Звонок из прошлого

23

Джек внимательно посмотрел на Полли и улыбнулся.

Она по-прежнему была очень привлекательной. Ее дом мог быть сколько угодно неубранным и немытым, имущество – сколь угодно скудным и жалким, но сама она освещала этот дом как прожектор, как яркая звезда. Джек тяжело сглотнул. Такого он не ожидал. Вот уж чего он действительно никак не ожидал, так это того, что она окажется все такой же красивой. На взгляд Джека, время не смогло разрушить ее красоту.

– Мне кажется, Полли, ты совсем не изменилась, – почти прошептал он. – Ты не постарела ни на один день.

– Джек, это полная бредятина.

Джек засмеялся.

– Ну, такого словечка я уже не слышал лет сто. Право же, как тебе это удается? У тебя что, есть какой-то чудодейственный крем, сделанный из половых органов мертвых китов? А может, у тебя на чердаке хранится портрет безобразной, совершенно опустившейся старой ведьмы?

– Джек, мой чердак здесь. Я на нем живу.

Теперь, когда первый шок от появления Джека прошел, до нее стало доходить, какая странная возникла ситуация.

– Я вообще не понимаю, почему позволила тебе войти… Я спала… В квартире полный кавардак… Почему ты вернулся, Джек?

– Почему ты так решила, Полли? Я имею в виду, почему ты решила, что я вернулся?

– Откуда, черт возьми, я могу это знать? Я вообще тебя не знаю!

– Знаешь, Полли. Ты меня очень хорошо знаешь.

– Я знаю, что ты подонок!

Джек пожал плечами.

– Сейчас что-то около половины третьего утра, Джек!

– Ну и что? У меня необычная работа, вот и все, – сказал Джек и снова пожал плечами. – Там, откуда я пришел, мы не обращаем внимания на время суток.

Он был все такой же. Самонадеянный, уверенный в себе.

– Хорошо. Вернись на землю, люди обычно спят среди ночи.

– Можно мне снять плащ? Можно мне сесть?

Подумать только! Он не показывал носу чертову прорву лет, а теперь хочет снять плащ и сесть! В голове у Полли царила неразбериха.

– Нет! Все это полный абсурд! Я вообще не знаю, почему позволила тебе войти. Я думаю, тебе лучше уйти. Если уж так хочешь меня видеть, возвращайся утром.

– Утром я уеду, Полли.

Для Полли это было уже слишком. Едва ли такие слова можно было счесть тактичными, принимая во внимание, как они расстались в последний раз, когда были вместе.

– Да, кажется, некоторые вещи действительно совсем не изменились, но все же… кое-что… разве можно… ты… Ты!..

Полли прикусила губу и замолчала. Разумеется, она на него злилась, злилась на то, что он ее бросил, и на то, что он теперь вернулся таким странным образом. Но – несмотря ни на что – она была так счастлива, что он вернулся!..

– Это значит, что я буду в Англии всего несколько часов, Полли. И другого времени зайти к тебе у меня не будет.

– Джек, это так… это так… Я не знаю, сколько все это длилось…

– Шестнадцать лет.

– Я прекрасно помню, сколько это длилось!

Ах, если бы она могла это забыть!.. Если бы она могла забыть хоть одно мгновение того лета, а заодно и каждый день, который прошел с тех пор.

– Шестнадцать лет и два месяца, если быть точным, – сказал Джек, который, по всей видимости, тоже очень внимательно следил за ходом времени.

– Точно! Совершенно точно! Шестнадцать лет и два месяца, и, как оказалось, ты был более чем в состоянии обходиться без меня, не делал никаких попыток меня увидеть и вдруг собрался это сделать сейчас!

– Да, именно так.

– И хотя прошло уже шестнадцать лет и два месяца, хотя прошло уже больше полутора десятилетий с тех пор, как мы последний раз смотрели друг другу в глаза, ты решил, что должен видеть меня немедленно, не теряя ни часа, ни минуты, в четверть третьего ночи!

– Я же тебе сказал. В Лондоне я буду только одну ночь.

– Ну хорошо, а почему ты не зашел, когда в твоем расписании было больше свободного времени? Да бог его знает, мы могли бы просто назначить друг другу свидание в удобное для нас обоих время!

– Меня не было в Англии, Полли. Я попал сюда впервые с тех пор, как мы… как я… ну, в общем, с тех самых пор. – Его голос слегка осекся.

Оба они прекрасно помнили тот холодный рассвет, когда он ее покинул.

– А почему ты не вернулся раньше? – спросила Полли.

– Я не мог. Я езжу только туда, куда мне скажут.

Слабое объяснение. Он знал это, и она тоже.

– Это очень трогательно.

– Полли, я выполнял приказы.

– То же самое говорили преступники в Нюрнберге.

Джека слегка покоробило. Он знал, что был не прав. Тем не менее, его нельзя было отнести к той породе людей, которые с легкостью раскаиваются, и насылать на него тень Нюрнберга поэтому не имело никакого смысла. Всю жизнь его глубоко раздражала манера некоторых людей – в особенности людей либеральных взглядов, а среди них в особенности его родителей, – которые заимели привычку использовать нацистов как готовый ярлык для тех вещей, что они по каким-то причинам не одобряли. Если кто-то собирался урезать благотворительные пособия, он был фашистом; если кто-то собирался повысить тарифы на проезд в автобусе, он тоже был фашистом; а уж если кто-нибудь протестовал против стихийного народного творчества на стенах общественных и частных зданий, то он тем более был фашистом! Во всем этом Джек видел что-то ребяческое. Разумеется, он был готов согласиться с тем, что, возможно, по отношению к Полли вел себя как свинья. Но все-таки он не убивал шесть миллионов евреев!

– Ой, ради бога, Полли! Неужели вокруг тебя все еще одни фашисты? Неужели ты еще не выросла из всех этих игрушек?

– А ты, неужели ты еще не дорос до того, чтобы иметь собственное мнение? – Уничтожающее презрение Полли едва не опалило Джеку брови. – «Я выполнял приказы!» – передразнила она, пародируя американский акцент. – И что, неужели они приказали тебе никогда не писать писем? Никогда не звонить? Исчезнуть с лица земли и шестнадцать лет близко не подходить к телефонам в Америке?

– Просто они бы этого не одобрили.

– А если бы они приказали тебе вставить в задницу зонтик и раскрыть его там? Ты бы тоже это сделал?

– Да, конечно. – Разумеется, он бы это сделал. А что она думает, кто он такой? Он солдат. Неужели она думает, что солдаты делают только те вещи, которые им нравятся?

– Ну, хорошо. Надеюсь, что они это еще тебе прикажут. И не простой зонтик, а какой-нибудь чудовищно огромный, пляжный, с заостренным концом и перекрученными спицами.

Джек посмотрел на часы. Было около половины третьего. На следующий день к обеду его уже ждут в Брюсселе. Это значит, что самое позднее он должен вылететь из Лондона в 10.30.

Полли поймала его взгляд.

– Очень сожалею, я, кажется, тебя задерживаю.

Джек ненавидел, когда с ним так разговаривали.

Насколько он помнил, женщины всегда чувствовали себя задетыми, когда он смотрел на часы. Как будто бы его желание точно знать время и соблюдать свои договоренности было для них смертельным оскорблением, ослабляющим их личное влияние.

– Просто я люблю точно знать время, вот и все.

– Сейчас четверть третьего ночи, Джек! Мы ведь это уже установили!

Вовсе нет. Сейчас уже полтретьего ночи, а Джек должен был точно соблюдать свой график.

– Полли, поверь мне, – сказал он. – Я понимаю, что должен был связаться с тобой заранее. Не проходило дня, чтобы я о тебе не думал. Ни единого дня.

Полли просто не знала, верить ему или нет. Все это казалось очень сомнительным, но, с другой стороны, если он говорил правду, тогда все было просто замечательно. Замечательно, что все эти годы, особенно первые годы, когда она чувствовала себя особенно несчастной и подавленной своими хроническими неудачами, он о ней постоянно думал.

– Просто до этого дня они ни разу не посылали меня в Британию, вот и все, – продолжал Джек.

– И за это время у тебя ни разу не было отпуска?

Да что она вообще может об этом знать? Она не знает ничего. Разумеется, у него были отпуска. То есть случались дни, когда он не должен был заниматься планированием смертей тысяч вражеских солдат. Дни, когда он бывал совершенно свободен и мог себе позволить отправиться на рыбалку или прокатиться на машине вдоль побережья. Однако люди в его положении в некотором смысле вообще не имеют отпусков, то есть настоящих отпусков: отпусков, которые освобождают их от всех обязанностей и от всего того, кем и чем они были. Джек никогда не был просто Джеком – ни одного мгновения, – он был только генералом Джеком Кентом, одной из самых важных фигур в системе обороны Соединенных Штатов. Двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году.

– Я всегда на работе.

– Ой, ради бога!..

– Я говорю так, как я это вижу.

– Да, конечно, так же, как и я. А я сейчас вижу перед собой труса и дерьмо.

– Ой, Полли, что ты говоришь… Я не трус.

Он всегда умел ее рассмешить. Этот непринужденный, хладнокровный, самоумаляющий юмор, который могут себе позволить только сильные, уверенные в себе люди. Полли почти расслабилась и начала смеяться вместе с ним. То есть не громко смеяться, но на короткое мгновение в уголках ее губ показалось какое-то подобие слабой улыбки. Он это заметил, и она знала, что он это заметил, но решила так просто не сдаваться.

– Значит, теперь, почти через семнадцать лет, твоя «работа» привела тебя опять в Англию, и всего на одну ночь?

– Да. На одну ночь.

– И ты не мог меня даже предупредить заранее? Ты не мог позвонить мне из аэропорта?

– Нет. Я не мог тебя предупредить. Я очень сожалею, но у нас так принято. Все, что я мог сделать, это прийти, и я пришел. Сегодня вечером я прилетел в Брайз-Нортон и оттуда пришел прямиком сюда.

Разумеется, это была ложь, но Джек чувствовал, что в каком-то смысле это была скорей правда. В конце концов, он же действительно хотел прийти прямо к Полли. И пришел сразу же, как только обстоятельства ему это позволили, сразу же после того, как покончил со своей презентацией Кабинету и пожелал всего наилучшего послу.

Его ложь сработала. Полли посмотрела Джеку в глаза. Он пришел прямо к ней. В этом действительно что-то было такое… Что-то волнующее, чего она действительно не могла отрицать. Точно так же она не могла отрицать, что он остался таким же красивым. Даже еще красивее, чем раньше. Ей нравилась седина на его висках и нравилось то, что он теперь не носит свои дурацкие усики в стиле Барта Рейнольдса. Казалось, он похудел, стал крепче, выносливее. И с годами совершенно не постарел.

Но тут она вспомнила, что ненавидит его. Что он покинул ее, не сказав ни слова на прощание – даже «всего хорошего» и то не сказал! Он был дрянью.

– Но это же абсурдно, Джек! Черт возьми, я себе спокойно спала! Что ты там наговорил? Что ты пришел прямо сюда? Но почему? Почему ты пришел прямо сюда? Я постарела на семнадцать лет. Мы же расстались почти двадцать лет тому назад…

– Шестнадцать лет и два…

– Да-да, я знаю, знаю! Я знаю, как давно это было! Но то была другая жизнь! Сейчас мы друг друга совсем не знаем! Мне следует вышвырнуть тебя вон.

Джек молча взглянул на Полли. Он не проронил ни слова, но под его внимательным взглядом Полли почувствовала себя очень неуютно. Казалось, Джек вот-вот собирается облегчить перед ней душу, поделиться с ней своими тайнами. Но затем, судя по всему, решимость покинула его: плечи его поникли, он опустил глаза и тяжело вздохнул.

– Ты права, – сказал он наконец. – Это глупо. Абсолютно глупо. Просто сумасшествие. Мне лучше уйти.

Джек повернулся к двери, поникший и потерянный, – ни дать ни взять человек, чьи самые сокровенные, отчаянные и безнадежные мечтания вдруг оказались растоптанными. Разумеется, его прием сработал.

– Не будь идиотом! Ты же не можешь сейчас просто так взять и уйти!

– Я решил, что ты хочешь именно этого.

– Нет! Это несправедливо! Не хочешь же ты сказать, что ждал все эти шестнадцать лет и два месяца только того, чтобы вот так вдруг поднять меня среди ночи с постели, ворваться в мою жизнь, а потом так же неожиданно из нее исчезнуть!

Снова возникла пауза.

– Так, значит, ты не хочешь, чтобы я уходил?

– Я и сама не знаю, чего я хочу.

Полли взяла с кухонного стола пачку не самых слабых сигарет. Когда она наклонилась над газом, чтобы одну из них зажечь, пластиковый дождевик, в который она была завернута, слегка приподнялся, и под ним мелькнули ее голые ноги. Ее ноги по-прежнему были потрясающими, просто сказочными. Джек всегда обожал ее ноги, хотя, разумеется, в те времена он обожал все, что касалось Полли. Она снова повернулась к нему, облокотилась на плиту и глубоко затянулась. Джек едва не рассмеялся – и одновременно едва не расплакался. Он вспомнил, как длинными вечерами они лежали вместе после любовной близости и смотрели в темноте на горящие концы своих сигарет, разговаривали, спорили обо всем на свете, не соглашались друг с другом ни в чем, кроме разве что одной вещи: своего желания быть вместе.