Звезда заводской многотиражки 4

Глава девятая Сын маминой подруги

Антонина Иосифовна была в своем репертуаре. Говорила медленно, плавно и с множеством иносказаний. Спокойно и как будто совершенно без горечи и боли. Она как была так и осталась мечтательной феей. Только судьба у нее человеческая.

Все ее нынешние проблемы были повторением других, прошлых. Был у Антонины троюродный брат. Человек в каком-то смысле замечательный, умный, но совершенно не от мира сего. Никак он не желал мириться с реальностью Советского Союза, за что загремел в места не столь отдаленные. И в прошлый раз талантливую журналистку из-за этого обстоятельства уволили из «Новокиневской правды». Семья у Антонины была сообразительная и предприимчивая, так что карьеру девочки совсем уж по бороде не пустили. Она осталась в профессии, правда из всесоюзных средств массовой информации пришлось перебраться в местечковые. А с появлением и покровительством хорошего друга Вити все стало практически шоколадно. С одной стороны, возглавлять заводскую многотиражку — это не восседать в кресле могучей серьезной газеты, зато спокойно, мило и под увеличительным стеклом тебя никто не разглядывает.

Потом брат отсидел и вышел. И поначалу никаких проблем никому даже не доставил. Но в какой-то момент он вспомнил о своей национальности и принял решение Советский Союз покинуть. Чтобы найти себя в Земле Обетованной, так сказать. И вот дальше было непонятно, кто кому и о чем проболтался. На заводе про существование этого брата вообще не знали. Потому что… Ну, сын двоюродной тети, уже даже почти не родственник ни разу. Но нашелся кто-то знающий и накатал кляузу в партком. Началось не очень шумное разбирательство. В дело вмешался Виктор, и его вроде как спустили на тормозах. Мол, ну серьезно, чего пристали? Человек работает, родственник дальний совсем, живет отдельно.

И вот тут грянул второй гром — арестовали Виктора. Прямо в лучших традициях — ночью, без предварительных ласк и объяснений. Жена в истерике прибежала к Антонине, принялась швыряться обвинениями, что это она, мол, дрянь такая, сдала Витеньку.

А потом явился и сам бедовый братец. Сказал, что его прижали и сказали, что из страны не выпустят, если он правду не расскажет. А они с Витей друзья детства. А комитет глубокого бурения под него как раз давно копал. Ну и условие — пиши, дорогой, иначе никакого воссоединения с родиной тебе не светит.

Антонина молча пила чай и смотрела в окно. Я тоже молчал. Потому что, а что тут скажешь? Что пройдет еще пять-семь лет, и вся эта история поменяет полярность, и ее можно будет разыграть, как козырного туза? Помочь тут я действительно мало чем мог, разве что просто поддержать морально… Или…

— И что думаете делать, Антонина Иосифовна?

— Совершенно ничего, — ответила она. Устроюсь на какую-нибудь работу, чтобы сводить концы с концами.

— Я, наверное, сейчас странную вещь скажу, но… — я помолчал, покачивая чашку с недопитым чаем. Купил в процессе разговора, а то продавщица начала косо на нас поглядывать. Мол, сидим долго, ничего не покупаем. Допить не смог. Сладкая коричневая жижа имела вкус заваленных опилок. — Мне почему-то не хочется, чтобы все вот так закончилось.

— Жизнь, Иван Алексеевич, редко считается с нашими желаниями, — Антонина вздохнула.

— У меня было что-то вроде прозрения, знаете, — я усмехнулся и подмигнул ей. — Я слушал вашу историю, а мой внутренний голос нашептывал: «Ты будешь последним дураком, если потеряешь связь с этой женщиной!»

— Не надо, Иван, в жалости я не нуждаюсь, — сказала она, и ее прозрачные глаза стали похожи на две льдинки.

— А кто говорит о жалости? — серьезно сказал я. — Я бы не сказал, что мой внутренний голос какой-то особенно жалостливый. Нет, Антонина Иосифовна. У меня совсем другой мотив. Где-то даже жалости противоположный…

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась Антонина.

— Объяснить сложно, но я попытаюсь, — сказал я и сцепил пальцы в замок. Потом мысленно чертыхнулся и раскрыл ладони обратно. Закрытая поза — плохое начало для попытки установить доверительные отношения. — Я не пытаюсь предложить помощь или моральную поддержку. Точнее пытаюсь, конечно, но просто как человек. Черт, ерунду какую-то говорю, да?

Я опустил взгляд, посмотрел на свои ладони, потом снова поднял глаза на Антонину. И встретился с ее пытливым прозрачным взглядом. Она молчала, ожидая продолжения.

— Жизнь штука странная и непредсказуемая, — зашел я с другой стороны. — Мы с вами вместе работали недолго, но я успел понять, что мне это нравится. Что с вами я расту как журналист, понимаете? Что вы настоящий профи, почти гений. А может и не почти… Сейчас ситуация выглядит какой-то безнадежной. Изменить ее не в моих силах, это точно. Но она ведь может и измениться, да? И вот когда это произойдет, мне бы хотелось, чтобы мы с вами продолжали оставаться на связи.

— Если, ты хотел сказать? — иронично проронила Антонина Иосифовна.

— Может и если, — я пожал плечами. — В общем, давайте дружить, а? Встречаться, разговаривать по душам, ходить в кафе, обсуждать мировые события… Даже не знаю… на лыжах кататься… В общем, делать то, что обычно делают, когда дружат семьями.

— Но вы же понимаете, что у вас тоже могут быть неприятности из-за этого? — серьезно спросил она.

— Ну и что? — я легкомысленно пожал плечами. — Как-нибудь справлюсь. Давайте так. Назначим вечер, когда будем обязательно общаться и встречаться. Скажем, четверг. Я буду звонить вам в обед, мы будем договариваться, чем займемся. Чем-то интересным или нет, неважно. Ну что, вы согласны?

— Я… Не знаю, чего вы добиваетесь, Иван, — задумчиво проговорила она. — Вы меня удивили.

— Но в принципе вы не против? — спросил я. Она промолчала, и я счел это достаточным, чтобы продолжить. — Тогда я позвоню в четверг. В обед.

Может и зря я не стал рассказывать Антонине про ЭсЭса и наши редакционные проблемы. Но как-то язык не повернулся. Ее история оказалась на порядок тяжелее наших взаимоотношений с новым главным редактором. Ладно, четверг скоро. Еще успеется. Я смотрел, как за Антониной закрылись двери автобуса, потом развернулся и пошел на свою остановку, чтобы ехать домой. Даша, наверное, уже дома. Она вроде никуда не собиралась. Но тут я поравнялся с будкой телефона-автомата. И, внезапно подчинившись самому мне не до конца понятному мотиву, шагнул внутрь и сунул в прорезь удачно попавшуюся под пальцы «двушку».

— Ого, сколько лет — сколько зим! — хохотнул Веник в телефонной трубке. — Повезло тебе, ты меня прямо на пороге поймал! Что-то важное?

— Да нет, просто хотел поболтать, соскучился, — я тоже засмеялся. — Время детское еще, вторник, опять же!

— Ну это ты удачно зашел тогда, — усмехнулся Веник. — Подгребай в «Петушок», я как раз туда собираюсь. Из наших мало кто будет, но я вчера в ночь работал, сегодня необходимо развеяться. Компрене?

— Требьян, — отозвался я. — Тогда мчу туда на всех, так сказать, парах!

В «Петушке» все было без изменений — все столики детского кафе оккупированы великовозрастными придурками в странных одеждах. Все прихлебывали из чайных чашек разные напитки, обсуждали музыку, пластинки, подробности личной жизни отсутствующих и несвежие анекдоты. Правда, из компании Веника было всего трое. Парень, похожий на бобра, один из поклонников темноволосой «морковки» и сам Веник, собственно. Бобер что-то рассказывал, экспрессивно размахивая руками, а остальные двое слушали. Парень, косящий под одного из солистов «Аббы» с интересом, Веник — скучающе. Не столько слушал историю, сколько разглядывал задницы перемещающихся по залу девушек.

— О, здорово, Жаныч! — радостно воскликнул он, совершенно не озаботившись, что прервал на полуслове бесконечную историю бобра. — Давай, покупай чашку чая и присоединяйся!

— Яволь… — отозвался я и сменил траекторию в сторону прилавка раздачи.

— Только чай? — сказала продавщица.

— Да, — я кивнул. Потом подумал секунду. — Нет. Дайте еще мороженое с шоколадом. И орехами.

— Так вам с орехами или шоколадом? — переспросила продащица. Новенькая какая-то, раньше ее не видел.

— А то и другое можно? — спросил я.

— Нет! — отрезала она.

— То есть, если я хочу мороженое и с орехами, и шоколадом, мне надо покупать две порции с разными наполнителями, а потом их смешивать? — уточнил я.

— Да! — вызывающе сказала продавщица, сложив губы куриной жопкой. — Если каждый будет брать по два наполнителя, то их не хватит. Вы о других подумали? О тех, кому придется из-за вас есть голое мороженое?

— Можно подумать, оно сразу станет несъедобным, — пробормотал я.

— Так с чем вы будете брать? — насела продавщица.

— А по половине порции вы продаете? — спросил я.

— Да, — нехотя кивнула продавщица, еще не понимая, к чему я веду.

— Тогда дайте, пожалуйста, половину порции с орехами и половину порции с шоколадом, — сказал я.

Продавщица взяла из стопки металлическую креманку, наколупала ложкой из коробки белых осколков и стружек. Обычной здоровенной ложкой, шариками накладывать мороженое пока не научились. По крайней мере, не в Новокиневске. Потом поставила креманку на весы. Убрала чуть-чуть. Взяла вторую креманку. Повторила манипуляции. Потом взяла квадратный судок с тертым шоколадом, скрупулезно отмеряла половину «дозы», высыпала ее в одну порцию. Потом проделала то же самое с толчеными грецкими орехами.

— Тридцать две копейки, — сказала она.

— Спасибо, — я высыпал на блюдце перед ней несколько монеток. Взял одну креманку, и у нее на глазах переложил ее содержимое во вторую. Лицо ее вытянулось, глаза засверкали праведным гневом. Чтобы не засмеяться, я спросил. — Что-то не так?

— Стол для грязной посуды вон там, — буркнула она, ткнула пальцем в нужном направлении и отвернулась.

Я подхватил кружку с чаем и обе креманки и вернулся к столу. Что у некоторых людей в головах? Понапридумывают искусственных ограничений, потом от них же и страдают. Вообще-то, такая фигня с наполнителями не была общим местом. Только в путь насыпали и два наполнителя и даже могли сверху еще сиропом полить, если попросить. Но вредные тетки попадались… Вот как эта. Ей дали свой кусочек власти, и она теперь старательно ее применяет. Терпеть таких людей не могу. Всегда хочется как-то их поддеть, даже если сначала не собирался…

Болтать с этой троицей не требовало от меня решительно никаких усилий. Мне плеснули под столом дежурного молдавского портвейна из бутылки с мужиком в шляпе, рассказали свежие сплетни, которые я, разумеется, тут же забыл. Я рассказал пару баек с работы. Меня осторожно спросили, что у меня с Лизаветой. Я многозначительно пожал плечами. В общем, было хорошо. Как будто пришел в старинное убежище, где всегда спокойно и ничего не меняется, и оно осталось прежним. Уже почти перед самым закрытием Веник вытащил меня покурить на улицу.

— Между прочим, мой отец про тебя спрашивал, — как бы невзначай проронил Веник.

— Да? Неожиданно, — усмехнулся я.

— Ой, да ладно! — Веник махнул рукой. — Он с таким восторгом о тебе отзывался. Мол, юноша такой положительный. Целеустремленный, образованный. Мол, вот с кем тебе надо бы дружить, а не с этими твоими обормотами.

— Ну вот, внезапно стал сыном маминой подруги, — хохотнул я. — Веришь — нет, даже в мыслях не было.

— Кем стал? — не понял Веник. Ах да, этот мем здесь еще не в ходу.

— Ну, знаешь, у любой мамы есть подруга, сын которой еще и вышивать умеет, и готовить, и работает на трех работах, и диссертацию пишет, — объяснил я. — И что бы ты ни делал, сын маминой подруги всегда будет делать это лучше. Мифический персонаж такой.

— Ааа! — Веник захохотал. — Это точно!

Веник недолго помолчал, дымя как паровоз. Потом посмотрел на меня.

— Отец просил, чтобы я вашу встречу устроил, — сказал он. — Но я сначала подумал, что надо у тебя спросить. Какое у него к тебе дело, он не сказал.

«Он мог бы и у Феликса спросить, — подумал я. — Хотя может это такой скрытый воспитательный момент. Анатолий же переживает за своего бестолкового сына…»

— Чего молчишь? — потормошил меня Веник. — Что отцу-то сказать? Ты согласен?

— А? — встрепенулся я. — Да, конечно, какой разговор.

— Тогда приходи в субботу к шести вечера, — Веник выбросил окурок в урну. — Только предупреждаю, это будет что-то вроде семейного ужина, так что не удивляйся.

Даша выслушала мой рассказ про Антонину Иосифовну молча. Потом вздохнула.

— Как жалко, — сказала она. — Я подозревала, что случилось что-то такое, чего не исправить. Хотя мне несколько человек чуть ли не с пеной у рта доказывали, что Антонина просто нашла местечко потеплее. Наверняка это Федя на нее настучал.

— Федя? — не понял я. — Какой еще Федя?

— Ну, ты его может уже и не помнишь, — сказала Даша. — Работал в редакции, серый такой.

— Ах этот, — я хмыкнул. — Отлично я его помню, такого забудешь, как же.

— Ха, и что же ты про него помнишь? — Даша рассмеялась. — У него такое лицо, что его запомнить невозможно! Неделю не видел если, то на улице не узнаешь.

— А почему ты думаешь, что это он? — спросил я.

— У них были какие-то нелады, — медленно ответила Даша. Он работал, когда я уже пришла, и, кажется, Антонина уже тогда хотела его уволить, но не могла почему-то. А потом она его уволила, и на нее тут же написали кляузу в партком. Совпадение?

— Не думаю… — закончил я. — А куда он потом делся? После того, как ушел?

— Болтали всякое, — пожала плечами Даша. — Что он, вроде как в трансмашевскую многотиражку «За Родину!» ушел. Но я точно знаю, что его там нет, у меня там одноклассница подрабатывает. Не знаю, правда. Они вроде как дружили раньше, а потом между ними какая-то кошка пробежала. С тех пор вот так… Блин, как же жалко! У меня была все-таки надежда, что может быть Антонину все-таки вернут…

— Сильно сомневаюсь, что ее сейчас возьмут работать хоть в какую-то газету, — проговорил я. — А что, в редакции адреса этого Феди нашего Олеговича не сохранилось?

— Честно говоря, не знаю, — сказала Даша. — Мне он никогда не нравился, так что когда его наконец-то уволили, я обрадовалась. Да и зачем нам адрес? Что мы, пойдем к нему в гости, чтобы спросить, не он ли настучал на Антонину?

— Хм, а звучит как отличный план, — хохотнул я. — Ты только представь, как его лицо вытянется, когда мы его об этом спросим.

— Вот ты дурак, а! — Даша рассмеялась и обняла меня. — Давай уже спать, половина первого время.

Время до обеда тянулось и тянулось. Я написал заявку на пользование печатной машинкой. Намеренно медленно, чуть ли не одним пальцем напечатал свои материалы. Вернул машинку на место, расписался о своевременном возвращении. Написал докладную записку о недостаточности канцелярских товаров, когда не обнаружил простого карандаша. Положил бумажку в папку. Скосил глаза на ЭсЭса. Тот сидел над большой конторской книгой и что-то там вычерчивал при помощи карандаша и линейки. Наверное, очередной журнал учета чего-нибудь.

Когда настало время обеда, я с таким облегчением вылетел из редакции, как будто из душного подвала на свежий воздух. Даже в столовую идти не хотелось. Хотелось побродить по заводу, пообщаться с разным народом, в курилке посидеть, послушать бесхитростные разговоры рабочих… Не редакция, а тюрьма какая-то стала.

Но пошел я, понятное дело, все равно в столовую. И на лестнице столкнулся с Мишкой. Обрадовался ему, как родному. Разулыбался во весь рот, как дурак. Вспомнил, что он же фотографии Анны, наверное, уже сделал.

— Здорово, Михась! — сказал я.

Но он оттер меня плечом, как будто пытался не заметить. Лицо каменное, взгляд мимо. Спустился и зашагал по коридору. Я догнал его и схватил за плечо.

— Мишка? — спросил я. — Ты чего, что случилось?

Он резко развернулся и со всего маху заехал кулаком мне по скуле.