Золотые века [Рассказы]

Скажи мне только, что ты меня не разлюбила

Ее звали Марта, и она была богата, белокура, легкомысленна и заурядна. Она была так хороша собой, что у нее не могло быть подруг: стоило ей зайти в комнату, как все остальные девушки казались швабрами. Поэтому все женщины ее на дух не переносили, но, чем больше росла их ненависть, тем красивее становилась Марта в глазах окружающих. Его звали Альфред, и был он стройнее кипариса: высок, изящен и статен. Одним словом, из тех мужчин, которым никто не желает богатства — куда приятнее восхищаться бедным тружеником, чем счастливчиком-богачом. Они помолвились.

Следуя традиции, родители невесты приготовили ей приданое. Марта принесла в семейное гнездо пять наволочек, пять простыней, пять одеял и великое множество салфеток, на которых были вышиты ее инициалы. Его инициалов на них не было. В сундуке также оказались две шляпы, похожие на торты, — они заняли свое место на чердаке в ожидании археологических экспедиций будущего. Кроме того, там лежала шерстяная синяя шаль, словно сотканная из волшебной паутины, юбка, подшитая шелковой тесьмой, и тонкая черная комбинация с изящной отделкой: в ней потом, в тридцатые годы, дочь супругов любила ходить на вечеринки артиллеристов-республиканцев, используя вместо платья, — и не надевала лифчика. В приданом также оказались семь пар огромных трусов цвета рыжика. К счастью, Альфреду никогда не довелось увидеть в них жену: подобное уродство проходило у хозяев магазинов под названием „убийцы страсти“.

Мать невесты, вдова с солидным стажем, к тому же великодушно уступила им шкаф, семейную реликвию, к которому жених сразу воспылал ненавистью. Шкаф был выточен из цельного куска дерева — эту особенность замечали только краснодеревщики, которые поражались диаметру исполинского ствола. По словам тещи, шкаф достался ей от ее свекрови.

Теща хотела подарить им шкаф, жена мечтала заполучить это сокровище, а Альфред решил защищать порог комнаты, словно речь шла о Фермопильском ущелье. Однако взаимопонимание между его супругой и ее матерью представляло собой силу куда более могучую, чем союзы вагнеровских карликов, — ему еще предстояло понять это. Он твердил: „Нет, нет, дорогая Марта, проси все, что хочешь, только не этот шкаф“. А она говорила: „Ну что ты, милый Альфред, что ты, без него нам никак нельзя!“ Само собой разумеется, ее мнение восторжествовало, и шкаф был водворен в комнату.

Женщины объединили свои усилия по приведению реликвии в порядок. Они протерли все полки средством против моли, хорошо зарекомендовавшим себя в Лондоне и в Аргентине. Вдова обработала каждую дырочку специальной жидкостью против древоточцев производства „Торгового дома Братьев Сирера — Химические средства для вашего очага“. Альфред удостоился чести в очередной раз покрасить старинный шкаф. Само собой разумеется — в черный цвет.

Уже после свадьбы, установив это чудовище в супружеской спальне, обе женщины принялись любоваться им, точно это была фреска Сикстинской капеллы. Теща воскликнула: „Ой, дочка, вот увидишь, он тебе очень даже понадобится!“

■

Бывают комнаты с мебелью и комнаты для мебели. Сему предмету удалось создать вокруг себя кубическое, плотное и тесное пространство, в котором он с большим трудом помещался. Шкаф завладел целой стеной в спальне и грозил обрушиться на непрошеных гостей и раздавить их в лепешку. Колосс стоял на крошечных ножках, по форме напоминающих капли, и Альфред никак не мог понять, как же они выдерживают такое давление и не ломаются. С научной точки зрения, это было невозможно, но он знал и о других столь же невероятных фактах: ученые не могут объяснить, как пчелы способны летать при помощи своих крыльев, как египтяне построили пирамиды или откуда взялись кольца у Сатурна. Однако пчелы летали, пирамиды существовали, у Сатурна имелись кольца, а шкаф не падал. Смотреть на него было жутко, но в то же время это чудо физики поражало воображение. Страх объяснялся тем, что его чернота выделялась на фоне комнаты и он напоминал жука на снегу, а с другой стороны, благодаря своим внушительным размерам он казался исповедальней, чудом перенесенной в мечеть.

Но шкаф, пожалуй, был единственным черным пятном на ясном небосклоне их супружеской жизни. Любовь мужа питала любовь жены и наоборот, и главенство одного из них устанавливалось так мягко, что нельзя было с точностью определить, кто же в этом доме хозяин. Не прошло и полугода с их свадьбы, а они уже так притерлись друг к другу, что являли собой совершенный часовой механизм брака. Каждый день, проведенный вместе, позволял им заделать одну из крошечных трещинок, еще разделявших супругов. Каждый день, утро которого они встречали в одной постели, давал им возможность сгладить какую-нибудь шероховатость в их отношениях при помощи договоренностей, умолчаний или договоренностей об умолчаниях — в каждом случае выбиралось наиболее подходящее решение. Однако за подобное согласие им, естественно, пришлось расплачиваться гибелью страсти и непредсказуемости, если только когда-нибудь страсти и непредсказуемости уделялось место в планах создания семейного очага. Альфред колебался, не следует ли ему испытывать чувство вины, пока наконец не понял, что именно это сочетание привычки и умения уступать, которые делали их совместную жизнь возможной, и было основой брака. Но однажды утром, когда на улице бывает так серо и спокойно, он вышел из дома.

До Нового года оставались считанные дни, и мелкий дождик насквозь промочил улицы. Альфред махнул рукой, подзывая мальчишку, продававшего газеты. В эту самую минуту какая-то женщина тоже направилась к разносчику с теми же намерениями. По чистой случайности у мальчишки больше не осталось газет. Женщина принялась отчаянно ругаться, и Альфред оглядел ее с ног до головы, пораженный словарем, достойным морского волка.

Она разгуливала по улице без шляпы, и кудри облаком летели за ней, вызывая недоумение прохожих, которые спрашивали себя, что же видят их глаза: самую неухоженную шевелюру Европы или самую изысканную прическу Америки. Высокий ворот закрывал ее шею, а маленькие пуговки спускались до самого пупка, словно череда муравьишек. Она родилась под другими небесами, это выдавала кожа, являвшаяся удачным результатом смешения различных рас. Когда Альфред любезно уступил ей газету, незнакомка даже не поблагодарила его. Она погрузилась в чтение прямо посередине улицы и тотчас забыла о нем.

Альфред неожиданно для себя стал подглядывать через плечо женщины, как это делают люди в трамвае, и читать свою же собственную газету. Ему удалось разглядеть заголовок „Напряженные бои в Мансанильо и Камагуэе“, и тут его нос коснулся уха кубинки. Она принялась непечатно ругаться. Поводом для возмущения явился не его нос, а мировая несправедливость. Чтобы хоть как-то заявить о себе, Альфред сказал:

— Не беспокойтесь, можете не отдавать мне газету.

Женщина бросила на него взгляд широко открытых глаз, словно до сих пор не видела, и внимательно оглядела с головы до ног. Потом она произнесла:

— Черт тебя дери, вот это мужик так мужик!

Он никак не ожидал такой необузданной откровенности и задал ей первый пришедший ему в голову вопрос, чтобы сменить тему разговора. Она сказала:

— Я проститутка, а женщинам моей профессии трудно найти друзей. А вы? Чем вы занимаетесь?

В ее голосе не было и намека на страх или раскаяние. Его собеседница была проституткой, но с тем же успехом могла быть ведьмой, королевой или торговкой каштанами. Они еще немного поговорили, и Альфред заметил, что слова были лишь завесой, скрывавшей истинный смысл их разговора.

Его бросило в дрожь. Он был достаточно умен, и ему было ясно: сегодняшний день из тех, которые достойны того, чтобы вспомнить о них на смертном одре. И все из-за встречи с ней. Альфред замолчал, посмотрел на нее и понял: любовь — это не то, что открывается нам в других людях, а то, что мы находим в самих себе. В результате трех лет совместной жизни он убедился: Марта была хорошей женщиной, но ему хватило всего лишь трех минут, чтобы почувствовать: перед ним его женщина. Марта превращала жизнь в уютный дом, кубинка давала ему настоящую жизнь.

Он привел новую знакомую домой, и они упали на супружеское ложе. После страстных поцелуев Альфред раздел ее, но тут услышал, как ключ поворачивается в замочной скважине. Этот простой и обыденный звук мог уничтожить весь его мир. Он посмотрел на кубинку, как мышонок, загипнотизированный змеей.

В мгновение ока в его голове возникли сомнения и малодушные мысли: неужели он на самом деле был готов разрушить свою семью, испортить свою репутацию, рискнуть своим будущим ради этой женщины — кубинской проститутки, даже имени которой он не знал? А если это была истинная любовь, если речь шла о столь возвышенном чувстве, то почему тогда оно шло бок о бок со страхом?

Он успел только прошептать:

— Спрячься там.

Кубинка забралась в шкаф. Альфреду едва хватило времени, чтобы разгладить одеяло и поправить растрепавшиеся волосы, проделав обе операции одной рукой, и тут Марта появилась в комнате.

Никогда еще на свете не существовало двух человек, которые бы смотрели на сложившуюся ситуацию со столь различных точек зрения. Альфреду казалось, что его вина совершенно очевидна: все улики были налицо. Марта же считала виновником всех бед владельца магазина: цены уличали его. Она принесла несколько пакетов новой одежды и говорила без остановки, с возмущением потрясая счетами. Альфред спросил:

— Разве ты не собиралась сегодня поехать с матерью на кладбище? — Но она даже не удостоила его ответом, так велика в эти минуты была ее ненависть к текстильной промышленности: каталонской, итальянской, мировой, вселенской.

— Дорогой, хочешь знать, сколько сейчас стоит пара жалких чулок?

В любой момент она могла открыть шкаф, чтобы сложить туда обновки. Но, нет, пока дело откладывается. У него появляется надежда: благодаря какому-то чуду Марта оставляет пакеты в углу, словно у нее возникло неотложное дело.

Однако на самом пороге комнаты она неожиданно оборачивается, возвращается и дотрагивается до ручки шкафа. Альфред хочет предотвратить трагедию, но он не знает, что сказать, и молчит. Тяжелая дверь шкафа открывается. Она так велика, что Марта исчезает за ней, словно за ширмой. Альфред зажмуривается.

Никакого визга не слышно, только петли скрипнули. Потом пасть чудовища вновь закрывается, и раздается голос Марты, которая произносит: — Милый, тебе плохо? Ты сильно побледнел.

Жена уходит в столовую. Альфред заглядывает внутрь шкафа и раздвигает рукой платья, висящие на плечиках. Кроме одежды, в шкафу ничего нет.

■

Еще до того как шкаф проглотил кубинку, приключилась непонятная история с котенком.

Цветоносная неделя перед Пасхой, воскресное утро. Марта уже ушла в церковь, вся семья ждала его для освящения пальмовой ветви, а он замешкался, выбирая подходящий галстук среди висевших в шкафу. Пока он их рассматривал, какое-то пушистое существо принялось тереться о его ноги. Он опустил глаза и увидел котенка с тигриными полосками на спине — таких много бегает по улицам. У него была только одна особенность: самый кончик хвоста — белый. Альфред не мог понять, каким образом эта зверушка выскочила из шкафа, но у него не было времени на разгадку домашних тайн. К тому же он никогда не любил животных и не хотел, чтобы Марта взяла котенка в дом. Он взял пушистый комочек обеими руками и вышел на улицу, стараясь держать животное как можно дальше от себя. Потом Альфред оставил его за углом и благополучно забыл о нем.

Но однажды, уже после того как шкаф проглотил кубинку, из случайного разговора Альфред узнал о странном происшествии.

Теща пришла к ним в гости на обед. После десерта женщины завели бесконечный разговор о тесьме и прошивках, лентах и косых бейках — в общем, о высоких материях, обрекающих мужчин на молчание со времен Адама. Альфред, которого клонило в сон после сытного обеда, устроился в плетеной качалке на террасе и мирно дремал, но вдруг до самых глубин его подсознания донеслись женские голоса. Теща старалась убедить Марту не заводить домашних животных: „Послушайся моего совета, детка, а то с тобой может случиться такая же беда. Я безумно любила этого котенка, а он в один прекрасный день куда-то испарился. Потом всегда так жалко бывает…“

На террасе было очень хорошо: не жарко и не холодно; легкий ветерок играл листьями смоковницы, кругом царили покой и порядок. И тут без всякой видимой причины Альфред задал вопрос:

— А каким был ваш котенок?

Он смотрел на тещу сонными глазами с таким выражением, словно весь мир вокруг состоит из врагов. Со своей стороны, женщины пронзили его взглядами четырех глаз, словно он не просто вмешался в их разговор, а помешал заговору.

— О, он был прехорошенький, — наконец ответила теща. Она отхлебнула глоток травяного чая и добавила: — Кончик хвоста у него был совсем белым.

Альфред вздрогнул в своей качалке. Вне всякого сомнения, ему довелось увидеть именно этого котенка, хотя было совершенно непонятно, каким образом тот очутился у его ног. Он заметил:

— Может быть, котенок еще вернется.

— Нет, что ты, милый, такого быть не может, — рассмеялась теща, — он не вернется. Слишком много времени прошло.

— Сколько? — спросил он, зевая.

— Да лет тридцать пять будет, — закрыла тему гостья. И тут же добавила свойственным ей сдержанным ехидным тоном: — Иногда можно так заблудиться, что дороги обратно во веки веков не найдешь.

В ту ночь Альфреду не удалось сомкнуть глаз. Как ни крути, а единственным возможным объяснением истории с котенком было самое невероятное: тогда, тридцать пять лет назад, теща зазевалась, и зверек запрыгнул в шкаф, чтобы выскочить оттуда в то воскресенье перед Пасхой. Шкаф заглатывал живые существа, а потом изрыгал их, когда ему было угодно. И вопрос заключался не в том, как это происходит и почему, а совсем в другом.

Она вернется. Когда-нибудь его кубинка вернется назад.

■

Когда в жизни человека случается нечто непредвиденное, он может счесть это событие дурным сном. Но что предпринимает трезвомыслящий мужчина перед лицом такого совершенно из ряда вон выходящего факта? Ничего. И в самом деле, наверное, самый лучший выход для бедняги, которого шкаф лишил любовницы, состоит в том, чтобы не предпринимать ничего. Он может помочь жертве? Нет. Есть ли его вина в ее исчезновении? Нет. Будет ли какой-нибудь толк от того, что он расскажет об этом необъяснимом, с рациональной точки зрения, событии людям здравомыслящим? Нет. Если его сограждане не верили в такие замечательные вещи, как безумная страсть, то что бы они подумали, если бы он завел разговор о шкафах-каннибалах?

Итак, с легкостью, непонятной даже для него самого, Альфред забыл о случившемся. Поначалу, на протяжении нескольких месяцев, он время от времени поглядывал исподтишка на шкаф, но постепенно стал это делать все реже и реже, а потом и вовсе перестал. Затем у него родилась дочь. В первое время после женитьбы Альфред считал, что наилучший способ быть настоящим мужчиной состоит в том, чтобы стать хорошим мужем. День, когда появилась на свет его дочь, внес некоторые коррективы в это убеждение: наилучший способ быть настоящим мужчиной состоит в том, чтобы стать хорошим отцом. Именно в это время он впервые начал думать о кубинке как о чем-то далеком. Не была ли любовь, которую они испытали в тот день — в тот один-единственный день, — химерой? И даже более того — не была ли сама красавица плодом его воображения?

На протяжении некоторого времени Альфред пытался решить загадку шкафа с научной точки зрения. Когда дочери исполнилось пять лет, он подарил ей шелковичных червей в обувной коробке. Как это обычно происходит, наставник получил от эксперимента гораздо больше пользы, чем его ученица. Альфред регулярно кормил своих подопечных листьями тутового дерева. Червячки с каждым днем становились все толще и толще, а он каждый день бросал одного из них в шкаф. В результате только двум червям удалось окуклиться в коробке. Альфред сохранил коконы и даже позволил бабочкам, появившимся оттуда, спариться тем непристойным способом, который принят у этих насекомых: маленькая бабочка пристроилась на спине большой, и их совокупление — не вызывающее ни боли, ни наслаждения — длилось целую вечность. Иногда самец начинал бешено бить по воздуху своими крылышками. Насекомые не разлучались ни на минуту.

Третий день совокупления оказался последним. Насекомые обессилели и увяли. Самец трепыхался в углу коробки, а самка лежала среди отложенных ею тут и там на картоне яичек — их было около сотни, а может быть и больше. Бабочки умирали. Кожица их шелушилась и спадала грязными клочками, а жалкие крылья, бесцветные и не пригодные для полетов, распластались на дне коробки точно обрывки папиросной бумаги, оставшиеся от сломанного воздушного змея. Альфред резким движением схватил коробку и вытряхнул бабочек в шкаф, пока они еще не умерли. Однако им двигало не сострадание, а научный интерес. Его идея заключалась в следующем: если учесть, что он бросал шелкопрядов в шкаф в строгом порядке, то по их возвращении можно будет судить о том, что происходит со временем внутри шкафа. Через несколько недель Альфред вновь увидел своих подопечных.

Однажды они вдруг появились в одном из углов шкафа. Все шелкопряды вернулись одновременно: от самого крошечного, почти не различимого невооруженным глазом червячка, брошенного Альфредом в первый день эксперимента, и до агонизирующей парочки, для которой пребывание в шкафу означало лишь отсрочку смертного приговора.

Разочарованный экспериментатор пришел к выводу, что шкаф непредсказуем: в его чреве время текло в ином, космическом, измерении и судьбу жертв нельзя было предвидеть. Они могли вернуться через двадцать дней или через двадцать лет — никакой логике этот феномен не подчинялся. Альфред щеткой смел всех шелкопрядов на совок и выбросил их в окно.

Эксперимент послужил лишь тому, чтобы укрепить его неуверенность в завтрашнем дне. Как бы он ни боялся такого исхода, когда-нибудь кубинке суждено вернуться, и основы их дома пошатнутся. Годы шли, и совместная жизнь заставила Альфреда ценить Марту превыше любовной страсти. Цепи, связывавшие супругов, были прочнее и надежнее, чем узы брака; и бедняга уже не мог представить себе жизни вне той устойчивой атмосферы, которую создавала для него жена. И несмотря на это, пока шкаф царил в их спальне, пока он доказывал своим присутствием, что страсть, внушенная Альфреду кубинкой, могла однажды зародиться в его сердце, несчастный был не в силах успокоиться. А что, если вся их супружеская жизнь была обманом? И самое главное: как он поступит, когда кубинка вернется?

Мужчины носили белые круглые шляпы, а купальщики — майки в синюю поперечную полоску. Однажды Альфред и Марта поехали с другими семейными парами на прогулку, рассчитывая взять напрокат двухместные велосипеды. Однако в последнюю минуту оказалось, что тандемов на всех не хватает. Нашей паре достался трехместный велосипед, и весь день им пришлось ездить с одним пустым сиденьем — или с невидимым спутником, если это вам больше нравится. Заметим, что Альфреду никогда раньше не доводилось видеть Марту такой счастливой. На природе она выглядела вольной птицей и кокетничала со всеми мужчинами, принимавшими участие в прогулке. Он не обижался на ее безобидную игру: иногда замужним женщинам хочется верить, что они еще способны пробудить в ком-нибудь нежные чувства. То один, то другой из приятелей спрашивал его, не тяжело ли ему везти тандем с тремя сиденьями. И к тому же хихикали.

■

Достигнув сорокалетия, Альфред постиг, что любовь, не переваренная должным образом, может отравить как прошлое, так и будущее. Он часто думал о Марте и не реже того — о кубинке, но шкаф мешал его счастью с обеими женщинами. Однако именно в эту эпоху жена стала раздражать его.

Если бы только ему довелось хотя бы один раз испытать к ней такую же страсть, которой он воспылал к кубинке, Альфреду не пришлось бы всю жизнь сражаться с призраком, способным в один прекрасный день обрести плоть. С другой стороны, если бы он успел изучить недостатки кубинки, ему было бы куда проще отречься от нее, потому что тогда она представала бы в его воображении как человеческое существо, каким и была на самом деле, а не как идеальный образ любви. Но этого не случилось — такова ирония судьбы — из-за нехватки времени.

В эти годы Альфред не раз задавал себе вопрос: почему бы ему не поговорить с Мартой начистоту и не рассказать во всех подробностях о давнишнем происшествии, ожидая встретить понимание и снисходительность? Ведь они были мужем и женой и их отношения основывались на взаимном доверии. Однако нрав Марты не позволял ему откровенничать с ней. Казалось, что в день свадьбы они подписали тайный договор, и в нем перечислялись все темы, обсуждение которых супругам категорически запрещалось. Стоило Альфреду только попытаться нарушить договор молчания, как его жена прикрывалась своими слабостями, точно щитом. Болезни века преследовали ее, сменяя друг друга, как тенденции моды. Сначала это были обмороки: иногда мозг Марты получал недостаточно кислорода, и она неожиданно теряла сознание. Позднее жена Альфреда стала невероятно искусной истеричкой. И наконец, спустя несколько десятилетий, начала страдать от депрессий. Не надо было обладать исключительными умственными способностями, чтобы понять: Марта заболевала всегда, когда хотела покончить с обсуждением какой-нибудь темы.

По ночам, перед сном, воображение Альфреда рисовало ему картины разных бед, и он желал, чтобы они приключились с Мартой: вот трамвай отрезал ей голову, вот она заболела какой-то странной болезнью и мечется в жару, вот с ней случается еще какое-нибудь непредвиденное несчастье. Пусть она исчезнет, но так, чтобы ответственность за ее гибель не легла на него. Это сделало бы его безмерно счастливым, хотя одновременно он испытал бы совершенно искреннюю грусть. Ему пришло в голову: „А что, если я посажу ее в шкаф, ведь замуровывают же людей живьем в стену?“ Это было бы безупречное преступление, однако совершить его мешало одно обстоятельство: дело в том, что Альфред был не преступником, а хорошим человеком и хорошим отцом. Он бы скорее согласился принять муки, чем тронуть хотя бы один волос на голове Марты. Но эти противоречия точили его сердце. Ему одному было известно, насколько ненавистной может стать человеку любовь. Прожить всю жизнь влюбленным в женщину, которую он не мог любить, и всю жизнь любить другую, в которую он никогда не был влюблен!

Так Альфред и достиг зрелого возраста, отличающегося от остальных периодов жизни в первую очередь тем, что мы наконец принимаем как должное наличие вопросов, не заслуживающих ответа. Однажды он вдруг понял: прошло уже тридцать лет со дня исчезновения кубинки. Одновременно Альфреду пришло в голову, что если он прожил без нее тридцать лет, то сможет прожить более или менее сносно последние годы жизни. Эта мысль постепенно внедрилась в его сознание, и теперь ему оставалось только отделаться от шкафа. С каким облегчением он бы вздохнул, избавившись от присутствия в спальне подобного чудовища! Однако Марта и его теща не хотели слушать никаких доводов. Альфред заявлял, что шкаф вышел из моды, что такая трухлявая громадина никому не нужна, но женщины твердили: нет, нет, ни за что, наш шкаф пережил все моды „и настанет день, когда ты захочешь передать его своей дочери, чтоб все было, как у людей“. И, само собой разумеется, никто шкаф не выкинул.

■

С тех пор как шкаф сожрал кубинку, страна пережила одну колониальную войну на другом континенте, две мировые войны — в основном через газеты, и одну гражданскую войну непосредственно у себя под окнами. И вот однажды Альфред заметил первые признаки собственной старости.

Это случилось в то утро, когда он впервые, открыв шкаф в поисках галстука, не спросил себя: „Может быть, она вернется сегодня?“ Правда и то, что его мысли обрели новую глубину и одновременно лишились прежней пылкости. У этого человека разум и чувства всегда двигались в параллельных плоскостях. Сейчас он спрашивал себя, был ли у него какой-нибудь другой выход.

В тот далекий день он сам подтолкнул кубинку к шкафу — разве после этого мужчина достоин такой женщины? Может ли наслаждаться сокровищем человек, закапывающий его? С другой стороны, можно ли требовать от молодого человека ответственности за свои действия, когда ему не дано осознать всю их значимость? Можно ли осудить человека на пожизненное заключение за одну-единственную ошибку, за сиюминутное и вполне объяснимое проявление трусости? Сводила ли на нет история с кубинкой всю безмерность той любви, которую он испытывал к Марте — несмотря на совершенно иное качество этого чувства? Подобные вопросы крутились у него в голове однажды в воскресенье пополудни, и вдруг неожиданно он заключил: „Ну, хватит тебе, Альфред, иди-ка выпей чашечку кофе“.

Горячий кофе подействовал как бальзам на его встревоженную душу. Шелковичные черви вернулись назад сравнительно быстро — через пару месяцев. Котенку для этого потребовалось более тридцати лет. Таким образом, чем больше были размеры тела, тем больше времени проходило, прежде чем шкаф исторгал его обратно. Это заключение теперь казалось ему совершенно логичным, но почему-то оно пришло ему в голову только сейчас, в старости. Вполне вероятно, что она вернется, когда он уже будет на том свете или вообще через тысячу лет. Ради чего было страдать всю жизнь? Из-за какого-то непредсказуемого события, которое, возможно, вообще никогда не случится.

Это же время принесло и еще более радостные новости: умерла теща.

— Как это ужасно, — сказал он Марте и добавил про себя, вспоминая покойницу: „Тебя уже давно на том свете с фонарями искали, старая перечница“.

Как бы то ни было, ему ничего другого не оставалось, как признать, что последние слова этой женщины были возвышенны и полны благородства. На ложе смерти она посмотрела на Альфреда, потом перевела взгляд на Марту, прошептала: „Береги его, и счастье тебя не покинет“, — и испустила дух.

— Ты сам все слышал, — всхлипнула Марта. — Пожалуйста, и не думай даже выбросить его.

Она имела в виду шкаф.

■

Как ни странно, кризис в их отношениях наступил только после того, как Альфред вышел на пенсию. Годы, когда человеку приходится вставать по три раза за ночь, чтобы справить нужду, а теплая постель является пределом мечтаний, неожиданно оказались самыми бурными в его супружеской жизни. Он проводил все дни в бесконечных спорах со старухой, которая разделяла с ним сферу его обитания и храпела рядом по ночам. Крошечные синеватые вены испещряли ее щиколотки, а кожа на шее собиралась в складки, точно мехи у гармоники.

Оба прекрасно понимали, что обострение их отношений связано в первую очередь с его выходом на пенсию. Пока Альфред работал коммивояжером, его долгие отлучки из дома служили неким подобием динамо-машины, вырабатывавшей любовь к каждой новой встрече. А теперь, когда им приходилось проводить вместе двадцать четыре часа в сутки, супруги только и делали, что спорили по мелочам, словно это были вопросы государственного значения. „Однажды мне представилась возможность прожить жизнь полную страсти где-нибудь в Маракайбо[52] или на полуострове Юкатан, — говорил себе Альфред, — а теперь я сижу здесь и спорю из-за того, чья очередь приготовить грелку, и так будет до самой смерти“.

Правительство узаконило разводы, и в эти дни Марта заметила убийственные взгляды, которые бросал на нее муж. Ее никогда не интересовала классическая литература, а он любил полистать авторов древности. В „Анналах“ Горация он как-то прочитал, что император Тиберий, прожив жизнь весьма достойную, к семидесяти годам превратился в настоящего сатира. Альфред подумал: „А почему бы мне не бросить ко всем чертям эту старую грымзу, не поехать на Кубу и не найти там себе путану?“ Он и в самом деле чуть было не уехал. Но они купили телевизор, и это спасло их семью.

Раньше супругам и в голову не приходило обзавестись им — сей предмет как-то не подходил к их обстановке. И вдруг оказалось, что телевизор позволял им молчать. Это же настоящее чудо! Стоило одному из них заворчать, как они нажимали на кнопку и экран поглощал все дурное настроение. Альфред отводил душу, ругая правительство, метеослужбу или футбольных судей, и после этого его уже не волновала перспектива залезть в холодную постель.

Однажды утром ему не захотелось включать телевизор, он хотел просто побыть с женой. У них был маленький круглый столик, замечательно подходящий для полдников, игры в домино и приема гостей. Альфред попросил Марту сесть рядом с ним и высказал свою просьбу так же любезно, как в первые дни их знакомства; она засмеялась в ответ. Молодежь этого не знает, но самые нежные чувства можно испытывать друг к другу только после пятидесяти лет супружеской жизни. Через открытые двери балкона доносился щебет ласточек. „Лето наступает, — подумал Альфред, — когда слышишь первую ласточку“. Он любил ее. Ну конечно, он любил Марту и никогда в этом не сомневался. Разница была в том, что ни разу в жизни до этой минуты он так охотно не принимал эту любовь со всем ее несовершенством.

Они так и сидели за столиком, пока не услышали в спальне какой-то неясный шорох.

Самым удивительным было то, что после стольких лет ожидания, после того, как Альфред часами представлял себе возвращение кубинки, в этот момент ему даже не пришло в голову, что она может появиться. На самом деле бедняга вообще ни о чем не подумал. Обернувшись к двери спальни, не утруждая себя даже тем, чтобы поставить чашку кофе на стол, он закричал: — Что это еще за…

Шум постепенно обретал форму и наконец стал оглушительным. Альфред поднялся на ноги, жестами показывая Марте, чтобы она ни во что не вмешивалась. Он сам справится с опасностью. Однако когда он повернул голову, то увидел перед собой незнакомую ему Марту. Нижняя губа ее оттопырилась в какой-то странной гримасе. Ложечка звенела о край кофейной чашки, словно стол превратился в эпицентр микроскопического землетрясения. Альфред ничего не понимал.

Дверь спальни открылась, и на пороге появился какой-то мужчина. Потом еще один. И еще, и еще. Через гостиную продефилировали десятки полуодетых и растрепанных мужчин, желавших только одного: найти дверь на улицу. Некоторые появлялись в носках, закрепленных на голени подвязками, другие красовались в необъятных шелковых трусах… Это был показ мод на нижнее белье за последние пятьдесят лет. Нет, за целый век, два века. Они двигались по комнате, спотыкаясь и толкаясь, пытаясь избежать встречи с ним и сбежать. Незнакомцы выпрыгивали в окна или по ошибке заходили на кухню и возвращались оттуда в гостиную, а когда наконец находили правильную дверь, на лестнице раздавался топот ног, точно по ступенькам спускалось целое стадо диких животных.

Когда последний пришелец покинул их квартиру, Альфред посмотрел на Марту. До этого он смотрел на нее, наверное, тысячу раз, сотни тысяч раз, но сейчас видел ее впервые. Она дрожала, как осужденный на эшафоте, не понимая, что ее муж успел достичь той точки, где уже не было места обидам.

Тут он снова услышал какой-то звук, на сей раз более слабый. Это была его кубинка — она стояла обнаженная на пороге комнаты. Альфред увидел, что, несмотря на все сомнения, радости и всю боль, все несчастья и все повороты судьбы, годы пощадили ее кожу и ее тайну. Она оставалась прежней. Однако он сам уже не знал, оставался ли он таким, каким был раньше. Марта продолжала сидеть в своем кресле; кубинка неподвижно стояла на пороге комнаты. Альфред вздохнул. Потом посмотрел на кубинку, перевел глаза на Марту, устремил взгляд на кафельный пол и, не поднимая головы, попросил:

— Скажи мне только, что ты меня не разлюбила.