Золотой песок для любимого

30

Иногда Алексея посещала шальная мысль – а если подхватиться и бежать? Вместе с Шурочкой, куда-то, где летосчисление происходит по другому календарю. Где нет даты, назначенной отцом. Там они могли бы с Шурочкой остаться навсегда вместе.

Но горячность разума отзывалась не только быстрым биением сердца. Холодом в груди. Этот холод возникал от мысли, что тогда он предаст слово, данное даже не им, а отцом его.

Дата, обведенная золотым цветом в календаре, последняя. Или она останется золотой на всю его жизнь, или…

Или никогда более не видеть ему Шурочку. Не целовать ее мягкие губы, к которым она позволила ему прижаться во время последней встречи.

Другому будет дано ощущать эту нежность. Думая о золотой дате, как все чаще он называл главное число в его жизни, он представлял ее тело в золоте. Он покроет ее золотой пылью, которую найдет… Ох, тайга, ну почему не отдашь то, без чего не отдаст Шурочка ему того, чего он жаждет?

Он часто вспоминал детские игры с ней. В Стогово, в имении Галактионовых, огромное озеро, берега которого в высокой траве. Запахи кружили голову. Манили, звали к чему-то, о чем они тогда не знали оба. Их руки сплетались, хотелось чего-то еще, но чего, тогда они не знали. Зато теперь знает он. А знает ли она?..

Он вынул из кармана часы, которые дал ему перед отъездом отец.

– Не перепутай время, сын мой, – тихо сказал он.

Вечерами Алексей наблюдал замершую до утра природу. Ему казалось, что его душа, его сердце точно так же замирают, стоит ему подумать о Шурочке. Все чаще при мысли о ней его охватывала тоска. Может быть, он никогда не видел ее, быть может, она мираж, рожденный утомленным разумом?

Зачем он ей, все чаще спрашивал он себя, пытаясь вообразить ее нынешнюю жизнь. Она выучилась в Англии, она стала еще красивее, она видела многих мужчин, и многие – ее. Наверное, не одно сердце зашлось от той, кого он считает своей невестой. Дядя найдет ей хорошую партию. Михаил Александрович, конечно, не верит, что ему, Алеше, сказочно повезет. Что правильно. Значит, скоро Шурочка напишет ему письмо, в котором выскажет все то, о чем он сейчас думает.

Он думал о ней, воображая, как она живет в своей Англии. И все чаще ему казалось, что он теряет ее. Она делается другой в чужой стране, в которую отослал ее дядя Михаил Александрович. А если там она встретит лорда, который захватит в плен ее сердце?

Она писала ему, но редко приходили письма в этот край. Он почти не бывал в городе, хотя его партия располагалась не слишком далеко от Барнаула, где была за ним казенная квартира. Он писал ей тоже, но каков путь почтовой кареты от края земли до острова среди морей?

Вчера по дороге сюда он встретил промышленников, они возвращались с белковья. На эту картину ему всегда было удивительно смотреть. И завидно. Вот если бы ему было указано искать мягкое золото, то Шурочка давно оказалась бы в его объятиях. Мягкое золото на четырех ногах, оно скачет, имеет запах, голос, следы, помет, наконец. А то золото, которое ищет он, не ходит на четырех ногах. Множество ног к нему идут, но не всегда доходят.

Он поморщился – вчера снова случилась перестрелка на дальнем участке. Но его люди отогнали ловцов фарта.

Алеша поморщился. Пора ему навестить Мун-Со, привезти ей спирт для микстуры. Она обещала приготовить особенную для больного работника. Понадобится она и раненому партионному рабочему.

Алеша смотрел на высокие сосны, стволы которых в сумеречном свете потемнели. Они замерли, словно на полпути к небу. Завтра снова станут колебаться, скрипеть, спорить друг с другом. Но сейчас все согласно затихли. Но вряд ли спят. Потому что все живое, замирая, начинает особенно остро воспринимать происходящее вокруг иными чувствами. Как он сам, к примеру.

Недавно он был в Барнауле, говорил с Игнатовым. Как и прежде, он успокаивал его. Игнатов был возбужден – к нему приезжал известный ученый из Европы – Брем. Он был в полном восторге от этого человека. Была и другая причина для радости – ученый захотел издать его статьи на немецком языке. Игнатов написал много, не столько по геологии, сколько о другой своей страсти – об охоте.

Что ж, вот у Игнатова все состоялось, он являл собой пример успеха в том деле, которым занимался Алеша. Но он начал раньше, тогда меньше было успехов у геологов. А сейчас – самый расцвет новой для России науки. Наконец-то и она решила познать свои недра. Другие страны, Англия, к примеру, не только познала их, но и в недрах, под своей столицей, построила железную дорогу. Шурочка прислала фотографию, где снята перед входом в эту самую подземную дорогу.

Снова все мысли повернули к Шурочке. Алеша не слишком интересовался тем, что происходит в Москве или Петербурге. Не его это дело. Знал он, что меняется жизнь, что баре не так почитаемы, как прежде. Но знал он, что сейчас такие девушки, как Шурочка, завидные невесты для разбогатевших купцов или промышленников.

Почему нет? У нее будет свой дом, свой выезд, с легкостью станет раскатывать по Европе.

А что может предложить ей он? Свои неудачи? Скромное жалованье? А какую жизнь? Только по причине неопытности в ранней молодости, когда кровь только-только начинала играть, они тоже играли… Впрочем, зачем думать об этом сейчас? Бередить сердце.

Огромная луна, похожая на золотую тыкву, которую он видел у Мун-Со и которой она гордилась, кажется, больше, чем выросшим у нее женьшенем, вынырнула из-за кедров. Такая луна вселяла в него странное ощущение нереальности. Еще он любил пламенные закаты. По цвету они повторяли пламя лесного пожара. Он видел такие на Алтае.

Он подумал о Мун-Со, снова вспомнил ее странные слова о том, что он уже нашел золото, только не увидел его пока. Может быть, она имеет в виду мягкое золото – пушнину? На самом деле здесь много охотников. Его проводник-алтаец добывает и белок, и соболей, и куниц, и даже волков. Здесь есть охотники-промысловики. Им дают ружья, патроны, а взамен они отдают шкурки, самые ценные и самые лучшие. Не считает ли Мун-Со, что ему стоит заняться добычей мягкого золота? Вот оно, под рукой. К тому же у него есть и ружье, патроны. А Игнатов научил его стрелять. Что ж, мысль неплохая.

Удивительный человек, этот Игнатов. У него восемь детей, и младшая, Варя, оказалась подругой Шурочки. Он видел ее на фотографии. Она красивая, но Шурочка… Нет, никто и никогда не сравнится с ней.

Игнатов приглашал его на необычный праздник – городской голова решил устроить конные карусели. Он предлагал ему участвовать в костюме средневекового рыцаря. На пару с какой-нибудь дамой. Но он лишь посмеялся. Ему только рыцаря изображать. Разве что рыцаря печального образа.

– А что, может, напротив, отвлечешься? И дамы кругом, прекрасные, в старинных нарядах. – Подмигивал ему, намекая на монашескую жизнь молодого человека. В городе он не бывает, а в тайге женщин нет. Разве что Мун-Со? Но это еще вопрос – женщина ли она…

Алексей наконец поднялся с крыльца и вошел в дом. Завтра с утра он устроит банный день, а потом отправится к рабочим.

Он зажег лампу и собрался раздеться.

В дверь тихо постучали. От неожиданности он сказал, как будто жил в деревне:

– Войдите. – И посмотрел на дверь.

Вошла женщина. Она заморгала, ему показалось – Шурочка. Сердце замерло, руки застыли, язык присох к нёбу.

– Вы Алексей Данилович Старцев? – спросила женщина. Голос не ее. Иной.

– Да, – ответил он.

– Письмо, – услышал он. – Я привезла вам письмо от Шурочки.

– Прошу садиться. – Он указал на лавку у окна.

Перед Алексеем сидела молодая прелестная женщина и смотрела на него ясными серыми, широко расставленными глазами. На ней был черный плащ с капюшоном. На лацкане какой-то вензель. Он поймал себя на том, что пытается разглядеть его, как будто он даст ему ответ – что происходит. Что значит появление незнакомки в глухой алтайской тайге? Не мираж ли это, какой случается в полнолуние?

Она отклонилась к оконцу, локоны гостьи в отсвете луны напомнили извивающихся змей. Как у горгоны Медузы, подумал он, чувствуя дрожь во всем теле. Ему хотелось спросить – как она добралась сюда? Кто привез ее? Ведь не одна же она сюда приехала?

Но она повторила тихим низким голосом:

– Алексей, вам письмо. Последнее…

Он свел брови, пытаясь понять, что значит то, о чем она говорит.

– От Шурочки… Письмо… Последнее… Что? – наконец достучался до его встревоженного разума смысл произнесенных слов. – Дайте!

Она протянула ему конверт.

Он ждал чего-то такого… Разве нет? Не только что он думал об этом, глядя на полную луну, размышляя о том, что скоро придет от нее письмо! Значит, вот оно, которое не посылают по почте, а доверяют нарочному. Чаще всего – своему другу, подруге, чтобы те могли произнести слова утешения, которых могло не хватить в письме.

Обычно такие письма посылают, желая отказать. И пишут что-то вроде: прости… даю тебе свободу… я не могу… жизнь такова…

Алексей Старцев пока еще не получал таких писем, но слышал не раз. Когда у костра собираются мужчины, они говорят о разном. О женщинах тоже. Его рабочие за общим ужином вспоминали прошлое, дом, своих женщин, которые были их женщинами до каторги. Они получали от них такие письма.

– Давайте, – снова сказал.

Он прочел, сердце его оборвалось. Это иное письмо.

– К-как? Вы хотите сказать, что Шурочка… умерла?

– Да, и написала это перед… – Гостья опустила голову. Локоны упали на лицо.

– Шурочка не могла умереть, – сказал он. – Потому что она знает, что я здесь. Она не может умереть.

Женщина покачала головой.

– Она была неизлечимо больна. Да, – сказала тихо нежданная гостья. – Но перед самой смертью написала то, что вы прочитали. – Она поднесла к глазам указательный палец с пятнышком чернил на подушечке, словно хотела смахнуть слезинку. – Мы были самыми близкими подругами, говорят, мы похожи.

Она вскинула голову, как Шурочка. Самое характерное движение, которое она долго тренировала перед зеркалом. Оно не давалось, Лидия не понимала почему. Она не догадывалась, что так держать голову научиться нельзя. Надо родиться от тех, кто держит ее так тоже, и родиться от людей, которые точно так же прямо ее держали и сто, и двести лет назад.

Но иногда она добивалась успеха. Как сейчас.

– Она… просила меня найти вас и отдать письмо. Вы… вы уже нашли золото? – спросила она.

Старцев усмехнулся.

– Говорят, что нашел, – пожал он плечами.

Глаза Лидии заблестели.

– Я знаю, что написала Шурочка… В самом конце.

– Я тоже это знаю, – сказал он, складывая письмо.

– Она действительно любила вас. И… – Она глубоко вздохнула, так глубоко, что ни один мужчина на свете не упустил бы возможности взглянуть туда… На высоко поднявшуюся грудь с глубоким декольте под распахнутым плащом. Два белоснежных шара выпирали из тесного для них укрытия. Их хотелось погладить, успокоить, чтобы они волновались так, как сейчас. – Она мне поручила то, о чем написала в конце письма… Это… для ее светлой радости… там… – Гостья медленно подняла голову, потолок был низок, но не надо было объяснять, что она смотрит на небеса.

Алексей снова обратился к письму.

То, что он прочел, заставило задрожать все тело. Как, Шурочка прислала эту женщину… вместо себя? Чтобы она и он совершили то, что должны были совершить они? После венчания?

Он смотрел на нее долго, не отрываясь.

– И как вы себе это представляете? Мы с вами венчаемся? Или…

Она засмеялась.

– Сначала налейте мне чаю. – Она кивнула на стол, на котором стоял закопченный чайник. – И себе.

Он кивнул, поднялся, на деревянных ногах пошел к столу. Налил чаю себе и ей в металлические кружки. Она вынула флакон из кармана плаща и сказала:

– Обычно я добавляю немного коньяку. – Она демонстративно перевернула несколько раз над своей кружкой флакон, потом спросила: – Вам тоже? Что-то мне зябко…

Он кивнул, равнодушно наблюдая за тем, как густая жидкость течет в его чай. Какой невероятно густой коньяк, подумал он. Он давно ничего не пил такого, правда, из Барнаула привозил рабочим.

Они молча пили чай, приторный вкус, непривычный, ему не нравился, но он считал неприличным отставить кружку.

Наконец она отодвинула свою кружку и встала. Медленно шагнула к нему и протянула руки. Положила ему на плечи. Подалась вперед, выгнувшись так, что его лицо оказалось между ее шарами. Он уловил тонкий аромат, который хотелось вдыхать снова и снова. Он открыл рот, его губы коснулись прохладной кожи… Ее быстрые пальцы расстегнули пуговицы под грудью, открывая ему путь… вниз…

Он не противился. Туман опускался за окном, в распадок, а он в своем тумане тоже опускался. Она влекла его к себе, все ближе, все ниже.

Видения, которые пробегали в Алешином мозгу, были только об одном – он и Шурочка. Наконец они вместе. Сейчас все то, что он с таким тщанием берег для нее… вот сейчас, сейчас… он отдаст ей. Все, что накопилось, все, что рвалось каждое утро наружу, что заставляло болеть самый низ живота. Что требовало выхода, а он рубил дрова, откидывал снег, копал землю лопатой до изнеможения, до полузабытья…

Он смотрел в ее глаза и видел глаза Шурочки. Поднял слабеющую руку, чтобы убрать локон с ее лица. Какая добрая Шурочка, она позаботилась о нем…

Какие умелые руки, они знают, куда лечь, погладить так, что у него пропадало дыхание. Ах… Он подался вперед, словно готовясь к выстрелу…

Она провела языком по его шее. Адамово яблоко задергалось – вверх-вниз, вверх-вниз. Он почувствовал, что не только оно запрыгало… Он ощутил тяжесть во всем теле, будто что-то оборвалось в горле, покатилось… Его тело требовало свободы, воли сделать то, что жаждало.

Женщина тихо засмеялась. Наконец-то она обставит Шурочку. Она займет ее место.

Раздался грохот, от которого раскрылись глаза. Дверь рванулась и раскрылась, точно ураган налетел на распадок.

На пороге стояли двое.