Фрунзе

ПЕРВЫЙ АРЕСТ

Двадцать девятого октября 1905 года Фрунзе арестовали в Иваново-Вознесенске. Его схватили прямо на улице. При обыске нашли маузер и патроны к нему. Он утверждал, что оружие нашел на улице, а носил его с собой для самообороны в неспокойное время. У полиции ничего на Фрунзе не было. Власти отнеслись к молодому человеку на редкость снисходительно. Фрунзе просидел в тюрьме две недели. Его выпустили с обязательством переехать в Казань и оттуда не отлучаться.

Полиции было не до него. В департаменте полиции скапливалось огромное количество разнообразных сведений, немалая часть которых была плохо проверенной или даже ложной.

Бунтовщиками-революционерами занимались охранные отделения. Передовым по части политического розыска считалось Московское отделение. Здесь самой заметной фигурой был Сергей Васильевич Зубатов.

«Худой, тщедушный, невзрачного вида брюнет в форменном поношенном сюртуке и в черных очках, Зубатов начинал мелким чиновником, но обратил на себя внимание знанием революционного движения, умением подходить к людям и склонять членов революционных организаций к сотрудничеству, — вспоминал его сослуживец, глава Московского охранного отделения Павел Павлович Заварзин. — Зубатов был фанатиком своего дела».

Зубатов поставил розыск по западноевропейскому образцу. Наладил регистрацию подпольщиков — со справками и фотоснимками. Учил коллег конспирации и умению беречь агентуру.

Но охранные отделения формировались в основном из жандармов. Многие из них брезговали розыскным делом. К примеру, один из крупных чиновников охранки Александр Павлович Мартынов пошел на службу в отдельный корпус жандармов вслед за своими братьями. Это было семейное дело. И чему же старшие братья учили младшего? «С какой стороны письменного стола начальника я должен стоять, как прикладывать «промокашку» к подписи генерала и прочее. Все эти советы, как это ни смешно, оказались очень нужными».

В результате во время первой русской революции чиновники охранных отделений, не привычные к напряженной работе, не успевали перерабатывать получаемую информацию. Не поспевали за стремительным развитием событий и мало чем могли помочь власти.

Полиция сосредоточилась на террористах, в основном на эсерах, которые убивали чиновников правящего режима. Русские террористы, казалось, не знали преград. Они убили трех министров внутренних дел — Сипягина, Плеве и Столыпина. Четвертый, Дурново, умер своей смертью, но лишь по счастливой случайности. За него поплатился жизнью другой человек.

Первым убили Дмитрия Сергеевича Сипягина.

Второго апреля 1902 года недавний студент Киевского университета эсер Степан Балмашев, переодевшись в офицерский мундир, застрелил из браунинга министра внутренних дел в вестибюле Мариинского дворца. Сипягин скончался в больнице через несколько часов.

«Я очень хорошо помню, как привели Балмашева, — вспоминал служивший в Петербургском жандармском управлении Александр Мартынов. — К моему крайнему изумлению, в кабинет в сопровождении двух жандармских унтер-офицеров и ротмистра вошел офицер, высокий, здоровый, рыжеватый блондин, с красноватой, нечистой кожей лица. Офицер этот был в так называемой общеадъютантской форме, но она была надета небрежно, офицерское пальто расстегнуто и помято».

Степана Балмашева через месяц казнили.

Сипягина на посту министра сменил Вячеслав Константинович Плеве, окруживший себя многочисленной охраной. Его сразу же попытались убить. Но не получилось.

«В одном из номеров «Северной гостиницы», — вспоминал Павел Заварзин, — раздался страшный взрыв, которым были повреждены капитальные балки здания и совершенно разрушена комната, в которой среди обломков был найден обугленный труп человека с обезображенным лицом и оскаленными зубами, сжимающими монету-копейку, очевидно предназначенную для грузика, разбивающего детонатор при метании бомбы».

В кармане убитого нашли рецепт лекарства, заказанного в одной из швейцарских аптек. Выяснили, что это был еще один бывший студент Киевского университета, Алексей Дмитриевич Покотилов, дворянин, сын генерала и член боевой организации эсеров.

В Александро-Невской лавре назначили панихиду по Си-пягину. Новый министр Плеве должен был туда проехать мимо «Северной гостиницы». Алексей Покотилов приводил бомбу в боевую готовность, собираясь бросить ее из окна в экипаж Плеве, но снаряд взорвался у него в руках…

В 1904 году эсеры всё-таки добрались до Плеве. Они убили министра внутренних дел, когда тот направлялся с докладом к царю в Петергоф.

«Карета была совершенно разнесена, — рассказывали жандармы, — а тело Плеве превращено в бесформенную массу: мозги, куски мяса, кровь и листы доклада. Тут же лежал тяжело раненный революционер с обезображенным лицом и обугленными конечностями. Его личность оставалась несколько дней невыясненной, пока чиновник, который, находясь при бывшем в полусознательном состоянии больном в числе больничного персонала, не выяснил личность террориста по отрывочным бредовым фразам».

Им оказался бывший студент Московского университета Егор Сергеевич Сазонов. Его не казнили, а приговорили к бессрочной каторге. Он прожил там недолго: возмущенный тем, что каторжан наказывали розгами, принял яд.

Министром стал Петр Николаевич Дурново. Прежде он был директором департамента полиции. Ему подчинялся так называемый «черный кабинет», где перлюстрировали письма.

«Он ухаживал за одной дамой, — вспоминал его подчиненный. — Эта дама какое-то время относилась к нему весьма благосклонно, но затем завела роман с бразильским посланником. Дурново приказал доставлять ему письма этой дамы к бразильскому посланнику.

Эти письма были настолько красноречивы, что не оставляли никаких сомнений в характере отношений дамы с послом. Взбешенный Дурново поехал объясняться с дамой своего сердца. Та категорически всё отрицала. Тогда Дурново бросил ей в лицо пакет ее писем. Дама не преминула пожаловаться бразильскому посланнику».

Посланник воспользовался встречей с государем на одном из придворных балов и рассказал ему всю эту историю. Александр III был возмущен:

— Немедленно убрать прочь этого дурака…

Дурново перевели в Сенат. Он стал играть на бирже. Проигрался. И это ему не повредило. Новый император Николай II вернул его в министерство, да еще с повышением. Дурново принялся наводить порядок в империи. «Не верьте коленопреклоненным мерзавцам!» — так он ответил на телеграфное донесение исполнявшего должность московского губернатора генерала Владимира Федоровича Джунковского, просившего министра за «коленопреклоненных крестьян» одной из волостей Московской губернии.

Ликвидировать Дурново взялась женщина, которая уже пыталась убить самого императора.

«Дочь якутского вице-губернатора Татьяна Александровна Леонтьева, — вспоминал начальник Петербургского охранного отделения генерал-лейтенант Александр Васильевич Герасимов, — воспитанная в институте благородных девиц, богатая и красивая девушка имела доступ к царскому двору; в самое ближайшее время предстояло назначение ее в фрейлины царицы. В ее планы входило во время одного из придворных балов преподнести царю букет и застрелить его из револьвера, спрятанного в цветах».

Террористку задержали случайно, перехватив адресованный ей чемодан со взрывчаткой. Ее посадили в Петропавловскую крепость. Семье удалось добиться освобождения девушки для лечения. Ее отправили в Швейцарию. В отеле «Юнгфрау» Татьяна Леонтьева обратила внимание на некоего Мюллера. «1 сентября 1906 года она попросила накрыть ей столик поблизости от Мюллера. Во время обеда встала из-за стола, подошла вплотную и сделала несколько выстрелов в этого одинокого и ничего не предполагавшего старца. Шарль Мюллер, миллионер из Парижа, каждое лето приезжал в Швейцарию лечиться. Мюллер имел несчастье не только походить на Дурново лицом, но к тому же носить то самое имя, которым Дурново для конспирации пользовался в своих заграничных поездках».

Петр Николаевич был невероятным везунчиком…

Через несколько лет в Киеве убили министра внутренних дел и главу правительства Петра Аркадьевича Столыпина. Стреляли и в других министров, губернаторов, генералов и жандармов.

В Москве эсер Иван Платонович Каляев убил московского генерал-губернатора и командующего войсками округа великого князя Сергея Александровича, дядю царя. Каляев, свидетельствовал хорошо знавший его человек, давно обрек себя на жертвенную гибель и больше думал о том, как он умрет, чем о том, как он убьет.

После смерти великого князя петербургский генерал-губернатор Дмитрий Федорович Трепов, потрясенный происшедшим, приехал в департамент полиции, ворвался в кабинет директора Лопухина, бросил ему в лицо одно слово «Убийца!» — и хлопнул дверью. Алексей Александрович Лопухин потерял свой пост, его отправили губернатором в Эстляндию. Он был крайне обижен и позже отомстил за обиду.

Спецслужбы царской России столкнулись с людьми, не боявшимися смерти. Семерых боевиков приговорили к повешению. Потрясенный прокурор, присутствовавший при их казни, признался генералу Герасимову:

— Как эти люди умирали… Ни вздоха, ни сожаления, никаких просьб, никаких признаков слабости… С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои.

Герасимов с неудовольствием констатировал:

— Все террористы умирали с большим мужеством и достоинством. Особенно женщины.

В ту пору это очевидное мужество производило сильнейшее впечатление.

— Вы лишаете меня счастья умереть на эшафоте, — нисколько не рисуясь, говорил член ЦК партии эсеров Михаил Рафаилович Гоц своим товарищам, удерживающим его от возвращения в Россию; он эмигрировал, спасаясь от полиции.

Зинаида Коноплянникова, повешенная за убийство командира Семеновского полка генерала Георгия Мина, который в 1905 году жестоко подавил восстание в Москве, взошла на эшафот со словами Пушкина:

Большевики меньше эсеров увлекались террором. Но в разгар первой русской революции и они взялись за оружие. Нарушив данное полиции обязательство жить в Казани, Михаил Фрунзе отправился в Шую. Он и не думал оставлять подпольную работу. Тогда в разных городах создавались боевые дружины и кружки. Для предотвращения еврейских погромов, для противостояния черной сотне и для защиты выступающих на митингах. Либерально настроенные буржуа давали студентам деньги на оружие. Молодые люди охотно учились военному делу и конспирации. Из них создавали «пятерки», которые объединяли в отряды.

Как заправский охотник, с детства владевший оружием (первым оружием был самодельный пистолет, стрелявший дробью), Фрунзе организовал боевую дружину, а большевики нуждались в каждом, кто умел стрелять.

Важно отметить, как легко мягкий и чувствительный юноша, намеревавшийся стать кабинетным ученым, превратился в уличного революционера, собиратель гербариев для Ботанического сада — в боевика, готового стрелять в людей.

Революция ломала всё.

Друг Фрунзе Александр Константинович Воронский, чье имя еще встретится на этих страницах, вспоминал, как в марте 1905 года участвовал в бунте тамбовских семинаристов: «Били стекла, срывали с петель двери, вышибали переплеты в оконных рамах, разворачивали парты, беспорядочно летели камни… Рев, гам, свист, улюлюкание, выкрики ругательств, сквернословие… В разорванном сознании остались: кровь на руке от пореза гвоздем, сутулая и противно-проклятая спина надзирателя; по ней я бил палкой. Затем я куда-то бежал, кричал истошным голосом, бил стекла. Я познал упоительный восторг и ужас разрушения, дрожащее бешенство, жестокую и веселую силу, опьяненность и радостное от чего-то освобождение…»

Война с Японией была крайне неудачной, потери — большими. Российское общество возмущалось коррумпированной властью и неумелым военным командованием.

Фрунзе написал листовку от имени партии большевиков: «Товарищи! Окончилась позорная, кровавая бойня. На далеких полях Маньчжурии больше не будет раздаваться свиста пуль и грохота пушек, замолкнут стоны и проклятия умирающих и искалеченных. Останутся только одни братские могилы — там, вдалеке, на чужой стороне…

Мир заключен. Что же нам даст этот мир, товарищи крестьяне и рабочие? Еще долго придется нам, крестьянам и рабочим, из наших скудных грошей платить контрибуцию. Для чьей пользы началась эта кровавая бойня? Разве нам нужна чужая Маньчжурия? Разве нам мешали жить японцы?

Царю и его прислужникам мало соков народных, они истощились, давай попробуем в чужой Корее захватить богатые леса. Но японскому царю, дворянам и купцам тоже захотелось лакомого кусочка; они оказались сильнее и завоевали Маньчжурию и Корею».

В апреле 1906 года Фрунзе участвовал в IV Стокгольмском съезде социал-демократической партии. Здесь Михаил познакомился с Лениным. На съезде большинство делегатов составляли меньшевики. Предлагавшиеся большевиками проекты резолюции не прошли. Съезд принял аграрную программу и решил участвовать в выборах Государственной думы.

В разгар первой русской революции с небольшим боевым отрядом Фрунзе прибыл в Москву и принял участие в перестрелках с полицией — возле Зоологического сада, в районе Ваганьковского кладбища. Когда в город ввели войска для наведения порядка, уехал в Шую.

Здесь рабочие провели забастовку. Но она не удалась.

Фрунзе написал листовку: «Прежде чем давать сражение неприятелю, нужно было подготовить свои силы, подготовить провиант, расследовать силы врага, узнать его слабые места, трезво взвесить его и свои силы, выбрать подходящее время и тогда уже дружным натиском ударить на врага. Вот тогда мы бы могли добиться победы».

Фрунзе (под чужой фамилией) выступал в гостинице «Лондон» с докладом о профсоюзном движении. Предложил принять разработанный им «Устав профессионального союза рабочих текстильного пряде-ситцепечатного и ткацкого производства в Шуе».

Первая русская революция была подавлена. Михаил попытался восстановиться в институте, где к нему отнеслись очень доброжелательно: «Очевидно, что отчисление от института было результатом оплошности, а не намерения. Чтобы исправить дело, если это желательно, следует подать декану прошение об обратном принятии на то же отделение, причем же изложить причины неявки своевременно к занятиям и несообщения о себе нужных сведений».

Фрунзе так и поступил. В июне 1906 года написал заявление декану экономического отделения своего института с просьбой позволить ему продолжить образование: «Причина моей неявки к 1 сентября прошлого года заключалась в следующем. Будучи уверен, что учебных занятий в прошлом учебном году не будет, и считаясь с теми громадными затратами, которые пришлось бы сделать (моя родина — Семиреченская область, на границе с Китаем) и которых я не мог сделать за неимением средств, я решил в институт не ехать.

Спешу оговориться, что я совершенно не знал, что за мою неявку я буду исключен из института. Спешу теперь исправить свою оплошность и прошу содействия Вашего Превосходительства. Деньги, следуемые за прошлое осеннее полугодие, постараюсь внести в самом недалеком будущем».

Фрунзе восстановили и зачислили на второй курс, что давало в том числе право отсрочки от военной службы. Но учиться он уже не хотел. Утратил интерес к тому, чтобы корпеть над книгами.

Семнадцатого января 1907 года Фрунзе во главе боевой группы захватил частную типографию в Шуе, чтобы напечатать большевистские листовки. Типография работала на большевиков весь день, успели отпечатать две тысячи листовок. После этой лихой операции Фрунзе попал в списки особо опасных преступников. Его искали. Агентов службы наружного наблюдения на французский лад именовали филёрами.

«От филёров, — вспоминали жандармы, — требовалось: грамотность, трезвое поведение, невыдающаяся наружность, средний рост, хорошее зрение, сообразительность. Все эти качества оплачивались суммой в среднем около сорока-пятидесяти рублей в месяц».

В первую очередь опытные филёры обращали внимание на тех, кто каждый день в любую погоду гулял по нескольку часов.

«Практика розыскного дела, — рассказывали профессионалы, — показала, что подобные прогулки обыкновенно совершают лица, изготовляющие динамитные разрывные снаряды. Испарения динамита действуют разрушительно на слизистую оболочку и легкие, вследствие чего такому работнику необходимо чаще пользоваться свежим воздухом».

Искали не только бомбистов. В подполье вызревали и другие опасные идеи.

Плотник Фома Качура стрелял в губернатора Харькова князя Ивана Михайловича Оболенского, принимавшего участие в подавлении крестьянского восстания. Качура стрелял пулями, которые были отравлены стрихнином, но губернатор был лишь ранен. Стрихнин не подействовал.

Акцию организовал первый глава боевой организации эсеров Григорий Андреевич Гершуни, врач-бактериолог по специальности. Он был арестован и приговорен к смерти, но бежал за границу, где умер от рака легких.

Другой боевик обратился в ЦК партии социалистов-революционеров с неожиданным предложением: «Чтобы победить в борьбе врага или по крайней мере нанести ему чувствительный урон, недостаточно одного мужества и готовности умереть в этой борьбе, нужны еще знания техники борьбы и обладание нужными средствами. Еще несколько лет назад мною делались попытки поставить широко вопрос о необходимости употребления революционерами отравленного, действительно смертельного оружия, но, увы, несмотря на все старания, голос мой оставался гласом вопиющего в пустыне невежества и предательства…

Статистика ранений от огнестрельного и холодного оружия с неотразимой точностью доказывает нам, что люди, получившие даже по нескольку ран, часто выздоравливали вполне от них, если лечение велось надлежащим способом. Сотни шпиков, стражников, жандармов и т. п. сволочи отлично выздоравливали от пуль браунинга и маузера… Надо быть совсем кретином или просто симпатизировать врагам народа, чтобы не признать, что единственно рациональным способом поражения наверняка противника — должен быть признан способ употребления исключительно отравленного оружия.

Побольше «святой ненависти» к врагу! Воспитывая в себе готовность собственными руками вонзить в бок опричника отравленный кинжал, влепить ему в живот отравленную пулю, и часть победы будет за Вами.

Делаю предложения:

1. Употреблять пули для браунинга исключительно свинцовые без твердых оболочек, как легко деформирующиеся в ране и дающие возможность легче обрабатывать часть для заложения порции яду.

2. Снабдить все провинциальные комитеты запасами ядов и указать способы их добывания.

3. Разработать инструкции для отравления пуль и холодного оружия ядом…

5. Применять в случае отсутствия яда для отравления пуль разводку заразных бактерий: чахотки, столбняка, дифтерита, брюшного тифа и т. п. непосредственно перед террористическим актом».

Биологическим оружием революционеры не воспользовались, а огнестрельное то и дело пускали в ход. Михаил Васильевич Фрунзе, не испытывая никаких сомнений, стрелял в полицейских. Не всякий на это способен. В сознании молодого человека должен произойти какой-то радикальный сдвиг, прежде чем он перейдет к насилию. Зато, если этот внутренний переворот свершился, люди становятся хладнокровными и безжалостными убийцами.

Конечно, молодой подпольщик чаще всего боялся показаться трусом или недостаточно надежным. И начинающие боевики доказывали друг другу свою храбрость и презрение к врагу… Но главным было твердое убеждение в том, что убивать необходимо во имя высшей цели. Идеология и вера снимали вопрос о личной вине и словно выдавали лицензию на праведный гнев. Пересмотр привычных норм и ценностей происходил легко — прежние заповеди отвергались, зато принималась новая, революционная мораль.

Радикальные социалисты внушали себе и другим, что люди в форме, государственные чиновники — враги, потому применение оружия позволительно. А заповедь «не убий» неприменима в революционных условиях. Убийство политического врага — не только необходимость, но и долг.

Боевые группы существовали только потому, что их поддерживали самые обычные люди, не привлекавшие внимания полиции. Люди, готовые помочь, были крайне важны. Без них подпольщики долго бы не продержались. Сочувствующие делали то, что не под силу самим революционерам: подделывали документы, добывали оружие, готовили взрывчатку. Они укрывали боевиков в своих домах.

Но ушедшие в подполье боевики не заметили, как постепенно изменились общественный климат, настроения. Революционная волна пошла на убыль. Симпатизирующих социалистам, желающих помогать, предоставлять квартиры для нелегальных собраний и явок становилось всё меньше, а провалов больше.

В ночь на 24 марта 1907 года Фрунзе взяли с оружием в руках: при нем были маузер и браунинг, два карабина. После первой революции боевиков боялись. Поэтому полиция действовала грубо, при аресте ему изрядно досталось ружейным прикладом — удар пришелся прямо в лицо, повредив нос и зубы.