Звезда заводской многотиражки 4

Глава двадцать третья Сколько стоит спасенная жизнь?

— Здравствуй, Иван, — массивные очки блеснули в тусклом свете. Взгляд его был внимательным. Испытующим. Холодным.

— Добрый вечер, Прохор Иванович, — сказал я. Удивился? Нет, пожалуй что. Можно сказать, я даже ждал чего-то подобного, только не знал, в какой именно форме наша встреча произойдет. Значит, вот так. Ну что ж… Эффектно.

— Получается, что ты мне жизнь спас, — после долгой паузы проговорил он. — Даже не знаю, что за помрачение на тебя нашло.

Не похоже, что он намерен броситься ко мне целоваться в десны. Скорее просто констатировал факт. Даже с некоторой досадой, как будто.

— Получается, что так, — кивнул я, ожидая продолжения. Не просто же так он караулил меня у подъезда Феликса, выкурив половину пачки редкого в Союзе «Мальборо». И парясь в распахнутой дорогущей дубленке.

— Не знаю, чего именно ты добивался, Иван, но… — каждое слово давалось ему как будто с некоторым трудом. — Но… спасибо. И поскольку я не люблю находиться в долгу, то…

Он завозился, извлекая из кармана портмоне. Щелкнул замочек. Слегка дрогнувшими пальцами Прохор извлек из недр кошелька толстую пачку сизых «четвертных». Зашелестели купюры. Четыре. Восемь. Двенадцать… Тысяча рублей.

— Хороший способ сказать спасибо бедному родственнику, — усмехнулся я, но кивнул и деньги забрал, конечно.

— Мы в расчете? — резко спросил Прохор. — Или ты хочешь чего-то еще?

Я смотрел на его лицо. Разглядывал, можно сказать. Настоящий Иван Мельников считал этого человека злом и активно под него копал. А я обнаружил, что этот холеный чиновник — совсем даже не главная спица в колесе. Вряд ли он безгрешен, аки агнец, но все же… Меньшее зло. Наверняка мутит какие-то схемы, подворовывает у государства себе в карман, но вот устилать свой путь трупами — это почерк совсем другого человека. А Прохор… Да черт его знает, что с ним такое. Но свои долги он платит. Нашел же способ выйти на меня и всучить хотя бы денег. Хотя мог этого и не делать…

— Пожалуй, вы можете еще кое-что сделать… — задумчиво проговорил я.

— Ну вот теперь я тебя узнаю, — внимательные глаза за стеклами очков подозрительно сузились. «Маленький говнюк», — вместо Прохора закончил мой ехидный внутренний голос. — Чего ты хочешь?

— Прохор Иванович, вы же наверняка уже знаете, что произошло с Сергеем Семеновичем?

— Кто это? — отрывисто спросил он.

— Наш главный редактор, — объяснил я.

— Торопыгов? — усмехнулся он. — Ну да, конечно, слышал. В красках расписали, можно сказать.

— Вот какое дело… — медленно проговорил я, стараясь тщательно подбирать слова. Надо же, а второй раз просить, оказывается, гораздо проще. Слова уже не застревают в горле, как проглоченные случайно ежи. И собственная речь не кажется фальшивой и натянутой. — Место главного редактора теперь вакантно. И я хочу временно его занять. Для постоянной должности я еще слишком молод, но вот попробовать свои силы мне уже хочется.

— И все? — кустистые брови Прохора удивленно приподнялись.

— И все, — кивнул я.

— Я не могу понять, что с тобой такое случилось, — глаза Прохора сверлили меня, как алмазные буравчики. — Ощущение такое, что я говорю совершенно с другим человеком. Раньше тебе даром не сдалась бы эта многотиражка…

— Переоценка ценностей, Прохор Иванович, — хмыкнул я.

— Я тебя услышал, — прохладно проговорил он. — Я могу рассчитывать, что ты больше не будешь ко мне цепляться?

— Обещаю, — кивнул я. — У меня теперь другие интересы, правда.

— Очень рад, — сухо сказал он. — Но только давай без выкрутасов? Если сумма недостаточная, ты скажи прямо сейчас.

— Все в порядке, Прохор Иванович, — сказал я, похлопав себя по карману, где покоилась толстенькая пачка сизых купюр. — Мы все-таки какая-никакая родня.

Я усмехнулся. Он усмехнулся тоже.

И всем своим видом дал понять, что разговор окончен. И подвозить до дома меня его блестящая черная волга вовсе не собирается.

— До свиданья, Прохор Иванович, — сказал я, открывая дверь в снежную темноту.

— Надеюсь, больше не увидимся, — хмыкнул он.

Разумеется, нагреб полные ботинки снега, поскользнулся, пока бежал за грохочущим троллейбусом, успел впрыгнуть в заднюю дверь, но вредный водитель этой самой дверью прищемил мою филейную часть. Я пошарил по карманам, нашел последний завалявшийся там билетик, сунул его в пасть компостера. Отметил про себя, что надо не забыть купить новую книжечку. Пробрался через пустой салон к первому сидению. Хоть чуть-чуть ноги на батарее посушить, пока еду.

Расслабился.

Интересно получилось. Прохор явно посчитал, что я продешевил. Что мог бы попросить чего-то более существенного, чем временно посидеть на «троне» главного редактора заводской многотиражки. И он был уверен, что настоящий Иван явно потребовал бы чего-то другого.

С другой стороны, откуда Прохор мог знать мотивы настоящего Ивана?

Троллейбус, дребезжа и грохоча, несся сквозь снежную круговерть. Прохожих уже практически не было. Медовый свет фонарей выхватывал из окружающей реальности отдельные фрагменты. Стелу с крупными буквами «Слава труду!», афишную тумбу городского театра драмы. Сине-белый киоск союзпечати. Редкие прохожие прятали лица в в поднятые воротники и торопливо и неуклюже куда-то спешили. Домой, наверное. Как и я же. Мимоходом подумал, что было бы отлично, если бы Даша не вернулась больше к разговору про Лизу. Все равно сказать мне было нечего. Говорить про девушку гадости мне не хотелось, в конце концов, девушка не виновата, что она такая, какая есть. А что до химического барана на голове… Ну так волосы — не зубы, отрастут. Все равно Лиза была забавная. Я не хотел с ней встречаться и объясняться, вроде бы уже все друг другу сказали. Но что-то приятное напоследок сделать все равно хотелось. Правда, я пока не придумал, что именно. Впрочем, теперь у меня стало больше возможностей, благодаря щедрому «спасибо» Прохора Ивановича.

Отправить цветы? Подарок какой-нибудь дефицитный купить? Или еще что-нибудь?

Настроение было хорошим, вот и хотелось причинять добро всем подряд. Жалко, что магазины уже закрыты, так бы я еще бутылочку вина прикупил к имеющейся коробочке с эклерами. Чтобы Дашу порадовать.

Я замер возле двери и прислушался. Похоже, Даша не одна, кто-то у нее в гостях. Тихий женский голос, сразу даже не разобрал, чей именно. Понял только, когда они вместе рассмеялись. Дарья Ивановна!

— …а будешь ждать у моря погоды, так и досидишься до старой девы, как я! — закончила свою мысль хозяйка моей комнаты.

— Да я все понимаю, Дарья Ивановна, — смущенно сказала Даша. — Но не буду же я руку и сердце предлагать!

— Ты не сомневайся, Иван парень положительный, у меня на такое глаз наметан! — вещала Дарья Ивановна. — А что до других девок, так это он перебесится, все они кобели такие.

«Обо мне что ли болтают?» — весело подумал я, изобразил ногами громкие шаги и распахнул дверь.

— Добрый вечер, девушки, — широко улыбнулся я. — Чаевничаете? А у меня тут как раз пирожные…

— Ой, да мне уже пора! — Дарья Ивановна торопливо вскочила. На руках ее все еще были бинты, но выглядела она уже вполне неплохо. Даже лучше, чем когда я ее в первый раз увидел. Будто помолодела и лицом просветлела. И платок-чалма на голове, будто она только что из ванны вышла. Тот самый стиль, который ее в будущем прославит. Даша посмотрела на меня искоса, немного смутившись. Даже щеки порозовели. Да, точно обо мне судачили.

— Да ладно, не спешите, Дарья Ивановна! — я ловко поставил на табуретку, которая играла в нашей комнате роль чайного столика, коробочку, покрытую мокрыми пятнами растаявших снежинок. — Пирожные и правда очень вкусные, Феликс другими не угощает. Хотел еще вина купить по дороге, но магазины уже закрыты.

— Эх, молодо-зелено! — всплеснула руками Дарья Ивановна. — Завтра на работу, а он про вино думает!

Но уходить передумала и опустилась на стул обратно. Просидели мы почти до полуночи. Болтали по-соседски, сплетничали. Дарья Ивановна увлеченно рассказывала разные случаи из жизни коммуналки. Про то, как прошлая жиличка в ее комнате любила надолго занимать ванну и придумывала для этого самые разные поводы. То болезнь себе редкую придумает, то истерику устроит. А сама чужой шампунь в воду льет, чтобы в ванне с пеной понежиться. Ну и Томка из первой комнаты однажды решила ее проучить. И вместо шампуня налила во флакон обойного клея с зеленкой. Ругани было на всю квартиру потом…

Тепло получилось. Лампово так. По-семейному. Даша была тихой и задумчивой. То и дело сцепляла пальцы на руках, краснела. Бросала на меня непонятные взгляды. А я смотрел на ее руки и в очередной раз думал, что может и правда, зря я тяну? Дашка отличная девчонка, задорная, остроумная. Любовница прекрасная. Кроме того, мы коллеги. Лучшего компаньона для того, чтобы пережить девяностые, придумать сложно. Может и правда, пойти завтра в ювелирный, выбрать колечко с симпатичным камушком. Купить цветы. Пригласить в ресторан. Ну, красиво сделать, в общем. Чтобы как в кино. Песню в ее честь заказать… Девушки такое любят, даже такие эмансипированные и самостоятельные, как Даша.

Я фыркнул, вспомнив рассказы родителей о правилах личной жизни в эти годы. Мол, нужно сначала два года ухаживать, ходить за ручку и даже не целоваться, и только потом, может быть, девушка согласится. При этом после двадцати девушку начинали тыкать в то, что она старая дева.

Интересно получается. Получается, что ухаживать надо было начинать еще со школы, чтобы вписаться во все эти морально-временные рамки? Или как? Начинаешь с девушкой «ходить» в восемнадцать, водишь в кино, потом уходишь в армию. Девушка верно два года ждет, и эти два года и засчитываются за два года ухаживания?

Я снова фыркнул, чтобы не рассмеяться.

— Вот теперь мне точно уже пора, первый час ночи! — заторопилась Дарья Ивановна. — Очень вкусные пирожные! Где твой Феликс их берет, говоришь?

Даша положила голову мне на плечо и тихонько засопела. А я заснуть не мог долго. Мысли лезли в голову, наскакивая друг на друга и перебивая. Я уже почти представлял себя в кресле главного редактора и обдумывал, что могу поменять в газете, чтобы не пойти в противоход с линией партии и комитета комсомола. Прикидывал, какие медиастили, которые изобретут в будущем, могу применить уже сейчас, а с какими придется чуть-чуть повременить… Потом мысль сворачивала в сторону разговора с Прохором и попыток прикинуть, что за отношения были у Ивана с этим человеком. Очень уж многозначительный у него был взгляд. Не ненависть, конечно, как у Игоря, но, похоже, я его реально здорово достал, пока был настоящим Иваном Мельниковым.

Про Игоря я старался не думать. Очень плохо себе представлял, что бы с ним такое сделать, чтобы раз и навсегда покончить с этой проблемой в своей жизни. Да и в жизни города тоже. Все-таки, на убийство я был откровенно не готов. Надо бы заманить его в какую-нибудь ловушку. Чтобы он, наконец-то, перестал быть невидимкой для советского правосудия. Только вот что за ловушку придумать?

В какой-то момент своих размышлений я провалился в сон. Дернулся, пытаясь пошевелиться, но понял, что не могу. Вокруг меня опять была комната, обитая фанерными листами. За стеклянной стеной за пультом сидел человек в белом халате и массивных роговых очках. Лицом он смутно был похож на Прохора. Что-то загудело, будто за стеной работала центрифуга стиральной машины.

— Эксперимент номер восемьдесят один дробь один, — зазвучал искаженный голос из черной коробочки динамика. — Испытуемый, вы готовы?

— Ну это смотря к чему, — проворчал я, все еще пытаясь пошевелиться. Широкие кожаные ремни притягивали мои запястья и лодыжки к деревянному креслу. Еще один ремень, вроде тех, которые таскают на тренировках тяжелоатлеты, перехватывал корпус. Голова… Головой я тоже пошевелить не мог, виски сдавливал металлический обруч. Натуральный такой электрический стул, как в «Зеленой миле».

— Я буду показывать вам картинки, а вы называйте три первых слова, которые приходят вам в голову.

— А если я неправильно отвечу? — поинтересовался я.

— Нет неправильных ответов, эксперимент показывает глубину ассоциаций, — прохрипел динамик.

— Но за что-то же меня должно дергать током! — я усмехнулся. — Иначе зачем эта вся сбруя?

— Хорошо, — согласился доктор. — Ассистент, внесите поправку в условия.

От ассистента мне было видно только белобрысую макушку. Похоже, молодой парень в этот раз.

Доктор поднял руку с первой карточкой. Я напряг глаза, пытаясь усмотреть что-то в мешанине кривых линий. Никакой осмысленности, будто кто-то взял ручки и долго-долго водил ей по листу бумаги.

— Три слова, — напомнил доктор.

— Да подождите вы, — буркнул я. Раздалось гудение, меня затрясло. Линии на листе пришли в движение и начали складываться в знакомое лицо. Женское. Это Аня! Только не реалистичный портрет, а будто рисовал ее уличный шаржист. Кривое такое все, с слащавой улыбкой и хитрым прищуром.

— Шприц, многоэтажка, космос, — сказал я, и трясти меня тут же перестало. Линии на листе смешались обратно в бессмысленную мешанину.

Доктор поднял следующую карточку. Покрытую аляповатыми пятнами краски. Желтые, зеленые, бурые… Как будто ребенок взял кисточку и измазал лист в акварели, совершенно не задумываясь о том, что это должно значить.

— Три слова! — раздалось из динамика. Белобрысая макушка ассистента качнулась, снова раздалось гудение, и меня дернуло током.

На карточке словно начался мультик. Пятна начали менять форму, перетекать друг в друга, сливаться… Пока не превратились в лицо. Тоже вполне узнаваемое, хоть и не очень реалистичное. Кудряшки, родинка над губой, густо накрашенные губы. Лиза.

— Петушок, чемодан… — я хихикнул. — Баран.

Гудение прекратилось. Пятна снова стали бессмысленными пятнами.

Доктор поднял третью карточку. Но она была пустая. Просто чистый белый лист. Я напряг глаза так, что стало больно в висках. Ничего… Хотя… Какие-то едва заметные штрихи, с волос толщиной.

— Три слова! — раздался требовательный голос доктора. Пульт взвыл, меня снова начало трясти, но ничего на листе как будто бы не менялось. Вроде бы, штрихи как-то задвигались, но ничего осмысленного не появилось.

Меня затрясло сильнее.

— Я ничего не вижу, — сказал я.

— Три слова! — настаивал доктор.

Тут из-за пульта поднялся ассистент.

— Он ее не помнит, — зазвучал из динамика другой голос. Знакомый и незнакомый. Зато его лицо… Его лицо было моим.

Голову сжал металлический обруч, как будто одномоментно став тесным. Я вскрикнул от боли и проснулся.

Надрывался будильник. Даша поворочалась, натянула на голову одеяло и повернулась на другой бок.

«Опять эти странные сны…» — недовольно подумал я и спустил ноги на пол. Наверное, это все значило что-то важное. Только я всегда был хреновым толкователем сновидений. Так что я встал и пошел умываться, бриться и чистить зубы. Сейчас надо приготовить завтрак, разбудить Дашу, которая умудрялась игнорировать даже мой зверский будильник, и топать на работу.

— Ну что, сначала я, потом ты? — сказала Даша, когда мы вышли из подъезда.

— Слушай, ну к чему уже вся эта конспирация? — я дернул плечом. — Все равно все уже или знают, или им все равно.

Даша победно улыбнулась и взяла меня под руку. Мы вывернули из двора, подождали зеленого сигнала светофора, перешли широкий проспект и трамвайные рельсы. На статуе поднявшего вверх шину рабочего за ночь выросла здоровенная шапка снега. Так что казалось, что он держит в руках не колесо, а поднос с сахаром.

А рядом со статуей…

— Иван! — девушка направилась нам навстречу. — Иван, нам нужно поговорить!