Звонок из прошлого

9

Джек и Полли познакомились много лет тому назад в маленьком придорожном ресторане на шоссе А-4 возле Ньюбери. Джек имел чин капитана и служил в американских войсках, дислоцированных в Британии. В те дни холодная война была еще горячей, чего нельзя было сказать о еде, подаваемой в ресторане. В ту самую минуту, когда Джек переступил порог ресторана, он немедленно пожалел о своем решении и, брезгливо смахнув крошки с оранжевого пластикового стула, был близок к тому, чтобы тут же повернуться и выйти вон. Однако его форма уже привлекла внимание посетителей, и ему не хотелось выглядеть в их глазах идиотом. Как-никак он чувствовал себя посланцем своей страны.

Для начала он решил почитать газету, и пришлось очистить часть стола от остатков еды и грязных тарелок, оставленных предыдущими посетителями. Не то чтобы он очень сильно интересовался английской политикой. Но в стране шли выборы. Миссис Тэтчер уверенно шла к тому, чтобы стереть в порошок своего главного оппонента – престарелого юношу с длинными седыми волосами, одетого в дурацкую демократическую курточку. Джек не видел в этой борьбе по-настоящему равного соперничества, однако у него сложилось впечатление, что британцы свято верили, что это честная борьба.

Тинейджер со следами возрастного гормонального дисбаланса на лице подошел к его столику и предложил меню.

– Только кофе, пожалуйста, – сказал Джек.

– Понятно, кофе, – повторил парень, и Джек сразу же проникся твердым убеждением, что никакого кофе ему здесь не видать. То есть ему, конечно, принесут некую бурду, которую «кофе» называют только в Британии, а во всем остальном мире именуют не иначе как собачьей мочой. И к этому темному горькому вареву непременно добавят маленький пластиковый пакетик с названием «Сливки» на этикетке, содержимое которого, на вкус Джека, было слегка разведенным на воде птичьим пометом.

Джек огляделся. Всемогущий бог, каким же адским воображением должен был обладать создатель подобных мест! «Маленьких сволочей», «Счастливых пьяниц» или «Завсегдатаев тошниловки»? Этих бледных имитаций более динамичной и яркой культуры Америки с ее скоростными трассами и первоклассными шоссе? За те три года, которые Джек провел в Соединенном Королевстве, он наблюдал неумолимое наступление этих гастрономических гетто со все возрастающей тревогой. Они появлялись везде. На каждом повороте дороги, как привидения, возникали разноцветные, но с архитектурной точки зрения совершенно идентичные коробки с не менее стандартными пластиковыми слонами для детских игр при входе. Каждый день Джек ожидал увидеть подобную коробку в воротах своей собственной военной базы, а может быть, даже прямо у дверей своего офиса.

Джеку принесли его «кофе» – половину в чашке, половину на блюдечке, облапанном грязными пальцами прыщавого официанта.

– Ваш кофе, – произнес он торжественно. – Приятного аппетита!

Тот факт, что Джек не собирался ничего есть, никоим образом не отпечатался в мозгу этого юнца, который получил инструкцию говорить «Приятного аппетита!» всякому, кто делал ему заказ, и он свято исполнял свой служебный долг. Джек размышлял о проблемах навязывания всем и каждому единой корпоративной культуры. Просто-напросто не имело смысла пытаться превратить английских детей в американцев. Можно нахлобучить глупую шапчонку на голову британского тинейджера, но он все равно останется британским тинейджером в нахлобученной на его голове глупой шапочке. Можно заставить его говорить хоть сто раз на дню «Приятного аппетита, сэр!», или «Желаю вам приятно провести время, сэр!», или «Привет, меня зовут Кинди, могу ли я вам чем-нибудь помочь, сэр?», но все равно в его устах это будет звучать совершенно одинаково: «А пошли вы все!..»

Джек был слишком нетерпелив. Он не мог всерьез сосредоточиться на чтении газеты. Разумеется, миссис Тэтчер выиграет эти выборы, а может, и вообще останется у власти навеки. Англичане не дураки: они знают, кто у них в стране победитель. Разве не она выиграла для них войну? Войну! Даже через год после тех событий Джек с трудом мог поверить счастью своих британских коллег. Все это казалось ему таким несправедливым! Америка является всемирным полицейским, у нее лучшая в мире армия, а это значит, что сражаться и побеждать в войнах должна именно она! Почему же вдруг, совершенно неожиданно, этот везунчик – облезлый британский лев – ухитрился вступить в реальную – настоящую – неядерную – кровавую – старомодную войну? Когда это случилось, Джек и его товарищи чуть не умерли от зависти, которая во сто крат усиливалась тем обстоятельством, что они находились в это время в самой Англии. Вот они здесь, молодые, рвущиеся в бой представители самой могущественной в мире армии, но они должны смирно сидеть на своих военных базах и сторожить свои самые могущественные в мире ракеты, в то время как эти замшелые, одряхлевшие и обносившиеся англичане плывут чуть не на другой конец земного шара, чтобы защитить территории Ее Величества в южной Атлантике.

Джек решил больше не травить душу пустыми сожалениями и достал из кармана лист почтовой бумаги. Может, ему удастся скоротать время за письмом брату. Джек уже несколько раз брался за письмо, но каждый раз откладывал, потому что все это слишком угнетало его. Что он мог объяснить даже самому себе? Разве что сразу признаться, что все предсказания Гарри начинают неумолимо сбываться по всем статьям. Гарри всегда говорил, что поступить на военную службу – это все равно что выбросить свою жизнь на помойку.

– писал Джек мелким, четким почерком. –

Это был холостой выстрел. Гарри больше не пишет никаких поэм, да и занимался этим недолгое время, еще подростком. Но Джек никогда не позволял Гарри забыть об этом.

– продолжал свое письмо Джек. –

И это тоже не соответствовало действительности ни в малейшей степени. На самом деле Джек имел сколько угодно возможностей участвовать в реальных событиях, когда служил во Вьетнаме. Просто у него сейчас было плохое настроение. И к тому же его служба в Юго-Восточной Азии совпала с самым концом войны, то есть с периодом поражения и отступления, когда великая армия терпела серьезный урон. Выход США из кровавой авантюры нельзя было назвать триумфальным, и это обстоятельство до сих пор продолжало мучить и тяготить Джека. Это была одна из многих вещей, в которых он ухитрялся обвинять собственных родителей, хотя Гарри находил такую позицию своего брата жалкой и ничтожной.

– Что? – восклицал он с запальчивостью. – Мамина вина состоит в том, что ты не смог укокошить столько вьетнамцев, сколько тебе хотелось? Ну знаешь, Джек, ты просто подлая свинья!

– Ну положим, войну проиграл враг внутренний, – не сдавался Джек. – Все эти студенты и хиппи, дворовые и кухонные герои. Уж у них-то точно была своя вьетнамская война! На подступах к Белому дому и на ступенях мемориала Линкольна! Но именно они провалили настоящую войну для меня! Я не застал Вьетнам шестидесятых годов, только не я! Мне достался Вьетнам семидесятых, когда играла совсем другая музыка и всякая партизанская война в джунглях давным-давно отошла в прошлое. В результате я выбрался оттуда в семьдесят третьем – как раз вовремя, чтобы спешно погрузить в вертолеты остатки деморализованных, разъевшихся пораженцев, которые способны были совершить только один подвиг – отступить на территорию сайгонского посольства. Вот каким было мое первое знакомство с новой планетарной реальностью! Даже песни тогда пели омерзительные! Нельзя выиграть войну, когда со всех сторон звучат только «Донни» и «Мэри».

Джек и Гарри бесконечно дрались друг с другом в детстве и продолжали это делать до сих пор при каждом удобном случае. Гарри не испытывал никакого сочувствия к разочарованиям Джека в армейской жизни. Он никогда и не скрывал, что считает жизненный выбор Джека идиотским. По мнению Гарри, в армии человеку дано испытать только два состояния – скуку и страх, и оба эти состояния казались ему совершенно непривлекательными. Теория Гарри, почему Джек выбрал именно военную карьеру, заключалась в том, что ему с детства досталась в семье роль любимчика и таким выбором он хотел уязвить своих родителей. Братья были подростками в шестидесятые годы, и их родители не принимали полностью контркультуру, но, конечно, покуривали травку. Оба они были преподавателями в колледже – и остаться в стороне не могли никоим образом. Шестидесятые годы вообще были трудным десятилетием. В те годы даже из самых благополучных семей многие отпрыски уходили в хиппи. Постоянное демонстративное нарушение общепринятых норм стало своего рода новой общепринятой нормой. Длинноволосые чудики вызывали положительные эмоции во всех слоях общества, а патриотически настроенные мальчики с короткой стрижкой казались чуть ли не выродками. Джек чувствовал себя чужаком в собственном доме. В то время когда идея преемственности поколений потерпела крах, он хотел иметь нормальных родителей. Пусть кто хочет становится хиппи, пусть седовласый муж открыто превозносит по телевизору достоинства наркотиков, пусть немытые и нечесаные бит-поэты и блюзмены становятся народными героями – это их дело. Если раньше традиционно воспитанные родители поддерживали в своих отпрысках желание вести себя как взрослые, то теперь все происходило с точностью до наоборот: взрослые неожиданно начали вести себя как дети. В пятнадцать лет Джек чувствовал себя так, словно во всем доме он был единственным взрослым человеком. Он досадовал на свой юный возраст, в то время как его мать покупала себе вместо платьев какие-то детские распашонки, а отец отращивал свои пышные волнистые волосы до такой длины, что становился похожим на тинейджера.

Поблуждав в воспоминаниях, Джек вернулся к письму и к своей сегодняшней неудовлетворенности.

– написал он. –

Джек возненавидел базу Гринхэм-коммон в тот самый день, когда сюда приехал, и три мрачных года, проведенных здесь, совершенно не ослабили его ненависти. Три бессмысленных года. В памяти Джека все они спрессовались в один длинный зимний день с вечно хмурым небом и накрапывающим дождем. Разумеется, он допускал мысль, что за тридцать шесть месяцев, проведенных им в Англии, солнце наверняка выглядывало временами из-за туч, но в памяти его это не запечатлелось. Для Джека база значила только одно – бетон и сталь, сталь и бетон, и даже само небо над головой, казалось, было сконструировано из этих безрадостных материалов. Небо «холодной войны», серое, плоское и непроницаемое, как внутренняя поверхность громадного танка. Джек провел тысячи призрачных часов на дежурстве, глядя на этот мрачный свод. Он часто думал, что если бы те самые ракеты, за которые несет ответственность он со своими товарищами, вдруг каким-то сказочным образом вылетели из своих шахт, то они наверняка стукнулись бы об этот свод, а потом отскочили бы от него и попа́дали обратно на землю, превратив ее в кромешный ад.

Он бессознательно сделал глоток из своей чашки и немедленно пожалел об этом. Он снова обратился к письму.

Мимо его столика прошла женщина с двумя детьми на руках и третьим, семенящим следом. Этот третий ухитрился как бы невзначай пролить на его письмо оранжевую газированную дрянь. Он вздохнул и подозвал официанта, чтобы расплатиться за кофе. Он не мог больше находиться в этом заведении. Все здесь – и звуки, и запахи – действовало ему на нервы. Среди запахов особенно выделялся старый прогорклый жир в сочетании с чем-то похожим на детскую неожиданность, а что касается звуков, то Би-би-си Радио-1 как раз начало трансляцию очередного заунывного песнопения, которое немедленно обвило его голову, как змея. Песня называлась «Карма Хамелеон», ее исполнял какой-то трансвестит по имени Бой Джордж, который, по-видимому, в данный момент более известен, чем Господь Бог. Джек уже заметил, что если англичанам нравится какая-то песня, то они слушают ее без конца, и «Карма Хамелеон» стояла во главе списка подобных хитов. Сперва она нравилась даже Джеку, но в этом наводящем тоску месте она казалась столь же грубой и раздражающей, как и три девицы, которые немедленно начали подпевать, не выпуская из рук стаканов с молочными коктейлями и зажженных сигарет. Джек и сам любил курить, но курительные способности юных британских девиц просто поражали его воображение. Он мог поклясться, что они ухитрились бы зажечь сигарету даже под водой. Он заставил себя сделать еще один глоток из стоящей перед ним чашки и поднялся наконец чтобы уйти. Серый бездушный бетон и отвратительные женщины базы военно-воздушных сил Великобритании Гринхэм-коммон стали выглядеть более предпочтительными, чем этот, с позволения сказать, ресторан.

Совершенно неожиданно для себя он сел обратно.

Сидящая за соседним столиком пожилая пара отвлеклась от своего завтрака и уставилась на него. Без сомнения, они были очень рады такому неожиданному перерыву в своем занятии: наверняка им самим уже изрядно начала действовать на нервы неприятная обязанность поглощать какую-то бесформенную массу, которую они опрометчиво заказали в надежде, что им принесут еду. Во всяком случае, они дружно прекратили копаться в своих тарелках в безуспешных попытках найти там, среди холодной соплеобразной яичной материи, хоть какие-то следы бекона. Какое несчастье… Компенсировать испорченный завтрак им могло теперь разве что ограбление банка.

С минуту они пялились на Джека, потом нехотя отвернулись и снова принялись за свою удручающую еду. Джек между тем даже не заметил их. Все его внимание было поглощено другим. Тем, что заставило его снова сесть на свое место, когда он совсем уже было собрался уходить: молодой девушкой, которая только что вошла в ресторан. Ее сопровождали двое пожилых людей, очевидно родители, но Джек едва взглянул на них. Его интересовала только девушка. Он узнал ее сразу, как только она вошла.

Она была очень интересной особой. Можно сказать – прекрасной.

Особой с розовыми лентами в волосах. Особой, которую он неизменно высматривал по сторонам, когда подъезжал на джипе к своей базе, стараясь делать это как можно медленнее и разглядывая при этом себя в зеркало заднего обзора, чтобы удостовериться, что с его внешностью все в порядке. И каждый раз удивлялся самому себе, насколько привлекательной кажется ему эта девушка. Вообще-то он мало внимания обращал на тех ужасных маловразумительных особ женского пола, которые жили в расположенном по соседству лагере, да и про эту не мог с уверенностью сказать, что она относится к предпочитаемому им типу женщин. Ее глаза были всегда сильно накрашены и обведены кругами темно-голубых теней, так что она смахивала на негативную фотографию медведя панды. Иногда на обеих ее щеках красовались символы женского полового начала. А иногда Джек вообще начинал бояться, что она страдает дальтонизмом, потому что губы ее были накрашены зеленой помадой. Хотя чаще она употребляла все же другую помаду – пронзительно-красную. Но, несмотря на все подобные ужасы, сияющая красота и свежесть этой девушки неизменно пробивались через поставленные на их пути преграды. Ее лицо было самым милым из всех, которые Джек когда-либо видел, ее фигурка – такой тонкой и изящной, что напоминала фигурку танцовщицы. Джек старался как можно дольше задерживать взгляд на этой девушке, и вот наконец судьба отнеслась к нему благосклонно, и он получил возможность разглядеть ее как следует. И чем больше Джек глядел, тем больше это зрелище захватывало его воображение. Вряд ли будет преувеличением сказать, что он был сражен наповал. Во рту у него пересохло, а глаза погрузились в мечтательное созерцание.

Женщина у кассового аппарата удивилась – неужели их кофе вдруг стал настолько лучше, что клиент решился его допить.