Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских

Бункер любви

Закатив рукав куртки, взглянул на именные часы «Gucci» (подарок от Умберто Эко). Пора спешить на рандеву!

Я надел носки, натянул сапоги и направился к выходу, отгоняя от лица сгустки эктоплазмы: по просьбе гостей Роксана Федоровна занималась комнатной левитацией. Перед тем как закрыть за собой дверь, оглянулся. Над паркетом, пыжась в позе «лотос», грузно парила хозяйка дома. Угар раута!

Из деликатности не прощаясь с чародейкой-Водолейкой, вышмыгнул на лестницу и стремительно скатился через восемь пролетов во двор. Там в свете разбитого фонаря чернел длинный «Мерседес». Рядом, как страж, стоял массивный шофер с сигаретой в руке и автоматом в зубах. Не говоря ни слова, он шаркнул плоской стопой и распахнул дверь автомобиля.

Я водрузился на заднем сиденьи. Меня обдал волнующий запах духов. В лимузинной темноте мерцали два женских глаза.

— Краб, отвези нас в ближний коттедж, — приказала Флоринда и положила горячую ладошку на мое бедовое бедро.

Я вопросительно кивнул на крутой затылок водителя.

— Не волнуйтесь, Крабик нас не выдаст. Он немой: мой муж отрезал ему язык.

Скорее ободренный, чем устрашенный, я придвинулся к соблазнительнице (та прерывисто задышала) и начал с ней страстный телесный диалог.

Ехали долго. Глухие подмосковные улицы, глухие подмосковные леса… Бесшумные дворники сметали с ветрового стекла первые снежинки сезона. Мощная машина гладко скользила по рвам и рытвинам отечественной дороги. Рядом со мной шуршала Флоринда.

На 67-м километре «Мерседес» сбавил ход. Среди лесных стволов оскалился знак «череп и кости». Мы свернули вбок.

Темноту разрезали лучи-мечи прожекторов. Ночь превратилась в день. За окном архитектурными кошмарами проплывали кирпичные крепости, украшенные греческими колоннами и порочными куполами.

Флоринда вынула руку из моего кармана и сделала небрежный жест.

— Муж вкладывает доход от казино в недвижимость. В этих коттеджах он поселил своих сообщников. Вот тут живет Комар, там — Клоп, за пригорком — Клещ.

— Какие колоритные имена. Прямо собрание насекомых!

— Эти насекомые очень опасны. Их укус бывает смертелен.

Краб подрулил к трехэтажному бункеру в форме бутылки. Зловещие амбразуры и зубастые стены придавали ему сходство с палатами Малюты Скуратова. Из готической конуры напротив выбежала свора ротвейлеров. В унисон свирепо лая, псы встали на задние ноги сатанинским почетным караулом.

— Представляю: питомцы моего мужа. Единственные его друзья, можно сказать. Как видите, они ученые. Предупреждаю, им ведом вкус человеческого мяса.

Я спустил окно, высунулся из «Мерседеса» на три четверти и, как часто делаю в минуту восторга или волнения, исконным русским жестом разорвал на груди шелковую майку «Tommy Bahama»:

Краб разогнал блатных Русланов очередью из автомата. Мы вылезли из машины. Холодный воздух пах порохом и псиной. Я членораздельно размял свое сильное, но затекшее тело.

У бронированной двери бункера моя спутница поблагодарила верного немого за усердную службу.

— Надеюсь, ваш супруг сейчас не дома, — сказал я, пока Флоринда набирала дверной код. — Не хочу нарушать семейное спокойствие в столь поздний час.

— Не волнуйтесь, профессор. Он уехал в карательную экспедицию и вернется лишь завтра.

Мы вошли в громадные, во весь первый этаж хоромы, уставленные золотой дизайнерской мебелью. На стенах висели абстрактные пейзажи модных художников, полы были покрыты персидскими коврами. Посреди хором плескался бассейн, окруженный хрустальными кадками с пальмами. Своими контурами комнатное озеро напоминало вопросительный знак. Вдруг я изумился: рядом с бассейном стояла молодая обнаженная женщина, держащая на плече кувшин.

То была статуя из розового мрамора. В чертах и прелестях каменной красавицы я узнал Флоринду.

— Мать мою! Какое прекрасное сходство!

Хозяйка бункера с удовольствием выслушала мое восклицание.

— Правда, здорово? Подарок от моего супруга на праздник 8 марта. Он заплатил за это дело 50 000 долларов.

У ног статуи зверским контрастом разлеглась шкура белого медведя. Я атлетически нагнулся и тронул пальцем густую шерсть.

Флоринда вздохнула полной грудью.

— Бедный мишка! Муж застрелил его на сафари в Арктике. Когда он привез свой трофей, я от жалости расплакалась.

— У вас доброе бабье сердце.

Растроганная зеленоглазка направилась к похожему на стеклянный орган бару, занимавшему целую стену.

— Что бы вы хотели пить?

— Я со студенческих лет потребляю коктейль «АК-47».

— Ой, как интересно!

— Рецепт простой: треть водки, треть виски, треть джина. На поверхности огненной смеси должна плавать половинка виноградины, символизирующая пулю. — Для эмфазы я цыкнул зубом.

Флоринда начала приготовлять мой любимый напиток, а я осел на пухлый пуф и роскошно закурил, не сводя глаз с ее изысканной, как виолончель Котовой, фигуры. Приятно смотреть на красотку, которая занимается хозяйством, чтобы угодить мужчине, особенно когда этот счастливец — я…

Из подпольных динамиков в комнату итальянским сиропом втекал голос Андрэа Бочелли. Признаться, мне нравится музыка тосканского гугнивца: как многие жестокие мужчины, я чуть-чуть сентиментален.

А вот и выпивка на ажурном подносе. Флора сделала реверанс и золотой пушинкой осела у меня на коленях.

Стеклянные глаза выпотрошенного зверя жутко смотрели на нас, внося пьянящий элемент опасности в экзотическую атмосферу прелюбодеяния. Над пуфом вознесся русский Эрос. Подружка обвила мою шею руками, подробно застонала и прильнула ко мне, дрожа от наслаждения. Мы слились в поцелуе экстаза.

Взаимный восторг возрастал. Я запивал сладкие Флорины губы щедрыми глотками коктейля. Она от меня не отставала. В страстных лобзаниях и интимных тостах прошли то ли часы, то ли минуты.

За французским окном все гуще шел снег. Из тумана выплыла русская луна и озарила наши лица потусторонним светом. Где-то выли волки.

Зеленоглазка выскользнула из моих объятий и соблазнительно улыбнулась.

— Сними ревнивые покровы! — вскричал я.

Мгновение — и мы стояли друг перед другом в костюмах Адама и Евы.

Я бросил дерзкий взгляд на мраморную статую. Нет, русский Канова не покривил резцом: Флора-Терпсихора была крупной прелестницей.

Будуар. Балдахин. Бахрома. Бархат. Блеск. И вообще все на «Б».

Смотрю направо, смотрю налево — многоместная кровать передо мной маячит. На ней белеет нечто стройное, нежное, распространное.

О, закрой свои бледные ноги…

В виске лихорадостно забилась жилка: «Сейчас чужой супружеский Schlafensraum[92] буду оккупировать, в эротическом исступлении на шелковых простынях вертеться!»

«Vorwärts, Roland!»[93]

Я сидел под балдахином и задумчиво натягивал носок на свою узкую, с аристократическими пальцами ногу, унаследованную мной от матушки. Рядом Флоринда нежилась на внебрачном ложе.

— Милый Ролик, — прошептала она. — Спасибо вам за то, что вы есть. Вы так хорошо меня понимаете…

продекламировал я — надеюсь, неуместно.

Мы роскошествовали на шкуре белого медведя, в чем нас родили мамы, и пили кофе, когда уютный déjeuner sur la peau d’ours[95] был брутально прерван.

Дверь распахнулась, и в комнату вошел пузатый человек с проседью, одетый в коричневый костюм, фиолетовый галстук и солдатские ботинки «Doctor Martens». Его грубые черты были гаммой грехов, аккордом жестокости. Рядом с ним скакал подручный головостоп, похожий на террориста Липутина из романа «Бесы».

Увидев нас, толстяк сказал бранную фразу и набряк от гнева.

Флора затрепетала, прикрывая побледневшую грудь.

— Это — мой муж!

Я тоже, признаться, икнул: как бы выйти сухим из мокрого дела? Ну, Роланд, чеши мозги! Может быть, смутить сердитого супруга моим привилегированным статусом иностранца?

Заслонив собой дрожащее тело подружки, принялся сорить пылью в заплывшие глаза рогоносца.

— Я гражданин Соединенных Штатов. Civis americanus sum.[96] Вы видите перед собой стипендиата премии Фулбрайта, профессора Мадисонского университета…

Но уловка не сработала: старый муж, грозный муж был невменяем от ярости.

— Взять его! — рявкнул он головостопу.

Тот скрутил мне руки и сунул в рот кляп из колючей проволоки. Преступники уже поняли, что язык мой — большой герой.

Рогоносец бросился к Флоринде.

— Ах ты шалава дешевая, сука балетная! — заорал он, раздувая нестриженые ноздри. — Опять ты за свое. Ну ничего, щас ты у меня попляшешь!

Флора жалобно пискнула и нырнула под медвежью шкуру. Свистя плеткой — орудием матримониальной мести, новорусский Отелло обрушил на невинный мех град ударов (я как джентльмен порадовался, что нежная кожа прелестницы защищена чужим волосяным покровом).

Экзекуция продолжалась битый час. Наконец палач опустил плетку (Флора с облегчением застонала под спасительным руном). Паровозно пыхтя, он повернулся ко мне.

— А с тобой, блин, у нас будет разговор особый.

Недолго думая, я упал в обморок: этот прием не раз спасал меня в опасных передрягах.

Очнулся я в сыром подвале. Над головой тлела голая лампочка, где-то за спиной капала вода. Меня мучила мигрень. Где ты, мой «Tylenol»?

Я пригорюнился: неужели мне суждено кончить свои веселые деньки в этом скучном застенке? На всякий случай проверил укромное место: да, диктофон был там, куда я внедрил его перед выходом из гостиницы.

Раздались шаги, и в поле моего зрения вплыло скотское лицо рогоносца. Его подноготный навел на меня многоствольный пистолет. Мысль, что даже в своей уязвимой наготе я внушаю преступникам праведный страх, придала мне бодрости. Я поднялся на ноги и непринужденно чихнул: probum non poenitet.[97]

Обманутый муж махнул толстой десницей.

— Познакомься, блин, со своими предшественниками! Как и ты, все они профессора-потаскушники. Приехали к нам из Штатов по программе научного обмена, но вместо того, чтобы дармоедами фулбрайтовскими в библиотеке сидеть, книжную пыль нюхать, стали волочиться за моей женой. Вот я им и выдал академический отпуск на всю вечность.

Я всмотрелся в подвальный полумрак. Вдоль стены стояла вереница железных клеток, в которых беспокоились истлевшие трупы в кандалах. Они плохо пахли. Мать мою! да я знаком с обладателями этих останков. Все они члены Американской Ассоциации Славистов, тенюрованные коллеги, бесследно исчезнувшие в России конца прошлого века.

Вот доктор Джон Тайроун Эпсилон, редактор антологии «The Pornography of the Pushkin Pleiad».[98] При жизни так любил охотиться за студентками, что расстегивал ширинку на весь университет. Кончились для него дни разврата.

Вот доктор Грендел 3. Туитт, автор книги «Father Freud and Mother Moscow».[99] Когда он начинал психоанализировать романы соцреализма, слушатели раздражались смехом сквозь слезы. Умолк его неповторимый голос.

Вот доктор Саймон Гласкок, сочинитель трактата «The Mystic Comma in Nabokov’s Poetry».[100] Сколько раз унижал я его на научных диспутах! Раньше был занудой-педантом, а теперь просто скелет.

Тряся складными подбородками, палач повел меня в глубь застенка.

— Щас мы с тобой, блин, проведем краткую экскурсию по пыточным местам. Итак, внимание! Справа от тебя стоит дыба — старинное орудие пристрастия. Я заказал ее в мастерской КГБ, когда только начал заниматься бизнесом. Ручная работа! Нет, еще не перевелись на Руси умельцы. Слева ты видишь портативные тиски для пальцев, производство Кореи. Износу нет! Беру их с собой во все деловые поездки. А вот, блин, гвоздь моей коллекции, «железная дева» четырнадцатого века. Купил ее на аукционе в Историческом музее. Думаю, тебе обязательно следует провести часок-другой в ее объятиях, раз ты такой любитель женской красоты.

Я немножко испугался, но, будучи опытным проходимцем, тут же оправился. На своем веку я участвовал во всяких проделках. Студентом в Америке тертым калачем в мафиозном подполье крутился. Курортником во Франции, как рыба, в криминальном milieu[101] плавал. Туристом в Японии якшался с якудзой. Нравы и обычаи преступного мира мне знакомы. Я легко задеваю самых страшных его представителей за человечность. «Будем следовать примеру Алеши Карамазова, который безвредностью покорял сердца злодеев», — сказал я сам себе и принял вид интуриста не от мира сего.

Спокойно высморкавшись, пустился в правдоподобные объяснения.

— Прекрасный panie![102] Перед смертью хотел бы сказать пару слов. Совесть моя, как водка чиста. Спросите у своей супруги — мы с ней на «вы». Я заезжий ученый-семиолог. Гулял в местном лесу, собирал грибы, невинно наслаждался подмосковным вечером. Вдруг стемнело. Как чужеземец и городской человек взял да заблудился. Беспутствовал полночи и набрел на этот очаровательный дом. Ваша благоверная (подчеркиваю это слово) оказала мне традиционное русское гостеприимство, предоставила крышу над головой. Никакого адюльтера ни с ее, ни с моей стороны не было.

Хозяин застенка налился кровью.

— Ты шо, лохач, совсем окосел? Баки трави — только не мне. Из-за тебя, блин, в моей жизни трагедия семейная приключилась, супружеские иллюзии мои развеялись, а ты, мистер профессор, шутками веселыми забавляться изволишь. Я домой прихожу — они тут вдвоем жопами голыми сияют. Жену молодую мне испортил, плейбой паршивый… Ты понимаешь, блин, шо я щас с тобой сотворю? Я тебя, хмыря американского, чувству ревности моей патриотической в жертву принесу. По стадиям. Сначала на дыбе кагэбэшной растяну тебя, как резинку, затем тисками корейскими маникюрчик сделаю, потом с телкой железной, феодалкой антикварной спарю. А опосля трупик твой бездыханный, дырчатый, в пакетик положу и на фирму почтовую «Федерал экспресс» сдам. И поедешь ты у меня фром Раша виз лав[103] мертвяком обратно в свой университет, с гарантией доставки за пять рабочих дней.

— Элитный эфенди! Какой у вас колоритный дискурс! Вашими устами да виски пить. Клянусь моей ядреной матерью, что говорю правду. Позвольте мне объясниться.

— Ну объясняйся.

— Сладкий сагиб! Я по убеждениям стриптизник. Русско-американский натур-философ, исповедующий Weltanschauung[104] раздетого тела. Из чувства благодарности к вашей мадам решил преподать ей урок обнажения. Что естественно, то не стыдно! Любое платье, которое мы носим, есть знак иерархической принадлежности, единица социального кода. Этот семиотический камуфляж, налагаемый на нас культурными условностями социума, мешает как дружескому, так и интеллектуальному общению. У себя в университете я часто читаю лекции, сняв портки. Более того, поощряю студентов тоже оголяться. И знаете, когда они сидят в аудитории без трусов, учебный материал дается им легче.

— Да ну!

— Ну да!

Я изящно прислонился к «железной деве».

— Бесценный bwana![105] Хочу поделиться с вами семейной тайной, связанной с моей теорией «тело — текст». Я приехал в вашу-нашу страну, чтобы завладеть имением, которое в 1917 году было украдено деревенскими бедняками у моих предков-помещиков. Когда уютные угодья будут приватизированы, я устрою там совместное предприятие: нудистскую колонию для просвещенных русских богачей. Таких, как вы.

— Ну расквакался! Мастачно, блин, поливаешь. Засношал меня совсем своим рассказом епическим. Замочный ты кадр, скажу я тебе. Рассмешил ты меня. Я это ценю.

Супруг непроницательно посмотрел на меня.

— Кто тебя знает — может, и в самом деле не врешь насчет стриптиза-то научного. Ты, блин, я вижу, чокнутый. Так и быть, не стану брать греха на душу. Отпущу тебя, чукчу, с Богом.

Я усмехнулся (про себя). Похоже, Роланд Харингтон сумел ошарашить страшного собеседника!

— Сколько соток? — спросил вдруг рогоносец.

— Прошу перефразировать вопрос.

— Какова площадь имения, спрашиваю?

— 100 000 акров, — ответил я наизусть.

Пораженный пахан почесал пузо.

— Вот что я тебе, блин, скажу. Вкладывать щас деньги в Россию — это риск. Но идею насчет дома голого отдыха поддерживаю. В стране острая нехватка курортов, особенно после потери Крыма. Народу негде загорать! Так что я готов помочь. У меня есть опыт работы в области бизнес-секьюрити. Могу обеспечить безопасность всех инвестиций. Если ты подпишешь доверенность на свою деревню, я со своей стороны гарантирую, что никто твоих нудистов пальцем не тронет.

— Вы хотите стать моим подставным лицом?

— Вот-вот.

В знак согласия я ударил супруга по рогам: смертельно опасная секс-связь обернулась выгодной деловой махинацией!

Головостоп поднес мне чистый лист бумаги и угодливо изогнулся, предлагая свою спину взамен письменного стола.

— Радостный раджа, а где же статьи контракта? — осведомился я, демонстрируя, что меня не проведешь.

— Ты, блин, не беспокойся. Статьи составим потом. Наши деловые отношения будут основаны на полном взаимном доверии.

Я не спеша поставил свою подпись, с силой нажимая на перо. Это была маленькая месть головостопу за причиненные мне страдания. «Какая удача, что матушка наградила меня таким длинным именем», — подумал я, вонзая последнюю точку в преступную плоть.

Мой новый компаньон подал мне кожаные штаны и куртку.

— Ну, надевай свои шмотки, а то неровен час простудишься. Вишь, сопли уже из носа слизистой сосулькой повисли.

Согретый и ободренный, я сидел у бара и стаканами хлебал водку, которую мне щедро лил хозяин бункера. Когда графин опустел, я сверкнул харизматической улыбкой.

— Еще раз представляюсь: Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон V, профессор и путешественник. Мама была русская, отец — американец.

— Борис Бизонов, предприниматель. Рос без отца, без матери.

— Вы, как говорят в народе, сиротинушка, — подхватил я. — Мне вас ужасно жаль. Горькая доля беспризорника искалечила вашу судьбу, но не душу.

Я протянул мускулистую руку, руку, которая казалась еще более мускулистой от белизны все еще чистой рубашки, и подал ее свирепому супругу. Тот стиснул мои пальцы, испытывая меня на трусость, но я даже не ойкнул.

— Кто сей? — спросил я, небрежно кивнув в сторону голостопа, с гримасой боли чесавшего спину.

— Это, блин, мой референт. Его зовут Кайман.

Я слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил ее в карман. Кайман впал в заслуженное унижение. Он зашипел и задвигал под мышкой, где его квадратный пиджак пистолетно оттопыривался.

Рогоносец поднял дремучую бровь.

— Так ты профессор Мадисонского университета. Как же, слышал, слышал. Оксфорд Среднего Запада!

Тут в разговор вступила виновница моих недавних переживаний.

— Доктор Харингтон известный ученый. Он мне про свои книжки рассказывал. Наш гость исследует очень интересную тему: поэт Кривогуб как болдырь России.

Бизонов непонимающе кивнул.

— Ты извини если чего. Сам посуди, в такой ситуации…

— Шикарный шейх, прекрасно вас понимаю. Вы — ревнивый муж. Мадам Бизонова дороже вам всех богатств. Она есть яблоко вашего глаза, зарница вашей округи. Сам был женат и держал распутницу жизни на коротком поводке.

Я ра(вно)душно улыбнулся.

— Слышал, что до контрреволюции вы собирали пустые бутылки, очищая от отходов алкоголизма русский лес и долины ровныя. Теперь вы бизнесмен. То, что вы, профессиональный эколог, в трудное для страны время пустились в коммерцию, говорит в пользу вашего ума и характера.

Бизонов польщенно набычился.

— Ты, блин, тово, парень свойский.

Флора схватила мясистое ухо мужа, раскрыла его настежь и что-то туда прошептала. Рогач осклабился, показывая разнообразные зубы.

— Уважаемый Роланд! Мой водитель подбросит тебя до гостиницы.

На всякий случай я стал чиниться.

— В Америке я занимаюсь спортивной ходьбой. Семьдесят километров прошагать для меня — все равно что изо рта слюною харкнуть.

— Не могу, блин, позволить тебе идти в город пешком. У нас в стране криминогенная обстановка, а в здешних местах особенно. Не ровен час какой-нибудь колхозник на куртку твою фирменную позарится — и у тебя в университете объявят внеочередную вакансию.

Я не стал далее пытать профессорского счастья. Торопливо, но торжественно откланялся, на секунду окинул взглядом розовую статую у бассейна, запечатлевая ее образ на сетчатку, и выскочил вон.

Перед дверью в мутном свете октябрьского солнца чернел «Мерседес», еще более длинный, чем вчерашний. Шофер Бизонова, представившийся мне как Крот, на лихих скоростях довез меня до бардак-отеля.

— Вот и дом неродной! — Я протянул водителю пригоршню долларов.

Крот испуганно заморгал.

— Уберите грины, — прошептал он. — Если Борис Борисыч узнает, что я с вас башли брал, он мне ноги выдернет.

Я понимающе выматерился: эти слова не были праздной метафорой.

Поднявшись в номер, усталым обломовым разлегся на кровати.

За прошедшие сутки я пережил столько волнующих приключений! Перетасовывая разнообразные воспоминания, вспомнил первые, волнующие минуты флирта с Флориндой. Я ей тогда сказал, что пишу воспоминания. А что, неплохая идея! Сколько было у меня в жизни авантюр и афер… Ни дня без случки! Кажется, и название для автобиографического опуса уже придумано. «Золотая кость» — чем не бестселлер?

Завтра же начну сочинять!