Золотой песок для любимого

21

Николай ехал в банк с бумагой, на которой стояла подпись сестры. У них с Лидией, считал он, она хорошо получилась.

Вспоминая об этом, он ежился. Мистификация – не его удел. Гораздо лучше и спокойнее Николай чувствовал себя возле подоконника с цветами. К тому же сейчас время поливать фиалки, одна за другой они выбрасывали цветоносы, вот-вот раскроются во всю синь.

Это будет прекрасный день в его жизни. В такой же он набрался храбрости и сказал Лидии об условии сестры. Он волновался не меньше, чем сейчас. Как бедная девочка переживет такую новость?

Но, гордился он собой, если Лидия не оставила его, узнав, что у него нет в общем-то денег, значит, на самом деле любит. А если так, то вместе они придумают что-то. Лидия умна, в ее натуре он давно заметил гибкость, которая придает ей сходство с лианой, способной оплетать, обволакивать… Он усматривал в том особенную чувственность натуры.

Иногда Николаю казалось, что в ней есть что-то плотоядное, что наводило на мысль об орхидее. А какой цветок получился бы, внезапно пришло ему в голову, если скрестить фиалку и орхидею?

Очаровательный. Обманчиво – опасный…

Нет, Николай остановил себя. Прочь все домыслы. Его Лидия – Фиалка.

Он увидел ее в благотворительном концерте, в котором участвовали юные смолянки. Николай Кардаков не мог спать много ночей, ему мерещилось в полубреду, что это ожившая viola… Лидия была в фиалково-голубом платье, с нежно-голубыми глазами, алым ртом…

А потом он вспомнил день, когда преподнес ей подарок. Никогда не забыть ее горьких слез, когда Лидия вышла из Смольного четвертой: ей не положен был вензель императрицы с бриллиантами.

– Не плачь, – утешал он ее. – У тебя будет другой вензель, гораздо красивей. – Он уже заказал его у прекрасного мастера.

Когда он закончил заниматься фиалками, он сел за стол и позвал ее:

– Лидия, подойди сюда, дорогая.

Он улыбался, вспоминая, с какой грацией робкого котенка она шла к нему, мягко соскользнув с дивана. Угадала ли она по его интонации, что ее ждет сюрприз? Впрочем, Николай усмехнулся, он сам – сюрприз.

– Как тебе это? – услышал он снова свой голос, в нем звучала небрежность, она нравилась ему. – Этот вензель поможет тебе забыть о слезах и обиде? – Николай раскрыл ладонь.

На ней, прижавшись к бархатной салфетке, лежал вензель. Буква «Л» ясно читалась. Но какова она была! Палочки из золота служили стеблем для завитка – полураскрывшегося бутона фиалки. Он был усыпан бриллиантовой росой.

Лидия закрыла глаза.

– У нас с тобой одинаковые вензеля, – сказал он ей. – Таких нет больше ни у кого. Посмотри. – Он раскрыл другую ладонь. В ней, на таком же бархате, лежала буква «Н».

Лидия молчала, ему показалось, что ее колени дрожат. Он протянул руки, обнял ее за талию и усадил к себе на колени.

Она была легкая, теплая…

Он был уверен, что бриллианты ей дарили впервые в жизни…

Николай закрыл глаза. Каков он, а?

Как хорошо, что не дано ему было знать, что творилось в душе Лидии в те минуты…

Да, она была рада подарку. Всего несколько секунд. Но следом явилась злая мысль, она ударила и вытеснила радость.

Значит, если Николай женится на Волковысской, то она будет осыпана бриллиантами, да не такими… мелкими. Это бриллиантовая крошка, не камни, то, что изображает росу!

Она слушала его слова:

– Ты рада? Тебе нравится?

Он пытался подтолкнуть ее к восторгам, потому что сам был от себя без ума. Еще бы, из денег, которые выпросил у сестры для первого взноса за оранжерею, он утаил кое-что…

– О да, – коротко сказала Лидия, поцеловала его, довольно сухо, в губы.

– Ты… переживаешь? Из-за той новости, которую я тебе сообщил? – тихо спросил он, заметив ее холодность.

– Н-нет… – Она покачала головой. – Ты сам сказал, что свободен, что бы ни говорила твоя сестра.

– Конечно! – Николай разгорячился. – Я уверен, что свободен от Шурочки, – повторил он. – Сестра не знает, но мы договорились с ней. Мы такое придумали… – Он засмеялся. – Она, конечно, выдумщица. Представь себе такое зрелище. Мы все вместе, в один день, венчаемся. У вас обеих длинная фата, плотнее обычной… – Он мечтательно улыбался. – Вы одного роста и даже похожи немного. – Он наклонил голову, оценивая Лидию.

Похожи, кольнуло Лидию. Что ж, он тоже так думает. Это хорошо. Значит, собственный план, зреющий у нее в голове, который следует обдумать до самой мелкой детали, может быть исполнен.

Вот тогда она отомстит Волковысской за все ее высокомерие, за снобизм, за… за все, о чем Шурочка не подозревает. Просто за то, что своим существованием обижает ее, Лидию.

Она помнит, как обрадовалась Волковысская, когда они с Варей уезжали из Смольного. Она слышала, хотя они думали, что нет.

– Ну вот, теперь она отвяжется от нас, – смеялась Шурочка. – Лидия останется в Смольном!..

А Николай продолжал:

– Я сделаю так, что сестра заплатит вторую половину за оранжерею до венчания. Когда будет назначена дата. Понимаешь?

– Но ты не сможешь взять деньги в банке, которые она тебе обещала после свадьбы с Волковысской, – не удержалась Лидия.

– Деньги? Но это ничего. Они все равно лежат там на мое имя. Я знаю. Главное, у меня уже будете вы обе – и оранжерея, и ты.

Лидия смотрела на Николая, ей хотелось смеяться. Она вдруг увидела то, что не хотела видеть раньше. Прежде он был покрыт флером из купюр, обещанных ему сестрой. Осыпанный ими, Николай Кардаков не казался таким беспомощным и наивным. Никогда его сестра не даст ему денег, если он женится на ней, на Лидии.

Никогда. Даже если Николай знает, что на его имя в банке они лежат. Это приманка. Она сработает только на условиях, которые выставила сестра.

Значит, если он женится на ней против воли сестры, что ожидает ее? Ничего, кроме мизерного ежемесячного содержания. А как же все то, что она видела в мечтах? Неужели ей придется давать уроки или наниматься чтицей к какой-нибудь генеральше в вонючем парике?

Она представила себе такую – снимает парик, а под ним наголо остриженная голова. На такой парик сидел лучше, натуральнее…

Или глухой как пень барыне, которой она читала в последние недели. Она одолела десять страниц Вальтера Скотта, а барыня остановила ее и принялась говорить о героях Майн Рида. Как будто она читала его!

Лидия терпела, потому что Наставница, которая нашла ей эту барыню, пообещала получить от нее что-то ценное для Лидии. Но Лидия сомневалась – барыня все перепутает.

Конечно, думала она, сестру Николая можно понять. Она по крайней мере может, причем гораздо лучше, чем брат, этот баловень. Моложе сестры, вскормленный ее трудами, выученный на ее деньги, он занимался тем, чем ему хочется. Он полагает, что так будет всегда.

Но за беззаботную жизнь сестра назначила цену, она под нее подгоняла его жизнь, его учение. Та утонченность, которую он приобрел, должна обворожить, как она считала, представительницу другого мира. Того, с которым они породнятся, в котором будут расти и развиваться новые счастливые Кардаковы. Для этого есть все – дом, деньги, но нужна та, кто даст жизнь потомкам Кардаковых. О Лидии его сестра не мечтала.

Значит, она свободна и вольна делать то, что доставит ей хотя бы минутное удовольствие?

Или… многоминутное?

Лидия засмеялась. Она постарается, чтобы удовольствие длилось дольше. Она сумеет преподнести подарок Шурочке Волковысской на всю жизнь. Она отнимет у нее главное. Любовь.

Лидия уже купила подробную географическую карту в книжном на Никольской. Хозяин продал ей с большой скидкой, потому что она делала для него кое-какие переводы. У Лидии был дар к языкам, она легко переводила статьи из иностранных журналов, если ей платили.

По той же улице, что и Николай, ехала Елизавета Степановна, его сестра. Тоже в банк. Обдумывая события последних дней, хвалила себя и ругала.

Хвалила за то, что подобрала лихача для племянницы Михаила Александровича и ее подруги. Галактионов благодарил ее, горячо жал руку. Она улыбнулась. Это происходило прилюдно. Она видела, что Шурочка смотрит на нее, как и ее подруга. Красивые девочки.

Шурочка нравилась ей. Эх, родись она вместо нее, вот уж повеселилась бы! Речь не о том, что до упаду танцевала бы на балах и флиртовала – не без того, конечно. Нет, о другом – все бы узнала, все прочитала, все испытала. Она тоже училась бы за границей.

А вернувшись в Москву, не церемонилась бы, как московские девушки на выданье – то нельзя, другого – маменька не велит. Не-ет, она летала бы где хотела, говорила со всеми без смущения. А то ведь даже со своими деньгами, которых у нее куда больше, чем у Шурочки и Михаила Александровича, вместе взятых, робеет, потеет, хотя виду не подает. Как будто дед и отец стоят за спиной, и все вокруг видят их. Да пальцем тычут – во-он какие лапотники!

Шурочка, думала Елизавета Степановна, не стала бы сжимать губки, как она давеча в карете, когда Михаил Александрович прижался к ней своими. Вот за это она себя ругала.

Ах, какой он был нежный. Елизавета Степановна едва не лишилась чувств. Значит, нравится ее сердцу Михаил Александрович, а не только разуму. Так оно отзывалось лишь однажды в жизни – на Михайлу. Однако какое совпадение. Тоже Михаил. Но тот был кучер. А она-то кто? – фыркнула Елизавета Степанова, восстанавливая справедливость и словно защищая первого Михайлу от себя самой, нынешней.

Но едва отец заметил это, так кучер пропал. Много лет прошло, когда она увидела его – из окна кареты, на Лубянской площади. Там располагалась самая главная биржа наемных экипажей во всей Москве. Он кормил своих лошадей сеном из колоды, ожидая пассажира. Был он немолод, бородат, а в бороде она заметила снежную посыпь. Ба, откуда? Она прилипла к окну, но снег не шел. Когда отъехали, догадалась – поседел он.

Прямо вот здесь это было – она чуть не свернула шею, чтобы рассмотреть. Не успела – проехали.

Но, удивила она себя, даже от взгляда на пустое место с ней сделалось сейчас что-то такое, чего не случалось даже рядом с мужем. Огнем обожгло между бедер и расплавило.

Елизавета Степановна перевела дух.

С Михаилом Александровичем, напомнила она себе, было почти так же. А вот ведь сжала губы – побоялась.

И чего боялась? Михаил Александрович человек почти что чужой в Москве. Он бы и сейчас жил у себя в лондонском доме, сидел у камина и пил английский чай со сливками, если бы… Если бы не она… Кардакова улыбнулась. Это правда. Да, из-за нее он остался зимовать в Москве. А хотел, как сам признался, уехать с первыми белыми мухами.

Он сказал, что наливает сначала сливки, а потом чай. Она попробовала – точно, совсем другой коленкор, как говаривала ее бабушка.

Ничего, успокаивала она себя. Она еще раскроет губы перед ним. И раскроется… вся. Елизавета Степановна порозовела. Почему нет-то? Любовь знает, что ей раскрыть…

Она снова подумала о Шурочке. Она-то как к ее брату – чувствует ли то же, что она к ее дяде? Николаша красавец, умен, выучен. А когда денег ему даст, тогда… Она уткнулась носом в воротник, отороченный собольим мехом. Хоть и не осень на дворе, но мода велит, да и лето нынче прохладное.

А если… если Шурочка откажет? Тогда как ей быть с Михаилом Александровичем? Она выдернула нос из воротника. Она что же – откажется от своего счастья?

Копыта цокали по мостовой, отдаваясь в голове.

Выходит, что должна…

Кучер свернул в переулок, Кардакова распорядилась остановиться возле банка. Она хотела взять деньги на новый наряд. Михаил Александрович так распалил рассказами о модах в Европе, что она решила заказать себе к балу такое, чтобы у него искры из глаз посыпались.

Ладно, не надо думать о горьком да печальном. Осенью все пройдет намеченным путем, Бог даст, соединятся две пары разом – Николаша с Шурочкой и они с Михаилом Александровичем.

Галактионов говорил ей, что хочет прокатиться в какую-то чудную землю – Гоа называется. Да повезет она его, куда он скажет. С радостью. Ну и что – дальний край? Хотела почитать, что за Гоа такая, да нет минуты свободной. Она вздохнула. Чтобы управлять таким хозяйством, как у нее, надо жизнь положить только на это.

Елизавета Степановна подкатила к банку, увидела знакомый экипаж. Николаша? А он что тут делает?

Она быстро вышла из кареты, швейцар открыл перед ней двери. Широким неженским шагом, каким она не позволяла себе ступать при Михаиле Александровиче, она направилась к конторке. Возле нее стоял брат и укладывал деньги в бумажник.

– Здравствуй, Николаша, – тихо сказала она. Он быстро повернулся. На его лице она заметила испуг. – Что за дела у нас тут, братец? – спросила она ласково. Обычно сестра говорила с ним таким голосом, пытаясь сдержаться от гнева. Нетрудно догадаться, что если он здесь без ее ведома, это означает тайное денежное дело. – Говори-ка.

Он вздохнул, она смотрела, как поднимается его грудь, и ответил:

– Я обещал деньги… – Потом торопливо добавил: – В рост.

Она молчала. Потом усмехнулась:

– Когда это я подпись доверительную поставила? Запамятовала что-то.

Николай побледнел.

– Ну, поди вон. Только не уезжай. Напомнишь.

– После, Лизавета. Сейчас меня ждут.

Что ж, это уже дерзость, он сам понимал.

Николай метнулся от стойки так, что ветром выдуло локон из прически Кардаковой.

– Что это значит? – проговорила она.

Но никто не мог ей дать ответа на этот непростой вопрос.

А Николай в это время сел в экипаж и понесся к той, кому он обещал деньги.

Вовсе не в рост. Обманул он сестрицу.