Хинельские походы

Глава XII СНОВА В ХИНЕЛИ

За те сорок дней, что нас не было на лесокомбинате, произошли серьезные перемены. Все районные центры — Хомутовка, Эсмань, Шостка, Ямполь, даже Марчихина Буда — были заняты немецкими гарнизонами. В селе Лемешовке снова стояли три сотни немцев.

Как сообщил Анащенков, тайно побывавший дома, севская полиция явилась в Лемешовку на подкрепление немцам и выгнала местных жителей на окопные работы. Угрожая Хинели, лемешовский гарнизон мешал нам выйти в район Эсмани, а потому необходимо было прежде всего выгнать еще не закрепившихся немцев из Лемешовки.

Но прежде чем начать военные действия, мы решили пополниться вооружением и боеприпасами. В этом важном деле неожиданную помощь нам оказала весна. Она раскрыла тайники лесных болот и закоулков, заглянула синим глазом в темнеющие заводи омутов и водомоин, обвалила закраины ям, в которых были припрятаны предметы, имеющие военное значение. Их оставила в лесу одна часть, дравшаяся с немцами в окружении еще осенью. Все, что обременяло красноармейцев перед прорывом, к которому готовилась войсковая часть, — было закопано в землю, утоплено в болотах и речках.

Несколько дней подряд партизаны прощупывали разопревший грунт, вонзая в него по рукоятку кавалерийские клинки или найденные тут же винтовочные штыки, ковыряя землю лопатами. Все лишнее снова закапывали и прикрывали валежником. Патроны собирали в повозки, снаряды разных калибров укладывали в канавы или прошлогодние колеи, засыпали землей и старым дубовым листом. Запоминали места. Делали на деревьях условные за тесины, зарубки и шли дальше, исследуя заполненные водой воронки.

Особенно тщательно обыскивали у мостов реку, осматривали лесные колодцы.

Благодаря нашим поискам мы скоро обеспечили себя нужным количеством патронов и снарядов. Но дело этим не ограничилось. Случай помог нам вооружиться грозным видом боевой техники, которого у нас еще не было.

Возвращаясь в лесокомбинат, я направил коня прямо через прогалину, между развалинами электростанции и лесопильным заводом, через обширную лужу буроватой воды. Конь поскользнулся. Я придержал его поводом, но он снова споткнулся и затанцевал, звякая подковами по металлу. Пришлось сойти посреди лужи. Разгребая ногами размокший снег, я увидел большие сигарообразные снаряды. Как поросята в грязи, лежали в темной воде 120-миллиметровые мины. Не одна сотня этих грозных, в пуд весом, снарядов была уложена рядами и прикрыта сеном.

— Вот так Орлик! — воскликнул ехавший за мной Баранников. — Он артиллерийский склад, Михаил Иванович, нашел! Теперь бы минометище нам, и тогда — иди хоть на Глухов!

— А это можно! — словно между прочим сказал один из парней, сидевший подле лужи на бревнах.

— А вы кто такие? — опросил подоспевший Дегтярев, полагая, что перед ним партизаны из другого подразделения.

— Мы — минометчики! — прищурившись хитро, ответил тоненький паренек с чуть вздернутым носом и светло-карими веселыми глазами. — Если примете к себе, батарею тяжелых оборудуем…

— Ого! — воскликнул Дегтярев. — Таких у нас еще не встречалось! Проситесь у командира. Если не врете, примет!

— Завтра же можете проверить! Мы делом докажем. Я командиром батареи был… А этот, — он показал на молодого кадровика, — наводчик мой.

— Как сюда попали? — спросил я.

— Это большой сказ! — смеясь, ответил первый. Его звали Сашей Юферовым, а другого Митей Самодовым.

— Ну, ежели большой, идем ко мне в комнату, — пригласил я их, не желая упускать случая завладеть полковыми минометами.

— А минометы свои разыщете? — спросил Дегтярев минометчиков во время ужина.

— Их и искать не надо! Приедем, заберем. Только с десяток хороших коней потребуется.

— С десяток? — ахнул Баранников.

— А как же иначе? Под каждый четыре коня. Лафет, передки, ствол. Одна опорная плита сто двадцать килограммов весит. Упряжь и седла тоже в надежном месте припрятаны.

— Значит, вся батарея? — изумился и Дегтярев.

— Утром сами увидите, а не захотите видеть, так услышите. На весь лес громыхнем! — сказал, смеясь, Юферов.

— Откуда же вы родом, хлопцы? — Дегтярев даже придвинулся к Юферову.

— Я новосибирский, а Митя совсем северный, из Архангельска.

— Холмогорский, — уточнил Самодов.

На следующий день минометчики, подобрав три четверки резвых гнедых коней, мчались вдоль солнечной опушки с тремя грозными орудиями! Блестят начищенные стволы. Легко и бесшумно катятся резиновые шины, а на стволах и на зарядных ящиках сидят партизаны.

Каждый левый передний конь под седлом, на них качаются ездовые «носа» — Сергей Пузанов, гармонист Федька, младший Троицкий. Впереди на сивой резвой кобылке несется легкая фигурка юного командира тяжелой батареи — сержанта Юферова. Ребята мчатся лихо, внушительно.

— Первый миномет — к бою! — кричит мальчишеским голосом Юферов и выбрасывает руку влево.

Ездовые «носа» круто поворачивают лошадей, те дыбятся и через мгновенье уносят отцепленные передки в укрытие. Опорная плита садится на землю, ствол лезет кверху, наводчик припал к прицелу, его помощник, кадровик Самодов, глядит на угломер-квадрант, подгоняя ствол по вертикали.

Длинная стальная сигара уже выхвачена из зарядного ящика и подается к стволу.

— Осторожно! Не опустить носом вниз: взорвет и ствол и всех нас! — говорит Юферов, — Держите крепче! Стабилизатором книзу, плавно… Назад! Присядь! Шире рот!

Ствол плюнул пламенем, земля качнулась, мина со свистом понеслась в поле и там взорвалась, подняв черную развороченную землю.

Фомич зачарованно глядит, не нарадуется.

— Такого на земле не видел! — говорит он. — Когда служил на линкоре, было нечто подобное, только на воде. Море вот так же кипело и дыбилось от снаряда главного калибра. А на суше не приходилось… Спасибо, мальчики, — говорит он Юферову и Самодову, — прибавили партизанам силы! Молодец, сержант, золотой ты парень! — пожимает он руку юному командиру.

Юферов, довольный, улыбается и лихо поправляет темно-синюю суконную пилотку.

— Говорите, как на линкоре? Люблю я море, хоть и не бывал там.

— Да, — убежденно говорит Фомич, — будто с линкора ударило.

Фомич отбывал кадровую службу на крейсере «Червона Украина». Затем у себя на родине, в Ямпольском районе, был секретарем райкома комсомола, любил молодежь. Минометчики это чувствовали и с ним подружились.

Подарок Юферова явился более чем кстати. Через несколько дней минометы были пущены в дело. Они помогли ликвидировать гарнизон противника, снова стоявший в Лемешовке.

Третья группа эсманцев отправилась еще засветло на юг, к Барановке. Ложным маневром мы хотели обмануть противника: он должен был решить, что отряд намерен занять Эсмань.

Вторая группа пошла вдоль опушки к Севскому шляху с тем, чтобы «оседлать» его и сидеть в засаде, пока не начнется отступление противника к Севску.

Мы с Дегтяревым взяли на себя лобовой удар; нам предстояло атаковать противника вдоль дороги на Лемешовку.

Резервов у нас не было. Фомич и остальные члены райкома пошли с первой группой.

В полночь началось наступление. Подразделения группы быстро прошли семь километров, отделяющих Лемешовку от Хинели, и развернулись в боевую цепь на голых лемешовских полях.

Противник не спал. Вспугнутые передовые посты послали в воздух сигнальные ракеты и убежали в село. Темное небо прочертили зелено-розовые и голубоватые трассы пуль. Суетливо застучали пулеметы; понеслись над полем сверкающие в темноте снаряды. Мы молча продвигались боевой цепью.

С расстояния в триста метров начали огневой бой.

Боевые цепи залегли. Первый миномет встал за клуней, пушки развернулись на открытом поле. Пулеметчики противника шарили по полю, рассыпая трассирующие пули веером. Мины рвались далеко позади наших цепей, снаряды проносились над нашими головами.

— По вспышкам, по вспышкам наводи! — командовал Инчин, командир первого орудия. — По стволу наводи! Видишь вспышку?

— Да кто их не видит! — озадаченно отвечал Коршок, приучаясь к артиллерийскому делу.

— Сквозь канал ствола надо уметь видеть!.. Утюг! — нервничал Инчин. — Наводи на вспышку!

Со стороны Барановки понеслись к Лемешовке красноватые искры. Это группа Хомутина стреляла зажигательными пулями.

Орудие врага участило стрельбу, и Коршок радостно докладывает:

— Вижу, вижу вспышки в канале!

— Заряжай! — командует Инчин.

Лязгнул замок.

— Пять осколочных, беглый!..

— Юферов, готов? Дави их пулеметы!

— Нельзя, товарищ лейтенант, слишком близко, осколки своих накроют.

— Стрелять!

— Огонь! — и голос Инчина тонет в грохоте.

Ослепительное пламя рвет предутренний туман. Задрав жерло миномета к небу, Юферов сам смотрит в прицел, ловя визиром вспыхивающие огни пулеметов. Оторвавшись, командует:

— Без дополнительного, огонь!

Миномет выбросил вертикальный столб огня.

— Жмись к земле!

Мина ударила точно по тому месту, откуда строчили два пулемета.

Юферов снова припадает к прицелу, а я бросаю вдоль своей цепи красную ракету — сигнал атаки.

— Готовиться к атаке! — слышатся в цепях голоса командиров.

— Беглым! Пятью минами! — хрипло говорит Юферов.

— Беглым! — кричит Инчин.

— К атаке! — перекатывается по цепям.

Огонь орудий бушует, озаряя уже бегущие вперед фигуры партизан. Окраина села горит, над полем зарево.

— Удирают фрицы! Мечутся! — восклицает Пузанов и, размахнувшись, кидает гранату.

С рассветом мы были на окраине. Из-за горящего сарая выскочил на бешеном коне всадник. Он кричал и размахивал плетью. Матюкаясь, набросился на меня и на Буянова. Я всматриваюсь, — не могу узнать всадника.

— Какого дьявола тут торчите! Немцы сбежали! Нами прикрылись, сволочи! Снимайтесь живо! — яростно кричит он на партизан.

— Начальник севской полиции, — успел шепнуть мне Анащенков. — Его нам и надо!

Буянов — помощник командира третьего взвода — ловко сдирает полицая с коня и по-кошачьи прыгает в седло. Разгоряченный конь дыбится.

Я бью прикладом полицая, известного карателя во всем Севском округе, в горячке боя принявшего нас за своих.

Буянов умчался в село. Вслед за ним остальные.

Инчин пляшет возле переломанной ветлы и машет нам руками. Мы идем к нему.

— Смотрите! Вот работа артиллеристов! — Он показывает нам свежий излом дерева. Пробитое нашим снарядом, оно упало на немецкую пушку. Трое немцев уткнулись в лафет; каски пробиты осколками, орудие цело; из казенной части торчит наполовину вставленный снаряд. Рядом две арбы со снарядами.

— Метко! — отвечает Фомич.

— Это мой, мой выстрел, — торжествует Коршок, помогая Инчину развернуть орудие в обратную сторону.

Тут же, неподалеку от пушки, находим два батальонных и один ротный миномет, несколько возов мин. Гусаков уже подпрягает к ним коней.

— Победа! — говорит Фомич, а я выпускаю серию зеленых ракет. Это сигнал: «Все ко мне!»

Немецкий отряд успел уйти от разгрома. Тхориков завел вторую группу не по назначению. Проплутав где-то в поле, группа не вышла к сроку на Севский шлях. И это спасло отряд немцев. Но зато их боеприпасы и тяжелое вооружение стали нашими.

Через несколько дней мы повторили операцию в селе Фотевиж: зажав в огненное кольцо прибывший из Глухова немецкий отряд, загнали его в каменную церковь и в течение полутора суток стреляли прямой наводкой бронебойными снарядами из трех пушек…

С разгромом двух этих гарнизонов открылся путь на Эсмань и к Глухову. Эсманская комендатура и все ставленники гитлеровцев опять бежали из Червонного района в Глухов.

Очистив Червонный район от гитлеровцев, мы снова расквартировались в лесокомбинате.

На зеленой лужайке разместился артиллерийский парк первой группы. Пушки, минометы, станковые пулеметы выстроены стволами на луг, в сторону винокуренного завода. Позади них, между толстыми соснами, артиллерийские повозки, тачанки, зарядные ящики. Артиллеристы заняты проверкой и переборкой снарядов, а Гусаков, собрав пехоту, первого и второго взводов, чистит и сортирует патроны, набивает пулеметные ленты, диски, патронташи. Каких тут только нет патронов: и русские, и немецкие, и венгерские; обычные, бронебойные, сигнальные, трассирующие, осветительные, зажигательные. Партизаны, вооружившись ветошью, приводят в порядок, раскладывают по видам, распознают по цвету, по форме пули, по внешнему виду гильзы.

Мы богаты патронами. Их привезли крестьяне из курских сел: Калиновки и Поздняшовки. По приказу комендантов крестьяне собирали патроны, когда начал сходить снег. Старосты свезли собранные со всех окрестных сел боеприпасы в Поздняшовку, заполнили ими колхозные амбары, выставили охрану. Все эти боеприпасы подлежали перевозке в Севск или Глухов, как только высохнет на шляху грязь.

Теперь, с разгромом лемешовского гарнизона, дорога в Хинель оказалась свободной, и приехавшие к нам куряне говорили:

— Амбары ломятся от патронов, заберите их, пригодятся!

Чтобы ускорить транспортировку боеприпасов, туда был выслан взвод Митрофанова, и теперь подводы, мобилизованные из Хвощевки, Воскресеновки и Поздняшовки, идут одна за другой, нагруженные патронами россыпью, пачками, в цинковых и в деревянных ящиках.

Близится вечер, на дворе ясно, тепло.

Я и Дегтярев заняты делом: распределяем партизан по подразделениям.

В группе двести человек. Хочется оставить в каждом взводе по сорок три человека, укомплектовать пять новых минометных расчетов, один орудийный, выделить хозяйственную и санитарную часть, но сколько мы ни мудрим, а людей недостает.

— Минимум десяток, — говорю я Дегтяреву, — при условии, что у нас девять человек на каждый ствол.

— А мы поставим по восемь, — говорит Терентий.

— По восемь ненадежно. Считай сам: ездовых миномета, скажем, один; командир, наводчик, помощник наводчика — это уже четыре. Ну а подносчики, ездовые с боеприпасами?

— Да, действительно, скупо, — но где же взять людей?

Дегтярев крепко задумался, я снова занялся списками. С порога кто-то произнес знакомым голосом:

— Товарищ капитан, можно?

Я увидел Нину и Аню, на них серые жакеты, белые косынки. Что-то родное и милое вошло с ними в комнату. Я обрадовался гостям.

— Входите, входите! Здравствуйте, девчата! Что это вы как именинницы?

Девушки улыбнулись:

— Я маму нашла, а она меня; пока мы в Брянском лесу были, она, бедненькая, по селам скиталась, как бездомная, — взволнованно произнесла Нина. — А эти вещички из ямки выкопали. Мама и меня, и Аню нарядила, — смотрите, как легко и удобно!

Она стояла перед зеркалом, охорашиваясь и поправляя волосы.

Аня тем временем говорила мне и Дегтяреву:

— Не знаю, как вам, а нам хочется быть нарядными, хоть бы на час, на два! Весна! Сами-то не видите? Эх, кабы не война!..

— Посидите, девчата, с нами, расскажите, как нашли маму, любят ли вас хлопцы, — отшучивался Дегтярев, — а мир я вам обещаю. Он скоро настанет…

— Когда, когда? — зашумели девушки…

— Враз, как только победим фашистов, и мир будет, — ответил Терентий.

В окно залетел мотылек и весело трепетал золотыми крылышками, ища выхода. Где-то неподалеку в полях заливался жаворонок.

— Чуете? Как хорошо! — сказала Нина. — Тихо…

— Вот то-то, — серьезно произнес Дегтярев, — тихо!.. Это только на какой-то час тихо, — не та тишина! Вот разобьем фашистов, — придет настоящая тишина! Представляете: светит солнце, небо синее-синее, а земля ровная и бескрайняя, будто коврами вся устлана. Сады на ней цветут, и посевами зеленоватая рябь изредка пробегает, как волна морская. И так и степи тихо, что кажется, — слышишь рост травы. И ни одного выстрела во всем мире!

— Ни одного? — разом повторили девушки. — Вот это жизнь будет!..

Откуда-то издалека донесся до нас глухой удар. Девушки вздрогнули. Я успокоил их, сказав, что это наш Юферов пристреливает минометы. Дегтярев, прислушавшись, поглядел на девушек, улыбнулся и тем же мечтательным голосом продолжал:

— Да, наступит мир, и мы вернемся к труду и счастью. Мы построим сказочные города, великие электростанции, мы изменим течение рек и создадим в пустынях моря, — там, где сегодня гуляла смерть, расцветет счастливая, мирная жизнь. И такие вот, как вы, красивые и нарядные девушки выйдут навстречу нам с цветами, и мы…

— Ну, что же дальше, говорите, — нетерпеливо произнесла Аня, и Дегтярев шутливо ответил:

— И мы крепко обнимем вас и расцелуем!.. Красавицы…

Девушки смущенно засмеялись. Нина, словно невзначай, спросила:

— Это потом, а теперь?

— А теперь — патроны чистить! — серьезно проговорил Дегтярев. — Война.

— Патроны? Маме мешочки поручено шить, и мы ей помогаем, — заявила Нина.

— Какие мешочки? — удивленно спросил Дегтярев.

— Для Юферова, чтобы порох насыпать, — пояснила Аня.

— Так это патронташи, а не мешочки, — рассмеялся Дегтярев. — И что же?

— Да вот, сшили уже пятьдесят штук, а Юферов и Гусаков сотню требуют, да еще хотят, чтобы шелковые были. Мама и платок и две блузы изрезала.

Дегтярев пожал плечами.

— Чудно́ что-то, не пойму.

— Это для дополнительных зарядов к минометам — сами делаем, а порох из патронов вытрясаем, — пояснил я Дегтяреву.

Девчата вышли было из комнаты, но через минуту вернулись и сообщили, что к нам просится жинка Митрофанова.

Я посмотрел в окно, — увидел Елену Павловну; она стояла подле дерева в дождевике, на ногах желтые сапожки, на голове синий шарф. Она разговаривала о чем-то с группой вооруженных людей. Увидев меня, Елена вошла в комнату.

— Я вам пополнение привела, — сказала она. — И куда вы дели моего Митрофанова?

— Прежде всего, здравствуйте, Елена Павловна, — сказал я. — Где пропадали?

— Ждала сухой стежки-дорожки, — смеясь, ответила она. — Смотрите, какие бородатые крепыши!

— А мы тут гадали, где бойцов взять для артиллерии, — сказал Дегтярев, вздыхая с облегчением. — Пройдусь, поговорю с хлопцами, — добавил он.

Елена Павловна заметила:

— Но только — чур: все они пойдут к Митрофанову, — иначе не согласятся.

— Это почему же? — обернулся с порога Дегтярев.

— А так! Помните у Некрасова: мужик что бык!.. И к тому же, они знают только одного Митрофанова.

Дегтярев махнул рукой, сказал: «Ладно», — и вышел.

— Не правда ли, хорошее пополнение, товарищ капитан? — Елена села на подоконник, оглядывая бородаче — Они вооружены, у них отрезы, бердыши…

— Обрезы и берданки, — поправил я и выглянул в окно, чтобы еще раз посмотреть на пришельцев. Те стояли у повозок с патронами и, видимо, не знали, что делать: просить ли патронов или просто протянуть руку и взять, сколько хочется…

— Значит, вы не собираетесь переходить фронт, Елена Павловна? — спросил я. — Или, может быть, эти бородачи будут сопровождать вас и Митрофанова?

— Какой вы злопамятный! — капризно проговорила она. — Я тогда вам шутя об этом сказала, а вы…

Я напомнил ей первую беседу.

— Значит, вы все же решили быть вместе с нами?

— О, нет! Не собираюсь и никогда не соберусь, товарищ капитан!

— Но вы — врач и обязаны выполнять долг патриота.

Рассмеявшись, она слегка коснулась моего плеча и спросила:

— Ах, товарищ капитан, неужели патриот только тот, кто в партизанах? Вы, очевидно, забываете, что я женщина. Я всего боюсь: боюсь леса, одиночества, я никогда не держала в руках оружия, да, наконец, — я боюсь выстрелов! Как вы не хотите понять этого, жестокий человек!

— Тогда скажите, почему так долго мы вас не видели? Где вы были? Почему не ушли с нами в Брянский лес? Скажите откровенно, где же вы пропадали?

— Я прячусь у подруги в Чуйковке, — не сразу ответила Елена.

Я не поверил этому: в Чуйковке немцы, полицаи. «Не может быть, чтобы она жила именно там», — подумал я и спросил:

— И вы не боитесь попасть фашистам в лапы?

— Боже мой! — она даже руками всплеснула. — Вы утомили меня своими расспросами! Трудно быть среди немцев мужчине, а женщине! Десяток яиц, игривая улыбка в придачу, и любой полицай не то что из села, а из концлагеря выпустит! К тому же, в этом районе меня знают. Я училась в Михайловском Хуторе.

Елена встала перед зеркалом и занялась своей прической. Я обратил внимание на красивый черепаховый гребень, который она воткнула в косы. Я невольно залюбовался чистотой и богатством отделки. Длинная, изогнутая, с затейливой золотистой каймой и с тремя зеленоватыми блестящими камешками на углах, гребенка светилась янтарным блеском и, казалось, чем-то походила на Елену, такую же эластичную и яркую.

— Изящная вещичка, — заметил я.

— Да, это почти все, что сохранилось из подарков мужа, из Риги. — Елена громко вздохнула. Я возвратил гребенку, и Елена отвернулась к окну. Там загрохотал обоз с патронами, и она высунулась в окно.

— А вот и мой Митрофанов! — вдруг воскликнула она. — Жив и здоров! Сеня, Сенечка! Я здесь… Здравствуй, дружок! Иди сюда скорее. Мы попросимся, чтобы нам разрешили теперь же поехать в Демьяновку. Мама не дождется!

Я молча слушал ее болтовню, в которой многое было нелогичным.

То она боится быть в лесу, и в то же время не страшится никакой полиции, то скучает без Митрофанова, а сама явилась на свидание к нему только теперь, когда нашему пребыванию тут насчитывается уже три недели.

И к тому же я ни на минуту не забывал окна в последнем доме села, где месяц назад мелькнуло лицо этой женщины.

— Товарищ капитан, товарищ командир, вы разрешите, конечно, отлучиться Сене? — Она стремительно обернулась в мою сторону, задорная и будто искрившаяся от возбуждения.

— Нет, Елена Павловна, это невозможно, — сказал я. — Вы знаете, что в Марчихиной Буде большой гарнизон немцев.

Елена устремила на меня наивно-удивленный взгляд.

— Да, да, совсем забыла… Что же мне делать?

— Останьтесь, — сказал я.

— Не могу, мама больна. У нее жар, а я даже не сказала, что ушла из дому. Ах, боже мой… Ну, я побегу. Пусть меня не задерживают на заставе, — заторопилась Елена и, не попрощавшись, выбежала из комнаты.

«Опять не могу, опять мама, — подумал я, глядя ей вслед. — Опять не хочет идти в партизаны и все же ходит сюда… И мамы в Демьяновке не было… Задержать, допросить? Но… не обижу ли я ее и Митрофанова напрасно? Ведь подозрения — не улики, — думалось мне. — И все же ведет она себя подозрительно…»

— Хороший вечерок будет, Терентий Павлович, — сказал я вошедшему в комнату Дегтяреву.

— Совсем тепло, — произнес он и сбросил с себя шинель.

— Не кажется ли тебе, Тереша, — сказал я, — что людям сегодня надо ночевать в лесу?.. И Фомичу то же посоветуем. Как думаешь?

— Это к чему же? — не понял Дегтярев.

— Ну хотя бы к тому, что при теплой погоде приятнее спать на воздухе. И об этом не будут знать посторонние.

Я рассказал ему все, что думал относительно Елены Павловны. Дегтярев засмеялся.

— У тебя, Михаил Иванович, против нее предубеждение. Может быть, слишком много о ней думаешь? Признавайся!

— Шутки в сторону, Тереша. Понаблюдаем за нею!

— Не возражаю. Даже одобряю. И Фомичу скажу об этом. Посоветую, чтобы спать в лесу.

— Вот и отлично. Перейдем туда в сумерках, — повторил я и вышел во двор.

Елены Павловны не было. Даже Митрофанов, который едва успел поздороваться с нею, не знал, куда она делась, Поиски ничего не дали.

В сумерках я вывел все подразделения для ночевки в лес. Тишина, теплый смолистый воздух способствовали мирному сну партизан, укрытых разлапыми ветвями сосны и ельника. Яркие звезды зажглись в темно-голубом небе и, казалось, оберегали наш сон.

А на рассвете дремотная тишина Хинельского леса была взорвана залпами и грохотом необычной силы. Выпорхнули испуганные птицы, заколыхались гордые кроны деревьев, партизаны вскочили, схватившись за оружие.

В первые секунды мне показалось, что мы накрыты разрывами снарядов, но вскоре послышались свистящие, противно воющие звуки авиабомб. И снова троекратно вздрогнул лес. Казалось, он проваливается куда-то со всеми нами.

Взглянув в небо, я увидел самолет, выходивший из пике. После очередной серии громоподобных разрывов удалился второй самолет. За ним последовали остальные. Их налетело около десятка. Высыпав на лесокомбинат бомбовой груз, юнкерсы удалились в сторону Конотопа.

Оправившись от внезапного нападения, партизаны поспешно занимали места по боевому расписанию.

Не видя непосредственной опасности на земле, я подал команду проверить наличный состав бойцов и начал искать своих командиров. Вижу Прощакова, — он дает торопливые указания расчету станкового пулемета. Сачко бегом выводит взвод на точку, определенную планом обороны нашего лагеря. Митрофанов, как всегда, не спешит с выступлением своего третьего взвода и дает Буянову какие-то указания. Ромашкин с Инчиным выкатывают пушки, готовясь выдвинуть их к винокуренному заводу — сектору обороны первой группы. Юферов поднимает опорную плиту полкового миномета, переводя его в походное положение. Старшина Гусаков хлопочет у патронных повозок, ругая ездовых. Не было видно только моего комиссара. Я спросил:

— Кто видел Дегтярева?.. Дегтярев! Товарищ Дегтярев! Тереша! — кричу я во весь голос. — Терентий Павлович!

Далекое эхо приглушенно повторило.

— Михаил Иванович, — отозвался Баранников, подводя озирающегося Орлика. — Он, Терентий Палыч, на квартире ночевал… Еще просил меня лампу наладить вечером, а потом читал долго…

— На квартире! Беда, Коля! — И, не слушая Баранникова, я схватил оружие и бросился в сторону нашей квартиры.

Баранников побежал за мной. Орлик боязливо упирался и тянул повод, отфыркиваясь от смрадного чада, который полз навстречу нам из разбитого поселка.

Пробежав сотню шагов, я остановился на опушке, пораженный тем, что увидел. Все сосны, высившиеся вдоль улицы, стояли без вершин, подобно частоколу. Соседний с нашим дом был сорван с каменного фундамента и стоял поперек дороги, зияя провалами выбитых окон. В стороне от дома лежала с распущенными длинными волосами молодая женщина, а возле нее мальчик лет семи.

На месте поселка дымились развалины.

Дом, в котором жили я и Дегтярев, остался невредим. Уцелели даже стекла. Наша комната была пуста. На стене — шинель Дегтярева, в углу — заправленная койка. Я решил, что Дегтярев ушел отсюда еще до налета.

— Товарищ комиссар! Товарищ Дегтярев! Терентий Павлович, где вы? Мы вас ищем! — кричали мои товарищи. Дегтярев не отзывался. Анисименко, политрук Бродский, Баранников и Коршок занялись осмотром дома и улицы.

— Вот он! — крикнул Коршок. — Живой! Идите сюда!

На обочине против нашей квартиры было выкопано несколько окопов для стрельбы из положения стоя. Приблизившись к ним, я увидел Терентия: скорчившись, он сидел в квадратной яме и, подобно ребенку, прикорнувшему к матери, уткнулся курчавой головой в стенку окопчика. Казалось, он спал. Сверху нам видны были могучие плечи и сильная шея, оттененная белой полоской подворотничка. Темно-синюю суконную толстовку Дегтярева покрывали песок и пепел.

— Тереша! — позвал я моего друга и потряс его за плечо.

Терентий молчал. Мы осторожно вытащили его и положили на пятнистую плащ-палатку. Автомат ППД выпал из его правой руки, звякнув в окопе. Я расстегнул тесный ворот и взял Терентия за руку, пытаясь найти пульс. Инчин приложил ухо к груди, прислушался. Остальные угрюмо и напряженно смотрели в матовое лицо комиссара.

Баранников приподнял курчавую голову Дегтярева и положил на свое колено. Из-под пряди волос на прямой и чистый лоб сползала тонкой змейкой кровь… Расправив вьющиеся, присыпанные песком и гарью волосы, я увидел под ними вонзившийся в голову Дегтярева тонкий пластинчатый осколок. Множество таких осколков изрубили не только все ветви на соснах, но и всю траву вокруг и вдоль улицы. Этим осколком Дегтярев был сражен наповал.

— Умер… — глухо произнес Инчин.

Мне вдруг стало душно и невыразимо больно…

В Дегтяреве я потерял не только боевого товарища, — у меня не стало той сильной опоры, какой является командиру комиссар — друг и родной брат.

Мы обнажили головы и, подавленные горем, склонились над дорогим телом.

Подошли Фомич и Анисименко, а за ними Аня с Ниной.

— Прощай, наш друг, — дрожащим голосом проговорил Фомич. — Прощай, Терентий Павлович, мужественный большевик и воин…

Фомич опустился на колено и поцеловал Дегтярева в крутой, широкий лоб.

Поднявшись, он взял меня под руку и, едва сдерживая слезы, сказал:

— Тяжела утрата, Михаил Иванович, — страшно тяжела… Погиб большевик, с кем начато наше дело…

— Мне, Фомич, вдвойне тяжело, — проговорил я тихо. — Дегтяреву я верил, как себе самому. Я любил его, как родного, с ним… — я не мог говорить, словно кто душил меня.

Нина с бинтом в руках опустилась на колени, взяла голову комиссара в свои руки и долго держала так, всматриваясь в неподвижные черты, С дрожащих густых ресниц ее сорвались на спокойное лицо Дегтярева крупные слезы. Она вытирала их куском бинта, приговаривая:

— Аня, Анечка! Нарви цветочков. Побольше…

Детские пальцы Нины расчесывали кольца волос, выбирая из них приставшую чешую сосновой коры и рыжеватые смолистые иглы.

Коршок, опираясь о ствол сломанного дерева, плакал навзрыд. Аня собирала на лужайке реденькие цветочки и тоже плакала. Молча стоял над мертвым телом Баранников.

Мы похоронили Терентия Дегтярева на песчаном пригорке, где меж трех столетних сосен поникла старая плакучая береза. Это было почти рядом с нашей квартирой, у крайнего дома поселка, если пойти прямой сосновой аллеей от винокуренного завода к лесокомбинату.

Тут же, под плакучей березой, был схоронен первый мой артиллерист, юный кадровик Федя Чулков, погибший еще зимой при защите Хинельского края.

Дегтярев был второй жертвой, которую вырвали фашисты из рядов моей группы.

Над этой могилой Фомич сказал:

— Мы не заплачем… Мы отомстим и победим, сколько бы нас ни упало! В борьбе за свободу к независимость Родины ряды патриотов неисчислимы!

Траурный митинг был внезапно сорван артиллерийским огнем противника.

Высадившись вечером из эшелона на Хуторе Михайловском, пехотный полк гитлеровцев шел всю ночь через Неплюевские леса, Марбуду и Демьяновку, и в то время, когда юнкерсы бомбили лесокомбинат, он развернулся перед Хинелью.

Намереваясь обрушиться на нас внезапно и недооценив силы нашего отряда, этот полк приблизился к нам без разведки. Не зная местности и полагая, что мы деморализованы бомбовым ударом, полк с хода ринулся к лесокомбинату и винокуренному заводу.

Пятиэтажный корпус винокуренного завода, находясь в углу Хинельского леса и представляя собой каменный наконечник клина, врезавшегося в боевые порядки противника, оберегал подступы к нашей позиции. Глубокий и длинный пруд намного усиливал оборону завода, а ниже пруда Сычевка поворачивала в северном направлении и таким образом преграждала путь к западной опушке и к лесокомбинату.

Когда растаял туман и обнаружились голые, еще не всюду просохшие поля, мы увидели густые цепи солдат. В буро-зеленых шинелях, с ярко-рыжими, из телячьих шкур, ранцами, они шли тесными боевыми цепями, приближаясь к заводу перебежками с приземлениями, как на учениях. Наступали из-за лощин и небольших бугров, откуда виднелись колодезные журавли и крылья хинельской мельницы.

Не дойдя до завода шагов двести, они окопались, укрывая головы за чернеющими бугорками земли: видимо, они ожидали обстрела со стороны винокуренного завода, внезапно выросшего перед ними из тумана.

Развернув свою группу на обороне опушки, заняв каменный корпус винокуренного завода двумя взводами, я сидел на втором этаже, напряженно ожидая схватки.

Третий и четвертый этажи занимал Сачко, приспособивший свои станкачи в окнах-бойницах; ему помогал Бродский.

На первом этаже со своими бойцами и ручными пулеметами разместились Колосов и Лесненко.

— Понимаешь, что́ от тебя требуется? — спрашивал я Сачко перед боем.

— Да, вдарю из станкача, чтоб чертям тошно стало, — отвечал он мужественно и спокойно, как всегда.

— Не то. Ты управлять должен, а вы, — обратился я к остальным командирам, — вы тоже должны управлять огнем. Ни одного выстрела, пока не начну я, — вот задача!

— Поняли, товарищ капитан, — дисциплина, выдержка!

Винокуренный завод молчал. Из передовой цепи немцев поднялся офицер. Помахивая пистолетом, поблескивая ремнями новенького снаряжения, он что-то прокричал своим солдатам и решительно пошел к винокуренному заводу.

Солдаты, лежавшие за бугорками, мгновенно поднялись и ускоренным шагом двинулись вперед, обгоняя офицера. Вслед за первой цепью поднялись другие. Цепи шли прямо на нас…

Ускоряя шаг, первая цепь уже приблизилась к заводским стенам, но смешалась, сгрудилась и потеряла стройность. Одни залегли, другие присели, озираясь на темные окна завода. Офицер, все еще держась за пистолет, растерянно оглядывался. Отослав назад солдата, он спрятался за камышами.

В это время два солдата вытащили из камышей длинную жердь и погрузили ее в заплывшую зеленой ряской и лилиями пучину. Жердь медленно ушла в глубину, потом пружинисто выскочила, не достав до дна. Офицер озадаченно покачал головой.

Замешательство заметил я и в другой роте, наступавшей правее. Она остановилась в сотне шагов от винокуренного завода. Третья рота наступала уступом влево. Не останавливаясь, она обогнула камыши, прошла вдоль пруда и свернула на греблю, соединявшую поселок пенькового завода с винокуренным заводом.

Настил моста через левый шлюз гребли был снят, и гитлеровцы цепочкой, по одному, начали перебежки по бревнам.

Гребля вела их прямо к заводу. Они миновали второй шлюз, который был также без настила, и начали группироваться вблизи завода.

На лесной опушке загремели полковые и батальонные минометы, вчера пристрелянные по этим полям Юферовым. Черные фонтаны земли вставали по всему полю.

Смешавшись, гитлеровцы бросились скопом через шлюзы. И когда гребля закишела солдатами одного батальона, а другой батальон тем временем суетился на берегу пруда в поисках обхода завода справа, — четыре этажа винокуренного завода обрушили на противника ливень пулеметного огня…

Четыре станковых и четыре ручных пулемета, семь десятков винтовок стреляли на выбор, в упор с расстояния в две-три сотни метров, в метавшихся по гребле и голому полю гитлеровцев.

— Так их, так, хлопцы, — за комиссара, за Дегтярева! — яростно кричал Сачко; он перебегал с четвертого этажа на третий и требовал пулеметных лент. — Воды, воды! — отрывисто кидал он подносчикам и сам помогал им поднимать воду для пулеметов.

Две роты гитлеровцев, вытянувшихся на узкую греблю, были прибиты к ней свинцовыми гвоздями. Некоторые от страха бросались в пруд, увязали в водорослях, тонули. Тот батальон, что пытался обойти пруд справа, подставил свой фланг южной опушке леса, а оттуда неслись осколочные снаряды трех орудий.

Батальон не выдержал и обратился в бегство. Минометный огонь настигал гитлеровцев, поражая их за складками поля. Третий батальон, наступавший на лесокомбинат от Ломленки, с запада, увяз левым флангом в болоте и всем своим фронтом уперся в заболоченное устье Сычевки при слиянии ее с речонкой Ивоткой. Его сдерживали вторая и третья группы нашего отряда.

Фронт первой группы, защищавший винокуренный завод, для гитлеровского полка был не по зубам.

К середине дня наступление окончательно захлебнулось. Прикрывшись огнем артиллерийских батарей, растрепанные батальоны убрались в село Хинель, откуда начали обстрел винокуренного завода из пушек.

Мы рассчитывали на передышку после горячего боя, но в половине дня со стороны Марчихиной Буды подошли свежие части противника. Свой главный удар они нацелили на лесокомбинат, в обход винокуренного завода слева.

Когда дело дошло до рукопашных схваток, Фомич, находившийся у лесокомбината, прислал мне на винокуренный завод записку:

Я кратко ответил:

Остальные — вторая и третья группы эсманцев — держались весь день геройски. Они отразили три атаки наседавших на них батальонов.

Лишь к вечеру, когда в сумраке потонули Неплюевские леса, бой у лесокомбината прекратился. На Хинельские леса опустился мрак и пронизывающий холод. Мы отступили в глубь леса без команды: подвел Тхориков. Испугавшись последнего натиска гитлеровцев, он оставил свой командный пункт. Убежав в лес и увлекая за собой менее стойкую часть бойцов, он таким образом допустил выход противника в тыл первой группы.

Анисименко всё же сумел собрать и выстроить весь отряд на лесной просеке. Отряд двинулся на восток. Тонкие, темные и грязные ложбины в лесу стерегли нашу колонну.

Мы уходили по глухим лесным тропам, удаляясь от горящих квартир.

Ворвавшиеся на лесокомбинат каратели сразу же подожгли его со всех сторон. Горели дома, сараи, производственные постройки, склады с паркетом, пиломатериалы. Жаркое, стреляющее пламя металось в вечернем небе, и отблески его плясали на кронах красных сосен — немых свидетелей дикой жестокости оккупантов.

День двадцать седьмого мая догорел вместе с лесокомбинатом. Несчастные его жители, женщины и дети, оставшиеся без крова и без хлеба, убегали в глубь леса.