Хинельские походы

Глава XI ОСАДНАЯ АРМИЯ

В штабе я узнал, что продвигавшиеся вслед за нами войска противника подошли к Новгород-Северскому шляху. Получив сильный отпор ковпаковцев в бою за Хинель и Хвощевку, а также у Тарлопова — от эсманцев, противник подводил свои части к Брянскому лесу более чем осторожно. На переброску от Хинельских лесов к Брянским лесам двух немецких дивизий было затрачено почти полмесяца. Гитлеровские генералы не только не решались вводить свои части в леса, но даже близко к ним не подходили.

Между тем партизанские силы развернулись вдоль лесных опушек и на южных границах Суземского района, чтобы встретить врага во всеоружии.

Согласно плану обороны, принятому всеми командирами, Эсманский отряд держал на краю леса сильную заставу.

— Михаил Иванович, — встретил меня в штабе Фомич, — задание выполнили вы, как всегда, отлично. Душа радуется! А теперь новая задача — подпереть суземцев на их правом фланге и не пропустить противника в лес через село Улицу. Там теперь вторая группа. Такое дело: ее необходима отвести на отдых и для боевой подготовки, а заставу укрепить более сильным, то есть — вашим отрядом. Поезжайте-ка туда и глядите в оба! Имеются сведения, что противник подтянул и тылы и все средства, ведет усиленную разведку, и, не будем предугадывать где, удар он готовит сильный!

На другой день я вывел своих партизан в село Улицу, которое находится в двадцати пяти километрах от Герасимовки и в четырех — от Середино-Буды.

Слева от Улицы стояли в хуторах суземцы, справа, вдоль речки Улицы, — заставы ворошиловцев, а еще дальше на запад — ковпаковцы. Построив такой фронт, мы зорко наблюдали за маневрами противника.

В течение апреля сюда, к южным опушкам Брянских лесов, продолжали прибывать гитлеровцы. Обнаглев, они с хода врывались в некоторые сёла Суземского района, но суземцы вышибали их решительными контратаками. Получив такой урок, фашисты окапывались вокруг степных сёл Севского и Середино-Будского районов. После же неудач на подступах к Суземскому району противник попытался овладеть лесной опушкой в Знобь-Новгородском районе.

47-й и 51-й полки 105-й пехотной дивизии противника развернулись на фронте от Десны до Середино-Буды, заняв своими батальонами все сёла вдоль Новгород-Северского шляха. В Середино-Буде разместился штаб дивизии и артиллерийские части. Далее на восток развернулись части 102-й пехотной дивизии.

К первому мая до Неруссы протянулись их сильно укрепленные позиции.

На фронте немногим более полусотни километров окопались две дивизии отборных венгерско-фашистских войск. Каждая дивизия построила тщательную и прочную оборону, способную устоять не только против партизан. По крайней мере, на прорыв такой обороны в фронтовых условиях обычно бросают армейские корпуса, усиленные авиацией, артиллерией и другими родами войск.

Партизаны гордились. Столь пристальное к ним внимание десятков тысяч солдат и офицеров с генералами, со всей военной техникой давало партизанам повод считать себя грозной для противника силой.

Конечно, противник знал, что мы не собираемся взламывать его оборону силою корпусов, да у нас их и не было и не могло быть. Венгерская армия строила оборону для другой цели. Теперь, когда на сравнительно небольшом плацдарме собрались все сумские партизаны, противник получил возможность блокировать партизанский край с плотностью, не допускающей выхода на юг.

При этом предполагалось, что, охваченные с севера и с запада Десной, а с востока Неруссой и запертые с юга войсками, партизанские отряды лишатся продовольственной базы, потеряют возможность пополняться людьми и тем самым будут обречены на верную гибель.

Этот стратегический замысел противника стал еще более ясен через два месяца, когда гитлеровское командование убедилось в том, что для изоляции Брянских лесов от Сумщины двух дивизий недостаточно.

В июле 1942 года была прислана в район Брянского леса еще одна дивизия — 108-я.

Командир 8-го армейского корпуса, развернув все свои силы перед Брянским лесам на фронте в сто пятьдесят километров, «воткнул флажок своего штаба» в районный центр Локоть и не снимал его с этого места более двух лет.

Флажок 8-го армейского корпуса над Локтем обозначен на всех немецких оперативных картах. Шли сражения на Брянском фронте, истекали кровью и гибли фашистские армии под Сталинградом, рушился немецкий фронт на Курской дуге, но, несмотря на это, ставка Гитлера так и не решалась передвинуть флажок 8-го корпуса на другой участок фронта. Гитлер боялся разлива народной мести на юг, на Украину, к главным его коммуникациям и районам снабжения, и соединения брянских партизан с многомиллионным населением, с народом.

Вскоре после войны, изучая немецкие оперативные карты, наши военные историки задумались над тем, почему целый армейский корпус за годы войны ни разу не был введен в дело, не участвовал в боях ни на одном фронте. Чем он был занят? Был ли он в составе стратегического резерва самого Гитлера или это был, так сказать, «ложный объект», изображавший целый пехотный корпус? Для историков это оставалось загадкой лишь до тех пор, пока они не обратились к изучению партизанской войны в Брянском крае.

И сразу стало ясно, почему Гитлер так оберегал этот «резерв».

Оказалось, что генерал Паб, командующий 8-м корпусом, уподобился тому охотнику, который кричал своему коллеге:

— Иван! Я поймал медведя!

— Так веди ж его сюда!

— Да он меня не пускает!

Поймав «медведя» в Брянском лесу, 8-й корпус не мог от него оторваться целых два года!

Выполняя задуманный план борьбы с партизанами гитлеровцы прежде всего заняли все крупные и мелкие сёла вдоль шляха Новгород-Северский — Севск — Локоть. Затем в каждом селе они расположили артиллерийские или минометные батареи, построили дзоты. Все каменные постройки усиливались кирпичной кладкой, мешками с песком и соединялись между собой подземными ходами сообщения. Словом, венгерские фашисты всерьез и надолго затягивали вокруг Брянских лесов стальную петлю блокады, но наступать на леса не решались.

Ежедневно к нам доносились раскаты артиллерийской дуэли между орловскими партизанами и гитлеровскими батареями. Иногда противник обстреливал нас в селе Улица, но снаряды и мины ложились не точно.

Поглощенные заботами блокирования лесов и получив от сумских партизан ряд серьезных ударов в Жихове, в Пигаревке, в Чернатском, под Старой Гутой и в Суземском районе, скованные распутицей, гитлеровцы некоторое время нашу заставу не беспокоили, если не считать огня тяжелых минометов, который они периодически открывали по нашему селу.

Однажды, когда ковпаковцы и ворошиловцы громили противника в Чернатском, отряд немцев из Середино-Буды пытался отрезать их от леса. В это время в хуторе Хлебороб стоял в боевом карауле первый взвод моей группы. Я дал указание открыть по немцам огонь из станковых пулеметов и для усиления выдвинул на хутор две пушки. Но пушкам поработать не пришлось, так как немцы вовремя убрались, оставив убитых и раненых.

Весна, начавшаяся яркими и теплыми днями в начале апреля, во второй половине месяца потускнела: дни стояли серые, мокрые, туманные.

Из Герасимовки иногда приходила почта: двое конных партизан доставляли нам сводку Информбюро, принятую в лесу через радиоприемник Сабурова и размноженную от руки. На фронтах в то время существенных изменений не было. Сообщалось о действиях белорусских партизан да приводились показания пленных немецких офицеров и ефрейторов.

— Всё ефрейторы да ефрейторы, а когда же заговорят немецкие генералы? — так рассуждала в те дни нетерпеливая молодежь и чаще других Анащенков или Коршок.

— А ты ждать научись, — поучал Дегтярев, — вот нажмут снова наши — непременно будут пленные генералы. Фашистским генералам, сами понимаете, нет расчета избегать плена, когда туго приходится… Это во-первых, ну, а что касается ефрейторов, тут вы опять не подумали. Вот придем в Берлин да потребуем показаний от одного ефрейтора… будет неплохо!

Терентий прищурил черный смеющийся глаз, глядя на Анащенкова:

— От Гитлера! — воскликнул тот, улыбаясь.

— От него. Что скажешь тогда о показаниях ефрейтора?

— Дойти бы только, — вздохнул Коршок.

— Дойдем, хлопцы. Обязательно там будем! — взволнованно сказал комиссар. Помолчав немного, добавил:

— Может быть, и не все, но дойдем и победим!.. Наше дело правое, и победа будет за нами!

И всегда в те дни после чтения сводки Совинформбюро завязывался разговор о том, что будет этой весной и летом, когда наши перейдут в наступление. И когда исчерпывались самые смелые предположения относительно разгрома гитлеровцев, только тогда вновь обращались с вопросом к вестовым:

— Ну, что там в Герасимовке? — спрашивали партизаны, словно застава была глухой провинцией, а Герасимовка — столицей.

— Фомич все по большим штабам ездит, а остальные бражничают, — сообщили вестовые. — Что еще в такую погоду делать! А Тхориков на дуэли на пистолетах с одним партизаном дрался из-за девчонки. Было ему в райкоме.

— А из Хинели что слышно?

— Петро Гусаков там в разведке побывал! Лесопилка цела. Фашисты два дня на лесокомбинате стояли. Сожгли поселок Водянку, людей всех побили.

— Ну, а в лесопилке кто-нибудь остался из жителей? — допытывался Сачко.

— Да вас, товарищ лейтенант, кто, собственно говоря, интересует? Не Ниночка ли? — Вестовой прищурился. — Она тоже была в разведке и просила привет вам передать.

— Ну, уж это покупка, хлопцы! — смутился Сачко.

— Какая там покупка! Каждому по сотне приветов оттуда прислали. Не дождутся нас там, вот что! — уверяли партизан вестовые.

— Значит, живем, хлопцы! Скорей бы уж туда!

Скоро из Герасимовки пришли другие вести.

Пузанов таинственно доложил мне:

— С Большой земли прибыл гость. Говорят, из Москвы, от Центрального Комитета партии Украины. Слышно, от самого Хрущева прислан. Ну, так у Фомича они важные дела решают.

А вслед за этой новостью услышали и другую:

— Райком создает два новых партизанских отряда — Знобь-Новгородский и Середино-Будский.

Это была большевистская помощь Фомича партийному подполью северных районов Сумщины.

Партизан — жителей Знобь-Новгородского и Середино-Будского районов — я направил в Герасимовку с оружием и снаряжением в распоряжение нового командования. Один из моих партизан, товарищ Сень, получил назначение — принять командование над знобь-новгородцами, а местный подпольщик Горюнов — над середино-будцами.

По предложению Фомича я должен был выделить для новых отрядов по одному стрелковому отделению для создания, так сказать, прочного боевого костяка. Кроме того, в распоряжение Сеня и Горюнова я передал два ручных пулемета и десять лошадей с упряжью.

В то же время в штабах отрядов начались разговоры о диверсионной работе. Требовалось подрывать вражеские эшелоны на коммуникациях, В пример нам ставились белорусские партизаны, уже начавшие войну на рельсах.

Мы с Дегтяревым отобрали лучших партизан и направили их в Герасимовку для обучения искусству минирования и подрывного дела. Руководил этой работой лейтенант Зимников, оказавшийся опытным минером.

Несколько подрывников из второй группы были посланы на разведку Червонного района и там совершили две «отчаянные диверсии»: возле Хинельского лесокомбината, в лесу они подорвали мост через… канаву… Пять гнилых бревен, составлявших настил этого моста, разлетелись вдребезги… Вторым объектом учебной диверсии оказался дощатый погреб. Начинающие диверсанты подложили под него несколько килограммов взрывчатки. Другого применения своему искусству молодые диверсантские группы пока что не нашли. Действующих железнодорожных путей или шоссейных дорог поблизости не было, так же как сноровки и опыта в этом деле.

Кроме взрывчатки и всего остального к ней, диверсантам нужно еще одно оружие: топографические карты. Без карт на широких пространствах воевать невозможно, а у нас их не было. На весь Эсманский отряд приходилась одна большая карта — штабная. Лейтенант Инчин, оказавшийся, ко всему прочему, еще и неплохим топографом, размножал ее на досуге, обильно смазывая белую бумагу керосином и нанося на нее черным карандашом условные знаки.

Но главной задачей, как сообщил нам посланец ЦК КП(б)У, было возвращение сумских партизанских отрядов на Сумщину, где нужно было продолжать борьбу с оккупантами и поднимать на это новые слои населения.

Об этом уже шли разговоры с руководителями сумских отрядов.

Обсудив указание Центрального Комитета партии, райком Червонного района постановил: в ознаменование международного пролетарского праздника Первого мая Червонному отряду и всему составу районного комитета партии перейти из Брянских лесов в Хинельские.

Наша первая группа получила распоряжение от Фомича передать Улицу Покровскому и прибыть в Герасимовку.

Начались поспешные сборы в путь-дорогу. Село было оставлено, колонна партизан ушла по лесной дороге.

Я выезжал из села последним.

Проезжая мимо крайнего дома и глядя в окна, я увидел знакомую фигуру молодой женщины. Чуть высунувшись из-за косяка, она наблюдала за уходящим из села отрядом.

Я тронул за плечо Баранникова.

— Стоп, Коля, поворачивай.

Подъехав к домику, я еще раз вгляделся в окошко. Дегтярев озадаченно смотрел на меня, не понимая, в чем дело.

Сквозь двойные стекла на нас настороженно и беспокойно глядела какая-то пожилая женщина.

«Странно, — подумал я. — Уж если у окна стояла не Елена, то должно быть очень похожая на нее молодая женщина, но никак не эта».

— Эй, мамаша! Кто это у вас в хате? — крикнул я хозяйке.

К окну подошла девушка, но совсем не похожая на Елену.

И все же промелькнувший образ Елены был настолько цепко схвачен моими глазами, что я был убежден, что видел только ее. Мне казалось, что я ощущаю ее присутствие.

— Дочурка вот со мной! — открыв форточку, ответила хозяйка. — А больше нет никого, родимые, за весь день никто не бывал сегодня. И живем мы тут только двое с ней…

Дегтярев с Баранниковым перемигнулись.

«Что же это? — подумал я. — Неужели галлюцинация? Такого еще со мной не бывало…»

Догнав третий взвод, я отвел Митрофанова в сторону и тихо спросил.

— Послушайте, где ваша Елена Павловна, она не с вами?

— Что вы, товарищ капитан, она — в Демьяновке. Там осталась.

Он был искренне изумлен моему неожиданному вопросу.

С Митрофановым мне не приходилось до сих пор говорить на интимные темы. Как-то не представлялось подходящего повода. Бои, походы и обстановка ставили третий взвод в такое положение, что командир всегда был занят или же находился со взводом где-либо отдельно.

— Кстати, скажите, Семен Петрович, — продолжал я, — почему вы отлучились тогда из лесокомбината? Помните, после вечеринки?

Митрофанов смутился и заговорил сбивчиво:

— Виноват, но… Поймите сами: женщина, ночь, именины… А вы заперлись у Гудзенко. Я не смог увидеть вас в то время… Кроме того, она сказала, что вы разрешили проводить ее до Демьяновки, разве не так?

— Нет, не так. Вы не должны были отлучаться. И потом за вами пришлось посылать нарочных после бомбежки наших штабов. Вы не изволили явиться по тревоге сами. Я уже месяц жду вашего объяснения по этому поводу. Неужели вы думаете, что подобными вещами шутят?

— Прошу прощения, — оправдывался Митрофанов. — Я тоже хотел объясниться, но не знал, как начать. Мне стыдно. Впервые в жизни я был, как стелька. Меня споили… Если бы вы не прислали тогда за мной, меня наверняка схватили бы там немцы, у тещи. Я спал весь День мертвецки. Прошу вас не говорить никому об этом… Я обещаю исправиться. Но, поверьте, это было не умышленно. Ошибка.

Казалось, Митрофанов говорил искренне, и я отпустил его.

«Если здесь находилась Елена, и Митрофанов об этом не знает, то что все это значит? — думал я. — Обыскать дом? Момент упущен. Село было уже далеко, кроме того, за домом начиналась сразу же речка в лозняках, за лозняками — лес. Конечно, ушла, если только это была она…»

Кони шли резвясь, позвякивали колечки дуг, которые ездовые везли с собой. Пушки передвигались по-летнему — колесным ходом.

Снег стаял, мы двигались большей частью по бездорожью, по лесным полянам, обходя, насколько возможно, грязь и полыньи. Сквозь серую влажную корку робко пробивались нежно-фиолетовые лепестки первых подснежников.

На черемухе и на березе набухали почки. Разгоряченные, усталые, мы жадно пили березовый сок. Его в изобилии добывали местные жители. Всюду на деревьях виднелись зарубки, под ними — новенькие липовые кадушки и белеющие желобочки. Сок струился тонкой прозрачной нитью и с тихим звоном наполнял кадушки.

Обоз шел вяло, немазаные оси скрипели и загорались от трения. Телеги здешних крестьян нас не устраивали. Короткие, высокие, они были очень неустойчивы и тяжелы на ходу. Их деревянные оси то и дело ломались под большим грузом. Не было возможности напастись на них колесной мази.

— Эй! Эй! Поскрипывай! Овин походный! — шутили ездовые.

— Нет, это не боевой обоз, Тереша! Надо найти настоящие повозки, — говорил я Дегтяреву. — Пожалуй, именно от повозок зависит успех нашего похода на Сумщину.

Повозки мы скоро нашли, и вот при каких обстоятельствах.

Еще осенью вблизи Суземки десант противника перехватил значительный воинский обоз нашей армии. Во время жаркого танкового боя ездовые загнали обоз в лес и болота. Очутившись в тылу противника, ездовые оставили лошадей и повозки в лесу, а сами решили пробираться через фронт пешком. Чтобы перевести обозы на колеса, я на другой же день отправил из Герасимовки весь командный состав своей группы на поиски военных повозок. Сидя на конях, оснащенных полным комплектом упряжи, «заготовщики» во главе с Гусаковым утром появились на окраине села Негино.

— Давайте решим, товарищи, с чего начинать? — сказал Буянов, когда партизаны собрались на топкой дороге.

— И решать нечего! — заявил Троицкий. — Где хозяин молодой мужик, там повозка непременно будет, а то и две!

— Правильно, — поддержал Пузанов.

— А ты как думаешь, старшина? — спросил Инчин у Гусакова.

Оглядев улицу и остановив свой насмешливый взгляд на избе с развороченной крышей, Гусаков не спеша ответил:

— Нет, хлопцы, так мы вряд ли что достанем. Хоть есть тут повозки, но, знаешь, они хитро захованы. Одно колесо тут, другое в лесу, а осью стреха от ветра придавлена. Нам бы разведать сперва, что и как. Пойдем вон в ту ободранную хатенку; видать, хозяин на фронте, одни пацанята в окна высунулись. Они то знают, кто нахапал.

Все последовали совету Гусакова и направились к бедной хате.

Улица была пустынной; большие лужи воды и грязи расплылись перед палисадниками. Местами держались еще рыхлые сугробы снега.

Хозяйка хаты оказалась молодой женщиной с красивым, но изможденным лицом.

— Вам военные повозки? — переспросила она, — Этого добра на всех хватит! Далеко и ходить не надо. Сосед мой, — она показала в окно на просторный двор, — дезертировал с фронта, понахватал всего!

— Оно сподручней бы знать, где шукать, — сказал Петро Гусаков.

Молодайка усмехнулась.

— Вон, за огородом, бревна на новое место перекатили, видите? Под ними десяток телег найдете. Сама видела, а колеса, наверное, в колодце держит… Воду через улицу приходится брать, испортил колодец: ни себе, ни людям, — в сердцах произнесла женщина. — Да еще говорит: «Деготь или мазут в колодец попал!..» Заколотил, мол, не до чистки теперь, твердой власти дожидается. Боров краснорожий!

— Точно, боров! — подтвердили партизаны.

— Вот пойдите, да и заберите все. У него и обмундирования на целый отряд хватит, как следует поищите! Мало жадюге! С побитых шипели да сапоги стягивал. Только меня не выдавайте! Вы уйдете, а мне с ним жить, ведь мы соседи.

— Молодец девка, с искрой! — восхищался Сачко. — Спасибо, в другой раз непременно на чашку чая заеду. Найдется пара горяченьких?

— Да ну вас! — смутившись, ответила женщина. — Если по делу, заходите. У меня еще корова не поена, — и она запустила ухват в печку.

— Ей-богу, заеду! С первой же оказией… Ну, пошли, хлопцы, дезертира раскулачивать!

Когда партизаны появились в усадьбе, к ним вышел хозяин, крепкий малый лет тридцати пяти, в новой фуфайке военного образца, в штанах, сшитых из плащ-палатки, в яловых армейских сапогах. Яростно лаял цепной пес.

Выслушав пришельцев, хозяин изобразил на красном мясистом лице своем крайнее изумление.

— Нет, товарищи дорогие, нет у меня телег, откуда? Кто-то неверно указал! Это, значит, чтобы отвести внимание от себя! Зна-аю я их!

Но партизаны не поверили хозяину и приступили к разборке бревен. А когда вытащили за дышло первую военную повозку, хозяин вцепился в нее и, густо багровея, прохрипел:

— Эй! Стой! Так дело не пойдет!

Хлопая плеткой по голенищу, Гусаков ехидно процедил:

— Чего же ты хватаешься за дышло? Сказал, что нема, значит, не твоя…

— Не дам повозки! У нас, может, много кой-чего есть, да все это добро нашего отряда, У нас, брат, власть своя, на месте. На самоуправство я жаловаться буду! — и он юркнул куда-то на задворки.

Не прошло и часа, как десяток военных ходов уже был подпряжен к добротным коням. Еще почти столько же нашел Ромашкин, искавший в другом конце села. Остановка была-за шворнями, но и те нашлись в курятнике.

— Не хватает только колесной мази! — деловито сказал Гусаков, осматривая покрывшиеся ржавчиной оси. — Ну, да этим добром в подбитом танке разживемся или в герасимовских куренях отыщем.

Цуканов, ездовой первого орудия, спокойный и неторопливый парень, настраивая массивные передки артиллерийской повозки, пояснял:

— Это, братцы, клад! Глядите сюда, на середину оси. Дыру видите? Сюда и опускай сверху шворень. Вот орудие и в походном положении. А облегчение-то какое! Вместо четырех коней два свободно потащат.

На соседнем огороде под стогом сена партизаны нашли еще несколько повозок, целехоньких, в собранном виде. Не хватало дышел, но это никого не смутило.

— Сами сделаем! В Герасимовке березы хватит! — заявил Гусаков. — Эти на буксире доедут, а нет — в разобранном виде довезем.

Когда обоз был готов к отправлению в Герасимовку, снова появился хозяин, но теперь уже не один. Впереди него шел с важным видом человек в черном пальто. Под мышкой у него торчал потертый портфель. За ними нехотя шел белобрысый паренек, держа за пеньковый шнур старую карабинку. Сунув руки в карманы, не поздоровавшись и ни к кому в отдельности не обращаясь, субъект заявил:

— Я запрещаю вам брать повозки! — И, немного помолчав: — Предлагаю прекратить бесчинство и немедленно покинуть село, — сказал он начальственно, с подчеркнутым пренебрежением.

Партизаны насмешливо переглянулись.

— Позвольте узнать, кто вы? — с любопытством разглядывая странного субъекта, спросил лейтенант Инчин. — От имени какого суверенного государства изволите здесь выступать? Кто облек вас такими, я бы сказал, чрезвычайными полномочиями?

— Я прокурор! — многозначительно сказала персона, оставляя руки в карманах и не глядя на Инчина.

— Что тако-о-е? — изумленно протянул Буянов.

— Не что такое, а прокурор Суземского района! И на основании кодекса гражданского права… — Тут прокурор поразил воображение партизан длинным перечнем постановлений, указов и кодексов о праве личности, собственности и правопорядке и перечислял их до тел пор, пока не был ошеломлен возгласом возмущенного Сачко:

— Хлопцы, что еще это за дикость!

— Не дикость, а советская власть установлена нами в данном селе.

— Это нам ясно, что советская власть, — перебил его Инчин, — но для чего тут прокуроров расплодили, — вот что дико!

— Нет, ты серьезно? — трогая за плечо прокурора и усмехаясь ему прямо в лицо, спросил Буянов.

— Да! И прошу без рук! — прокричал рассерженный «представитель закона».

— Куда мы попали, хлопцы? Сказились воны, чи що? — рассмеялся Гусаков.

— Давайте рассуждать здраво, — опять обратился к прокурору Инчин. — Ну, прокурор ты, ладно, верю! Но зачем этому дядьке десять военных повозок? На каком основании он присвоил имущество нашей армии?

— Не ваше дело! — заявил прокурор, размахивая портфелем. — Здесь военное имущество является собственностью партизан!

— А мы кто? — спросил Гусаков.

— Идите к себе в район и можете хозяйничать там! Вы, кажется, с Сумщины? — показал пальцем прокурор на юг.

— С Сумщины. Вот боеприпасы погрузим на повозки и отправимся. Не волнуйтесь! Здесь советская власть! А мы воюем за что?

— Ладно! — раздраженно произнес Инчин. — Им на Сумщину, они сумские, а меня куда ты пошлешь? Я с Волги, мой район в Мордовии, а?

— Это не мое дело! Тут у нас не Мордовия!

— Ах, вот как вас понимать! — произнес Инчин. — Каждый своему району пан! Им — хаты на Сумщине, себе — хутор в лесу, а до остальных — дела нету? Нет, братцы! Мой район на Волге, но защищать его буду я здесь. Понял, какую ты подлость сказал? Забирай, хлопцы, трогай коней!

— А ну-ка, посунься с дороги, прокурор! — трогая жеребца, крикнул Гусаков. — У нас дел богато! — и дал остальным знак ехать за ним.

— Это дневной грабеж! Насилие над личностью! — закричал осмелевший хозяин.

— Вы ответите перед судом как грабители! — заявил прокурор.

— А вы, гражданин прокурор, должны будете нести ответственность за потачку мародерам и дезертирам, — спокойно возразил политрук Лесненко и предложил «прокурору» пройтись с ним в штаб к суземцам.

— Ну, ты, личность! — наезжая конем на дезертира, проговорил Инчин. — Иди-ка лучше в партизанский отряд! Да и вам, гражданин прокурор, не кодексом в тылу врага воевать, а винтовкой! Оружием надо отстаивать право личности. Оружием!

— А ну, марш с дороги! Понатаскали тут всяких трофеев, — сказал, отъезжая, Пузанов. — Нажились за счет фронта мародеры! А теперь прячетесь от партизан. Сказано — кому война, а кому — мать родна! Дезертиры проклятые! Уже доберемся до вас.

— И куда только местные партизаны смотрят? — бурчал Баранников так, что слышно было на весь двор, — Ни черта не пойму! Тут всякий мародер советской властью прикрывается… С такой бы ряшкой станкач таскать! А он портфель в руки и — «прокурор»!

Кто-то из суземцев того времени «хватил через край». Вместо того чтобы направить все усилия на укрепление партизанских отрядов, суземские власти одно время создали целую сеть учреждений мирного времени. Набрали сотрудников РИКа, суда, прокуратуры. Они вмешивались в действия командования отрядами, разжигали антагонизм между партизанами разных районов, заводили склоки, забыв, что вооруженный до зубов враг стоит у ворот Суземки. Они не понимали еще, что партизанский отряд, строящийся на советских принципах, — это и есть советская власть в тылу противника.

С прибытием повозок в Герасимовку началась практическая подготовка отряда к опасному переходу в Хинель.

Погода не позволила выступить в назначенный срок. Дождь, слякоть, внезапно ударившие заморозки сделали невозможным передвижение на колесах, и только в ночь на пятое мая наш Червонный отряд выступил в направлении Хинели.

Выходу предшествовала моральная подготовка партизан. Фомич провел общее партийное собрание отряда. Коммунисты должны были довести до сознания каждого партизана указания ЦК о необходимости действовать на Сумщине.

Задача осложнилась тем, что наш хинельский сосед — Ямпольский отряд — не был готов к выходу из-за отсутствия боеприпасов и обозов, ворошиловцы и севцы влились в Брянскую армию и тоже оставались в лесу, а объединение Ковпака готовилось к походу другим маршрутом, прямо в Путивльский район, который находился от Хинельских лесов далеко на юге.

Но партизан воодушевляло то, что весь состав подпольного райкома, в том числе и Фомич, шел вместе с нами, и это было для всех лучшим доказательством того, что дело, на которое идет отряд, важно.

Двое суток мы стояли на южной опушке леса, у села Негино, потом двинулись через Заулье, Бересток на Быки. В эти дни суземцы вели жаркие бои за свои южные села, переходившие из рук в руки. Зерново, Тарлопово, Павлово, Бересток и Безгодково превратились в обугленные развалины. Гитлеровцы отступили на Новгород-Северский шлях.

Всю ночь наша безмолвная колонна шла по топкой, глинистой дороге. Перед утром прошли село Безгодково и сделали небольшой привал. Село дымилось. Едкий чад шел от головешек, ветер разносил искры. Лошади боязливо храпели и бросались в сторону от раздувшихся опаленных коровьих трупов. Жители бежали к Брянскому лесу, оставив одежду, скот, запасы продовольствия.

Местами держался запах пережженного зерна, печеного картофеля. Уставшие партизаны отыскивали обуглившуюся картошку и, сидя возле угасающих огней, справляли печальный ужин.

Коней кормить не пришлось. Все, что могло служить кормом для них, было преднамеренно уничтожено противником при отступлении.

Шлях перешли на рассвете, как раз на середине пути от Севска в село Орлию. Густой туман скрыл наш маневр от гарнизонов противника. Дальше шли без дорог, оставляя на полях широкую полосу разжиженной грязи. Колеса, похожие на глиняные жернова, еле вращались. Передки телег бороздили разопревшее поле, кони выбивались из сил; партизаны, вымазанные по уши грязью, подпрягались к повозкам, помогая измученным лошадям. Все, кроме боеприпасов, было сброшено с телег и оставлено в поле. Марш отряда продолжался весь день.

Еще хуже была дорога через Хинельский лес. Расстояние от села Быки до лесокомбината — не менее пятнадцати километров — преодолели авралом. Лесная дорога, изрытая до основания проходившими тут осенью механизированными частями, представляла собой сплошную полосу ям и завалов. Постромки рвались, беспрерывно ломались вальки, трещали дышла. Кони и люди то и дело проваливались в ямы, обманчиво прикрытые посеревшим мокрым снегом.

Хинельский лес вновь огласился шумом голосов, конским ржаньем.

К вечеру пятого мая добрались до лесокомбината. Отряд, вышедший из Брянского леса накануне, прошел за сутки около семидесяти километров по бездорожью!