Золотой песок для любимого

3

Далеко-далеко от Москвы, и от Тверской губернии тоже, среди алтайской тайги, Алексей Старцев шел к своему ночлегу. Казалось, силы вот-вот покинут его и никогда больше не вернутся. Причем силы не физические, они – он уже знал это – быстро восстанавливаются. Особенно от удачи. Но она обходила его стороной. Или он плутал другими тропами.

На исходе была вера. Где взять ее, чтобы снова – завтра, послезавтра и через два дня – до самого крайнего предела во времени, ему отпущенном, топтать тяжелыми сапогами землю? Где взять терпения, чтобы просить Господа, молить природу-мать отдать ему то, что так ему нужно, – золотую жилу.

Зимовье вывернулось из-за поворота реки. Он улыбнулся – какая услужливая и живая избушка! Она похожа на его рабочих, вдруг пришло ему в голову.

Партионные рабочие, которые ему достались, в большинстве своем – бывшие каторжане. Он никогда не расспрашивал, за что и почему они оказались в этой роли. Кто объяснит ему самому до конца, почему отец принял столь строгое решение по отношению к его жизни? Разве не каторгу он обещал ему? Для него монастырь, да простит его Господь, хуже каторги.

Причины отцовского решения он знал. Матушка его умерла вскоре после рождения – такое случалось часто и мало кого удивляло. Мальчика выкормила своей грудью жена священника, друга отца. За что он пообещал Алешу Господу.

Алеша вышел из нежного возраста и сказал папаше, что не прельщает его монашеская жизнь. Он хочет учиться на горного инженера. Отец согласился, в одиннадцать лет он отдал его в Петербургский горный кадетский корпус. Сын закончил курс и вышел прапорщиком.

Но отец поставил условие – если к двадцати одному году сын не найдет золота в недрах земных во благо России, значит, Всевышний не считает его достойным своих сокровищ. Это станет знаком – Господь не одобряет занятие Алеши, и тогда он уйдет из мира… Прямо отсюда – в монастырь. Это значит, он никогда не увидит Шурочку. Разве что во сне, усмехнулся он. Но и это едва ли – монашеская жизнь такова, что женщины во сне не снятся.

Алеша бывал в Барнауле, брал книги, изучал разные религии, вникал в суть монашества, пытаясь отыскать для себя в новой сфере что-то такое, что тронуло бы душу или позвало… Но монашество, которое сначала появилось у буддистов, потом у христиан, не манило его ничем. А новость, что у протестантов вовсе нет монашества, обрадовала.

Но какой резон скорбеть по тому, чего нельзя изменить? – наконец сдался он. Единственное, что возможно, – выполнить условие отца.

В избушке тепло еще осталось – вечером он хорошо протопил печь. Наверное, даже чрезмерно, потому что снова видел во сне Шурочку. Она прислала ему свою фотографию, сделанную в Лондоне. Подумать только, она пишет, что стоит перед входом в подземную железную дорогу. По ней люди ездят каждый день. Под городом. Это сколько нужно выбрать породы, чтобы пустить поезда! А Шурочка стала еще красивее.

Всю ночь она не давала ему покоя. А под утро приснилось, что его ласкала не одна женщина, а множество. И он… подумать только – он справился со всеми…

Алеша вздохнул. Это всего лишь сон. Он дал себе обет – ни одной женщины не коснется он до Шурочки. Чего бы это ему ни стоило. Он возьмет лопату, станет перекапывать землю до изнеможения, до остановки сердца. Но разве это чрезмерно ради любви?

Он закрыл за собой дверь, сел на лавку, вытесанную из лиственницы. Ноги гудели. Стащил один сапог, потом другой. Они сшиты из грубой кожи, зато защищают от острых камней и змей. В это лето, влажное и жаркое, их вывелось великое множество.

Алеша заглянул в сапоги. Фу, там тоже погода под стать – влажно и жарко. Прямо хоть кидай за дверь, змеи заведутся и в них тоже. Ладно, успокоил он себя, главное – не впустил их внутрь себя. Значит, нет в душе его страха, который сравнивают со змеями.

От этой мысли стало легче. Нет-нет, ничего похожего на тугие смертельные объятия гибкого тела с чешуйчатой кожей, что сдавило бы сердце и разум. Объятия для него возможны только одни – Шурочкины. Он их дождется. Настанет день, когда его отец обвенчает их с Шурочкой. Он скажет благодарность своему отцу за то, что позволил ему испытать себя на том поприще, которого не знали предки Старцевых.

Алеша потянулся к бутыли на полке, в которой налита особенная горькая настойка на разных травах с корнем женьшеня. Его выращивала Мун-Со, женщина-отшельница. Алексей добавил одну ложку в чашку чая. Мун-Со – отдельная история в его жизни. Есть что рассказать Шурочке.

Отпивая глоток за глотком из большой металлической кружки, Алексей чувствовал, как глаза становятся зорче, спина выпрямляется, ноги перестают гудеть. Вот-вот зачешутся пятки, как обещала Мун-Со, и он снова будет полон сил, чтобы идти дальше.

Он скоро навестит ее, поскольку Мун-Со вошла в число тех, о ком он заботился в этой тайге. Но не сегодня – ему нужно спешить к рабочим, они ждут его с заказами из города. А за это внимание они с еще большей страстью станут искать то, что нужно ему. Шурочка ждет. Поэтому он будет искать золото до кровавых мозолей. Сколько раз ему казалось, что он видит золотой песок, но то оказывалась слюда, золотая от алтайского солнца…

– Друг мой, не отчаивайся, – говорил ему Игнатов, известный в Барнауле человек, в прежние времена истоптавший Восточную Сибирь, служивший партионным офицером в Уссурийском крае. Он нашел жилу, он получил премию. Ему удалось, значит, такое возможно! – Ищи, старайся, а труд всегда вознаградится. Рано или поздно.

Алексей вздыхал, но не раскрывал причину своих тягостных вздохов. Он не говорил, почему должен торопиться. Это его личная тайна, незачем знать о ней чужим.

Он поморщился. Вот пропустил три дня в этом месяце, пролежал в горячке в таежном шалаше. С тех пор осталась слабость в теле.

Алексей поднял седельную сумку. Тяжела. В ней все, что заказали рабочие, когда он поехал в Барнаул. Эти ссыльно-каторжные люди стали настоящими товарищами Алеше. Может быть, потому, что и он, и они испытали на себе, как верна сибирская пословица: «Кто в тайге не бывал, тот Богу не маливался»? Он сам много раз молился безотчетно, искренне. А сколько раз и о чем молились они, подумать страшно. Рабочие заказали байхового чаю – плиточный надоел, а также коньяка, сладких пряников и баранок – под зарплату.

Алеша в такие дни чувствовал себя кем-то вроде родного отца мужчинам, гораздо старшим, чем он. Сам удивлялся своему чувству. Может быть, оно оттого, думал он, что они еще реже его были целованы жизнью.

После приездов к ним с заказами он замечал, что они начинают работать с еще большим усердием. Он видел, как голыми руками перебирают породу, стараясь пальцами уловить даже малую песчинку золота, которую не берет глаз. Они цедили, стиснув зубы:

– Настигнем его, Алексей Данилыч, возьмем…

Алеша кивал без всякой насмешки в глазах:

– Возьмем…

Он снова приподнял седельную сумку – ого, хороший вес. Всего в достатке. Но, как всегда, пришла в голову беспокойная мысль – не тяжело ли будет лошади? А следом тоже привычная мысль. Она не просто успокаивала, а восхищала: невероятное создание природы и человека эти алтайские вьючные лошадки. Об их выносливости можно слагать восторженные легенды. Только с виду неказистые, маленькие и хлипкие. Но каковы в работе!

Впрочем, за время, прожитое в этих краях, Алексею Старцеву пришлось о многом переменить свое мнение. А также утвердиться в том, с чем, кажется, родился: будь честен с людьми, помоги им, чем можешь, они оценят. После отблагодарят. Как вышло с Мун-Со, к примеру, в его первый год в горах Алтая.

Он улыбнулся, вспоминая тот день и собственную дрожь отчаяния. Потом, успокоившись, догадался – странная женщина сама в беде. Причем гораздо большей, чем его тогдашняя, такую не уймешь настойками из трав.

В глазах Мун-Со он увидел то же, что однажды – в своих. На него беда смотрела из зеркала, когда отец подтвердил:

– Ты закончил учебу, но условие остается…

Сказать по правде, Алексей надеялся, что отец переменит решение за столько лет. Они стояли рядом, два Старцевых, в гостиной, читая каллиграфические буквы, которые обозначали то, что свершилось, – курс окончен. Венецианское зеркало – приданое матери – наблюдало за ними. Оно так поступало всегда, Старцевы привыкли к нему как к члену семьи. Но в тот раз Алеша, взглянув в него, увидел свое, но незнакомое лицо. В нем застыло недоумение…

Потом услышал голос отца, хорошо поставленный, как у священника:

– Я позволил тебе попытаться, Алексей. Отправляйся к месту службы. Но помни, двадцать один год – твой предел…

Алексей вышел из избушки, прицепил седельные сумки и сел в седло. Дорога вилась через перевал, потом увлекала вверх, по едва заметному руслу ключа. Все здесь давно знакомо – и отвалы, и шурфы. Не его партия оставила эти следы на земле, предшественники. Одни удачливые – о них рассказывают годами, приукрашивая, чтобы подогреть азарт свой и слушателей. Другие – не слишком. О них тоже говорят, чтобы ободрить себя в неудаче, мол, не один ты такой.

Вон кострище, а рядом – балаган из пихтовых веток. Его соорудили местные люди, шорцы, которые населяют эти места. Им, рассказывают, тоже не повезло.

Алтай понравился Алеше сразу. Горы средней высоты, не давят своей неприступностью. Он научился различать со временем отроги Салоирского кряжа, Абаканского хребта и Кузнецкого Алатау. Все они, без сомнения, полны даров Господа. Только надо показать ему, что ты – тот человек, который достоин того, чтобы открыть тебе чертоги…

Алексей часто ловил себя на том, что молится, безмолвно молится, прося Всевышнего снизойти до его нужд. Но видимо, или не услышал его, или час не пришел. Отец говорил всегда – не проси у Господа то, что он сам не хочет тебе дать. А он, может быть, просит…

Но Он захочет, Он даст! – торопливо поддерживал себя Алексей. Шурочка верит, она написала ему в последнем письме, что скоро, уже скоро найдет то, что ищет. Она уже видит золотой песок в распадке, спекшиеся с другой породой слитки… Монашество – не его судьба.

Под высоким небом, на просторе, где нет людей, где никто не мешает вольно мыслить, Алеша думал, каким должен быть человек, по своей воле ушедший из мира.

Тот, кто способен жить только духом, но разве это он?

Тот, кто отказывается от имущества, но разве это он, изучивший недра, чтобы добыть из них вещественное, необходимое для обустройства человеческой жизни на земле?

Нет, нет.

Тот, кто с готовностью прилепится к обители и подчинится его уставу. Но Алексей Старцев свободолюбив. Его монастырь – вся земля.

Тот, кто готов принять безбрачие.

Нет и еще раз нет! У него есть Шурочка. Она ждет его, свободного для соединения навсегда.

Алексей шагал рядом с лошадкой; пофыркивая, она ступала по каменистой тропе. Сумерки в распадок спускаются быстро, за ними навалится темная ночь. Конец лета, скоро осень с дождями и ранним снегом. Ему надо успеть до морозов. Найти.

Он усмехнулся. Едва ли не каждый, прошедший этим путем, думал точно так же. Сколько народу он повстречал здесь, даже тех, кто по десятку лет, а то по два топчут тайгу. Поиски для них стали образом жизни. От уссурийской тайги через саянскую они явились в алтайскую тайгу. У костра рассказывают друг другу про потерянное где-то золото, про спрятанное, а также про тех, кто пытался, как говорят, поймать свой фарт.

История о золоте Казанкола была первой, которую услышал Алексей от своих партионных рабочих. Этим алтайским именем назвали горный ключ и человека, который жил возле него. Столько не наберется песку в нем, сколько золота, рассказывали с горящими глазами мужчины о том золотом ручье. И о человеке с таким же именем, у которого было природное чутье на золото. Намыл он, рассказывают, несколько пудов, потом спрятал. По тайге прошел слух об удаче.

Погиб он, а золото пропало. С тех пор ищут – по старым шурфам, по отвалам. Но золото, омытое кровью, если и дается, то как недолгая радость.

Алеша вздохнул. Такое золото не для него. Оно ни для кого не может быть удачей.

Двое старателей из его нынешней партии нашли шурф, а в нем часть золота Казанкола. Достали его. Однажды, когда они сидели у костра, из темноты выступила фигура, точнее – две. Мужчина и собака. Позвали, как принято в тайге, к огню, пили чай, говорили. Конечно, о золоте.

Пришелец указал на собаку и похвастался, что она чует золото, за что он держит ее при себе. Сидевшие у костра не поверили, заспорили. Но один не выдержал и дал понюхать псу тряпицу, в которой хранилось намытое за сезон.

Наступило утро, незнакомец ушел. А когда спохватились – не было тряпицы с золотом…

Конечно, собака запомнила не запах золота, а тряпицы, в которую оно завернуто. Как раз в эту тягостную пору и явился Алеша в партию…

Алеше нравились эти дикие, богатые зверем места между Катунью и Чулышманом. Здесь, никого не опасаясь, бродят лоси, а в верховьях Ясатьера встречаются стада архаров, диких баранов. В верховьях Катуни и близ Телецкого озера множество диких маралов. На хребтах на стыке Алтая и Саян стада диких оленей – тау-тэкэ. Они взбираются на каменистые скалы, издали кажется, что они не живые, а выточенные из камня. Пушные звери в избытке – белка, лисица, росомаха, горностай, рысь. Даже барсы попадаются охотникам пограничных аймаков. Не зря в Кош-Агачском аймаке есть гора, которая называется Ирбис-ту, Барсова гора. Снежная гора.

На тропе, в сгущающихся сумерках, Алексей увидел клочья косульей шерсти. Понятно – недавно поохотился волк.

За деревьями открылись скалы, отвесные, синие. Алеша остановился. Сколько бы ни смотрел на эту картину, всякий раз она заставляла его восхищенно замереть. Синие скалы переходят в вершины ослепительно белые, покрытые снегом. А внизу ревет Чулышман.

Он вдохнул холодный воздух. Сейчас он такой же холодный, как вода в алтайских реках. Такой же прозрачный, как она. Он вспомнил ее вкус – вот бы Шурочка попробовала такую воду. Но разве привезешь воду в Москву?

За скалой открылось партионное зимовье. В нем большая русская печь, в ней пекут хлеб на всю партию. Амбар с припасами и погреб. Работают здесь пекарь, три конюха, они развозят продукты – хлеб, сухари, кирпичный чай – по долинам, где живут рабочие. Это от казны. А то, что он привез, – это под жалованье, без процентов. Рабочих в его партии тридцать пять человек.

У ворот его встретил алтаец. Он, как всегда, был босиком, чему Алексей не переставал удивляться. Но он не спрашивал, даже увидев впервые, почему. Алтаец сам объяснил – ногами он чует все, что под землей.

– А золото? Ты тоже его чуешь?

– Однако да, – говорил он. – Его тут нет.

Он потопал немытой ногой по каменистой земле…

– Данилыч, – сказал он, поприветствовав. – Мун-Со просила навестить.

Алексей кивнул.

С Мун-Со его свел выстрел этого проводника.

Они ехали на дальний карьер в такой же солнечный день, как сегодня. До места оставалось не более двух верст, когда алтаец внезапно замер на тропе.

Что-то заметил? Алексей слышал, что этот человек ловкий охотник. За свою жизнь он добыл двадцать пять волков, тридцать пять маралов, семьдесят семь лисиц, много мелочевки, как называл он добычу не столь крупную. Он угощал Алексея сырой печенью косули, уверяя, что она еще вкуснее жаренной на костре. Но Алексей отказался.

А еще он добыл шесть медведей, вспомнил Алексей, предчувствуя, что проводник увидел непростую добычу. Громкий хруст веток – и зверь вышел на тропу.

Алтаец поднял ружье и выстрелил. Пуля разорвала медведю живот, зверь пошел на стрелка. Алексей сорвал с плеча ружье, но так же быстро опустил. У него дробовик. Что такое дробь против разъяренного зверя?

Его алтаец прыгнул в кусты, медведь ринулся следом. Но проводник оказался на редкость предусмотрительный. Только потом Алексей узнал, что он держал во рту запасную пулю. Не раздумывая, насыпал пороха в ствол и опустил туда пулю. Пока забивал пистон, медведь подошел вплотную. Он выстрелил, пуля попала зверю в ухо. Медведь рухнул.

– О-ох! – Он отпрянул от зверя. – Зачем ты вышел на мою тропу? Ты медведь Мун-Со. Ты убежал от нее, когда она собралась тебя подоить? – Он пятился от остывающей туши.

Алексей слушал его бормотание и не понимал, о чем он.

– А что значит – подоить?.. – спросил он, рассматривая свежую рану на животе зверя. – Кто это – Мун-Со?

Он уже слышал это странное имя. Но сейчас не оно его интересовало.

– Ты говоришь – подоить? Медведя? Этого? Но ведь он – самец.

Алексей говорил, чувствуя странное спокойствие, какое бывает сразу после потрясения.

– Ну да, – сказал алтаец. – Он – это он… Мун-Со умеет доить и его… Он, я думаю, убежал от нее… Я… – Он повел плечами.

– Да говори же, в чем дело?

Алтаец рассказал, что Мун-Со – женщина, которая умеет «доить» медведей – брать ценную желчь, не лишая их жизни. Кроме нее, никто так не умеет.

Алексей думал недолго. Он сказал:

– Мы должны вернуть ей медведя, если все так, как ты говоришь.

– Я… боюсь Мун-Со. – Алтаец отступал от Алексея немного медленнее, чем от медведя Мун-Со.

– Хорошо, это сделаю я, – ответил Алексей.

А теперь, глядя на алтайца, он думал – как верно, что ничего в этом мире не дается просто так. Все связано невидимыми нитями. Тебе не видимыми, подчеркнул он.

На самом деле, если бы не тот выстрел, может быть, они с проводником оба сейчас лежали бы в земле, задранные зверем. Но страшного не случилось, напротив, произошло чудесное – Алексей проник в мир, куда его никогда бы не впустили… И он чувствовал, что это важно для его жизни…

– Мун-Со прислала тебе сыр, – сказал алтаец, повернувшись к Алексею. – Я не забыл. – Он постучал длинным пальцем себе по лбу.

Алексей кивнул. Ему нравился кислый алтайский сыр в плитках, который готовила Мун-Со.

– Я заеду к ней на обратном пути, – сказал Алексей. – Поблагодарю ее.

Тогда, после выстрела, он привез тушу медведя Мун-Со и рассказал ей, что случилось в тайге. Она молча выслушала. Потом обратилась к медведю.

– Ты сам глупый, – пробормотала она, – ты не захотел отдать то, что мне надо, и жить дальше. Ты убежал. Но я прощаю тебя.

Алексей не успел опомниться, как женщина взяла нож, одним длинным движением вскрыла зверю живот и вынула желчь. Потом встала, посмотрела на Алексея.

– Тебя тоже прощаю, – сказала она. – Потому что ты и твой проводник хотели жить. Ты испугался – сначала. Он – потом. Я приготовлю вам настойку. Каждому свою. Страх уйдет.

Алексей смотрел на маленькую худенькую и очень жилистую женщину. У нее были черные волосы в тонкой косе, широкоскулое лицо.

– Хочешь подоить медведя? – спросила она, выжидающе глядя на Алексея.

– Я попробую, – сказал он. – Если ты мне покажешь, Мун-Со.

– Покажу, – кивнула она.

Он не отрывал глаз от ее странного лица. Оно казалось ему то женским, то мужским. На нем нет следов щетины, значит, оно женское. Но совершенно плоская фигура… Как будто… Он вздрогнул. Брось, одернул он себя. Здесь не монастырь, если не считать таковым природу.

Он снова оглядел ее лицо. Мун-Со догадалась, о чем он думает.

– Я пришла из уссурийской тайги, – сказала Мун-Со. – Я не алтайка.

Стало быть, она считает себя женщиной, отметил Алексей.

– Вот как? Но почему ты пришла сюда? Там еще более богатые края, – сказал он.

– Ты слышал такое имя – хунхузы?

– Д-да, – ответил он с легкой дрожью в голосе.

Мун-Со засмеялась.

– Вижу, слышал. По-китайски – хунхуцзы. Что значит краснобородый.

Алексей был наслышан от поисковиков и охотников о бандитах, которых называли этим именем.

– Не бойся, их тут нет. Я не чистая хунхузка. У меня своя история: мою мать, орочанку – есть такое племя в Восточной Сибири, украли хунхузы. Когда ее отпустили, я сидела у нее в животе, она вернулась домой. Но у племени свой закон – главный знахарь указывал на мою мать костью оленя, значит, проклял. Моя мать должна была уйти.

Алексей слушал; казалось, ему рассказывают сказку.

– Такое бывало, моя мать не первая. Но те, кого прогоняли из племени, быстро умирали, через несколько дней. – Она помолчала, потом объяснила: – Я после про это много думала. И знаешь, от чего они умирали? От страха.

– А твоя мать? – тихо спросил Алексей.

– Моя мать? – Мун-Со засмеялась. – Человеку все на пользу, кроме страха. Моя мать перестала бояться еще у хунхузов. Поэтому, когда ее прогнали из племени, она ушла в тайгу. Я родилась, мы жили вдвоем. Нам было спокойно.

Алексей молчал. То, что она сказала о страхе, удивило его. Потому что он сам много раз думал о нем так же, как говорила она.

– Чтобы остаться в живых, – продолжала Мун-Со, – не надо бояться. Тогда твое сердце будет биться ровно, твоя грудь – спокойно дышать. Твоя кровь не будет рваться через голову и давить тебя. Надо крепко спать, страх уйдет.

– Но если ты не можешь спать? – спросил Алексей.

– Научись. Я дам тебе настой трав.

– Спасибо. А… что с твоей матерью?

– Потом моя мать умерла, я осталась в тайге. Но меня нашли люди… Я пошла на запад.

Она поджала губы, давая понять – не надо больше спрашивать. Но Алексей не мог удержаться.

– Они пошли за тобой?

– Это мои люди, – отрезала Мун-Со. – Я отдаю им медвежью желчь.

Он понял, что рассказ окончен. Все, что она хотела рассказать, уже сказано.

– Пойдем. Сейчас подоим одного… Видишь – он сидит в загоне?

– Ты берешь желчь у живых медведей? – удивился Алексей, чувствуя, как голос выдает его. В животе заурчало.

– Да, – сказала она. – Ты увидишь как. Я показываю не всем, но ты вернул мне мое. Прими благодарность. – Она помолчала. – Ты спас мне жизнь.

Алексей слышал, что из желчи медведя делают лекарства от разных болезней.

– Я знаю, что от лихорадки, язвы желудка используют медвежью желчь. Ты чем-то больна?

Она усмехнулась.

– Мне нужна желчь для жизни, – коротко бросила она. – За ней приезжают люди…

Она не объяснила, какие и почему. Алексей решил, что это покупатели.

– Медвежья желчь дороже золота, верно? – спросил он.

– Конечно. Золото – лекарство от жизни, а желчь – от смерти. – Она усмехнулась.

– Как хорошо ты сказала.

Длинной палкой с металлическим крюком на конце Мун-Со перегнала медведя в узкую клетку. Металлическими стержнями закрепила ему лапы.

Ножом с острым лезвием разрезала живот медведю, которому дала особенное питье за час до операции. Она ввела трубочку в желчный пузырь. По ней потекла желчь в бутылку, которую она подставила. Алексей чувствовал теплый запах, который исходил от нее. Когда Мун-Со закончила, он вынул из кармана часы. Прошло три минуты.

– Удивительно, – пробормотал Алексей. – Он будет жить?

– Конечно. И после того, как я подою его снова.

– Он молодой? – Алексей кивнул на зверя, распростертого в клетке.

– Ему четыре года. Первая дойка в три. – Она подняла бутылочку, покачала ее. – Это знают китайцы почти три тысячи лет, – сказала Мун-Со. – Они не забудут еще столько же. – Он молчал, она изучала его лицо. Потом наконец сказала: – Ты ищешь золото.

– Да, но никак не найду. – Он быстро поднял голову.

Мун-Со усмехнулась:

– Ты уже нашел его.

– Нет, – он покачал головой, – я говорю правду.

– А я говорю – нашел. Только ты его пока не узнал.

– Я не могу не узнать самородное золото, Мун-Со. Я учился в горном заведении, я знаю все тонкости месторождений, все сопутствующие элементы, я…

Но она упорно качала головой:

– Ты его нашел. Только тебе надо его узнать…

После того он бывал у Мун-Со не раз и всегда задавал этот вопрос – что она имеет в виду? Но Мун-Со твердила:

– Придет время, ты узнаешь сам.

– Но, Мун-Со, у меня времени в обрез.

– Тебе его хватит, – настаивала она.

Алексей усмехнулся. В Барнауле он купил специально для нее связку бубликов с маком. Вдруг они что? Околдуют ее сердце?

Он поежился, чувствуя, как холодок лезет за воротник ватника погреться. В том году на Алтае зима угрожала начаться рано. Поговаривали, что в конце сентября станут ездить на санях. Кто знает, так ли будет, но если в первые дни октября выпадет снег, то он не стает, а останется лежать. Потом ударят такие морозы, что через Обь можно переехать на санях на другой берег.

И тогда – все! Зимовать он будет в монастыре, который укажет ему отец…

– Я сказал тебе про Мун-Со, – напомнил ему алтаец.

– Я заеду к ней, – сказал Алексей. – На обратном пути. Все собрались? – спросил он проводника.

– А как же, все. Давно ждут… – Он улыбнулся, а Алексей в который раз удивился – какие белые зубы у этого человека. Не то что ноги…

Алексей отдал ему седельную сумку, и они вошли в зимовье.