Фрунзе

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА ОКОНЧЕНА

Эти записки мой дедушка писал в конце 60-х годов XX ве-ка, желая достоверно передать мысли и настроения молодого человека, охваченного революционным энтузиазмом.

Сегодня историки иначе относятся к Нестору Ивановичу Махно, который очень и очень помог Фрунзе взять Крым.

Первое убийство будущий вождь анархистов совершил совсем молодым. На суде хладнокровно выслушал приговор: смертная казнь. Заболел туберкулезом и вряд ли собирался жить долго. Храбр был до безумия. Восхищенно рассказывали, что он преспокойно разгуливал под пулями, как другие гуляют под дождем.

Не терял голову в бою. Но пьянел от первой рюмки. Учился всего четыре года. Зато был прирожденным оратором и артистом. Но если задавали неожиданный вопрос, а он не знал, что ответить, то глотал слова и заикался. Оттого в принципе предпочитал объясняться языком оружия.

Отступление и поражение его не пугали. Невероятно энергичный, он поднимался вновь и вновь и упорно продолжал свое дело.

Знаменитый анархист и предводитель крестьянского повстанческого движения в период Гражданской войны Нестор Иванович Махно родился 26 октября 1888 года в Гуляйпольской волости Верхнеднепровского уезда Екатеринославской губернии.

Человек, союза с которым в Гражданскую войну искали и красные, и белые, человек, от которого зависела судьба Юга России, не производил впечатления крупного политического лидера или большого военачальника. С виду был неказист. Но всем виделся как-то по-своему. Знавшие его люди описывали одного человека, а кажется, разных:

«Небольшого роста, узкоплечий с русыми, под горшок стриженными, гладкими волосами и каким-то плоским, немножко обезьяньим лицом. Он напоминал мне полицейского урядника…»

«С землисто-желтым, нечисто выбритым лицом, с впалыми щеками, с черными волосами, падающими длинными прядями на плечи, в суконной черной пиджачной паре и высоких сапогах — он напоминал переодетого монастырского служку, добровольно заморившего себя постом…»

Внешность обманчива. Нестора Ивановича выдавали глаза:

«Небольшие, темно-карие глаза, не меняющие выражения ни при редкой улыбке, ни при отдаче самых жесточайших приказаний, глаза, как бы всё знающие и раз навсегда покончившие со всеми сомнениями, — вызывают безотчетное содрогание у каждого, кому приходилось с ним встречаться, и придают совсем иной характер его внешности и тщедушной фигуре».

«Сначала я думала, что только мне делается страшно, когда он взглянет на меня своими серыми, холодными, стальными, прямо-таки какими-то гипнотизирующими глазами, но потом оказалось, что самые заядлые разбойники-махновцы не выносили этого взгляда и начинали дрожать мелкой дрожью».

Под внешней холодностью и неподвижностью лица кипели страсти, которые он скрывал. Но бешеные эмоции всё равно рвались на волю! Выросший без отца юный Махно начинал еще при царизме в Гуляйпольской группе «Вольного союза анархистов-хлеборобов». И сразу проявил склонность к насилию. Послужной список для совсем еще молодого человека внушительный. Убийства, налеты, экспроприации. В 1910 году в Екатеринославе его судьбу решал военно-окружной суд. Смертный приговор по малолетству заменили каторгой.

Махно недолго посидел в Екатеринославе, потом его перевели в Москву, в Бутырку. Тюрьма стала для него университетом. Он считал абсолютным злом любое государство и любые партии. Ему нравились только, как он говорил, «простые труженики, не вкусившие еще городского политического яда». Иначе говоря, он желал быть единственным политиком.

Его освободила революция в марте 1917 года. Он вернулся в родные места. Создал вооруженный отряд и объявил себя комиссаром Гуляйпольского района.

На Украине Гражданская война была особенно жестокой и кровопролитной. Ни одна политическая сила не могла объединить столь разнородное сообщество. Слабая власть постоянно менялась. И сама по себе вызывала отвращение.

Махно обещал защитить крестьянина от самостийников Симона Петлюры, от гетмана Скоропадского, от немецких и австрийских войск, которые в 1918 году оккупировали Украину, и от возвращения помещиков, желавших вернуть и землю, и разграбленное имущество.

В центре Гуляйполя Нестор Иванович держал речь перед крестьянами:

— Я — революционер Махно. Я со своим отрядом несу смерть палачам свободы трудового народа Украины.

И когда он произносил эти слова, люди падали на колени в ужасе и страхе. Ему это понравилось. Крестьяне кричали:

— Отныне ты наш батько, и мы умрем вместе с тобою. Веди нас против врага!

«Крестьяне и отважные крестьянки, — описывал эту картину Махно, — выскакивали из своих дворов с вилами, лопатами, топорами, ружьями и беспощадно убивали панически убегавших солдат австрийской армии, гетманских стражников, кулаков».

«Во мне поднималось что-то непонятное, страшное», — вспоминал Махно.

Он приказал:

— Убейте этих собак! Никому и никакой пощады с сего дня!

И торопил:

— Не возитесь долго!

Что представляло собой Гуляйполе тогда? Население: 20–30 тысяч человек. Несколько школ. И вот любопытная деталь: еще до революции Гуляйполе выступило против столыпинского закрепления земли в частную собственность. Покупать землю на родине Махно не хотели.

Нестор Иванович вернулся домой с обещанием раздать землю — бесплатно и по справедливости. Он повел крестьян разорять помещичьи усадьбы, богатые хутора и процветающие хозяйства немцев-колонистов, которых в тех местах было немало. Забирали всё, что хотели, — скот, инвентарь. Остальное — сжигали.

Почему сжигали? А в чем вообще смысл уничтожения чужой собственности? Это затаенная мечта тех, кто не переносит чужого успеха: пусть всё превратится в пепел, лишь бы больше никто на этом не обогащался! Махно хотел, чтобы владельцы мельниц и маслобоен отказались от своего имущества в общую пользу. А сельская беднота требовала взорвать их и сжечь:

— Прогоним власть, тогда построим новые.

В Гуляйполе был коммерческий банк. Нестор Иванович постановил перечислить деньги на революционные цели. Пришел в банк, предъявил подписанное им же постановление. Руководители банка посмотрели на него… и выдали деньги.

«Деревня есть царство анархии, — записал в дневнике профессор Московского университета Юрий Владимирович Готье. — Когда она спокойна, то жить хорошо; когда она приходит в кинетическое состояние, спасайся, кто может. Никто не хочет ничего делать; наш человек понимает свободу по-своему — как свободу от всякого дела и обязанности».

Махно оседлал восстание деревни против города. Крестьянское самосознание строилось на уверенности в том, что между деревней и городом — непроходимая пропасть. Городские жители — паразиты. А государство само по себе — зло. Идеал — это вольная жизнь, в которой вообще нет места начальству.

«Население требовало немедленного похода на город, чтобы разогнать засевших там ненужных, вредных для дела правителей», — вспоминал Нестор Иванович.

Он воспользовался невероятной активностью разбуженных революцией крестьян. Дал выход накопившемуся в деревне напряжению. И внутридеревенская вражда, усилившаяся в Гражданскую войну, превратилась в готовность перебить всех поголовно.

«Месть тем, кто рвет и топчет жизнь социально замученного, политическим насилием изуродованного и духовно порабощенного трудового народа! — призывал Махно. — Больше не будет пощады врагам трудящихся. Пощады не будет никому».

В конце 1918 года Махно преспокойно сел со своим отрядом на поезд, идущий на Екатеринослав, и прибыл на вокзал, находившийся в центре города. Петлюровцы не ожидали его появления и стремительной атакой были выбиты из города. Махно выпустил заключенных из тюрем, и они уже все вместе занялись грабежом.

«Летом 1918 года я переехал в Екатеринослав, — вспоминал очевидец. — Здесь четырнадцать раз менялась власть. Взяв город, махновцы истребляли всех «буржуев». Так продолжалось неделю. На восьмой день Екатеринослав был освобожден запорожскими стрельцами».

Город боялся Махно. Деревня встречала с восторгом, потому что он раздавал землю, обещал избавить от налогов и хлебопоставок. Он повсюду находил сторонников, которым по душе пришлись анархистские лозунги вольности и самоуправления.

Деревня не желала однозначно становиться на сторону белых или красных. Крестьяне всей душой были за красных, когда оказывались под белыми. И за белых, когда приходили красные. А мечтали остаться вовсе без власти.

Крестьяне желали, чтобы их оставили в покое. Сопротивлялись всем, кто пытался забрать хлеб. А советская власть рассматривала деревню как огромное зернохранилище. Большевики разрушили нормальный товарооборот: хлеб, да и все остальные продукты исчезли. В городах голодали.

«Встретили Новый, 1918, год в Мертвом переулке, где и ночевали, — записал в дневнике один из москвичей. — Сейчас возвращался домой и на заборе прочел начертанную «народною» рукой следующую надпись: «Что ни час, то совет. Что ни день, то декрет. А хлеба нет».

Восстанавливать нормальную экономику, в которой крестьяне выращивали зерно для того, чтобы его продавать, большевики не собирались. «Мы не хотим делать крестьянский социализм», — сразу предупредил Ленин. Иначе говоря, покупка хлеба не предполагалась, только изъятие.

Нестора Махно как крестьянского вождя большевики считали врагом и пытались уничтожить. Хотя он часто бывал полезен, поскольку еще сильнее большевиков ненавидел и белых, и самостийников, то есть сторонников независимости Украины. Объявил себя командующим Советской революционной рабоче-крестьянской армией Екатеринославского района и вместе с большевиками в конце 1918 года сражался против Симона Петлюры.

В середине февраля 1919 года Махно совершил один из многих поворотов в своей бурной политической карьере и вновь присоединился к большевикам, в тот момент нуждавшимся в любых союзниках, даже ненадежных. Но иметь дело с Нестором Ивановичем было трудно и опасно. Слишком непредсказуем.

На зданиях повстанческого штаба висели лозунги: «Власть рождает паразитов! Да здравствует анархия!», «Мир хижинам — война дворцам!» Его людям нравилась такая жизнь — в алкогольном угаре. Приятно горячила кровь внезапно обретенная власть над людьми.

Начало 1919 года — время расцвета Махно. Он оседлал важные железнодорожные узлы и, по подсчетам историков, контролировал обширную территорию с населением в два миллиона человек. Немаленькое государство, которым управлял железной рукой.

Гуляйполе превратилось в одну из столиц разорванной Гражданской войной России. Не Махно ездил на переговоры, к нему приезжали на поклон! 29 апреля 1919 года в Гуляйполе прибыл командующий Украинским фронтом Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, крупная фигура. Это он брал Зимний дворец.

Антонов-Овсеенко считал, что благоразумнее иметь Нестора Ивановича в союзниках. Доказывал: если начать борьбу с Махно, то фронт вообще развалится и белой армии генерала Антона Ивановича Деникина откроется прямая дорога на Москву.

Позиция Махно стала критически важна еще и потому, что в мае 1919 года восстал против советской власти бывший штабс-капитан Николай Александрович Григорьев. Он возглавил повстанческое движение под лозунгами: «Украина для украинцев», «Вся власть Советам без коммунистов».

Под началом Григорьева оказалось 20 тысяч штыков, 50 орудий и шесть бронепоездов. Войска бывшего штабс-капитана захватили на юге Украины несколько городов — Кременчуг, Черкассы, Херсон, Николаев.

Григорьева большевики считали серьезной угрозой. Опасались, что он объединится с Махно. Чтобы не допустить этого, в Гуляйполе приехал член политбюро Лев Борисович Каменев, один из самых близких к Ленину людей. Когда Ленин отсутствовал в Кремле, именно Каменев председательствовал на заседаниях правительства и политбюро. Лев Борисович хотел опередить Григорьева и первым предложить Махно объединить усилия. И остался доволен переговорами.

Десятого мая 1919 года Каменев телеграфировал Ленину: «Дорога на Екатеринослав, Знаменку, Киев отрезана бандами Григорьева. Григорьев, вчера отложивший свидание со мной в Знаменке, сегодня отказывается разговаривать. Он пытается сноситься с Махно. После личного свидания с Махно и посещения Гуляй-поля полагаю, что Махно не решится сейчас поддерживать Григорьева».

На свою голову Григорьев всё-таки поехал к Махно. Нестор Иванович в союзниках не нуждался и распорядился убить бывшего штабс-капитана. Оставшиеся без вожака отряды Григорьева были разгромлены.

Однако и Махно вскоре покинул красных. Он никому не желал подчиняться. Но ликвидировать его столь же легко, как Григорьева, не удалось. Махно воевал и против красных, и против Деникина и помешал успешному наступлению белых на Москву. С гордостью говорил: «Золотопогонники чуть было не вошли в Москву. Если бы не повстанцы, то над революционной Россией уже давно развевался бы трехцветный самодержавный флаг».

Нестор Иванович оказался прирожденным крестьянским вождем и военачальником.

Пулеметная тачанка вошла в историю как оружие Первой конной армии. В реальности это Нестор Иванович Махно посадил своих бойцов на тачанки. И создал мобильную пехоту, которая успешно противостояла регулярным вооруженным силам — и белым, и красным.

Тачанка — это немецкие рессорные четырехместные дрожки. Махно реквизировал их у немецких колонистов. Вместе с хорошими лошадьми. Нестор Иванович с нескрываемым удовольствием вспоминал, как умело использовал этот вид оружия массового поражения.

Антонов-Овсеенко писал о Махно: «Убежденный анархист, лично честный парень, за спиной которого совершалась всякая пакость. Он мог быть великолепно использован нами, если бы имели недостающий нам аппарат».

А вот другое впечатление — человека не военной профессии, который наблюдал Махно вблизи: «Все человеческие чувства давно в нем заглохли. Его не тронут ни слезы женщин, — а к ним он падок, — ни плач детей, ни клятвы мужчин… Никто не смеет, не может быть грознее, — что значит и жесточе, чем он, — батька Махно».

Махно назначил себя председателем Реввоенсовета Революционной повстанческой армии. И в октябре 1919 года вновь взял Екатеринослав. Причем опять-таки ловкостью. Переодетые махновцы въехали в город на подводах, которые везли продовольствие на рынок. И только тут неожиданно взялись за оружие.

«Эта осень была самой ужасной для Екатеринослава, — вспоминали горожане. — На город напали повстанцы Махно, начались грабежи и убийства. В руках махновцев город был неделю. Их вытеснила «дикая дивизия», то есть конница с Кавказа. Говорят, она согласилась сражаться при условии, что город будет отдан на разграбление. Три дня они свирепствовали в городе. К концу третьего дня Махно снова стал наступать. Он держал Екатеринослав целый месяц».

Махно располагал немалыми силами: 28 тысяч штыков и сабель, 50 орудий, 200 пулеметов и еще бронепоезд, захваченный у белых. Москве приходилось с ним считаться. Красные опять стали налаживать с ним отношения. Пытались отправить его войска на польский фронт против Юзефа Пилсудского. Махно отказался.

Тогда весной 1920 года Красная армия принялась его громить. «Большевики — мастера на измышление лжи и на всякие подлости против других», — злился Махно. Его люди призывали красноармейцев переходить на их сторону, распространяли свои листовки: «Если тебя твои комиссары гонят на нас, не стреляй, а присылай своих делегатов и узнавай, кто мы. А мы боремся за вольную жизнь без насильников-комиссаров и чекистов. Бросайте винтовки и переходите в братские объятия махновцев».

Подавить махновцев поручили председателю ВЧК Феликсу Дзержинскому. Выяснилось, что противостоять на поле боя вооруженному и умелому противнику — не то, что руководить арестами. Повстанцы при подходе частей Красной армии прятали оружие и притворялись мирными крестьянами, а когда красноармейцы уходили, опять брались за оружие.

Феликс Эдмундович жаловался на нервное и физическое переутомление. Заботливые врачи предписали ему курс лечения.

Двадцать шестого июня 1920 года председатель ВЧК отчитывался перед Лениным из Харькова:

«Дорогой Владимир Ильич!

Спешу ответить, что я не на даче, но усиленно лечусь водолечением. Врачи нашли только нервное переутомление, а всё остальное в полном порядке, в том числе и легкие.

С Махно мне не везет. С ним можно было скоро расправиться, имея конницу. У меня ее не было. Только теперь удается мне сколотить полк из эскадронов, которые удалось выклянчить. Надеюсь через неделю пустить этот полк в действие».

«26 июля 1920 года, — записал в дневнике молодой писатель Исаак Бабель, в ту пору сотрудник газеты Первой конной армии «Красный кавалерист». — Украина в огне. Махно делает набеги в Екатеринославской и Полтавской губерниях. Появились новые банды, под Херсоном — восстание. Почему они восстают, короток коммунистический пиджак?»

И тут Махно опять понадобился — противостоять Врангелю. Большевики договорились с Махно о совместных действиях против белых. Взамен обещали:

«Первое. Немедленное освобождение и прекращение преследований всех махновцев и анархистов, за исключением вооруженно выступающих против советского правительства.

Второе. Полнейшая свобода агитации и пропаганды, как устно, так и печатно, махновцами и анархистами своих идей без призыва к насильственному ниспровержению советского правительства».

Нестор Иванович лелеял идею самостоятельной крестьянской республики. Рассчитывал, что после победы над белыми советское правительство позволит ему провести на Украине социальный эксперимент: создать автономию на основах политического и экономического самоуправления.

Наивный человек. После победы над белыми он станет следующей целью.

Революционная повстанческая армия Украины присоединилась к красным. Она подчинялась командующему Южным фронтом Фрунзе, но сохраняла самостоятельность. Председатель Реввоенсовета Республики Лев Троцкий, который как убежденный государственник анархистов не любил, предупреждал: «Мы можем только приветствовать тот факт, что махновцы хотят отныне бороться не против нас, а вместе с нами против Врангеля. Но рабочий класс Украины не может допустить, чтобы отдельные отряды то сражались в наших рядах, то наносили удар нам в спину. Рабоче-крестьянская Красная армия говорит: «Кто не со мной, тот против меня, а кто со мною, тот становится в мои ряды и не покидает их до конца».

Нестор Махно, раздраженный разговорами о том, что он будто бы раскаялся и признал советскую власть, ответил большевикам через газету «Путь к свободе».

«Как мы понимаем мирное соглашение? Никакого идейного контакта и сотрудничества с Советской властью или ее признания не могло и не может быть. Мы всегда были и будем идейными непримиримыми врагами партии коммунистов-большевиков. Мы никогда не признавали никакую власть. Не следует спутывать, злостно или по непониманию, военный контакт, являющийся следствием грозящей революции опасности, с признанием Советской власти, чего не могло быть и не будет».

Позиции были непримиримы, компромисс — невозможен. Решающее столкновение — только вопрос времени…

Долгое время преувеличивались силы белых, оборонявших Крым.

В военной истории утвердилось представление о том, что построенные под руководством французских и английских инженеров укрепления превратили Перекоп в неприступную крепость и при штурме Красная армия несла огромные потери. Это не так, пишет Константин Колонтаев, научный сотрудник Музея героической обороны и освобождения Севастополя.

Укрепления строили военные инженеры белой армии под руководством коменданта Севастопольской крепости генерал-майора Владимира Федоровича Субботина. Но строительство шло медленно, потому что крестьяне работать не хотели, рабочих рук не хватало, а строительные материалы разворовывались. Строительство началось летом 1919 года, а осенью уже прекратилось, потому что ждали, что белые вот-вот возьмут Москву.

С декабря 1919 года работы возобновились, но не были завершены. Что успели? Воздвигли земляной вал высотой от шести до десяти метров, перед ним выкопали ров глубиной восемь-десять метров. Перед рвом отрыли линию окопов и установили проволочные заграждения в четыре ряда. За валом разместилась артиллерия.

Крымская газета «Вечернее слово» писала: «Красные в ближайшие дни попытаются штурмовать перекопские позиции. Пусть себе лезут и разбивают головы о перекопские твердыни. Перекопа им не видать».

Но о том, что ров можно обойти через Сиваш (Гнилое море) — систему мелких заливов, отделяющих Крым от большой земли, белые генералы почему-то не подумали, хотя именно так поступали русские войска, когда в XVIII веке воевали с Турцией.

В ночь на 8 ноября части 15-й стрелковой дивизии 6-й армии обошли Перекопский вал. Они вырвали колья проволочных заграждений, и в прорыв вошли части 52-й дивизии. Бойцы бросались в стылую и вязкую грязь Гнилого моря. Белые и предположить не могли, что войска Фрунзе преодолеют это ледяное болото. К концу дня красные заняли Литовский полуостров и оказались в тылу белых. Вместе с красноармейцами Сиваш форсировали кавалеристы Махно, которые именовались Крымской группой войск Революционной повстанческой армии, под командованием Семена Никитича Каретника. Армия Врангеля была обречена.

А тем временем 51-я дивизия под командованием будущего маршала Блюхера безуспешно штурмовала позиции белых в лоб. Артиллерия красных была настолько изношена, что снаряды не попадали в цель и не могли даже разрушить проволочные заграждения. Наступавшие красноармейцы попали под губительный пулеметный огонь. Только с третьей попытки бойцам 51-й дивизии удалось ворваться в линию окопов.

В ночь на 9 ноября, боясь окружения, белые стали отходить. Иначе говоря, интенсивные бои продолжались сутки. Потери 6-й армии, по донесению ее командующего Августа Корка, составили 650 человек убитыми и около пяти тысяч ранеными. В сравнении с другими кровопролитными битвами Гражданской войны взятие Крыма далось относительно легко.

Махновцы отличились еще раз. 2-я конная армия рапортовала: мы в Крыму! Командовал ею Филипп Кузьмич Миронов, признанный вождь казачества, он был самородком, талантливым военачальником. Его армия освободила Симферополь. Первая конная Буденного отстала от войск Миронова на сутки и появилась в районе Симферополя, когда белые уже эвакуировались с полуострова…

Но радость оказалась преждевременной. Красных кавалеристов контратаковал конный корпус генерал-лейтенанта Ивана Гавриловича Барбовича. Момент был ответственный, вспоминал командующий 2-й армией Филипп Миронов: «Чтобы сломить упорство врага на перешейках между соленым озером Красное, Сивашем и озером Круглое, была брошена на тачанках Повстанческая армия Махно. Заметив быстро несущиеся сотни тачанок, поднявших огромные облака пыли у южной конечности соленого озера Красное, противник точно по команде прекратил бешеную трескотню пулеметов и винтовок. И начал быстрый отход».

Когда Красная армия прорвала линию обороны, в Крыму никто в это не поверил. Пребывали в уверенности, что укрепления неприступны. Но 10 ноября сопротивление белых практически прекратилось.

Одиннадцатого ноября Фрунзе по радио предложил Врангелю сложить оружие. Обещал амнистию всем, кто прекратит сопротивление. Ленин остался недоволен инициативой Фрунзе: «Крайне удивлен непомерной уступчивостью условий… Если противник не примет этих условий, то, по-моему, нельзя больше повторять их и нужно расправиться беспощадно».

О ленинском недовольстве командование белой армии, разумеется, не знало, но жестокость расправы предвидело. Поэтому Врангель принял решение эвакуировать армию, хотя судьба покидающих родину не внушала оптимизма.

Тогда же, 11 ноября, появилось правительственное сообщение: «Ввиду объявления эвакуации для желающих офицеров и их семейств, других служащих, Правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают приезжающих из пределов России.

Недостаток топлива приведет к большой скученности на пароходах, причем неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем.

Всё это заставляет Правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственная опасность от насилия врага, — остаться в Крыму».

Врангель приказал войскам оторваться от противника и двигаться к портам — погрузка на корабли шла в Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Керчи. Командование белой армии мобилизовало весь флот для вывоза не только военнослужащих, но и пожелавшего уехать гражданского населения. Военное имущество армия бросала, коней выпускала на волю.

Французский адмирал Дюмениль, обеспечивавший эвакуацию, направил советским властям радиограмму: «По приказу главнокомандующего все войска Русской Армии на юге России и гражданское население, желающие уехать вместе с ним из Крыма, могут уезжать…

Я дал указание всем кораблям, находящимся под моей властью, оказать помощь в эвакуации и предлагаю вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда.

Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставлю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».

Военный историк Владимир Георгиевич Кикнадзе пишет, что Управление связи Красной армии по вопросам радиослежения за судами и работой радиостанций противника зафиксировало «полное затишье» в работе полевых радиостанций белых в Крыму и «оживление» радиосвязи портовых радиостанций с кораблями и судами белого флота (Вопросы истории. 2007. № 5).

Пятнадцатого ноября Врангель с крейсера «Генерал Корнилов» радировал на транспорт «Саратов» генералу Кутепову: «Впредь до моего прибытия в Константинополь все войска и флот, находящиеся на рейде в Константинополе и проливах, подчиняются Вам».

Всем уже погрузившимся на борт предложили еще раз взвесить, действительно ли они хотят уехать. Самоходная баржа обошла все суда и решивших остаться забрала и доставила на пристань. Последние суда покинули Крым на рассвете 15 ноября 1920 года.

В 14.00 16 ноября начальник штаба флота радировал на «Генерал Корнилов» с вооруженного ледокола «Всадник»: «Все войска посажены на корабли и вышли в Керченский пролив. Посадка закончена. В городе не осталось ни одного солдата, все раненые увезены. Противника нет. Угля хватит всему отряду».

Шестнадцатого ноября командующий французской легкой эскадрой контр-адмирал Дюмениль с крейсера «Вальдек Руссо» радировал командующему флотом контр-адмиралу Михаилу Александровичу Кедрову: «Я отдал приказание Константинополю. Все мои корабли сопровождают в дороге транспорты, идущие из Крыма, чтобы в случае нужды оказать им помощь. «Алжир» сопровождает «Корнилова».

Дюмениль обратился и к Врангелю: «Обязанный немедленно вернуться в Париж, я обращаюсь к Вам с почтительным приветствием и желаю счастливого пути до Константинополя. Я счастлив, что эвакуация Крыма так благополучно закончилась. Я дал приказ «Алжиру» сопровождать «Корнилова» и служить Вашим эскортом до Константинополя».

Когда армия Врангеля ушла, полуостров оказался в полной власти большевиков, и началось массовое уничтожение белых офицеров, которые не смогли покинуть родину. Эвакуировались из Крыма 145 693 человека. Остались: 2009 офицеров и 52 687 рядовых солдат белой армии. А также много гражданских лиц, связанных с белой властью. Сколько из них было уничтожено, установить так и не удалось…

Михаила Васильевича Фрунзе, а также назначенную секретарем Крымского обкома Розалию Землячку и члена Реввоенсовета Южного фронта Белу Куна будут обвинять в беспримерной жестокости. Но расстрел врангелевских офицеров — идея Сталина. Еще до взятия Крыма он информировал Троцкого: «Приказ о поголовном истреблении врангелевского комсостава намереваемся издать и распространить в момент нашего общего наступления». Свое обещание Сталин выполнил.

Известный писатель Викентий Викентьевич Вересаев вспоминал: «Когда после Перекопа красные овладели Крымом, было объявлено во всеобщее сведение, что пролетариат великодушен, что теперь, когда борьба кончена, предоставляется белым на выбор: кто хочет, может уехать из РСФСР, кто хочет, может остаться с Советской властью.

Мне редко приходилось видеть такое чувство всеобщего облегчения, как после этого объявления: молодое белое офицерство, состоявшее преимущественно из студенчества, отнюдь не черносотенное, логикой вещей загнанное в борьбу с большевиками… давно уже тяготилось своей ролью и с отчаянием чувствовало, что пошло по ложной дороге, но что выхода на другую дорогу ему нет. И вот вдруг этот выход открывался, выход к честной работе в родной стране.

Вскоре после этого предложено было всем офицерам явиться на регистрацию и объявлялось, что те, кто на регистрацию не явится, будут находиться вне закона и могут быть убиты на месте. Офицеры явились на регистрацию. И началась бессмысленная кровавая бойня. Всех явившихся арестовывали, по ночам выводили за город и там расстреливали из пулеметов. Так были уничтожены тысячи людей».

Семнадцатого ноября 1920 года председатель Крымского ревкома Бела Кун и управляющий делами ревкома Яковлев подписали приказ № 4: «Все офицеры, чиновники военного времени, солдаты, работники в учреждениях Добрармии обязаны явиться для регистрации в 3-дневный срок. Неявившиеся будут рассматриваться как шпионы, подлежащие высшей мере наказания по всем строгостям законов военного времени».

Одних отпускали, других отправляли в концлагерь, третьих расстреливали. Занимался этим начальник особого отдела Южного фронта Ефим Григорьевич Евдокимов. Его представили к награждению орденом Красного Знамени: «Во время разгрома армии генерала Врангеля в Крыму тов. Евдокимов с экспедицией очистил Крымский полуостров от оставшихся там для подполья белых офицеров и контрразведчиков, изъяв до 30 губернаторов, 50 генералов, более 300 полковников, столько же контрразведчиков и в общем до 12 000 белого элемента, чем предупредил возможность появления в Крыму белых банд».

На представлении к награде Фрунзе приписал: «Считаю деятельность тов. Евдокимова заслуживающей поощрения. Ввиду особого характера этой деятельности проведение награждения в обычном порядке не совсем удобно».

Фрунзе виноват в том, что допустил эту бойню. Но он не был ни ее инициатором, ни организатором. Он вообще не был ни жестоким, ни фанатичным. Напротив, даже в годы революции и войны он оставался весьма чувствительным человеком. Летом 1917 года он подарил близкому человеку свою фотокарточку с надписью в стихах:

Николай Иванович Бухарин писал: «Этот железный полководец, перед которым трепетали враги, обладал душой исключительно нежной и мягкостью поистине изумительной. Благородный характер, открытый и прямой…»

Федор Иванович Шаляпин рассказывал, как он впервые увидел Фрунзе и других известных военачальников — в поезде Буденного, стоявшем на запасном пути Киеве ко-Воронежской железной дороги: «В Буденном, знаменитом кавалерийском генерале, приковали мое внимание сосредоточенные этакие усы, как будто вылитые, скованные из железа, и совсем простое со скулами солдатское лицо. Видно было, что это как раз тот самый российский вояка, которого не устрашает ничто и никто, который если и думает о смерти, то всегда о чужой, но никогда о своей собственной.

Ярким контрастом Буденному служил присутствовавший в вагоне Клим Ворошилов: добродушный, как будто слепленный из теста, рыхловатый. Если он бывший рабочий, то это был рабочий незаурядный, передовой и интеллигентный. Меня в его пользу подкупало крепкое, сверхсердечное пожатие руки при встрече и затем приятное напоминание, что до революции он приходил ко мне по поручению рабочих просить моего участия в концерте в пользу их больничных касс. Заявив себя моим поклонником, Ворошилов с улыбкой признался, что он также выпрашивал у меня контрмарки.

Я знал, что у Буденного я встречу еще одного военачальника, Фрунзе, про которого мне рассказывали, что при царском режиме он во время одной рабочей забастовки, где-то в Харькове, с колена расстреливал полицейских. Этим Фрунзе был в партии знаменит…

Я думал, что встречу человека с низким лбом, взъерошенными волосами, сросшимися бровями и с узко поставленными глазами. Так рисовался мне человек, с колена стреляющий в городовых. А встретил я в лице Фрунзе человека с мягкой русой бородкой и весьма романтическим лицом, горячо вступающего в спор, но в корне очень добродушного…

Вагон второго класса, превращенный в комнату, был прост, как жилище простого фельдфебеля. Была, конечно, «собрана» водка и закуска, но и это было чрезвычайно просто, опять-таки как за столом какого-нибудь фельдфебеля. Какая-то женщина, одетая по-деревенски, кажется, это была супруга Буденного, приносила на стол что-то такое: может быть, селедку с картошкой, а может быть, курицу жареную — не помню, так как это было всё равно. И простой наш фельдфебельский пир начался.

Пили водку, закусывали и пели песни — все вместе. Меня просили запевать, а затем и спеть. Была спета мною «Дубинушка», «Как по ельничку да по березничку», «Снеги белые пушисты». Меня слушали, но особенных переживаний я не заметил. Это было не так, как когда-то, в ранней молодости моей, в Баку. Я пел эти самые песни в подвальном трактире, и слушали меня тогда какие-то беглые каторжники — те подпевали и плакали…»

«За труды по ликвидации врангелевского фронта» Михаила Васильевича Фрунзе наградили чайным серебряным сервизом и 25 ноября Почетным революционным оружием. Эта награда — «за особые боевые отличия» — предназначалась высшему начальствующему составу (утверждена решением ВЦИКа 8 апреля 1920 года).

Приказом Реввоенсовета Республики Фрунзе причислили к Генеральному штабу, отмечая его «крупные природные военные дарования». Это была унаследованная от царской армии традиция — к Генштабу причисляли окончивших Николаевскую академию Генерального штаба по первому разряду. В Красной армии в 1920 году Генерального штаба не было, но лестное для высших военных отличие сохранялось.

Нестору Ивановичу Махно орден не достался. Взятием Крыма сотрудничество с ним закончилось. Нестора Ивановича терпели, пока он был нужен. Теперь антимахновские настроения взяли верх. Фрунзе разделался со своими союзниками-махновцами, хотя они выполнили все свои обязательства.

Двадцать третьего ноября командование Южного фронта потребовало, чтобы Махно окончательно влился в Красную армию: «Немедленно приступить к превращению партизанских повстанческих частей в нормальные воинские соединения». 24 ноября командование фронта предписало все повстанческие войска переподчинить 4-й Красной армии, а органы управления в Гуляйполе расформировать.

Нестор Иванович отказался подчиниться. 24 ноября его верного помощника командарма Повстанческой армии Семена Каретника, с которым только что вместе сокрушали Врангеля, вызвали в штаб Фрунзе, арестовали и расстреляли.

Двадцать шестого ноября Махно и его отряды были объявлены врагами республики и революции. Командирам частей предписывалось разоружить отряды Махно, в случае сопротивления — уничтожить. Теперь у него не было никаких шансов.

Повстанцы попали в окружение. Пехоту уничтожили полностью, часть конницы под командованием Махно вырвалась из кольца. Много позже маршал Андрей Иванович Еременко, лежа в госпитале, записал в дневнике впечатления от только что увиденного фильма «Александр Пархоменко» — о начальнике дивизии в Первой конной армии: «Показана глубокая зима во время последнего сражения, а на самом деле было очень тепло и грязно от дождей: в отдельные дни стоял густой туман, благодаря которому Пархоменко и попал под удар махновцев. Причем этот бой с махновцами в районе Зеленый Рог и Вузовка был весьма кровопролитный. С нашей стороны участвовало десять кавалерийских полков. Нашей 1-й кавалерийской бригадой было захвачено 160 станковых пулеметов с тачанками и карета самого «батьки» Махно…

Ложь в том, что показано, как Махно отсиживался в лесу длительное время. Если бы Махно не две-три недели сидел на месте в лесу, а даже два-три дня, то и тогда он был бы окружен и уничтожен. В том-то и дело, что он непрерывно находился в движении, а это создавало трудности для борьбы с ним».

С остатками повстанческой армии Нестор Иванович пытался удержаться в родном Гуляйполе, но долго сопротивляться Красной армии не мог. Какое-то время Нестор Махно прятался на Украине. 26 августа 1921 года, спасаясь от преследователей, перешел Днестр и сдался румынским властям.

Остаток жизни он провел в эмиграции — в скудости, болезнях и забвении.

Через много лет после его смерти среди европейской молодежи обнаружилось множество поклонников Махно; их завораживал его бунтарский авангардизм. Им нравилась его идея, что революция способна разгореться из одного-единственного очага вооруженной борьбы, который нужно вовремя разжечь.

Идеи Махно вдохновляли пылкие сердца молодых анархистов, готовых до конца стоять за свои идеалы. А советскую власть преследовал страх перед крестьянскими восстаниями, гасить которые так же трудно, как тушить загоревшийся торф: только залили пожар в одном месте, огонь полыхнул в другом!.. И не отпускали пугающие воспоминания о неуловимой армии Махно.

Один историк иронически заметил: это правда, что анархия — мать порядка. Если люди долгое время вынужденно живут в ситуации анархии, они сделают всё, чтобы вернуть порядок. Так и произошло. Насмерть перепуганное анархией Гражданской войны, символом которой стал Нестор Иванович Махно, наше общество выбрало самый жесткий режим из всех возможных.