Диагностика без анализов, врачевание без лекарств

Как расспрашивать больного

Доктор начинает встречу с новым больным с расспроса — на что тот жалуется, когда болезнь возникла, и как она развивалась вплоть до настоящего времени. Это называется собиранием анамнеза болезни (от греческого слова анамнесис — воспоминание). Однако собирание анамнеза — это не просто накопление сугубо медицинской информации. Это одновременно и общение двух людей, во время которого они присматриваются друг к другу, знакомятся, и в результате каждый оценивает своего собеседника. Доктору это дает возможность не только узнать многое о болезни пациента, но и понять, что за человек обратился к нему за помощью, что его заботит, чего он хочет на самом деле. Всё это помогает врачу выбрать подходящее поведение по отношению к своему подопечному и решить, какое именно лечение будет наилучшим в данном случае. С другой стороны, впечатление, возникающее у больного при этом общении, либо вызывает у него симпатию и расположение к доктору, либо, наоборот, недоверие и пренебрежение, а то и враждебность к нему. Как заметил знаменитый американский кардиолог Хёрст (J. Willis Hurst): «Именно во время собирания анамнеза больному становится ясно, кто перед ним — бесчувственный робот или человек, исполненный желания помочь». Таким образом, собирание анамнеза, — это, казалось бы, чисто профессиональное диагностическое действие — создает важные психологические последствия, которые сильно влияют на весь дальнейший лечебный процесс.

Вот почему при собирании анамнеза важно не уподобляться полицейскому следователю, для которого главное — это просто выяснить обстоятельства дела, узнать факты и заполнить протокол допроса. Когда инспектор дорожной полиции прибывает на место автомобильной аварии, он расспрашивает участников происшествия сухо и невозмутимо: ведь сам он не имеет никакого отношения к произошедшему. У него лишь одна задача — выяснить истинную картину случившегося. Совсем в другом положении находится врач: он не посторонний наблюдатель. Между ним и больным с самого начала неизбежно возникает эмоциональная связь: больной ждёт помощи и сочувствия, а у врача сразу возникает чувство ответственности за своего подопечного. Даже в обыденной жизни, когда мы знакомимся с новым для нас человеком, мы стараемся выказать приветливость и дружелюбие. А уж при встрече доктора с больным человеком это просто необходимо. Кстати, как показывает яркий образ Порфирия Петровича в романе Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», настоящий, опытный следователь отлично понимает, что успех его работы зависит не только от того, какие вопросы он задаст, но в немалой степени также от того, удастся ли ему вызвать доверие своего собеседника, наладить чисто человеческие отношения. Вот почему собирание анамнеза должно происходить в обстановке доброжелательности и сочувствия.

К сожалению, многие врачи либо не обращают на это внимание, либо даже не догадываются о психологических аспектах собирания анамнеза.

Рассмотрим некоторые «подводные камни», особенно часто возникающие при собирании анамнеза.

Одна из самых частых ошибок при расспросе больного связана с тем, что слово «анамнез» или выражение «история болезни» понимают просто как описание последовательности событий. Молодому медику иногда кажется, что жалоба — это лишь повод, побуждающий больного обратиться к врачу. Поэтому, задав начальный стандартный вопрос: «На что жалуетесь?», и, записав в одной строчке ответ на него, доктор сразу переходит от этого вступления к самому главному, к истории болезни. Он как бы превращается в летописца и начинает расспрашивать о более важном, по его мнению, а именно: когда больной впервые почувствовал то, на что он жалуется, где и как его лечили в прошлом, какие изменения произошли затем в болезни и т. п. Этими сведениями он иногда заполняет целый лист, который называется «История настоящей болезни».

Напротив, для больного жалоба есть главное в его болезни: это то, что мешает ему жить. Да и в самом же деле, именно детальный анализ жалобы дает важнейшую информацию о сути заболевания. Вот почему этот вступительный вопрос должен быть первым не только по порядку, но и по важности. На нем следует остановиться особо.

Например, больной жалуется на головную боль. Врач тотчас спрашивает, не повышалось ли артериальное давление или же сам измеряет его. И если давление повышено, то дальше всё идет по накатанной колее — занимаются только гипертонией. Ведь мнение, что головная боль является её частым симптомом, очень распространено. В действительности же, высокое артериальное давление само по себе редко вызывает головную боль: почти ежедневно можно встретить больных с высоким давлением, которые не предъявляют никаких жалоб. Лишь иногда, при гипертоническом кризе, когда артериальное давление внезапно поднимается до очень высоких цифр, больные жалуются на головную боль. Но боль эта особенная: она разлитая, диффузная, «вся голова болит». Она сопровождается ощущением «тяжелой головы», чувством оглушенности, туманом перед глазами или мельканием «мушек». Все эти особенности легко объяснить тем, что вследствие генерализованного спазма артериол (что и вызывает очень высокое артериальное давление), ухудшилось питание мозгового вещества.

Гораздо чаще гипертоники жалуются на головную боль совсем другого характера. Она располагается, главным образом, в затылке и в подзатылочной области. Это боль ноющая, тупая, обычно не очень сильная. Она не сопровождается ни пульсацией, ни тошнотой, ни мельканием «мушек» пред глазами; при ней нет оглушенности. Ясно, что головная боль такого рода вовсе не свидетельствует о каком-либо нарушении мозгового кровообращения. Она вызывается длительным напряжением задне-шейных и затылочных мышц, что часто бывает при хронических состояниях тревоги и нервного возбуждения. Пальпация затылочных мышц обнаруживает при этом их повышенную чувствительность и, нередко, болевые точки в местах прикрепления этих мышц к черепу. Всё это можно часто встретить даже у лиц с совершенно нормальным артериальным давлением.

Так на какую же головную боль жалуется наш больной? Если она невротического происхождения (tension headache), то есть, не является прямым следствием высокого артериального давления, то нормализация последнего не может сама по себе снять головную боль такого рода. Здесь помогают, с одной стороны, меры по уменьшению тревоги и нервного возбуждения (как психотерапевтические, так и медикаментозные), а с другой стороны, — местное воздействие на спастичные мышцы затылка и плечевого пояса (массаж и т. п.). Но головная боль в затылке может быть следствием и других причин, например, дегенеративных изменений в шейном отделе позвоночника, что нередко бывает у людей пожилых. В этих случаях боль усиливается при поворотах и наклонах головы и, нередко, сопровождается ощущением хруста; но ведь и артериальная гипертония тоже чаще бывает именно в этом возрасте! Довольно часто можно обнаружить у одного и того же больного несколько вариантов головной боли. Все эти вопросы удается выяснить, подробно расспрашивая больного. Только обогатившись полученными сведениями, врач окажется в состоянии лечить не просто повышенное давление вообще, а как раз того больного со всеми его индивидуальными особенностями, который сейчас пришел с просьбой о помощи.

Итак, жалоба больного — это не предисловие к истории болезни. Это важнейший элемент самой болезни, который поэтому следует подробно рассмотреть. Кстати, постоянный интерес к конкретным подробностям каждого случая является наилучшим способом приобрести то истинное, а не книжное знание клинической картины болезни, которое позволяет опытному врачу нередко ставить диагноз уже во время расспроса.

Бывает, что молодой врач терпеливо выслушивает чрезмерно подробный рассказ больного, не прерывая его и не направляя в нужное русло. Делает он это из благого побуждения не обидеть больного и дать ему высказаться. Но ведь больной часто не знает, какие детали его рассказа по-настоящему важны в диагностическом отношении, а какие бесполезны.

Например: «Доктор, заболел я месяц назад. Сижу я у телевизора вечером, смотрю хоккей. Это было, как сейчас помню, в субботу 21-го. Вдруг мне стало плохо. Жена говорит: «Что с тобой?» А мне всё нехорошо, прямо спазмы какие-то. Тогда она говорит: «Давай вызовем скорую помощь». А я говорю: «Дай-ка мне лучше валидола». Дала она валидол — никакого толку. Тогда я принял нитроглицерин, потом но-шпу, а потом вызвал «скорую». Приехал молодой доктор, сделал укол и сразу уехал — ведь у них много вызовов. А мне лучше не становится. Вызвали мы снова «скорую». На этот раз приехал доктор постарше, он и говорит…». — В этом рассказе много бытовых подробностей, но нет ни одной, которая помогла бы выяснить сущность эпизода: было ли это внезапным нарушением ритма сердца (ощущение перебоев или сердцебиения, характер пульса), ангинозным приступом (сжатие за грудиной, холодный пот), острой левожелудочковой недостаточностью (одышка, кашель, хрипы в груди), мышечно-скелетной болью (колющая боль, невозможность глубоко вдохнуть и переменить положение) и т. д.

Конечно, больному хочется рассказать всё, но лишние подробности, вроде только что приведенных, только утомят внимание врача, притупят его интерес и поглотят львиную долю времени, отведенного для этого случая. Впрочем, даже если доктор терпеливо выслушает длинный и бестолковый рассказ целиком, это вовсе не значит, что больной зауважает его и проникнется доверием. Ведь каждый знает, что у хорошего доктора больных много, он всегда нарасхват. И если доктор не умеет распорядиться своим временем, то вряд ли он мастер своего дела.

Как же избежать этой ошибки? Позволим больному свободный рассказ в течение одной-двух минут. Сразу становится видно, богат ли он полезной информацией. Кроме того, это позволяет оценить интеллект, память и культурный уровень пациента, а также его эмоциональное состояние (спокоен ли он, встревожен, испуган и т. п.). Всё это позволит выбрать подходящий тон в дальнейшей беседе.

Если рассказ беден диагностическими сведениями, начнем задавать четкие, простые и конкретные вопросы по уже сказанному. Например: «Вот вы говорите, что вам стало плохо. А что это такое? — У вас боль появилась? Или вы стали задыхаться? Или потемнело в глазах?». Допустим, больной ответит, что у него возникла боль в сердце. Тогда сразу можно задать следующий вопрос: «А какая это была боль — кололо как иголкой, или давило, стискивало?». Если же он скажет, что у него вдруг застучало сердце, то следует тотчас спросить, было ли это биение ровным, «как часы», или же сердце «спотыкалось»; было ли биение очень быстрым или просто каждый удар стал очень сильным — «бухало» и т. д. Такого рода вторжения в рассказ не обидят больного. Наоборот, он убедится, что доктор действительно заинтересован, и что он прерывает не потому, что торопится, а потому, что ему нужны какие-то подробности, которым сам больной не придает значения. Чем настойчивее доктор будет расспрашивать о конкретных деталях болезни («А какая была боль — то схватит, то отпустит, или постоянная?», «Какого цвета мокрота — серая или зеленая?», «Что вы называете головокружением — вас пошатывало, как пьяного, или всё вокруг вращалось, как на карусели?» и т. п.), — тем быстрее больной увидит, что доктор ищет что-то очень важное, и с доверием станет ему помогать.

Вопросы, задаваемые больному, всегда должны быть ясными и простыми. Иначе больной, не поняв и постеснявшись переспросить, может дать неправильный ответ, и сбить врача с правильного пути. Нередко больной отвечает на вопрос утвердительно просто потому, что ему кажется, что доктор ждет именно такого ответа, особенно, если вопрос был похож на подсказку, то есть имел суггестивный характер, вроде: «А в левую руку боль отдавала?». Вместо этого лучше спросить: «А боль куда-нибудь отдавала — в спину, в руку, в шею?». Прямой вопрос: «Есть у вас одышка при ходьбе?», лучше заменить нейтральной фразой: «Если вы опаздываете, можете вы подбежать к остановке или быстро перейти улицу?» — «Нет, я давно уже не могу быстро ходить» — «Что же вам мешает: ноги болят, или вы задыхаетесь, или сердце начинает сильно биться?». Такого рода вопросы называют альтернативными: они предлагают больному несколько вариантов ответа, из которых он сам сможет выбрать наиболее подходящий. Альтернативные вопросы особенно ценны тем, что они позволяют избежать неправильных ответов, вызванных непониманием или суггестией (подсказкой). Ответы на них гораздо надежнее, они приводят к более уверенным диагностическим заключениям. Кстати, альтернативные вопросы очень помогают при подозрении на симуляцию: ведь пациент не знает, какой ответ надо выбрать и начинает путаться.

Нередко больные перегружают свой рассказ подробнейшим перечислением дат и сроков пребывания в различных больницах, а молодой врач, тоже считая это важным, торопливо, не разгибая спины, записывает в блокнот «подробный» анамнез. Из внимательного, вдумчивого и заинтересованного слушателя он превращается в писаря. Тем самым, врач лишает себя непосредственного общения с больным — важнейшего условия психотерапии. Вот почему надо взять себе за правило — не делать подробных записей во время беседы с больным, а внимательно слушать и почаще смотреть ему в глаза!

Но как же тогда запомнить весь анамнез, почти ничего не записывая во время расспроса, как выделить наиболее важное в нём? Ответ прост: самое главное — это получить представление о клинической картине болезни, то есть о совокупности всех жалоб и ощущений больного, а также о ходе болезни во времени. Тогда все факты логически свяжутся друг с другом, их последовательность станет легко обозримой и хорошо уляжется в памяти. Ведь, в сущности, не так уж важно, был ли инфаркт миокарда пять или семь лет тому назад, и во скольких больницах лечился пациент (это может иметь значение разве что в случае нужды получить выписку из архивной истории болезни). Зато исключительно важно узнать, при какой нагрузке возникает у него стенокардия, не участилась ли она в последнее время, не появилась ли у него одышка или другие признаки недостаточности сердца и т. п.

Некоторые больные сразу обрушивают на врача все диагнозы, которые были установлены в прежних медицинских учреждениях, а то и просто начинают так: «Доктор, я к вам пришел по поводу своей ишемической болезни.». Доктора должно, в первую очередь, интересовать не то, что говорили другие врачи, а в чём состоит проблема больного именно сейчас. Ведь если предыдущие диагнозы были верны, то и применявшееся тогда лечение тоже было правильным. Тогда почему же этот больной сейчас просит помощи у меня, а не у своих прежних врачей? Значит, здесь что-то не так, и как раз это надо выяснить. Прошлые диагнозы могут даже оказаться серьезной помехой на первом этапе знакомства с больным, ибо, поддавшись авторитету солидных учреждений, врач невольно сокращает свои собственные диагностические усилия и может вслед за другими пойти по проторенной, но неверной дороге.

В этой ситуации лучше сразу заняться выяснением клинической картины. Больному можно сказать: «Погодите, давайте сначала выясним, что вас беспокоит теперь, а не когда-то в прошлом; мне нужно понять, что вам сейчас мешает жить, а уж потом вы расскажете про свои прежние диагнозы». Такой подход только поднимет авторитет врача в глазах больного, ибо он увидит, что врач желает самостоятельно, без подсказок разобраться в сущности болезни. И только в конце беседы, когда у доктора уже сложилось собственное мнение, следует поинтересоваться предыдущими заключениями. И если его собственные выводы окажутся совсем другими, он придирчиво снова проанализирует ход своих мыслей, чтобы понять, на чьей же стороне истина; равным образом, и дальнейшее обследование (физикальное и инструментальное) он тогда проведет с особой тщательностью.

Во время беседы с больным никогда не осуждайте ошибки предыдущих врачей, даже если они кажутся вопиющими. И причина здесь вовсе не в ложной, «цеховой» солидарности. Во-первых, неизвестно, правильно ли сам больной излагает суть дела. Во-вторых, нам неизвестны те основания, которые побудили критикуемого врача поступить так, а не иначе. Наконец, осуждая своих коллег, мы вовсе не прибавляем авторитета себе. Больной справедливо посчитает, что если, как ему сейчас говорят, прежние врачи ошибались, то ведь и нынешний может ошибиться, а потому не стоит доверять и ему. Кроме того, критика других отдает саморекламой, а это дурной тон, который может вызвать у больного презрение. Мудрый человек никогда не злословит! Есть восточная поговорка: «Хороший ученик не смеется над ошибками учителя, он учится на них».

На курсе пропедевтики внутренних болезней будущих медиков учат, что при собирании анамнеза надо выяснить не только историю той болезни, по поводу которой больной обратился к врачу. Эту часть расспроса называют «анамнез настоящей болезни» — anamnesis morbi. Кроме этого, полагается выяснить также ряд общих вопросов: чем больной болел раньше, каково его семейное положение, кем он работает, курит ли он и т. п. Все эти дополнительные сведения называют «общим анамнезом» (anamnesis vitae). Но если важность первой части совершенно очевидна, то общий анамнез казался мне в молодости каким-то бесполезным привеском.

Для первых занятий в больничных палатах нам, студентам третьего курса, выдали типовой вопросник для составления истории болезни. Его авторы, по-видимому, хотели приучить нас к методическому и всестороннему расспросу. Но в погоне за этой похвальной целью они перегрузили анкету массой ненужных и даже неуместных вопросов. Например, был там такой пункт: «Возраст начала половой жизни». Даже в гинекологической практике такие сведения нужны очень редко. И вот я, двадцатилетний юноша вынужден был выяснять это у 45-летней женщины с бронхиальной астмой, смущаясь и чувствуя, что и она понимает нелепость вопроса. Я думал: «зачем тратить время на выяснение всяких жизненных обстоятельств, не имеющих отношения к главной проблеме?» Правда, если больной занимается тяжелым физическим трудом, то после инфаркта миокарда он будет нуждаться в более длительном восстановлении, чем человек умственного труда. Но ведь такие детали нужны довольно редко. Разве лечение пневмонии изменится от того, есть у больного дети или нет, работает ли он бухгалтером или слесарем, женат ли он или недавно овдовел? Мне поэтому казалось, что общий анамнез нужен просто для того, чтобы показать старшим товарищам, что больной был обследован добросовестно и всесторонне, только и всего. И только с годами я постепенно понял, что такие детали нередко не менее важны для понимания всей клинической картины, чем, скажем, анализ крови, электрокардиограмма или рентгеновский снимок.

Действительно, при тщательном всестороннем обследовании не было обнаружено никакой патологии; только рентгеноконтрастная клизма показала, что сигмовидная кишка значительно удлинена. Больную проконсультировал опытный хирург. Он диагностировал долихосигму и предложил устранить эту ненормальность оперативным путем. Я был удивлен такой рекомендацией и долго спорил с хирургом. Во-первых, долихосигма — врожденная аномалия, и если бы симптомы были связаны с нею, то они должны были бы длиться всю жизнь, а не только последние 10 лет. Во-вторых, каким образом может долихосигма вызывать боли?

— Либо вследствие скопления в этом участке большого количества кала и перерастяжения кишки; но тогда опорожнение кишечника должно давать иногда хотя бы временное облегчение. Либо вследствие перекрута чрезмерно подвижной петли на длинной брыжейке; но тогда боли были бы перемежающимися, очень сильными и повторно давали бы картину заворота. Ничего этого у больной не было. Хирург не опровергал моих возражений, но упорно стоял на своём. Как и следовало ожидать, больная ухватилась за сделанное ей предложение, и я был вынужден перевести её в хирургическое отделение. Операция прошла успешно, женщина довольная уехала домой, но. через год вновь поступила в больницу с теми же жалобами. Теперь её боли стали объяснять послеоперационными спайками.

Конечно, далеко не всегда какие-то детали общего анамнеза оказываются столь важными для постановки диагноза и выбора лечения. Если речь идет о банальной простуде, острой диарее после диетической погрешности, мелкой бытовой травме и других незначительных и преходящих расстройствах здоровья, то в таких случаях собирание общего анамнеза сводится к минимуму. Однако если вы сталкиваетесь с хроническим или с неясным заболеванием, то здесь не стоит экономить время. Даже если формально диагноз ясен, например, гипертоническая болезнь, пептическая язва, ишемическая болезнь сердца и т. п. то и здесь знакомство врача с жизненными обстоятельствами больного помогает понять личность человека, обратившегося к нам за помощью. Только тогда врач оказывается в состоянии лечить не диагноз, а именно этого человека. Если же суть болезни неясна, то тем более необходимо узнать, что за человек обратился к нам. Очень часто это помогает понять, в чем истинная проблема этого человека, какой помощи он хочет от нас. Тогда мы начинаем понимать, в какой мере его заболевание обусловлено органической патологией, и какую её часть составляют функциональные, невротические наслоения.

Однако, выясняя обстоятельства жизни, надо быть деликатным. Здесь вопросы «в лоб» могут иногда создать впечатление неуместного любопытства и вызвать внутренний протест пациента. Например, у вас возникло мнение, что данная клиническая картина вызвана каким-то невротическим расстройством. Но если начать задавать вопросы, вроде «Вы считаете себя нервным?» или «Вы часто раздражаетесь?», или «А к невропатологу Вы не обращались?» и т. п., то пациент подумает, что доктор хочет всё свалить «на нервы». Как правило, больных обижает, когда им говорят, что их болезнь «от нервов»; им кажется, что, тем самым, им намекают, что болезнь несерьезная, что они просто выдумывают, или что они сами виноваты в своей болезни. Почувствовав это, больной может замкнуться, или он станет давать неверные ответы. В этой ситуации гораздо больше информации дадут такие, казалось бы, «нейтральные» вопросы, как: «Хорошо ли Вы спите?» (расстройства сна очень характерны для состояний тревоги, внутреннего напряжения и, вообще, для различных невротических расстройств), «Всё ли у Вас благополучно на работе и в семье?», «Большая ли у Вас семья?» (одиночество — одна из самых частых причин депрессии).

Особенно тактичными и осмотрительными должны быть вопросы, касающиеся интимной жизни. Даже такой простой вопрос: «Вы замужем?» может оказаться неприятным для одинокой женщины. Лучше спросить: «Большая ли у Вас домашняя нагрузка?» или «Большая ли у Вас семья?». Такие вопросы не покажутся вторжением в личную жизнь; наоборот, они покажут, что доктор заботлив и внимателен.

Надеюсь, что примеры, приведенные в других главах этой книги, убедят читателя в том, что общий анамнез — не дань традиции или формальный довесок к истории болезни, а очень важная часть обследования больного.

Всегда приятно и поучительно наблюдать, как хороший, опытный врач расспрашивает и обследует больного. Работа мастера видна сразу: он не суетлив, его вопросы и действия понятны, экономны, изящны и последовательны. Когда он затем излагает свой диагноз и советы по лечению, то невольно соглашаешься с его объяснениями — настолько они логичны и убедительны. Но иногда зритель становится, вдобавок, свидетелем маленького чуда. Казалось бы, доктор задает самые простые, незатейливые, рутинные вопросы, которым обучают еще в медицинском институте на курсе пропедевтики. Однако он формулирует их так, и задает их в такой последовательности, что даже присутствующий при этом студент-медик с изумлением и восторгом видит, как ответы больного постепенно складываются в картину болезни, как кусочки мозаики, и диагноз возникает вроде бы сам собой, без всяких комментариев со стороны ведущего расспрос. Он еще не закончил свое обследование, еще ни слова не сказал о своем заключении, и не объяснил, на чём оно основано; но сторонний наблюдатель уже знает, каким оно будет, потому что он сам уже пришел к точно такому же выводу: ведь другого и быть не может!

Как же происходит это чудо? Как доктору удается помочь больному самому рассказать свой диагноз? Когда я размышляю об этом, то нередко вспоминаю о двух разных манерах литературного творчества.

Одной из них очень часто пользовался Л.Н.Толстой. Каждый, кто хоть раз читал «Войну и мир», навсегда запомнил изумительные страницы, где описаны две встречи князя Андрея со старым могучим дубом — одну поздней осенью, а другую — в расцвете весны. С изумительным мастерством и проникновением автор показывает, как различен поток чувств и мыслей, которые возникают у князя Андрея в разное время года, и как всё это соответствует изменениям, наступившим в его духовной жизни. Но узнаем мы это не от самого героя, а из прямой речи автора. Текст изобилует фразами: «Князь Андрей подумал.», «Князь Андрей почувствовал…» и т. п. Мы соглашаемся с толстовским описанием переживаний князя Андрея, потому что они психологически верны и убедительны, но обо всем этом мы узнаем, как бы из вторых рук, от писателя.

Другая манера состоит в том, что автор ничего не объясняет сам и не пересказывает своими словами мысли и чувства своих героев. Зато он вкладывает в уста своих персонажей такие слова, сочиняет такие диалоги, что читатель (или зритель) по одним только этим словам и поступкам сам догадывается, о чем думает, и что испытывает каждый персонаж. Особенно широко этот прием используется в произведениях драматических, предназначенных для театра. Он создает иллюзию настоящей жизни: ведь когда мы разговариваем с кем-нибудь, никто не объясняет нам, о чем думает в это время наш собеседник; мы сами догадываемся об этом. Требуется особенно высокое мастерство, чтобы диалог сам по себе, без всяких объяснений автора, позволил зрителю или читателю самостоятельно, без подсказки, узнать истинные мысли и чувства персонажей. Прекрасным примером служит сцена знакомства князя Мышкина с семейством генерала Епанчина в самом начале романа «Идиот» Ф.М. Достоевского. Автор вроде бы бесхитростно, со стенографической точностью, излагает разговоры во время утреннего визита. Однако беседа протекает таким образом, что читатель без всяких уверений автора, сам убеждается, что князь Мышкин и в самом деле умный, благородный, прекрасный и необыкновенный человек. Он сам видит, как собеседницы князя, встретившие его поначалу с насмешливым пренебрежением, начинают постепенно испытывать уважение и симпатию к нему, а в душе Аглаи — одной из главных героинь — зарождается любовь к нему. Автору нет надобности сообщать это читателю, ибо тот и сам видит, что происходит в душе каждого персонажа!

Точно также и опытному доктору удается иногда так построить свой расспрос, что стороннему наблюдателю кажется, будто больной сам нарисовал картину своей болезни и сам рассказал свой диагноз, а врач только помог ему сделать это. Это не только свидетельство высокой степени врачебного искусства. Выводы, которые позволяет сделать такой расспрос, особенно убедительны. Можно не согласиться с объяснениями и аргументами даже очень достойного врача, но как оспорить то, что говорит сам потерпевший?

Увы, обычно доктор, встретившись с многословием или косноязычием, отступается от дальнейшего расспроса и сразу переходит к объективному обследованию. Ему кажется, что больной ничего толком не знает и не скажет, и что упорствовать в расспросе — пустая трата времени. Напротив, искусный врач на основании своего громадного опыта убежден, что больной знает о своей болезни гораздо больше, чем кажется нам, и что грех не воспользоваться этой бесценной информацией. Вместо того чтобы безнадежно махнуть рукой, он терпеливо подлаживается под интеллектуальный уровень своего пациента, задает предельно простые и понятные вопросы, ободряет его попытки вспомнить что-то еще, и всем своим видом показывает больному, что его ответы интересны и очень важны. Вот тогда-то и возникает эта удивительная иллюзия, будто больной сам всё рассказал, и что потому диагноз просто не может быть другим…

ПОСТСКРИПТУМ. Знаменитый американский кардиолог Бернард Лаун, подводя итоги своей необычайно долгой врачебной карьеры, написал недавно в своем интернет-блоге 26 апреля 2012 г:

«Шестьдесят лет профессиональной работы научили меня, что собирание анамнеза, а именно, выслушивание, является квинтэссенцией врачевания. Выслушать больного должным образом — это и умение, и искусство, и сердцевина профессионализма врача. Собирание анамнеза дает гораздо больше, чем одно лишь выяснение важных диагностических сведений. Это основа для создания доверия. Я убежден, что из всего того, чему обучают будущих врачей, труднее всего овладеть утонченным искусством выслушивания».