Звонок из прошлого

48

В квартире молочника зазвонил будильник и заиграла музыка, что заставило его проснуться и удивиться тому, что в эту ночь он вообще ухитрился вполне сносно выспаться. Ему казалось, что он совершенно не сможет этого сделать, учитывая все эти громкие разговоры и хождения у него над головой. Тем не менее он решил, что факт возобновления прерванного сна не должен повлиять на силу его праведного гнева. Он уже вел скрупулезный учет всем своим ночным беспокойствам и решил дополнить свой каталог парочкой новых пунктов, потому что был совершенно уверен, что за время его сна все шумы наверху наверняка не прекращались.

Наверху тоже услышали музыку.

– Какого черта? – спросил Джек.

– Это молочник, – объяснила Полли. – Он всегда встает в четыре часа и включает радио, которое перестает работать в четыре двадцать пять, когда он уходит на работу и хлопает дверью.

Сидящий тремя этажами ниже на лестнице Питер тоже услышал музыку и вообразил, что она раздается из квартиры Полли. Они что, решили потанцевать? А может, они предпочитают заниматься «этим» под музыку? Как бы то ни было, но эта музыка еще сильнее разожгла его ревность и негодование. Что ему теперь делать? Как загасить пламя ненависти, которое бушует в его душе? Питер никогда не чувствовал в себе задатков убийцы, но этот американец, вне всякого сомнения, заслуживал смерти. Питер пощупал рукой свой разбитый нос и едва не вскрикнул от боли. Ему даже показалось, что нос разбит. Во всяком случае, он сильно распух. От прикосновения нос снова начал кровоточить: кровь большими каплями стала капать на его брюки. Питер раздвинул колени и позволил крови капать на лестничный ковер. Ее лестничный ковер. Она будет ходить по его крови. Затем Питер вытащил нож, подставил лезвие под свой кровоточащий нос и смотрел, как металл окрашивается в красный цвет.

Наверху в квартире Полли Джек чувствовал некоторое беспокойство. Будильник молочника, необычно ранний, напомнил ему о том, что ночь скоро кончится. В семь сорок утра уже полностью рассветет, и Джек хотел исчезнуть задолго до этого времени. Он уже узнал все, что ему нужно. Теперь он был вполне уверен в том, что их история с Полли осталась их частным делом. Еще он узнал все координаты ее преследователя.

На этот счет у него имелись свои соображения: этот человек, Питер, должен умереть. Понравится это Полли или нет, но Питера уже можно считать мертвецом.

– Я скоро должен уйти, – сказал Джек, делая новый глоток из своего стакана.

Его слова подействовали на Полли, как холодный душ. Каким-то образом она перестала думать о том, что он должен уйти.

– Я хочу, чтобы ты остался, – сказала она.

– Я не могу.

Полли почувствовала отчаяние. К ней вернулись все те знакомые ей эмоции, все прежние болезненные переживания, которые, как ей казалось, за долгие годы она уже успела забыть. Зачем он тогда вернулся? Чтобы немного подразнить ее, вышибить из колеи, а затем снова покинуть? Теперь ей придется пережить боль расставания во второй раз и жить с разбитым заново сердцем.

– Я скоро получу повышение, – сказал Джек.

Полли просто не знала, что и сказать. Это было какое-то non sequitur.[4] Неужели он думает, что она заинтересована и дальше вести с ним вежливый разговор?

– Я и так уже за последние несколько лет хорошо продвинулся, Полли. Да, правда, в этом смысле у меня все получилось очень удачно.

О чем это он толкует? Он все еще борется с собой? Может быть, он и вправду хочет у нее остаться? Хочет заняться любовью? Может быть, вся эта болтовня – просто способ увильнуть от принятия решения?

– Мои поздравления, – ответила Полли. – Ты ведь всегда решительно сметал на своем пути все препятствия, не так ли?

Все, что Джек говорил, напоминало ей теперь о его дезертирстве.

– Знаешь, четырехзвездным генералом нельзя стать, избегая неудобных любовных приключений. Для этого мало просто работать или быть талантливым. Для этого надо иметь удачу. Грандиозную удачу. – Джек на секунду замолчал, а потом добавил: – Секс.

– Что? – переспросила Полли.

– Именно он помог мне добраться до тех высот, на которых я сейчас нахожусь.

– Просто ума не приложу, о чем ты.

– Мою карьеру сотворил секс, Полли. Именно он способствовал моему продвижению.

– Мне это неинтересно, – тоскливо сказала Полли.

– Я должен рассказать, что привело меня к тебе сегодня, – настаивал Джек.

Полли снова села на место. Его настойчивости все равно бесполезно сопротивляться. Если Джек что-нибудь хотел сказать или сделать, он обязательно это скажет или сделает, причем в удобное для него время. Она попыталась сосредоточиться на том, что он говорит.

Джек начал свой рассказ. К концу войны в Заливе он стал полным полковником, одним из самых успешных военных своего поколения, но, несмотря на это, его перспективы на будущее продвижение не выглядели слишком блестящими. По традиции война считалась в армии наилучшим временем для продвижения по службе, но, несмотря на усилия Саддама Хусейна (заслуживающие, разумеется, всяческого уважения), реальные войны, то есть серьезные войны, становились все менее и менее вероятными. Согласно утверждениям Джорджа Буша, в силу вступал новый мировой порядок. Советский Союз потерпел крушение, вместе с ним ушел в небытие Варшавский договор, и западные союзники в одночасье лишились своего лучшего и самого достойного врага. На втором месте по значению стояли китайцы, но они сами спешно строили капитализм и вели войну на сырьевом рынке. В Бейдине[5] открылся «Макдональдс», Соединенные Штаты импортировали гангстеров из Москвы. Запад победил. Для карьеры таких людей, как Джек, наступило унылое время. В руках самое современное оружие – и некого убивать! Как все это несправедливо!

Разумеется, деятельность ООН не прекращалась, по всему миру разворачивались всякие гуманитарные и миротворческие миссии, но разве это настоящая служба? Ясно, что таким путем невозможно стать четырехзвездным генералом. Джек и его друзья плакались друг другу в жилетку за стаканом бурбона, признавая, что нормальную карьеру невозможно сделать, доставляя порошковое молоко умирающим жителям Африки. Или раскапывая по футбольным полям Боснии полные черепов траншеи.

Но когда Буш струсил и отказался доводить дело до конца в Багдаде, Джек наконец понял, откуда дует ветер.

– Уж мы бы заставили Саддама висеть на флагштоке перед Пентагоном, – убеждали друг друга друзья Джека за кружкой пива. – Но старик Буш больше слушает Пусси Пауэлла. А какой это солдат? Слишком боится рисковать своими людьми! Господи помилуй, что творится с миром! У нас армия, которая считает, что имеет право не умирать! Пауэлл, очевидно, беспокоится о том, что его люди предъявят ему судебный иск!

Джек мерил шагами квартиру Полли и рассказывал свою историю, практически не обращая внимания на хозяйку дома. А она никак не могла понять, чего же он все-таки от нее добивается. Но чего бы он ни добивался, ей это было неинтересно.

– Пусси Пауэлл? – переспросила она из вежливости.

– Множество людей покинули службу, – продолжал Джек. – Но я не смог этого сделать. Я не знаю другой жизни, кроме армии. Мне некуда было идти. Кроме того, я пожертвовал для нее слишком многим.

Они взглянули друг на друга. Полли хотела что-то сказать, но Джек продолжал:

– А потом случилось что-то странное. Именно в тот момент, когда все уже считали, что любые пути продвижения для них закрылись навеки, на повестку дня встал вопрос секса. Секс стал той штукой, которая спасла всю американскую военную карьерную структуру от стагнации. Секс заменил собой войну. Забавно, не правда ли? То самое, за что в свое время боролись такие ребята, как ты. Делай любовь, а не войну, и прочая подобная чепуха.

– Что ты имеешь в виду, Джек?

Полли уже покорилась необходимости сегодня ночью постоянно вращаться в одном и том же замкнутом круге.

– Ты помнишь Тейлгейт? – продолжал Джек. – Когда компания военно-морских летчиков не смогла сдержать свои эмоции и принялась размахивать членами в присутствии женщин-моряков?

Полли помнила. Скандал был достаточно громким, чтобы о нем написали в британских газетах. Он стал потрясающей демонстрацией пьяной жестокости, которая царила в американских военно-морских силах.

– Насколько я помню, речь шла о гораздо более серьезных вещах, чем размахивание членами, – заметила она.

– Господи, да просто они попались под руку. Кстати, потом все они предстали перед трибуналом. «Сэр! Да, сэр! Я размахивал своим членом, сэр!» Позорное увольнение! «Сэр! Да, сэр! Я тоже размахивал своим членом!» Следующее увольнение. Сто пятьдесят тысяч долларов, затраченные на их обучение, – псу под хвост! Начальство думало, что можно успокоить общественность, если бросить акулам несколько мелких рыбешек. Ничего у них не получилось. Дело пошло выше. «Да, я не мог обеспечить условия, при которых размахивание членами невозможно…», «Да, я считаю, что культура размахивания членами должна повышаться…» Хочешь знать, сколько адмиралов было замешано в этом деле?

Полли не хотела знать. Ее вообще очень мало интересовало то, что он ей рассказывал.

– Тридцать два, Полли! Это исторический факт. Тридцать два адмирала. Наша боевая готовность была поставлена под угрозу! Моральное состояние военно-морских сил разорвано в клочья. Мы сами отдали козыри в руки наших врагов. И все потому, что мы живем в мире, где считается, что мужское свинство можно регулировать законодательными актами.

Полли едва верила своим ушам. По всей видимости, Джек снова озаботился тем, чтобы сравнивать их политические точки зрения, и она снова почувствовала себя обязанной ему отвечать.

– Можно издать законодательные акты против изнасилования, запугивания и сексуальных домогательств.

– Господи! – взорвался Джек. – Эти парни были моряками! Они в жизни своей не пропустили ни одной юбки! Было время, когда в качестве необходимого условия для военной карьеры от человека требовалось, чтобы он был просто сексуальным маньяком!

– Иногда перемены проходят болезненно, – не осталась в долгу Полли.

– О да, конечно, разумеется, так оно и есть. Перемены проходят болезненно. Я видел плачущих мужчин. Я видел плачущих моряков, потому что они вдруг обнаружили, что если на каком-нибудь рождественском вечере они вдруг ущипнут за задницу какую-нибудь секретаршу, то тем самым они, по существу, делают карьерный выбор!

Возможно, Джек был прав, когда некоторое время назад говорил Полли о людях «ее сорта». В этой ситуации она вполне могла сопереживать одной из сторон, но ее симпатии были явно не на стороне плачущих моряков. В своей работе Полли тоже постоянно встречалась с подобными ситуациями, и она прекрасно знала, что значит на языке парней «ущипнуть за задницу».

– Ну что ж, возможно, твои друзья наконец перестанут щипать людей за задницу, – сказала она.

В расстройстве Джек взмахнул рукой и при этом опрокинул свой стакан с виски.

– Да уж! Теперь-то нам все стало понятно! О, нам очень даже хорошо теперь стало все понятно! Наши познания описали крутую дугу! Вся беда в том, что никто не просветил этих парней заранее, пока они не оказались в суде! Никто не рассказал этим бедным плачущим морякам, что обычный способ, которым они действовали всегда, которым действовали также их отцы и их деды, внезапно стал криминальным поведением! Никто не предупредил этих бывалых моряков, что конец их карьере положит не советский диверсант, который прикончит их, а какая-то девчонка с недобрыми чувствами!

– Да уж, может быть, теперь эти плачущие моряки немного подумают о всех других девчонках, которых они сами когда-то заставляли плакать!

– Да, может быть, и подумают! – согласился Джек, но сделал это весьма агрессивно. – И у них будет очень много времени на обдумывание, потому что в армии внезапно образовалось полно вакансий! Эти четыре звезды я получил не за то, что защищал демократию, а за то, что не вытаскивал свой член из штанов!

– Значит, ни один новобранец женского пола не покушался на твой член?

– Я никогда не был стадным животным, Полли. В каком-то смысле я обязан этим тебе.

Джек подумал о той бедной немецкой девушке, Хельге, и о той ужасной ночи в начале восьмидесятых годов в Бад-Наухайме. Он знал, на что способны мужчины, когда они напьются и соберутся компанией. Особенно военные. Он был с ооновскими войсками в Боснии и видел, на что способны банды мужчин, когда никакой цивилизующий фактор на них уже не действует.

– Ты можешь мне не верить, но ты меня изменила, – объяснил Джек. – Ты и вся та чепуха, которую ты мне твердила тогда. Это сильно подействовало на мои взгляды, позволило мне увидеть другую точку зрения. Я правда считаю, что ты оказала на меня благотворное влияние, Полли. Я верю, что стал хорошим солдатом во многом благодаря тебе.

Ирония этих слов показалась Полли чрезмерной.

– И через многие годы, – продолжал Джек, – я всегда спрашивал себя, как бы отнеслась к тому или иному вопросу ты. Такое впечатление, что ты оставалась все это время со мной и я не хотел тебя злить своими поступками.

Это была правда. Джек, конечно, не мог быть уверен на все сто, но, возможно, его любовь к этой страстной, идеалистической семнадцатилетней девчонке, которую он некогда знал, как будто облагородила его, заставила избегать ошибок, которые обычно совершают другие военные. Он не имел в виду такие ужасные инциденты, как изнасилование Хельги, – к счастью, такие события случались редко, – но существовало множество других, более мелких ловушек, в которые регулярно попадались его коллеги. Сегодня эти ловушки называются сексуальными домогательствами. Шуточки, щипки за задницу, бесконечные списки более мелких сексуальных преступлений – приставания, нападения и обманы, – которые мужчины так долго практиковали совершенно безнаказанно. Джек сумел избежать их. В своих кругах он имел репутацию джентльмена, и когда мужчины его поколения были деморализованы новой моралью, Джек продолжал процветать.

– Знаешь, Полли, я всегда тебя любил, – сказал он. – И люблю до сих пор.

И снова круг замкнулся. Полли видела, как Джек борется с чем-то внутри себя, но не могла понять с чем. Может быть, с самим фактом своей несчастливой, неудавшейся жизни? Может быть, он недалеко ушел от нее в своем одиночестве?

– А как же твоя жена? – спросила она мягко. – Ты, наверное, любил ее, когда решил на ней жениться? Ты что, любил тогда нас обеих?

– Мне казалось, что я ее люблю, Полли. Господь все видит, мне действительно так казалось, но теперь я точно знаю, что женился на ней только потому, что хотел оторваться от тебя.

Это звучало жестоко, очень жестоко. После стольких лет жизни под гнетом предательства Джека Полли с трудом могла слушать такие слова. Но как ни трудно ей было, сердце ее воспарило от понимания того, что ему было не менее трудно, чем ей. Что, возможно, он действительно отвечал взаимностью на ее любовь.

– Джек, о Джек! Ты мне говоришь теперь такие вещи! После стольких лет, когда я так по тебе горевала…

– Я должен был, Полли. Потому что…

Но Полли приложила палец к своим губам и сказала «ш-ш-ш». Ей уже надоело заниматься всеми этими бессмысленными разговорами. Она не может больше с этим мириться. В конце концов, это ее квартира, и она собирается держать под контролем все, что здесь происходит. Во второй раз за эту ночь она пересекла комнату и встала напротив Джека. И он снова жадно смотрел на движения ее ног, на покачивания ее тела. Полли снова взяла стакан из рук Джека и поставила его на столик.

– Больше никаких разговоров! – сказала она.

– Полли, я не должен! – ответил Джек, однако глаза его уже затуманились от страсти.

Полли снова заставила его замолчать – на этот раз приложив свой нежный пальчик к его губам. Джек моментально лизнул этот пальчик. Затем она снова взяла Джека за голову и нежным движением поставила его на ноги. Они поцеловались снова, долго и страстно.

– Нет, Полли, нам нельзя. Я сюда пришел не за этим! – Джек шептал почти возле самых губ Полли, в то время как она продолжала его целовать. И снова он уступил ее объятиям. И снова его страсть на какой-то момент пересилила чувство вины, которое он испытывал.

Полли расстегнула свою сорочку. На этот раз она сделала это сама, целенаправленно и быстро. Покончив с расстегиванием, она сделала шаг назад и встала с победоносным видом. Она распахнула свою сорочку, чтобы показать Джеку свое тело. Целый вечер он страстно жаждал именно этого: вот ее груди, ее живот, шея, пупок, ноги, все ее тело, обнаженное, не обремененное одеждой, кроме малинового треугольника еще не снятых трусиков.

Джек почувствовал, что изнемогает от желания.

– Мы не должны этим заниматься, – услышал он в то же время свой собственный голос.

Полли ничего не ответила. Она решила, что со всеми разговорами пора кончать. Пусть он говорит что хочет, но теперь ход событий контролирует только она. Она чувствовала, что воздух в комнате просто заряжен его желанием. Она знала, что он ее любит. Она взяла его за руку. В течение секунды он еще продолжал внутренне сопротивляться, но потом позволил отвести себя к кровати.

Она легла на кровать под его взглядом и широко раскинула свою сорочку. Глядя Джеку прямо в глаза, она вдруг заметила, что они блестят. Он плакал! Не сильно, конечно, можно сказать, совсем чуть-чуть, почти без настоящих слез, но она все равно была уверена, что он плакал. Она никогда раньше не видела его плачущим. Опершись на спину, Полли на минуту подняла вверх ноги и стащила с себя трусики. Потом снова расслабила ноги. Теперь она лежала совершенно обнаженная, если не считать сорочки, которая чуть прикрывала ее плечи.

– А теперь давай займемся любовью, – сказала она твердо.

– Я не могу, – ответил Джек дрожащим голосом.

Полли поднялась и взяла его за руку.

– Джек, прекрати болтать чушь. Я тебе говорю: давай займемся любовью!

– Я… я… не могу. – Джек не хотел сдаваться, хотя с трудом подбирал слова для своего отказа.

– Ты можешь, Джек. Ты пришел сюда именно за этим.

Джек закрыл глаза, чтобы не видеть ее красоты, чтобы отключить тот волшебный источник магнетического эротизма, который находился прямо перед ним. В уголках его глаз еще явственнее засверкали слезы.

– Я пришел не за этим, Полли, – сказал он твердо, как будто выдохнув слова из глубины желудка. Затем он вырвал у нее свою руку и вернулся к своему креслу и стакану.