуба, как оказалось, охранялось нарядом киллеров. Они были под мушкой и поминутно строчили то друг в друга, то в проносившиеся по улице машины. Свист пуль зловещим образом гармонировал с воем ветра, дувшим вдоль улицы Гумбольдта с легкой руки, вернее губы, бандита-Борея.

Я распахнул лилипутскую дверь. Повел широкими плечами: их размах мог привести к тому, что при внедрении в клуб я крепко застряну. Но сработала смекалка: легши на тротуар, вывернулся наизнанку и проник в притон по-пластунски.

Только мускулистый торс мой пересек порог, как чистый лоб мой ткнулся в висевшую на другом конце крошечного коридора табличку. Я встал на четвереньки и буквально на нее воззрился.

На табличке было написано:

Замечу, что в Штатах я состою членом Национальной Ассоциации Оруженосцев, которой заведует старый, но правый актер Чарльтон Хестон, голливудский Моисей иль Микеланджело пятидесятых годов. Кроме того, я обладатель страшной коллекции пистолетов, о которой ходят тревожные слухи по всему кампусу. Недаром соседские детишки никогда не лазают ко мне через забор за яблоками! Впрочем, в Россию я не взял с собой ни одного ствола, зная, что, если мне понадобится таковой, я смогу купить его у любого уг(о)лов(н)ого милиционера.

Ко мне приблизился бритоголовый привратник, похожий то ли на Котовского, то ли на Бартеза.

— Курточку вашу разрешите повесить?

Я стряхнул с точеного торса мою «Ralph Lauren» и вошел, вернее, протиснулся в зал, вернее, зальчик.

Внутренность притона соответствовала его названию. Низкие до обалдения потолки, миниатюрные столы и стулья, горшочки с карликовыми японскими деревьями бонзай. На стенах висели портретики в неполный рост известных коротышек истории и мифологии. Вот Миме и Альвис, а вон Ежов и Геббельс. Напротив галерея современных политиков — плохих и хороших, покойных и беспокойных, но всех, как один, маленьких: Дэн Сяопин (КНР), Донна Шелейла и Роберт Райч (США), Итзак Шамир (Израиль), Робин Кук (Великобритания), короли Гуссейн II и Абдулла II (Иордания). Напротив — семерка знакомых с детства диснейских физиономий: Док, Счастливчик, Тихоня, Чихун, Соня, Брюзга и Поддатый.

Несмотря на ранний час, притон был полон. Вокруг хорохорились мужланы образца «мой первый медвежатник», которые жевали и орали в мобили, меж тем с трудом умещаясь на игрушечных клубных стульчиках. Их вечер услаждали хорошенькие хостессы, душисто подмытые, прекрасно подбритые. Хостессы кокетливо извивались вокруг квадратных тел клиентов, прельщая их длинными ногами и волосами. В воздухе пахло семгой и смегмой. Было шумно, но весело; страшно, но интересно; голо, но удивительно.

Мое появление привлекло всеобщее внимание. Рев кавалеров сник, стон дам смолк, звон бокалов стих. No more shum in the room![246] Я чувствовал на себе испытующие мужские и волнующие женские взгляды. Тишину нарушала лишь звучавшая из динамиков музыка — песня Рэнди Ньюмана «Little People».[247]

Ко мне приблизился метрдотель. Его продолжительный, не по помещению нос был покрыт застарелыми чернильными пятнами, как и пальцы.

Я назвал ряд своих имен. По изменившемуся лицу длинноносика понял, что он знает, чьим личным гостем я являюсь. Стуча зубами и башмаками, метрдотель проводил меня до моего столика, который находился в уютном алькове, вернее, альковчике.

— Господин Бизонов велели передать, что скоро будут, — сказал он, усаживая меня на стульчик размером с нульчик. — А пока из напитков что изволите?

— «АК-47».

Метрдотель поклонился и хотел было отойти, но я задержал его красивым движением бровей.

— По вашему проно(н)су видно, что когда-то вы были работником умственного труда.

Метрдотель польщенно унизился.

— Разрешите представиться. Виталий Гегемонов. Бывший доцент Высшей партийной школы к вашим услугам.

— Как виляет веселый Weltgeist![248] — улыбнулся я. — Раньше вы заражали студентов детской болезнью левизны в коммунизме, а теперь вы слуга народа.

Через минуту передо мной стоял хрустальный наперсток с огнестрельным напитком. Еще через минуту — еще один.

Поскольку я весь день провел в архиве не евши, после двадцати мини-коктейлей у меня закружилась голова хоть куда.

— Гарсон бе, хей! Юн каве![249] — крикнул пробегавшему мимо официанту, но тот не понял цитаты из романа «Бай Ганьо» балканского классика. А бе, гола вода![250]

Только я хотел перейти на тот чистый русский язык, на котором говорили мои деды, как Гегемонов, пресмыкаясь, подвел к столику чету Бизоновых. За ними бледнолицей бестией ковылял Кайман.

В этот вечер моя подруга была прекрасна. Она затмила собой самых дорогих хостесс! В волосах и ушах, на руках и ногах сверкали бриллианты. Стройный стан был (не)прикрыт лоскутом белого шелка, закрепленного от бюста до бедер вереницей английских булавок. Булавки блестели в свете люстры, будто серебряные. Впрочем, они таковыми и были.

Я узнал «Versace».

Мое подозрение, что Флора избрала столь продолжительное декольте Роланда роскошного ради, оправдалось, когда прелестница выглянула из-за затылка мужа и эротически мне подмигнула. Но я столь же осторожен, сколь и обворожителен. Памятуя о брутальности Бориса, сделал вид, что мы незнакомы.

Бизон с Бизонкой уселись за столик, Кайман скорчился где-то под. Быкобраз заказал бутылку «Балантайна» и дружески ощерился.

— Как тебе мой клуб, профессор?

— Замечательная забегаловка. Здесь все сделано для (не)удобства посетителей.

— Интерьер нравится?

— It’s great.[251]

— Это дизайнер у меня такой. Жора Чучумеков, может слышал? Способный парень. В прошлом году оформил чердак у Чубайса, премию за это получил. В долларах.

— Приз СОДИТ-03, — добавила Флора.

— СОДИТ? — удивился я. — Что за аховый акроним?

— Союз деятелей искусств имени Тамерлана, — объяснила зеленоглазка.

— Жуть alors![252]

Бизонов опрокинул в себя наперсток с «Балантайном».

— Чучумеков нацмен, откуда-то из-под Уфы, но учился в Германии.

— У самого Баухауса, — подхватила Флора.

— То-то и оно. Оформление клуба отражает немецкое влияние. Deutschland erwache![253] В тевтонской мифологии гномы — это крошечные антропоморфики, живущие у человечества под боком или ногами. Как ваш референт Кайман.

Я топнул сапогом «Вассо Bucci». Из-под столика раздался возмущенный визг.

Наслушавшийся на своем веку воплей истязаемых быкобраз даже рогом не повел. Он опорожнил еще один наперсток и вытащил из портфеля сложенную пополам газету, которую протянул мне. То был сегодняшний номер «Русского телепата» — издания, когда-то бывшего органом гласности, но с тех пор ставшего органом гадостей.

Бизонов буркнул:

— Ознакомься.

Страница пестрила объявлениями.

— Да ты не то читаешь. Вот где смотри! — Ногтем, незнакомым с ножницами, Бизонов указал на обведенный витиеватой рамкой текст на нижней половине страницы.

Я вернул газету Бизонову.

— К сожалению, не вижу, чем могу вам помочь в этом деле. За последний год я сильно истратился — бары, бабы, балы, — и поэтому не в состоянии ссудить вам суперсумму в сто двадцать кусков. Или вы хотите, чтобы я написал для вас рекомендацию лорду Чинлесу? Рад буду это сделать — правда, не в Москве, а когда вернусь жив-здоров (подчеркиваю эту фразу) в Америку. Отправляясь сюда, я не захватил с собой бланков университета, а без них письмо будет дерьмо!

— Да нет, просто хотел с тобой посоветоваться. Как-никак, ты профессор, доктор наук. Небось в Англии бывал, по музеям ходил. Как ты думаешь, стоит эта реклама доверия?

Бандит бацнул бутылкой по столу, подчеркивая, как много значит для него мое мнение.

Чтобы выиграть время, я притворился опьяневшим и упал со стульчика. Уловка сработала. Флора вздрогнула, исполненная тревоги за легко ранимого Роланда, а ее муж незорко посмотрел на меня и сказал:

— Ты, профессор, закусывай, а то совсем окосеешь.

Продолжая играть роль забулдыжника, я пристойно выругался и с подчеркнутым трудом снова уселся за столик.

— Борис, погодите высылать чек Чинлесу. Зачем вам тратить деньги на услуги фирмы «Bumsworth», у которой и так, наверное, куча клиентов от Белостока до Владивостока? Вы можете стать аристократом никуда не уезжая, на родной московской земле, среди белых берез и бетона вашей-нашей столицы.

— Это как понимать? — удивился быкобраз. — Ты, профессор, пояснее выражайся.

По моему лицу пробежала тень недовольства.

— Прошу больше так меня не называть.

— Хочешь, чтоб я тебя доктором величал?

— Не угадали.

— Может, ты теперь конгрессмен или сенатор?

Я прекрасно покачал головой.

— Пришла пора мне вам открыться. Я — царь всея Руси или, по крайней мере, Российской Федерации.

— Ты что, свихнулся?

— Ой, как интересно!

Я обвел взглядом зал, портретики на стенках, хапающих хостесс хамов, дрожащую от возбуждения Флору, благодушного от «Балантайна» Бизонова.

— Помните нашу первую встречу?

— Как же! Ты у меня без штанов сидел и носом хлюпал.

— Борис, вы преувеличиваете. Так или иначе, через месяц после нашего знакомства я посетил родовое имение Свидригайлово. Там я получил подарок, от которого спокойно обомлел. Уникальные документы, двести с лишним лет пролежавшие под полом в кабинете моего предка адмирала Гиацинта фон Хакена. Из них явствует, что матерью тринадцатого сына адмирала была императрица Екатерина Великая. Следовательно, сын был незаконным наследником престола.

— Ну и?

— Как его пра-пра-пра-пра-правнук я имею право на российскую корону.

— Ври, да не завирайся!

— Историческое значение этих фактов трудно переоценить. Они не только приведут к возрождению России и подвластных ей государств, но сэкономят вам с мадам кучу денег. Следуйте моим советам, и вы сможете облагородиться на дому, притом по дешевке.

— Валяй так и дальше! Очень даже забавные вещи ты рассказываешь.

— Ой, как интересно!

Я красиво кивнул.

— В своем качестве царя-государя я имею право даровать любому подданному любой титул — хоть традиционный, хоть модный. Как вам например нравится сочетание «барон Бизонов»?

— Просто супер! — воскликнула Флора. — А «баронесса Бизонова» звучит еще лучше!

— Ты, милая, погоди, — отмахнулся быкобраз. — Пусть мистер профессор сначала мне все объяснит в подробностях.

Бизонов налил бельма, потом по наперстку — себе и мне.

— Я в вузах не обучался, но кое-что об истории знаю. До большевиков у нас правил император Николай II Кровавый. Ты, блин, извини, но семейного сходства между ним и тобой я не вижу. Николай был бородатый фраер типа… типа…

— Чехова, — перебила Флора.

— Да, Чехова. А ты даже на принца не похож, не то что на царя. Вид у тебя, блин, негосударственный.

— Роланд, по-моему, смахивает на Брэда Питта, только шатена, — заметила зеленоглазка.

— Насчет Питта твоего судить не берусь, но могу сказать, что русские цари народ положительный, семейный. У нас вот недавно была передача про династию Романовых. Живут они в северной Франции, в собственном доме. Два этажа, гараж. Заправляет там Мария Владимировна, великая княгиня. Очень культурная женщина. Свободное от политики время посвящает родным и близким. Отец ее был эмигрантом, претендовал на престол. Владимир Кириллович его звали. Женился на грузинке из Тбилиси. Ее тоже показывали. Милая такая бабуся, с усиками. В 1992 году Владимир Кириллович приказал долго жить. Сейчас кандидатом на царство является его внук Георгий.

— Вы имеете ввиду набриллиантиненного юнца, похожего на Пагзли в фильме «The Addams Family»?[256] Он мне не конкурент: в нашу эпоху все решает харизма! Плюс доказательства из исторических источников.

— Ну ладно, положим ты прав, — произнес быкобраз, пораженный столь точным анализом династической ситуации. — Ты мне лучше скажи, что это за документы?

Я посмотрел на Бизонова с выражением неизъяснимого спокойствия на лице.

— Переписка из двух углов двух дворцов двух дорогуш.

— А?

— Речь идет о письмах, которыми обменивались в середине восемнадцатого века Екатерина Великая и адмирал Гиацинт — мой потрясающий пра-пра-пра-пра-пра-прадед.

— Понятно.

— Письма бросают загадочный свет на прошлое моего семейства и будущее меня самого.

Я вынул «Palm Pilot» и нажал кнопку. На экране появился двуглавый орел, а под орлом — колонки букв. То были тексты писем, внесенные мною в блок памяти хитроумного устройства.

— Какая шикарная штучка! — удивилась Флора. — Это что, вроде плеера?

— Скорее, вроде секретарши, которая всегда с вами в вашем кармане.

Я чувственно провел пальцем по пластмассовой поверхности «Palma»’a и начал рассказывать про любовь Екатерины к древнему мореплавателю и его деревянной ноге, рождение Конрада в дворцовой беседке и последующие события в жизни тайной тройки.

— С ума сойти! — воскликнула Флора, когда я умолк. — Это напоминает историю графа Монте-Кристо. Ваш предок был настоящим романтиком. Я представляю его себе как такого Тома Круза, но пожилого.

— Ты, милая, брось пока радоваться, — буркнул Бизонов. — Пусть мистер профессор мне объяснит, что из всего этого вытекает.

Я взял быка за рога.

— Из факта моего царственного происхождения вытекают три вещи. Во-первых, я преобразую запущенную Российскую Федерацию в роскошную Российскую империю нового типа. Во-вторых, я могу даровать вам с мадам какой угодно титул. В-третьих, перед нами открываются широкие возможности для предпринимательской деятельности, а именно, поточного производства славящих меня сувениров — слащавых, скабрезных, субтильных — другими словами, на любой вкус.

Я сделал паузу и посмотрел на самого себя.

— Борис, вы как бизнесмен должны оценить открывающиеся перед вами перспективы. Я дам вам лицензию на изготовление памятных поделок с моим портретом. Представьте себе серию матрешек «Фон Хакены», от большого Гиацинта до маленькой матушки, причем в деревянной утробе последней — крохотный я. Или палехские шкатулки, на которых я изображен парящим над планетой в виде космонавта, а то и ангела. Доходы будут драматическими! Вы сможете заняться рэкетирством против собственных мануфактур и магазинов!

— Так-так, — задумчиво протянул Бизонов и отхлебнул виски прямо из бутылки.

— Сейчас Свидригайлово неизвестно как колхоз имени Чапаева. Несмотря на его постмодернистское пелевинское название, там заправляют свои — то есть мои — люди. В разговоре со мной они словами и жестами подтвердили, что лично преданы мне как потомку Гиацинта Нарциссовича. А когда свидригайловцы узнают, что их любимый барин — царь-парень, они вообще лопнут от лояльности!

— Ну-ну.

— Мы с вами, Борис, разделим имение на кусочки, чтобы продавать публике в розницу как частицы наследственного домена императора всероссийского Роланда I. Для этого можно использовать лотки в подземных переходах, а также Интернет. Приобретение кусочка гарантирует его обладателю дворянство, по тарифу квадратный сантиметр — дворянство временное, квадратный дециметр — дворянство пожизненное, а квадратный метр — дворянство потомственное. Доход делим пополам.

— Ладно, уговорил.

Мы улыбнулись друг другу: я белоснежной, он черноземной улыбкой.

— Борис, у вас уже есть доверенность на имение. Покажите ее председателю колхоза и попу и скажите, что мы решили провести в Свидригайлово небольшую земельную реформу. Правда, могут быть проблемы с начальником милиции.

Бизонов булькнул «Балантайном».

— С ментом мы договоримся.

— Повторяю, рад буду возвести вас с мадам в какое угодно достоинство. Вы станете первым представителем новой русской аристократии. La noblesse de matraque.[257] Из грязи да в графы!

Флора расширила глаза и грудь.

— Роланд, значит я буду графиней?

— Или баронессой. Выбор ваш.

Бизонка погладила Бизонова по бедру.

— Милый, ты знаешь, что для меня все утонченное, все изящное — это святыня. Я аристократка духа. Ну пожалуйста, сделай так, чтоб у меня был титул.

— Ладно, не волнуйся. Мы с Роландом все обтяпаем.

— Эта рыжая шлюха Маринка, жена твоего компаньона Вагиняна, лопнет от зависти!

Бизонов качнул подбородками.

— Не жена, а вдова.

Зеленоглазка захлопала в ладоши.

— Боренька, неужели ты его замочил!

Амбициозная жена протяжно поцеловала супруга в протуберанец, который у других называется носом. Я прикрыл глаза, желая избежать выяснения конжугальных отношений.

Со сцены раздался вой настраиваемого микрофона. Сноп света осветил упершуюся головой в потолок нескладную фигуру. То был Гегемонов, теперь исполнявший, как я понял, функцию конферансье. За его спиной пятеро подростков в парчовых панталонах настраивали электрогитары и барабан.

Гегемонов прогнусавил:

— Группа «Монгольская складка века»! Сегодня в программе патриотическое караоке.

Я почувствовал, как ноги сами собой влекут меня на сцену. Вскочив, вернее, шагнув на нее — такая она была маленькая да низенькая, — я завертел микрофоном à la Роберт Плант.

— Посвящаю эту песню даме моего сердца — матушке, которая одна-одинешенька кукует в своем роскошном доме, скучая sans[258] сладкого своего сына.

Зал взорвался аплодисментами.

Я повернулся к группе.

— «Pink Floyd» любите? Музыку с альбома «Atom Heart Mother»[259] знаете?

Подростки поклонились и начали играть. Я запел тем мужественным голосом, которым пели мои деды.

Вдруг из темноты зала раздался бычий рев.

— Не так, блин, держишь ноту!

Бизонов подкатился к рампе с Кайманом под мышкой и вскарабкался на сцену, используя его в качестве подставки. Я с царственной вежливостью уступил быкобразу место. Тот обхватил микрофон животом и поднес его к губам.

Публика подхватила припев. Я дружески бацнул Бизонова по плечу и покинул подмостки, (не)случайно наступив каблуком на Каймана.

Вернувшись в альков, выпил наперсток виски и придвинулся к Флоринде, которая чувственно вздрогнула от моей близости. Я начал выделять пленительные феромоны; она испустила облако своих. Мы в унисон вздохнули. Прелестница засунула мне за ворот руку и провела ногтями по широкой, шикарной груди, царапая ее в порыве кокетства (как я тогда подумал). По пекторальным мышцам потекла горячая влага.

— Ох ты кровушка моя клевая! — вырвалось у меня из уст.

Пока я куртуазничал и кровоточил, Бизонов, разгоряченный «Балантайном» и грядущим превращением в аристократа, завел песню «С чего начинается Родина?».

Пора домой! Я протянул Флоре руку для поцелуя и был таков.

В номере разделся перед зеркалом. Во время позировки заметил, что слева на моей груди рдеют тайные знаки: «3. 8. Кот. 2НЛ».

Сметливостью опытного слависта расшифровал сердечный инскрипт: «Завтра в восемь. Коттедж. Вторая ночь любви».