Золотые века [Рассказы]

Никогда не покупай пончики по воскресеньям

Воскресным утром, позанимавшись любовью и приняв душ, Жорди Жуан стоит в очереди в палатку на углу улицы. Сегодня выдалось настоящее зимнее утро — холодное и солнечное; люди потирают замерзшие руки и подпрыгивают на месте. Перед ним девятнадцать человек, но это его вовсе не смущает. По утрам в воскресенье город живет необычной для него счастливой и покойной жизнью. Это утро похоже на перемирие, во время которого суета уступает место услужливости, никто никуда не спешит, и шум города стихает. Ему бы стоило, наверное, купить газету. Тогда бы было чем заняться в ожидании своей очереди. Поскольку читать он не может, Жорди Жуан смотрит по сторонам. Перед ним тянется безучастная ко всему цепочка покупателей пончиков, а справа на улице какой-то мальчишка играет, изображая самолет. Пацан смеется и бегает один, раскинув руки в стороны. Он еще слишком мал и не знает, что тротуар — это граница. Мальчик пересекает ее туда и обратно, не думая о том, что может попасть под машину. Не стоит беспокоиться, говорит себе Жорди Жуан. По воскресеньям машин гораздо меньше, чем в будни, да и отец мальчика наверняка стоит в очереди и сейчас окликнет сына.

Однако отец не появляется. Мальчишка бегает взад и вперед, выписывая круги, точно муха. Вот сейчас он на тротуаре, потом перебегает дорогу и снова возвращается назад, не понимая, что подвергается опасности. Ребенок затеял свою игру почти на самом углу улицы, и если в этот момент какая-нибудь машина повернет сюда, водитель не успеет затормозить. Жорди Жуану хочется предостеречь мальчугана, но он сдерживается: может быть, отцу ребенка не придется по вкусу подобное вмешательство в область его полномочий. Мальчик — наверняка индус или пакистанец. У него черные прямые волосы и смуглая кожа. Он так заразительно смеется, словно катается на каком-то аттракционе в Диснейленде, а не бегает по одной из безликих улиц города. Жорди Жуан вытягивает шею, пытаясь найти глазами в очереди пакистанца, а мальчик тем временем летает, забыв обо всем вокруг. Для него сейчас не существует ни этой серой улицы, ни воскресений, ни пончиков, ни тротуаров. „Таково детство, — думает Жорди Жуан, — вернее, раньше оно было таким“.

Из-за угла появляется машина. Жорди Жуан выскакивает из очереди и кричит: „Осторожно!“ Услышав окрик, мальчик замирает как вкопанный — детей всегда пугают строгие голоса незнакомых людей. И поскольку он стоит неподвижно, алюминиевая рамка зеркала ударяет его по затылку. Мальчуган падает. Его голова была вне поля зрения водителя, и тот, даже не заметив падения своей жертвы, спокойно уезжает. Жорди Жуан кричит ему вслед: „Эй!“

Через несколько секунд Жорди Жуан уже стоит на коленях перед ребенком. По асфальту медленно растекается лужица крови, более густой, чем оливковое масло. Она растет и растет, пока путь ей не преграждает резина колес припаркованного автомобиля. Алое пятно на фоне серого асфальта. Когда Жорди Жуан служил в армии, один солдат застрелился из собственной винтовки — выстрел размозжил ему голову. Жорди Жуана трясет, как в тот далекий день, но одновременно его занимает мысль о том, что пятно похоже на карту Мадагаскара. Ему неясно, что надо делать. Он сам пробует реанимировать мальчика, а тем временем просит, чтобы кто-нибудь вызвал „скорую“. Подняв голову, Жорди Жуан обнаруживает, что вся очередь куда-то исчезла. Он борется за жизнь мальчика, но про себя отмечает, что не столько переживает из-за несчастного случая, сколько возмущается безразличием людей.

Слава богу, не проходит и трех минут, как приезжает „неотложка“. Жорди Жуану никогда не доводилось видеть, как действует команда „скорой помощи“: слаженность и проворство их движений напоминают ему работу механиков на гонках Формулы-1. Не проходит и тридцати секунд, как мальчик уже перевязан, его тело зафиксировано на оранжевых носилках, трубки-катетеры установлены. В этот момент раздаются громкие крики.

Это отец ребенка, которого не было в очереди. Жорди Жуан — единственный участник сцены, на котором нет формы врача неотложки, поэтому незнакомец набрасывается на него с криками и рыданиями.

С человеком, который только что потерял сына, говорить невозможно. Любые доводы в пользу твоей невиновности сделают тебя еще более виноватым в его глазах. Жорди Жуану остается только уклоняться от яростных ударов. К счастью, на улице появляется наряд городской полиции. Внушительный вид новых униформ влияет на пакистанца или индуса, и его гнев сменяется безутешным плачем.

Пока отец устраивается в машине „скорой помощи“, полицейские берут показания у Жорди Жуана. Они ведут себя вежливо и даже любезно. Полицейские просят его поехать вместе с ними в больницу, но в их просьбе нет и тени приказа. Жорди Жуан садится в их автомобиль, однако тут совершенно банальная деталь возмущает его до глубины души: его сажают на заднее сиденье, и из-за этого он вдруг чувствует себя виноватым. Возможно, именно поэтому его бесит фраза, брошенная водителем:

— Не везет так не везет, черт тебя подери.

Ну конечно! Эти два агента были уверены в том, что воскресное дежурство не доставит им хлопот, а тут вдруг на них свалился мертвец, да и вся бумажная волокита, с этим связанная, в придачу.

— А я-то думал, что вам платят надбавку за работу в выходные, — говорит Жорди Жуан, не скрывая своего ехидства.

Второй агент оборачивается. Это весьма привлекательная блондинка. Она парирует строгим тоном:

— Мы имели в виду, что смерть в девять лет — это против правил.

Однажды, много лет тому назад, Жорди Жуан дал себе слово, что он никогда не опустит глаз перед полицейскими, но сейчас он его нарушает.

По прибытии в больницу полицейские ведут себя достаточно тактично и помогают своему подопечному избежать встречи с отцом ребенка. Они записывают показания Жорди Жуана и оставляют его одного в кабинете. Не проходит и пяти минут, как появляются врач и медсестра, не отличающаяся красотой. Доктор толстоват и лыс, он напоминает Жорди Жуану учителя математики, который вел у них уроки в старших классах. Тому есть несколько причин: врач обладает той же способностью выглядеть одновременно лысым и растрепанным, его пальцы тоже короче сигарет, которые он курит, а очки подошли бы мышонку из мультфильма.

— Я сам все прекрасно знаю, не надо меня учить, — начинает разговор доктор. — Врачи не должны курить. А вам известно, что ацтеки считали табачный дым божественным?

Медсестра укоряет его:

— Ну вот, вдобавок вы еще и рекламируете табак.

— Никогда не пытайтесь ухаживать за медсестрами, — смеется врач. — Пациенты целыми днями щиплют их за задницу — и ничего! Зато они устраивают тебе разгон, если только твои руки пахнут никотином.

Хотя медсестра напускает на себя строгий вид, она восхищается доктором. Они еще ни разу не переспали, и, несомненно, этого никогда не случится в будущем. Не вызывает сомнения и другое: перед ним хороший врач и прекрасная медсестра. Жорди Жуан также отдает себе отчет в том, что их дружеский тон — не более чем способ разрядить напряженную атмосферу. Однако понимание их тактики с его стороны не идет в ущерб эффективности этого приема. Жорди Жуан спрашивает, действительно ли мальчик умер, и, поскольку врач уходит от ответа, понимает, что так оно и есть. Потом наступает момент рассказать, как все произошло. Как зеркало ударило ребенка по затылку, какие меры он принял. Как пытался сделать массаж сердца, чтобы мальчик не умер.

— Вы когда-нибудь раньше проводили массаж сердца?

Все, что знает Жорди Жуан о реанимации, он почерпнул из телевизионных программ.

— Вы действовали достаточно энергично? — продолжает врач.

— Мне кажется, да. И без медицинского образования было очевидно, что ребенок умирает.

Доктор присаживается, но не на стул, а на краешек стола. Одна его нога повисает в воздухе, он сгибает ее в колене. Врач постукивает кончиком карандаша по блокноту, но ничего там не пишет.

— Да, конечно.

Этих слов для Жорди Жуана достаточно, чтобы понять, что он попал в расставленную ловушку, хотя еще не знает в какую. Его сомнения продолжаются недолго.

— Если рана была только на голове, зачем вы массировали ему грудную клетку?

Доктор сейчас находится в своем царстве. За пределами больницы он обычный человек, который по утрам едет на метро в толкучке среди прочих людей, но здесь, в больнице, он — бог. Нет, гораздо больше, чем бог. Если бы Господь когда-нибудь оказался в одной из палат, этот врач в очках со стеклами, как будто сделанными из бутылочных донышек, стал бы для него начальником до самого момента выписки.

— А знаете ли вы, к каким результатам может привести слишком сильное давление? Ребра ломаются, происходит внутреннее кровотечение, и жертва неминуемо погибает.

За все это время медсестра даже рта не раскрыла. Она восхищается своим кумиром и с трепетом внимает его словам, произносимым уверенным и не терпящим возражений тоном. Ей даже не приходит в голову сделать ему очередное замечание, когда доктор откладывает в сторону карандаш и зажигает вторую сигарету.

— И человеку без медицинского образования должно быть очевидно, что грудная клетка у ребенка более хрупкая, чем у взрослого.

Жорди Жуан приходит в ярость, но отдает себе отчет в том, что причина его негодования заключается в справедливости слов врача. Что он может на это возразить? Решительно ничего.

— Выйдите, пожалуйста, за дверь, — велит ему врач. — Выйдите и подождите там.

Некоторое время Жорди Жуан сидит в некоем подобии приемной. Он слышит голоса доктора и медсестры, но не может расслышать ни слова. Невыносимее всего для бедняги понимать, что именно сейчас ему выносят судебный приговор. „Ненавижу этот больничный запах“, — думает он, но уже в следующую секунду осознает, насколько все люди подвержены стереотипам: в двадцать первом веке больницы уже давно не пахнут больницей.

Когда врач появляется в дверях кабинета, Жорди Жуан встает со своего стула, но не успевает даже раскрыть рта. Доктор спешит и не собирается терять на него свое время. Добродушный курильщик, который по-приятельски беседовал с ним раньше, куда-то исчез; теперь врач ведет себя совсем по-другому:

— Сейчас я не могу уделить вам ни минуты.

Жорди Жуан хочет что-то сказать, но доктор на ходу кричит ему:

— Сидите здесь! И не уходите никуда, пока я не вернусь.

Жорди Жуан повинуется и только минуту спустя испытывает унижение. У него не было ни малейшего желания ехать в больницу, и вот теперь, попав сюда, он перестал быть полноправным гражданином и превратился в существо подневольное. Ему отдают приказания, и, что гораздо хуже, он выполняет их.

Доктор открывает двустворчатую дверь и выходит из приемной. Через круглые окна из толстого пластика, похожие на иллюминаторы, Жорди Жуан может наблюдать за происходящим в соседнем помещении.

Доктор обращается к отцу ребенка, потом к остальным собравшимся. В больницу пришла вся семья пакистанцев. У женщин в носу серьги, их головы покрывают алые и лиловые покрывала. Они взывают к небесам, вернее к больничному потолку. Некоторые теряют сознание и падают на пол, другие родственники успевают подхватить их раньше, чем они коснутся линолеума. Совершенно очевидно, что в таких выражениях скорби есть доля театральности. Однако это ничуть не помешало бы им растерзать виновника беды, если бы они смогли заполучить его в свои руки.

Врач провожает всех пакистанцев к дверям и только после этого возвращается в приемную. Теперь он снова любезен, как в первый момент их встречи.

— Мозги мальчугана похожи на гороховый суп, — говорит он. — Никакая сердечная реанимация не могла ни помочь ему, ни навредить.

— Я вам еще не все рассказал.

Доктор не принуждает его продолжать этот разговор, но Жорди Жуан добавляет:

— Я видел, как из-за угла появилась машина, и окликнул мальчика, поэтому он и замер на месте. Если бы я не закричал, может быть, зеркало его бы и не задело.

Доктор затягивается дымом и говорит:

— Ну и что из этого?

В его словах нет цинизма. Лучшего способа обобщить ситуацию, пожалуй, и не придумаешь: несчастный случай и есть несчастный случай, никто не виноват в том, что произошло. Жорди Жуан опускает голову и плачет. Теперь, когда он освободился от мук совести и может не думать о преследованиях со стороны закона, ему вспоминается мертвый мальчик, и слезы текут по его щекам. Врач пару раз хлопает его по плечу:

— Давайте плачьте. Чем больше человек плачет, тем меньше у него мочи накапливается. — Потом он добавляет: — Ощущение вины особенно приятно, когда в глубине души ты уверен, что невиновен. Ну, хватит глупостей.

Поскольку Жорди Жуан ему не отвечает, но и не уходит, доктор спрашивает его:

— Вы квартиру снимаете или купили в кредит?

— Купил в кредит.

— Ну, вот и идите себе домой и думайте, как будете его выплачивать.

Когда Жорди Жуан возвращается в свою квартиру, его жена еще не встала. Он находит ее в той же самой позе, в которой оставил: она дремлет в чем мать родила, обняв подушку. Чуть приоткрыв сонные глаза, женщина спрашивает его, зевая:

— А где же пончики?

Жорди Жуан не возмущается. Он покинул спальню всего пару часов назад, но это время для них протекло совершенно по-разному. Жена спала. А ему пришлось испытать на себе власть как полицейских, так и медиков. Им распоряжались, он был вынужден давать объяснения. Мальчик погиб, а ему досталась роль свидетеля этой смерти и даже непосредственного участника событий. А она мирно спала и ждала, когда ей принесут пончики.

■

На следующее утро мрачное настроение Жорди Жуана сменяется более веселым. Воскресный вечер стер из его памяти боль воспоминания о несчастном случае, и теперь он смотрит на происшедшее с другой точки зрения.

Несмотря на то что на дворе утро понедельника, его не оставляет ощущение, что он живет в городе, где все устроено не так уж плохо. Ему довелось в этом убедиться. Ребята со „скорой помощи“ действовали ловко и чрезвычайно оперативно. Городские полицейские были донельзя вежливы. А разве можно упрекнуть в чем-либо медицинский персонал больницы? Врач сделал куда больше, чем от него требовали профессиональные нормы: спас его от разъяренных людей, помог ему увидеть, что он не совершил никакого преступления, и утешил, похлопав по плечу. Да, по большому счету, все шло как надо. Просто в этом мире слишком много всяких скучных и вредных типов, которым нечего делать, и они развлекаются тем, что пишут письма в редакции газет. Когда Жорди Жуан возвращается домой, он обнаруживает на автоответчике сообщение.

Ему звонила секретарша какого-то судебно-медицинского эксперта. Она хочет связаться с ним, но не говорит зачем. Жорди Жуан, естественно, понимает, о чем пойдет речь, но не догадывается о конкретной цели этого разговора. Весь следующий день он проводит в сомнениях: что лучше — ответить на звонок или замять это дело. Врач накануне объяснил ему картину достаточно ясно. Какой от него прок судебно-медицинской экспертизе? Вечером раздается еще один звонок. После некоторого колебания Жорди Жуан снимает трубку. Это никакая не секретарша — ему звонят из полиции.

■

Он должен явиться в среду, в полдень. Несмотря на то что он завален работой, Жорди Жуан, естественно, отправляется в участок. Вероятно, можно было бы найти какое-нибудь законное основание для того, чтобы отложить этот визит или вообще отменить его. Но, если разобраться, в течение суток очень трудно найти хорошего юриста и проконсультироваться с ним. К тому же Жорди Жуан боится, что стоит ему начать отстаивать свои права, как его заподозрят в желании уйти от ответственности.

В полицейском участке его поражает, что большинство сотрудников одеты в штатское. Одни полицейские заняты изготовлением фотокопий, другие сидят перед экранами своих компьютеров, точно работники страхового агентства. Когда Жорди Жуан спрашивает, куда ему идти, у него возникает впечатление, что он им помешал. Наконец кто-то указывает ему на одну из дверей:

— Пройдите туда.

Оказавшись в кабинете, он догадывается, какой стул предназначается ему, и присаживается. Через несколько минут появляется молодой человек — совсем мальчишка, о котором никто бы не подумал, что это полицейский. К тому же в правом ухе у него висит медная серьга. Он начинает листать дело и наконец понимает, о чем идет речь:

— А, все ясно: вы пришли по поводу гибели мальчика.

Он говорит это таким же будничным тоном, как мог бы сказать „Ну конечно, вы почтальон“.

— И как же получилось, что вы его убили? — спрашивает он, не меняя интонации.

— Я его не убивал.

— Ах, не убивали? Тогда зачем вы сюда пришли?

— Я стоял в очереди в палатку.

— В какую еще палатку?

— В палатку на углу.

Совершенно ясно, что полицейский запутался в своих бумагах. Продолжая рыться в папке, он задает первый пришедший ему в голову вопрос, чтобы выиграть время и не терять инициативы:

— Зачем вы стояли в очереди в палатку?

— Я хотел купить пончики.

— Тогда я ничего не понимаю.

Он поднимается со стула и выходит из кабинета.

Если бы Жорди Жуан был обычным преступником, такой допрос его бы только насмешил. Ему становится тошно как раз потому, что раньше он никогда не имел дела со стражами порядка. Какое мрачное словосочетание, размышляет Жорди Жуан, — „стражи“ и „порядок“. Каждое слово в отдельности ничего ужасного в себе не несет, но стоит им оказаться рядом, и тебя сразу дрожь пробирает. Он остался в кабинете один; молоденький полицейский не сказал ему, что делать дальше. Можно уходить или пока надо подождать? Встанешь в подобном учреждении со стула, а вдруг тебя потом обвинят в попытке к бегству? Почему же никто сюда не идет?

Наконец в кабинете появляется новое лицо: это зрелый мужчина, страдающий избыточным весом. На верхней губе — узкая щеточка усов, только чуть пошире, чем у Гитлера. Такой человек мог бы служить комиссаром при любой политической системе, кроме демократической, думает Жорди Жуан. Полицейский усаживается на стул, где раньше сидел его молоденький предшественник, но не удостаивает посетителя ни приветствием, ни взглядом. Не произнося ни единого слова, он внимательно изучает дело. Этот человек из породы тех, кто думает шумно. Его дыхание наводит на мысль о стальных жабрах. Жорди Жуан пытается объяснить полицейскому, зачем он сюда пришел, но тот, кажется, глух к его словам. Вдруг он поднимает голову от бумаг и говорит:

— Извините, но вас вызвали сюда по ошибке.

Глазки комиссара полиции, хотя, впрочем, не исключено, что этот человек занимает какую-нибудь другую должность, светятся добродушием и невероятной любезностью. Между тем образом, который создал себе Жорди Жуан, и этим человеком лежит пропасть.

— Молодому человеку, который беседовал с вами раньше, не хватает опыта, извините, пожалуйста, — повторяет он второй раз. — Он принял вас за водителя.

— И это все?

Комиссар принимает вздох облегчения Жорди Жуана за упрек.

— Мне и вправду неловко, что вы потратили на нас свое время, но такое у нас иногда случается. Весьма сожалею.

Полицейский настолько любезен, что даже провожает его к выходу. Когда они идут по коридору, комиссар говорит:

— Просматривая дело, я обратил внимание на то, что вы занимаетесь компьютерной графикой. Мой сын — тоже. Вы видели всех этих тигров и мартышек на коробках с хлопьями для завтрака? Это он их рисует.

Жорди Жуан страшно рад тому, что может идти домой, и с удовольствием поддерживает беседу. Он рассказывает комиссару, что работает для разных кинофирм и создает рекламные плакаты фильмов, которые вешают в метро. У самых дверей Жорди Жуан чувствует, что полицейский удерживает его за локоть.

— Подождите минуточку, — говорит комиссар, — посидите здесь.

Он указывает ему на лавочку, стоящую у стены, покрашенной зеленой краской, какой обычно красят стенки на теннисных кортах, и возвращается в кабинет. Жорди Жуан чувствует, что волна тревоги поднимается в его груди, словно кабина лифта. Может быть, он сказал что-нибудь лишнее? Теперь трудно понять, в чем заключалась его ошибка, но только идиот мог поверить, что все кончится так просто. Даже в фильмах показывают, что допрашиваемые раскалываются именно после того, как им разрешают встать со стула и они теряют бдительность.

Проходит целая вечность, прежде чем комиссар возвращается. В руках у него чистый лист бумаги, который он сует под нос Жорди Жуану и требует:

— Подпишите.

Бедняга тайком проглатывает слюну и спрашивает:

— Что это?

— Я прошу у вас автограф. А что же еще? — говорит комиссар. — Когда вы мне сказали, что делаете рекламные плакаты, я сразу все понял. Мой сын мне говорил о вас: среди профессионалов вы очень известны.

■

Вечером они с женой ссорятся. Обычно это случается, когда их желания не совпадают. Однако на этот раз причина спора в том, что оба хотят одного: забыть мертвого мальчика. Но, по мнению жены, чтобы забыть о чем-либо, человеку надо сначала выговориться, а Жорди Жуан предпочитает не возвращаться к этой теме — тогда она сама собой забудется. Поэтому они бесконечно спорят о том, почему об этой истории следует говорить, потом, почему лучше не говорить, и чем больше они говорят, тем больше злится Жорди Жуан. Наконец он решает замолчать и напустить на себя обиженный вид, потому что лучше на эту тему не разговаривать, и тут наступает ее очередь сердиться. Звонит телефон.

— Тебя, — протягивает ему трубку жена, — мы потом продолжим наш разговор.

Она выходит из комнаты: когда ее просит к телефону бывший муж, Жорди Жуан обычно поступает так же.

Ему звонит секретарша судебно-медицинского эксперта. Женщина рассуждает о трупах, как опытный пчеловод об ульях. У ее шефа возникли некоторые сомнения технического характера относительно смерти мальчика, и ему бы хотелось договориться о встрече со свидетелем событий. Жорди Жуан делает вид, что его вся эта история не касается.

— Я вас понимаю, — говорит секретарша. — Но все-таки, может быть, вы помните, были ли на улице другие свидетели?

— Да, — врет Жорди Жуан, — у палатки была большая очередь.

Он говорит это, чтобы отвлечь от себя интерес секретарши, чтобы раствориться в толпе, которой на самом деле не было. Ему доподлинно известно, что все испарились еще до появления „скорой помощи“ и что никто не захочет давать какие-либо показания.

— Вы могли бы дать нам координаты кого-нибудь из свидетелей?

Этот вопрос выводит его из себя. И почему только люди — такие идиоты? Для секретарши сейчас ничего в мире не существует, кроме ее работы, и, следовательно, эта дура не способна поставить себя на его место.

— Когда вы покупаете пончики в палатке на углу, вы знаете других людей, которые стоят в очереди?

Смущенная его резким тоном, секретарша отвечает не сразу. Потом она вежливо замечает:

— Да, знаю. Обычно это люди, которые живут в соседних домах.

Жорди Жуан опускает трубку. Правильный ли это шаг? Как ни крути, судебно-медицинский эксперт — представитель власти, и его секретарши — тоже, а он отказался сотрудничать с ним и умышленно солгал. Наверняка это нарушение закона. Жена заглядывает в комнату:

— Хочешь поговорим?

■

Пять месяцев, которые отделяют эти события от дня суда, становятся самыми несчастливыми в его жизни. И происходит это потому, что если бы Жорди Жуану пришлось объяснять кому-нибудь причину своих страданий, то он бы не смог выразить ее словами, а если бы вдруг ему удалось растолковать собеседнику, что его мучает, то тот наверняка не признал бы за ним права на переживания. В конце концов, он же ни в чем не виноват. Да и никто не предъявляет ему никаких обвинений. Он предстанет перед судом в качестве свидетеля, только и всего; вся операция займет не больше десяти минут. Почему же он должен бояться осуществления правосудия?

Люди, которые так рассуждают, совершенно правы. Но, в отличие от них, ему придется явиться в суд. А там под увеличительным стеклом закона любая песчинка может стать настоящей горой. Жорди Жуан не знаком ни со сложным механизмом юриспруденции, ни с его взаимодействием с другими структурами. Ему не надо было окликать мальчика, да и массировать ребенку грудную клетку тоже не стоило. Врач больницы знает, что он сделал и то и другое. Доктор показался Жорди Жуану порядочным человеком, но это, однако, отнюдь не гарантирует, что, отвечая на вопросы полицейских, он не расскажет обо всем чистосердечно. В распоряжении комиссара полиции есть чистый лист с его подписью. Хорошо, хорошо, это уже почти мания преследования. Но Жорди Жуан за последнее время понял, что в противоестественных обстоятельствах наши мысли текут тоже противоестественным образом: хотя он и не верит в заговор, но не может выбросить эту историю из головы. День за днем его преследуют странные и смутные идеи. В довершение всех бед секретарша судебного врача почему-то больше ему не звонит. Это добрый знак или, напротив, зловещий?

В разговорах с женой они не обсуждают эту тему всерьез, но и не могут полностью забыть о ней. Когда-то давно его супруга, специалист по детской психологии, объяснила ему, что для разрешения назревшего конфликта необходимо дать проблеме всплыть на поверхность, а не прятать ее, как бы это ни было больно. Если действовать иначе, то отношения неизбежно портятся.

Жорди Жуан не хочет давать этой истории всплывать на поверхность, в первую очередь потому, что ему неясно, где эта самая поверхность располагается да и существует ли она вообще. Когда жена пытается втолковать ему, что он стал жертвой больного воображения, перемежая доводы ласками, когда она утверждает, что жертвы очень часто испытывают чувство вины, он понимает правильность всех ее рассуждений, но уже через секунду возвращается к мыслям о суде. Там будут прокурор и судьи, одетые в свои дурацкие черные рясы. Существует один шанс из тысячи, что его привлекут к ответственности, но он думает именно о нем, а не об остальных девятисот девяносто девяти.

За несколько дней до суда жена ставит на стол салатницу, садится на стул, радостно смеется и ликующим голосом сообщает:

— У меня отличные новости!

По выражению ее лица можно догадаться, что она ждет от него догадок и предположений. Но он молчит.

— Судья у тебя — женщина, и это подруга моей подруги.

Жорди Жуан всегда ненавидел сыр в салате. Он десять тысяч раз говорил жене, что не выносит эти дрянные кубики, которые отдают мукой. А она уже десять тысяч раз клала противный синтетический сыр в салат. Ей не нравится, когда в салат кладут сельдерей. Он готовил салат десять тысяч раз и в последних девяти тысячах девятистах девяносто девяти случаях не клал туда сельдерея. Если ты психолог, тебе по профессии полагается уметь слушать других. Жорди Жуан втыкает вилку в листики салата.

— Ты все последние проклятые шесть месяцев, целых полгода, твердила мне, что на суде все будет в порядке, потому что мне нечего скрывать. И вот теперь вдруг сообщаешь, что все эти шесть месяцев, целых полгода, изо всех сил старалась сделать так, чтобы судьиха оказалась подругой твоей подруги.

— Ты думаешь, я разбираюсь в законодательстве? — обижается она. — Это была идея моей подруги, и мне объяснили, что в ходатайстве о переводе дела в суд другого района ничего противозаконного нет.

Только с этой женщиной Жорди Жуану хотелось разговаривать после секса, поэтому он и женился на ней. Однако теперь ему нечего ей сказать. Он встает из-за стола.

— Теперь я понимаю, почему люди заводят собак. По крайней мере, у них всегда есть повод выйти из дома.

— Ты сделал из ничего не значащего события проблему чрезвычайной значимости, поэтому самое лучшее, что я могу предпринять, — это окружить тебя знаками любви и внимания.

Жорди Жуан смотрит в потолок — впервые с тех пор, как его покрасили.

— Ты и с детьми говоришь так же красиво? Теперь мне ясно, почему ты годами гниешь в своей школе.

Не успев даже произнести последнее слово, он уже понимает, что ему не стоило вообще открывать рот. Жена всегда объясняла ему свою работу в школе тем, что чувствует личную ответственность за судьбы детей-иммигрантов. Ему эти доводы всегда казались удобным способом оправдать дерьмовые условия контракта словами об общественной пользе своего труда. Поскольку денег им всегда хватало, он никогда не поднимал этого вопроса. Сейчас она бледнеет и смотрит на него немигающим взглядом. При большом желании она умеет быть одновременно ироничной и жестокой:

— Я пошла за сигаретами в палатку, где ты покупаешь пончики.

Когда жена уходит, Жорди Жуан шарит в ящике стола, который уже давно не открывал, и находит там полиэтиленовый пакетик с марихуаной. Дело не в том, что бедняга сомневается в своей подруге, он сомневается в том, стоит ли ему сомневаться. Если она так поступила, значит, в глубине души не исключает некую долю его вины. А может быть, ей хочется защитить их совместную жизнь во что бы то ни стало и вопреки обстоятельствам. Если бы он расстрелял из пулемета группу из детского садика, она бы поступила так же. Неожиданно для себя он докуривает самокрутку до конца. „Чтобы заснуть раньше, чем она вернется домой и надо будет продолжать разговор“, — объясняет он себе свой поступок.

■

На суде ему задают только два вопроса: „Вы оказали помощь жертве и вызваны в суд в связи с этим?“ — „Да“. — „Вы видели номер автомобиля или могли бы назвать какие-либо характеристики машины, которая нанесла ребенку травму?“ — „Нет“. — „Вы можете идти“.

Есть некое государственное учреждение, которое берет на себя возмещение ущерба в тех случаях, когда никакая страховая компания не берет эти выплаты на себя. Поскольку в этом случае личность водителя установить не удалось, данное учреждение выплатит семье мальчика огромную компенсацию. Радость двадцати с лишним ее членов так же безгранична, сколь безбрежно было их горе, когда они узнали о гибели ребенка. Жорди Жуан сохраняет при себе свои мысли на этот счет, чтобы жена не обвинила его в расизме.

Он выходит на улицу с женой и ее подругой. Когда они устраиваются в баре за чашечкой кофе, к ним присоединяется еще одна женщина. Жена и подруга жены задорно смеются: „Неужели ты ее не узнаешь?“ Нет. Минуту спустя он понимает, в чем дело: это судья.

Без мантии, с улыбкой на губах и далеко от зала суда она кажется совсем другим человеком. Судья приветствует его двумя дежурными поцелуями и добавляет еще один — в лоб:

— Когда встречаешь таких людей, как ты, Жорди Жуан, то понимаешь, что наша профессия нужная и необходимая.

Этот третий поцелуй окончательно хоронит мертвого мальчика. На протяжении следующих дней Жорди Жуан ведет себя как пациент, неожиданно излечившийся от недуга, который ставил в тупик всех врачей. В субботу он занимается любовью с женой четыре раза, а в воскресенье утром отправляется в палатку за пончиками. Воспоминания накатывают на него, и Жорди Жуан испытывает волнение — возможно, потому, что ему так хорошо, и он становится более чувствительным, чем обычно. Да, конечно, можно гордиться тем обществом, где тебе довелось жить, ибо здесь полицейские, врачи и судьи находятся на высоте граждан, которым они служат.

У палатки выстроилась жуткая очередь. Жорди Жуану нечем себя занять, поэтому он предается размышлениям о благах супружеской жизни. Ему кажется невероятным, что он никогда раньше не думал обо всех возможных применениях пончиков, посыпанных сахаром.

Из очереди выбегает белокурый мальчик, его волосы подстрижены, как у средневекового пажа. Лучше бы он не бегал через улицу. В левой руке у него пластмассовая лошадка. Мальчуган воображает, что его скакун летает по воздуху. Если могут летать воздушные змеи из пластмассы и самолеты из пластмассы, то почему бы не летать лошадке? „Таково детство — думает Жорди Жуан, — вернее, раньше оно было таким“. Но лучше бы мальчик не бегал через улицу.

Из-за угла появляется машина. Водитель торопится, потому что в этот ранний час ночь для него еще не закончилась, хотя для людей, стоящих в очереди, уже начался новый день.

Мальчик взлетает в воздух от страшного удара восьмидесяти лошадиных сил, и его тело отскакивает от асфальта четыре раза, словно плоский камешек от поверхности воды. Машина молниеносно исчезает. Ребенок бьется в судорогах, как шмель, которого обрызгали инсектицидом. Перед палаткой никого нет. Ни одного человека.