Золотые века [Рассказы]

Тим и Том

Некоторые люди в наивности своей думают, что играют жизнью и смертью по собственной воле, но на самом деле жизнь играет нами, когда ей это угодно, как ей это угодно и где ей это угодно. Вот такая ценная мысль. Однако, как всем известно, людям недалеким иногда требуются годы, чтобы осмыслить даже менее сложные истины. Особенно трудно приходится тем, чьи мозги затуманены бредовыми идеями: если ты проводишь весь день, с рассвета до заката, по колено в воде, согнув спину, если ты питаешься миражами и то и дело страдаешь от поноса, это означает, что ты отдал себя во власть случая. Некоторые называют подобное явление золотой лихорадкой.

Порой высоко в небе чертил свои круги в облаках орел и смотрел на меня. Река протекала в очень узкой долине, и я видел небосвод таким, каким он представляется лягушкам со дна колодца. Вода текла быстро, точно струи водопада, и русло почти не изгибалось, но я нашел небольшую заводь, где течение мне не мешало, и всегда работал там. Деревья обступали реку с двух сторон, точно полки солдат, готовых к бою. Эта чащоба на берегах казалась зеленой и плотной стеной, которая не давала никакой возможности следить за окрестностями. Я не увидел незнакомца раньше не только из-за особенностей пейзажа тех мест, но и потому, что мой взгляд был прикован к промывочному лотку, и заметил его только тогда, когда он оказался прямо передо мной. Мужчина вел в поводу одного мула, за которым следовали караваном еще три. Мне вспоминается, что я выскочил из реки, в несколько прыжков достиг своего лагеря и схватил старую винтовку. Однако пришелец оказался чрезвычайно любезным и сказал только несколько слов:

— Я ни одной живой души не видел за последние три дня. Даже индейцы куда-то испарились.

И это он говорил мне — человеку, который вот уже три месяца не разговаривал ни с кем. Даже с самим собой. Любопытно, что после такого длительного периода вынужденной немоты мне было больно шевелить губами и языком. Мой рот издавал нечленораздельные и исковерканные звуки, напоминавшие рокот речных струй. Однако у него хватило терпения дождаться результата моих стараний. Наконец я смог произнести:

— Я первый белый человек, нога которого ступила на эту землю. Ее богатства являются моей собственностью, и вам придется признать это добровольно или по принуждению.

— В мои намерения отнюдь не входит оспаривать ваши права, — таков был его ответ, произнесенный миролюбивым тоном.

В облике этого человека были отдельные черты, которые не увязывались в моей голове со временем и местом нашей встречи. Несмотря на это, я затрудняюсь выразить свою мысль точнее. Одежда на нем, безусловно, соответствовала обычаям золотоискателей, и четыре мула были навьючены инструментами, необходимыми на прииске, — это не вызывало сомнений. Но все было покрыто каким-то налетом фальши, хотя уловить суть обмана мне не удавалось. Бока мулов, например, слишком лоснились, животные были слишком упитаны для наших диких краев, а старательский инструмент на их спинах был новехонек. Манеры незнакомца казались слишком изысканными, кисти его рук были затянуты в черную кожу. Мои сомнения, наверное, можно выразить так: представьте себе маркиза, который во время карнавала наряжается трубочистом. Каким бы совершенным ни был его маскарадный костюм, он и в нем не перестанет быть аристократом. Вот это я и хотел сказать.

— Златрук, Томас Златрук, — представился он. — Можно просто Том.

Он широко раскинул руки, чтобы доказать свои мирные намерения, и, по правде говоря, мне было стыдно поднять винтовку и прицелиться ему в грудь. Черты его лица отличались приятностью, такой приятностью, что мысль о возможности нарушить их гармонию при помощи пули казалась весьма прискорбной.

— Тимоти Ван Руп, — откликнулся я, — но все меня называют Тимом.

Наступила пауза. Потом он заметил:

— Тим и Том. — Он повторил еще раз: — Тим и Том. Забавно получается, не правда ли?

Неожиданно мы вместе рассмеялись, хотя никаких причин для веселья у нас не было. С другой стороны, у нас также не было оснований для того, чтобы сохранять серьезность. Мы расхохотались, хотя двое мужчин, затерянных в горах, гораздо чаще убивают друг друга из винтовок, чем смеются вместе до упаду.

■

Мы договорились обо всем по справедливости. Поскольку я первым занял место на реке, за мной признавались определенные привилегии. Однако мои запасы провизии уже подходили к концу, и поэтому я уступил половину всего золота, которое нам предстояло найти, в обмен на половину его продуктов. Мы сочли эти условия взаимовыгодными, и наши дела быстро наладились. С самого первого дня в наших отношениях установился четкий порядок, и в то же время эта гармония казалась мнимой. В тех местах не принято вести долгие беседы. Мы распределили между собой различные мелкие обязанности и выполняли их строго по очереди, подчиняясь неуклонной дисциплине, словно оба были пруссаками. Остальное время мы проводили на реке, промывая одну за другой порции земли в корзинах из крученой проволоки, напоминавших по форме огромные китайские шляпы. Мы клали землю в эти лотки, и она постепенно растворялась там, а мы с нетерпением ждали, что среди грязи вдруг блеснет нам золотая искра удачи. Том Златрук оказался честным человеком. Но ни одного грамма золота мы не нашли.

После целой недели изнурительного труда я счел своей обязанностью поговорить с ним начистоту.

— Том, — обратился я к нему вечером, — не сердитесь на меня, но, кажется, я ввел вас в заблуждение, сам того не желая. Искать здесь золото не имеет смысла. Мы уже много дней трудимся на реке, и совершенно ясно, что никакого золота тут нет. Только вода, галька, глина и холод. Если мы останемся здесь и дальше, на меня ляжет груз ответственности за ваше разочарование, к тому же я вовсе не хочу, чтобы оно передалось мне самому. Будет лучше, если начиная с сегодняшнего дня каждый из нас пойдет своей дорогой.

— Да ну что вы! — последовал немедленный ответ. — Мы вот-вот откроем такую жилу, какую еще никому не удавалось найти. Неужели вы готовы сдаться сейчас, когда наши пальцы вот-вот коснутся сокровища?

— Я имел в виду только, что мы ошиблись в выборе места, и желаю вам удачи, — говорю это не для красного словца. Мой путь лежит на север или, может быть, на юг, сам еще не знаю.

В моем голосе сквозило некоторое разочарование, поэтому его жаркая речь казалась довольно неуместной. Он вымаливал у меня еще один день с непонятной мне страстностью: „Ради бога, Тим, только еще один день, ну что мы от этого теряем!“ Говорил Том таким тоном, что в этот момент создавалось впечатление, что он ценил мое общество гораздо выше, чем золото. У него были манеры истинного джентльмена, и я почувствовал себя обязанным оправдать его доверие.

На следующее утро я случайно проснулся раньше времени. Кофейник свистел на огне, и этот резкий звук пробудил мое сознание. Дело было летом, и мы спали под открытым небом, просто накрываясь одеялом. Так вот, мой глаз был открыт, но наполовину прятался в углублении подушки. А когда мы смотрим на мир половинкой глаза, нам трудно определить расстояние, отделяющее нас от различных предметов. Я увидел прямо перед собой кофейник, который свистел и выпускал пар, словно крошечный паровоз, а чуть дальше, на берегу реки, Тома Златрука. Что, черт подери, он там делал? Том мыл руки или занимался каким-то столь же пустым делом. Безусловно, никто не может счесть подозрительным поведение человека только потому, что тот с утра пораньше совершает обыденную гигиеническую процедуру. Однако, если речь идет о мужчине, который ищет золото в диком краю и ведет жизнь, подобную жизни лесных зверей, в таком случае вызывает удивление его забота о красе ногтей. Я еще не до конца проснулся или готов был опять задремать, поэтому все казалось мне странным.

— Том? — окликнул я его, откидывая одеяло.

— А, ты уже проснулся, Тим! — подскочил он на месте с видом мальчишки, которого застали врасплох, когда он собирался стащить леденец. — Ты хорошо спал? Ну, давай за дело, сегодня у меня хорошее предчувствие.

Для золотоискателей, так же как для тех, кто играет в карты на деньги и по-крупному, слово „предчувствие“ обладает магическим действием. И в самом деле, прошло совсем немного времени с тех пор, как мы взялись за работу, когда оно появилось.

Это произошло приблизительно там, где я увидел Тома Златрука половинкой глаза. Я размеренно двигал лоток по кругу, и в моих руках он вертелся не переставая, точно юла. С каждым новым движением песок ускользал за пределы тонкой решетки; и на дне постепенно вырисовывалась мозаика камешков: мелкая серая галька цвета униформы конфедератов[46] вперемешку с коричневой, напоминавшей кожу индейцев. Ничего. Но вдруг в самом центре лотка мелькнули яркие искры — одна, другая, третья. Золотые огоньки, похожие на одинокие звездочки на черном небосводе.

— Том, Том, Том! — Больше ничего сказать я не мог. — Идите сюда скорее и посмотрите, что я нашел!

Я вытащил лоток на берег реки. Мы рассматривали блестки и не решались дотронуться до них, словно это были новорожденные младенцы. Я проглотил слюну и двумя пальцами взял одну из этих крошечных желтых и блестящих частичек. Боже мой, это было, вне всякого сомнения, золото. Этому драгоценному металлу некуда спешить — времени для него не существует, — поэтому он планирует свою встречу с людьми, пользуясь космическим летосчислением. Может быть, золото лежало здесь, на дне горной реки, уже миллион лет и уже миллион лет ожидало, чтобы родился человек по имени Тимоти Ван Руп, который поставил бы на карту всю свою жизнь с одной целью — дать золоту возможность обнаружить его. Ибо дело обстоит именно так: не мы открываем золотые жилы, а золото открывает нас. Стоило мне дотронуться до этого волшебного металла, как в моей душе расцвел целый сад новых чувств.

Однако в тот же самый миг, когда мои пальцы сжимали крохотный кусочек золота, я осознал, что передо мной удивительное явление природы. Обычно люди находят золотые самородки в виде маленьких комочков, в которых этот благородный металл смешан с простой породой, а иногда с серебром. Тут дело обстояло иначе: на моей ладони лежали маленькие блестящие полумесяцы. Если бы индейцы Эльдорадо были лилипутами не выше четырех сантиметров, то такие самородки могли бы служить им луками. Я был в недоумении, но Том, который, казалось, читал мои мысли, сказал:

— Ну вот, это золото. Ведь так? Разве форма самородков имеет значение? Рано или поздно его все равно переплавят в слитки.

Мы продолжали поиски целый день и, уже когда стало темнеть, нашли восемь тоненьких золотых дужек. К моему удивлению, Том настаивал:

— Их восемь? Наверняка тут есть и еще, еще несколько штук.

Он говорил с уверенностью искателя, который идет по верному следу, словно нам предназначалась в тот день определенная порция золота.

Я изнемогал от усталости; золото никуда не могло убежать, поэтому я направился к лагерю, чтобы разогреть нам что-нибудь на ужин.

— Ну вот, что я говорил, смотрите! — сказал он самодовольно, когда подошел к костру. — Их десять.

■

То был счастливый день, но уже на следующее утро все изменилось. Главная перемена, наверное, заключалась в том, что Том стал вести себя не так, как раньше. До этого момента у нас были товарищеские отношения двух компаньонов, а теперь он обращался со мной как хозяин предприятия, который из жалости к своему глупому работнику терпит его присутствие. На протяжении следующих дней мы не нашли ни следа золота. Нетрудно себе представить, что после проблеска надежды неудачи приводили меня в уныние, а Златрук только подливал масла в огонь. Например, ему особенно нравилось насмехаться над моими руками. Я думаю, мой компаньон их ненавидел. Мне не стыдно признаться, что они были похожи на конечности шимпанзе: слишком большие, с очень широкими ладонями и пальцами, столь же короткими, сколь толстыми. Поначалу его язвительные замечания меня не раздражали, потому что Златрук был человеком весьма красноречивым и умел балансировать на грани нахальства, не переступая этой черты. Но однажды чаша моего терпения переполнилась. Когда мы были на реке и нас разделяло несколько метров, я заявил:

— Ну хорошо, наверное, вы правы. Природа не наградила меня приятной внешностью. Но ежели мое тело — это моя родина, мои руки — это области ее, наиболее угодные Богу, который их создал. Благодаря им я смог работать в степях Канзаса и на полях Арканзаса, во льдах Аляски и в шахтах Небраски.

— И они принесли вам богатство? Эти грубые руки, которыми вы так гордитесь, смогли сделать вас богатым человеком? — спросил меня ехидно Златрук.

— Нет, увы, пока нет, — ответил я с чувством собственного достоинства и с досадой. — Но, быть может, однажды я вернусь домой с небольшим состоянием в кармане. Во всяком случае, как говорил мой покойный отец — и да будет ему земля пухом, — человек, который живет плодами своего труда, всегда получает двойное вознаграждение: спокойную совесть и свободное сердце.

— Вы говорите о свободе? — Он злобно захохотал. Никогда раньше я не видел его таким и, слушая его смех, содрогался от страха, сам не знаю почему. — Неужели вы всерьез утверждаете, что ваши лапищи гориллы сделают вас свободным человеком? И если вы, работая по необходимости, считаете, что выполняете Божью волю, это не делает вас свободнее. Ответьте мне, в котором часу вы встаете, и я скажу вам, когда кончается ваша свобода.

— То же самое относится и к вам, — ответил ему я. — Если я не ошибаюсь, у нас с вами одинаковый распорядок дня.

Подобная перепалка казалась мне совершенно бессмысленной, если учесть, что мы вели этот нелепый разговор, стоя по колено в воде, а тем временем наши яйца сжимались от холода. А хуже всего было то, что я не понимал, зачем он тратит на меня столько энергии. Впервые за все эти дни меня глубоко задело то, что Том Златрук рассматривал меня точно так же, как ученый исследовал бы колорадского жука. Его безумный смех постепенно превратился в улыбку, мягкую и еще более злорадную, и он произнес:

— Позвольте поинтересоваться, почему вы предполагаете, что меня привел сюда материальный интерес?

С моей точки зрения, в его речах не было ни капли смысла. Что может заставить человека рисковать своей жизнью в краях, полных индейцев и хищников, страдать от одиночества и болезней, подвергаться опасности несчастного случая, если только не надежда найти золотую жилу? По-моему, его котелок перестал варить, о чем я ему и сообщил. Он сказал, что был богат, очень богат, сказочно богат.

— С чем вас и поздравляю, любезный друг, — заметил я с осуждением, — я — сын бедных голландцев, которые своих детей не баловали.

Златрук ответил сухо:

— Мои родители отнюдь не были богачами, как родители Бетховена не были музыкантами, а родители Ньютона — учеными. Любопытно, но факт: я стал миллионером благодаря своим рукам. Однако для достижения богатства мне не понадобилось трудиться, как это делают такие плебеи, как вы, да еще обманывая самих себя. Скажем так: царь Мидас избрал меня среди прочих смертных и наградил особым даром.

Людская мудрость утверждает, что время — деньги, а этот глупый спор не имел никакого смысла. Поэтому я заключил:

— Мне кажется, что я недостаточно образован, чтобы уразуметь столь сложные умозаключения, как ваши. Я понятия не имею, о чем вы говорите, и не знаю, какой страной правит ваш царь Мидас. И, если уж говорить начистоту, плевать я хотел с высокого дерева на все европейские династии.

Больше мы не разговаривали до самой ночи. После ужина каждый из нас завернулся в свое одеяло, и мы легли по разные стороны от керосиновой лампы. Неожиданно прилетели ночные бабочки, которых обычно нам не доводилось видеть. Они кружили вокруг лампы, а потом устремлялись внутрь стеклянного колпака и обжигали крылья — абсолютно идиотская гибель. Шум реки успокаивал и укачивал нас; мы уже так привыкли к нему, что не замечали, но потоки воды смывали накопившуюся за целый день грязь. Он не спал, и мне тоже не спалось. Я сказал:

— Том, что вам, черт возьми, здесь надо?

— Мое богатство не дает мне пережить некоторые чувства. Такой человек, как я, не может испытать то, что называется „золотой лихорадкой“, а потому мне доступно лишь наблюдение за этим явлением на примере других — у меня нет иного выхода. До чего может дойти человек, охваченный золотой лихорадкой? Этот вопрос меня по-настоящему занимает. — Тут он на минуту замолчал. — Как видите, я ничего от вас не скрываю.

Прошло еще некоторое время. Я не спал, и он тоже. Мы оба понимали это, и Златрук задал свой вопрос:

— А вы? Почему вам так не терпится найти золото? Чего вы на самом деле хотите добиться?

— Говорят, что деньги не всесильны, и, скорее всего это верно. Но еще вернее то, что без денег ты никто. Она любит меня, но этого мало. Приличная сумма денег помогла бы мне добиться расположения ее семьи. — Тут я вздохнул. — Ради нее нетрудно рисковать жизнью, но вам этого никогда не понять. Ее глаза отливают жемчужным блеском бирманского янтаря, а волосы струятся по плечам золотистыми локонами. О, эти локоны, достойные феи!

Более нелепое описание трудно было найти даже в самых приторных стишках, и я жестом показал, что забираю свои слова обратно.

— Извините. Я не поэт.

Он повернулся на бок, показав мне затылок, а потом засмеялся смехом койота и накрылся одеялом с головой. Этого человека я не понимал. Этот человек был крайне высокомерен. К этому человеку я питал отвращение. Бесполезно было спрашивать о причине моей ненависти. Чувства нельзя объяснить. Они есть или их нет, как это бывает с друзьями. Они посещают нас или нет, как смерть.

■

Прошло еще шесть дней, которые не принесли нам ничего нового, кроме привычных невзгод. И когда золото уже готово было превратиться в жестокий мираж, когда из мира минералов оно постепенно отступало в мир вымыслов, в этот самый момент, представьте себе, мне опять довелось дотронуться до него кончиками пальцев: десять крошечных полумесяцев, а потом — снова ничего. Я без устали работал целый день, почти касаясь лицом поверхности воды, а иногда даже погружался под воду и захватывал пригоршни песка, словно ловец жемчуга. Но нет, золото только дразнило меня.

— Надо подняться немного выше по реке, Тим, — сказал Златрук. Он стоял на скале, указывая своим длинным, как у привидения, затянутым в черную кожу перчатки пальцем на север. Я не слышал его слов. Ему пришлось повторить их. — Жила указывает нам путь. Может быть, она выходит на поверхность чуть выше? Решайте сами.

Принимать решение самому? Нет. Мне оставалось только подчиниться ему. Разве у меня был иной выход после всего, что между нами произошло? Я подумал, что только безумец может прекратить поиски, когда золото уже было рядом. Однако на самом деле только безумец мог оставаться рядом с Томом Златруком.

Жизнь на протяжении следующих недель превратилась в настоящий ад. Нам приходилось грузить весь наш лагерный скарб и все инструменты на спину мулов, карабкаться по тропинкам, которые стоили бы жизни даже козам, следуя вверх по течению реки, сражаться с колючими кустарниками и, орудуя ножами, прокладывать себе дорогу в чаще. Когда мы находили более или менее удобную площадку, мы разбивали на ней лагерь. Потом мы принимались искать золото и всегда в первый же день находили его след: то одну, то две, то три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять или десять тоненьких дужек, всегда имевших одинаковую странную форму. Мы вдохновлялись и устанавливали большую трубу; речной поток увлекал в этот туннель песок и гальку со дна реки и выносил их на наши промывочные лотки. Однако на этом и кончалась наша удача: золота было достаточно для поддержания моего духа, но недостаточно для того, чтобы обеспечить мое благосостояние. Вся эта история требовала от меня физических усилий, которые даже не стоит описывать здесь. Однако разум мой страдал гораздо сильнее, чем мое тело. Я чувствовал себя религиозным фанатиком, которому разрешено читать только одну-единственную строчку Библии в неделю. После каждого нового разочарования Том Златрук ехидно повторял одну и ту же фразу, которая в его устах стала звучать как присказка:

— Вверх по реке, Тим? Чуть-чуть повыше? Решайте сами.

Когда мы разбили девятый лагерь, я был на грани изнеможения. С тех пор как тревога мучила мою душу, страдало и тело: различные болезненные симптомы, которых постепенно становилось все больше, разрушали организм. Я перестал чувствовать свои ноги, мой хребет превратился в ствол, страдающий от ударов невидимых топоров; капли мочи то и дело пачкали брюки, но у меня не было сил сдержаться. Вокруг каждого глаза расцвел фиолетовый ореол; я чувствовал, что руки, которые раньше всегда меня слушались, теперь отказывались мне подчиняться — пальцы прежде были твердыми и упругими, как морковки, а теперь их фаланги, казалось, существовали каждая сама по себе. У меня начались слуховые галлюцинации, и поэтому все: звери, прятавшиеся в лесной чаще, какие-то ночные птицы и даже ветер в прозрачный предутренний час — повторяли мое имя: Тим, Тим, Тим. Такова вся история рода человеческого: он всегда совершает одну и ту же ошибку, за которой следует туман, туман и туман. Когда люди начинают играть по-крупному, пить или любить по-настоящему, они верят, что поток грязи не сможет их унести. Но судьба их всегда одна.

Это случилось во время последнего перехода. Мои колени и локти были покрыты язвами. Слева в глубине оврага текла река, наполовину скрытая за деревьями и влажными кустами. Вдруг мы вышли на прогалину, покрытую травяным ковром, который расстилался вверх по склону до самого входа в пещеру. Что вывело меня из задумчивости? Сам не знаю, возможно, неожиданное упрямство мулов, которые не желали идти дальше. На их мордах был написан ужас, они упирались в землю копытами и всем своим видом показывали, что даже генералу Гранту[47] с его артиллерией не удастся сдвинуть их с места. И тут вдруг в моем мозгу вспыхнула мысль, скорее подобная провидению мистиков, нежели умозаключению мудрецов. Мне стало ясно все.

— Проклятый Том! — завопил я. — Проклятый Том Златрук! И ты мне ничего не сказал. Почему?

Я схватил его за запястье. Оно было тонким и изящным, как у женщины, и мне ничего не стоило моими ручищами раздробить ему кости, словно они были стеклянными. Меня била лихорадка, и перед глазами дрожала цветная паутина. Я разгадал его игру, и теперь он смотрел на меня открыв рот и не решался произнести ни слова.

— Это Шианавака! Почему вы не сказали мне об этом раньше?

— Шианавака? — переспросил Златрук и вздохнул с облегчением, как солдат, мимо которого только что пролетел вражеский снаряд.

— Вы ловчее и умнее меня. Совершенно ясно, что с самого первого дня вы знали, что золотые полумесяцы были чешуей Шианаваки. Все знают эту легенду индейцев!

Я никак не ожидал, что он в этот момент улыбнется.

— Что вы такое мелете? Клянусь вам, что не знаю этих индейских суеверий.

Его слова казались искренними, я вздохнул и несколько ослабил напор:

— Индейцы говорят, что Шианавака живет поблизости от рек. Тело этого чудовища — помесь змеи и буйвола — покрыто золотой чешуей, и иногда оно погружается в реку, чтобы сменить кожу. Все это кажется плодом воображения. Но теперь у нас есть доказательства того, что Шианавака существует; все это время мы собирали обломки этих чешуек и сейчас стоим так близко к чудовищу, как ни один человек до нас еще никогда не стоял.

Златрук смотрел на меня молча ровно секунду, на меня и на пещеру, а потом сразу от души расхохотался.

— Само собой разумеется, Тим! Это логовище Шианаваки; как это вы раньше не догадались? Он ждет нас там, наверху, в пещере. И нетрудно догадаться, что если Шианавака живет там, то стены пещеры уже давно покрылись слоем золота. Это же несметное богатство!

Из моей головы моментально испарились все мысли о Златруке, о мулах и даже, кажется, обо мне самом. Я бросился бежать вверх по склону и не остановился, пока не достиг большого валуна, который преграждал дорогу к пещере. Том поднялся туда вслед за мной:

— Тим, вам понадобятся керосиновая лампа и кирка. Не помешает и ружье на тот случай, если чудовище нападет на вас. Это три предмета, а рук-то у вас только две, — рассмеялся он резким птичьим смехом и снова принялся меня терзать: — Вы и вправду готовы зайти туда? Если Шианавака прячется в пещере, он убьет вас. Где же ваш здравый смысл?

Моя участь совершенно его не интересовала, его занимал лишь вопрос о том, какое же решение я приму, только границы моего безумия. Я выбрал керосиновую лампу и кирку и двинулся к пещере, не оборачиваясь назад. Тем не менее у меня нет ни малейшего сомнения в том, что Том Златрук наблюдал за мной, спрятавшись за валуном.

Пещера была темной и глубокой, как почти все пещеры в тех краях. Моя рука, удерживавшая керосиновую лампу, отчаянно дрожала. С потолка свисали острые каменные сосульки, как это бывает во всех настоящих пещерах на земле. Сначала я вытянул руку вперед, стараясь нащупать конец туннеля, но он уходил в глубину, образовывая темную воронку, потом дотронулся до стен — они отливали золотом, о да, доказательством тому служил яркий желтый цвет.

К несчастью, фанатик способен увидеть в соборе сияние там, где нет ничего, кроме почерневших камней: свет керосиновой лампы отражался от стен и вызывал в моем мозгу ложную картину, которую дорисовывало безумие, охватившее меня. Я колупнул поверхность стены — это был самый обычный камень, как в любой другой пещере. Камень, и ничего больше.

Том Златрук ждал меня у входа в пещеру и смеялся. Никто и никогда не чувствовал себя таким полным идиотом, как Тимоти Ван Руп в тот день, когда он выходил из склепа, созданного самой природой, с видом Лазаря, который умирал, вместо того чтобы воскреснуть. Он хохотал и хохотал, широко раскрывая рот, и спрашивал меня:

— Как же ты мог позволить так себя одурачить, бедняга Тим; о, этот глупец Тим, который поверил, что Шианавака и вправду существует!

Я готов был расплакаться, но вместо этого сжал кулак. Мне хотелось не ударить его, а просто дать ему отпор:

— Почему вы насмехаетесь надо мной, Том? Отчего вы так жестоки? Почему? Где записано, что такие люди, как я, должны вечно довольствоваться жалкой жизнью в какой-нибудь щели? Неужели я кажусь вам таким жалким, ничтожным и недостойным сочувствия только из-за того, что пытался осуществить свою мечту? Допустим, меня привела сюда любовь к девушке. Мои чувства достойны презрения? Вас привел сюда глупый каприз — желание насмеяться надо мной. И это возвышает вас? Так ли благородны вы и ваше прирожденное богатство? Предположим, что Шианавака — действительно абсурдная выдумка, и я на нее клюнул. Но разве не менее абсурдно то, что вам принадлежит все, а мне ничего? Разве не абсурдно то, что вы безгранично богаты, а я столь же безгранично беден? Ответьте мне, ради бога, по крайней мере скажите что-нибудь!

В моей речи не прозвучало угрозы, поэтому меня так удивило выражение ужаса на его лице. Он дрожал с головы до ног и медленно отступал. Я хотел спросить у него, что случилось, но, не закончив фразы, обернулся, повинуясь инстинкту.

О Господи, в первый момент мне показалось, что вся гора тронулась с места. Мне рассказывали раньше об огромных медведях ростом в три метра и даже больше. Наверное, зверь спал в глубине пещеры, там, куда не достигал свет керосиновой лампы, и я не увидел его. В какой-то момент мы разбудили хищника, и теперь он вышел из пещеры и натолкнулся на меня.

Говорят, что медведи обнимают свои жертвы, и это не просто расхожее выражение. Именно так он и поступил, подняв меня над землей, словно я весил не больше, чем какой-нибудь цыпленок. Нет, умирать я не хотел ни за что! Я стукнул медведя кулаком по морде — один раз, другой, третий! Я дубасил его своими руками бедняка, руками, которые ни на что путное не годились, руками жалкого эмигранта. Но, несмотря на это, в них заключалась сила, их украшали целых семь благороднейших мозолей, а линия жизни на моей ладони была прочерчена глубоко. На этих руках воля, честность и любовь образовывали рисунок, может быть, не слишком изысканный, но добротный. Это были самые заурядные руки, но они могли спасти жизнь.

Получив град ударов, страшный зверь разжал свои объятия. Морда — самое чувствительное место у животных, и медведи не являются исключением. Мне кажется, что все мы были перепуганы до смерти: мулы, Том, я и сам медведь. Потеряв равновесие, медведь покатился по склону горы. Мне вспоминаются ржание мулов где-то в стороне и крики Златрука: „Тим, Тим, Тим!“ Вероятно, я мог бы рискнуть жизнью ради жизни Тома Златрука. Но я этого не сделал. Я убежал. В тот день мне довелось убедиться, что людей честных отделяет от героев довольно значительное расстояние.

Я никогда не смогу забыть сцены, которую увидел на бегу краем глаза. Медведь может превратить тело человека в кровавое месиво. Зверь навалился на Златрука; тот был еще жив и отчаянно визжал. Он снял с руки перчатку и обещал мне что-то, если я спасу ему жизнь. Клянусь, что его ногти были золотыми, и кончики всех пяти пальцев сияли под солнцем Америки необычайно ярким блеском. Именно это я и увидел. Но какими бы ни были его золотые ногти, они не могли тягаться с когтями медведя-гризли. Его руки были золотыми, но не стоили ни гроша.

Я бежал всю ночь и весь день. Когда я повстречался с охотниками, промышлявшими бобров на берегу известного всем озера, я был самым бедным человеком на всем Американском континенте. И одновременно самым живым. Помню, что я упал на колени, раскинул в стороны руки и, устремив взор в небо, шептал: благодарю тебя, Господи, благодарю тебя за то, что ты дал мне эти руки — мое бесценное сокровище.

Некоторые люди по наивности думают, что могут играть жизнью и смертью других людей, но на самом деле жизнь играет со всеми нами, когда ей это угодно, как ей это угодно и где ей это угодно. Такова самая банальная из истин. Однако, как всем известно, на свете есть редкостные люди, которым никогда не понять азбучных истин.