Хинельские походы

Глава XXIII ХИНЕЛЬСКАЯ АРМИЯ

Светло и чисто в штабной землянке. Посреди комнаты жарко топится сделанная из железной бочки печка; яркий желтоватый свет тридцатилинейной «молнии» падает на висящую топографическую карту, золотит узор двух заиндевевших окон, освещает стол и входную дверь.

В противоположном конце землянки постреливает плита: там пищеблок главштаба — ведомство нашего шеф-повара Софьи Сергеевны. Меж канцелярией и плитой отсек из досок и одеял — это моя и Фомича спальня. Справа — кровать, слева — другая, между ними — ход, связывающий «парадную» дверь землянки с запасным выходом через кухню. В делом наша землянка — это дзот: четыре узких окна — амбразуры.

По такому же принципу устроены и другие землянки нашего «Копай-города». Число их растет ежечасно. Люди идут в Хинельский лес толпами, в одиночку и семьями, целыми сёлами, пешком и на подводах, кто с ружьем, кто с топором. Идут из Ямполя от Шостки, пробираются из Кролевца и Конотопа, едут из-под Ворожбы и Белополья. Отказа нет никому. Придя в лес, берут ломы и лопаты, валят на пухлый снег деревья, топоры и пилы звенят в «Копай-городе» день и ночь, мороз научил людей строить добротно и скоро. Жилище на двадцать человек возводится в одну ночь, самое большее — в сутки. Оконные рамы, доски, печки подвозят из сёл, освещение — каганцы, вместо кухонных котлов — ведра над кострами.

Вокруг моей землянки — кольцо других землянок-дзотов. Это хозяйство хрущевцев, нового отряда под командой Инчина, за ним кольцо конотопцев, ямпольцев, эсманцев, вкопавшихся в землю в 35-м и 36-м кварталах. Через два километра нас окружают землянки двух Курских и второй Севской бригады. Кроме того, весь этот лагерь сумчан, орловцев, курян опоясан обручем дзотов. Дзоты построены по общему плану обороны на каждые сто — сто пятьдесят метров. На случай длительного боя они снабжены дверьми, маленькими печками и запасом мелко нарубленных дров.

Но и это еще не весь «Копай-город». Он имеет свои «пригороды». В погребах и подвалах лесокомбината, винокуренного завода и на месте уничтоженных сел: в Подывотье, в Подлесных Новоселках, в Быках и в Забытом живут партизанские сторожевые заставы, — где взвод, где рота, и они тоже имеют дзоты. Хинельский «Копай-город» населяют четыре партизанские бригады и несколько больших и малых отрядов.

«Копай-город» тесен. Партизаны заняли много сел, и вновь, как десять месяцев назад, загнали оккупантов в Глухов, в Рыльск, во Льгов, в укрепленный Севск. Вокруг Хинели снова возник партизанский край. На юго-восточной его границе стоят батальоны первой и второй Курских бригад, на южных — эсманцы, юго-запад оберегает бригада Гудзенко, север — вторая Севская бригада Коновалова.

На дворе морозно, слышны поскрипывающие шаги часового, мерно постукивает движок нашей радиостанции — она в соседней землянке, гудит пламя в раскаленной докрасна печке. Я один и весь погружен в изучение висящей на стене карты. Она сверху донизу прорезана красной изломанной линией — это предположительный маршрут рейда на юг области. Туда — к Мирополью, к Сумам, в район Ахтырки и Гадяча, на Харьковщину устремлены мои думы. Туда пробираются наши разведчики, инструкторы и связные Фомича. Тернист и опасен их путь в условиях суровой зимы, в открытых степных районах. Экипированные под местных жителей, с гранатой и пистолетом в кармане, они то пешком, то на одинокой подводе пробираются глухими дорогами от одного села к другому, отдыхают и спят под копной сена или где-нибудь в торфяной куче, а то а просто в яру под снегам. Многие пропадают бесследно, другие, как группа Петрикея из Конотопа или Николенко из Глушкова, вернулись обмороженными, полуживыми. Распространение листовок подпольного обкома, центральных газет, сводок Советского Информбюро, поиски связей с местными подпольными центрами — вот их опасная работа.

Туда же, в открытые степи Харьковской области, ушли со своим отрядом Воронцов и Гуторов. Ушли — и словно в пучину канули…

Две недели назад выступил Харьковский отряд из Хинели. Сначала он доносил о себе ежедневно. Но вот уже пятый день его рация молчит, не отвечая на наши позывные. Встревожены и в Москве. Три запроса поступило от Строкача. Но ни Воронцова, ни Гуторова не слышно…

«Что с ними там? Неужели участь всех, направленных в степные районы Украины, одинаково трагична?»

На кухне хлопнула дверь, кто-то вошел, послышался воркующий голос. Узнаю по голосу: это Софья Сергеевна беседует с одной из трех дочерей, — не понять, с кем именно, — то ли с Аней, то ли с одной из Марусь, похожих, как две капли воды, друг на друга.

— Аня, — спросил я однажды, — почему обе сестренки Маруси? Имен что ли, не хватило?

Она многозначительно сжала губы и, чтобы не услышала мать, прошептала:

— Поверила мама бабкам, что из двух схожих останется жить только одна, потому и назвала их одинаково.

Среди конотопцев также имеется несколько семей: семья Охрименко — мать и дочь; семья Дроздовых — отец и две дочери; семья Галушки — сам с женой, две дочери, два сына — эти воевали уже второй год, и многие другие последовали их примеру, после того как радио, а затем и газеты принесли к нам радостные вести. Сначала с берегов Волги, неделей позже — от Великих Лук и Ржева, немного спустя — от Среднего Дона и Северного Кавказа. Эти вести неслись по тылам оккупантов, будто морские волны в дни шторма, распространяясь все дальше на запад, потрясая ненавистный «новый порядок», поднимая на борьбу с фашизмом села и районы, семьи и одиночек.

Четыре бригады и десять больших и малых отрядов превратились в Хинельскую армию!

Хинельский лес стал партизанским краем, со своей пехотой и конницей, с радиоузлом и аэродромом, на который прямым сообщением из Москвы садятся каждую ночь самолеты.

«Новый удар наших войск юго-западнее Сталинграда!» — слышу я в вечернем сообщении по радио.

«А что сделали мы — штаб партизанского движения на Сумщине? Немного сделано нами! Ничтожно мало!» — отвечаю я себе и снова обращаюсь к карте, хотя за эти два месяца появилось много нового: организован и действует на своем участке Шостенский отряд; возник и вырос в значительную силу второй Шалыгинский; создан второй Глуховский; сформирован Недригайловский отряд, выявлены партизанские группы в городе Сумы, в Белополье и Ворожбе; «нащупаны» значительные скрытые резервы партизан в виде подпольно действующих отрядов в районе Новая Сечь и Кияница, у Тростянца, под Лебедином, в Боромле…

Эсманский отряд никогда еще не был столь большим. Он имеет в своих рядах до девятисот бойцов, почти столько же — Ямпольский. Дела сумского штаба одобрены маршалом Ворошиловым и начальником Центрального штаба Пономаренко. Они поздравили нас с успехом.

Но для меня ясно, что лучшее — враг хорошего. И в этом наши разногласия внутри штаба.

«Для второго года войны, — думаю я, — делаем мы все же мало. Москва ждет от нас действий на юге области, на главных коммуникациях врага. Это видно из напоминающих радиограмм Строкача, а он действует от имени Центрального Комитета партии. Украинский штаб шлет для наших отрядов оружие, боеприпасы, взрывчатку, фуфайки и шапки, валенки, мыло и соль, табак и медикаменты. Новые условия и обстановка, поэтому совершенно иной должна быть и наша тактика.

Силы партизан огромны, тылы противника почти голы, зима — отличное время для рейда большими силами: ночи длинны, дороги легки, мостов и бродов искать не нужно, — это ли не благоприятные условия для стремительных партизанских рейдов!

Следует как можно скорее двинуть три тысячи сумчан в степи, на юг области, обрубить коммуникации врага на самом ответственном направлении Киев — Харьков! Курским партизанам нужно поддержать наш выход силой двух бригад, они должны ринуться на магистральные пути Курской дороги! Далее: необходимо прикрыть наши тылы активными действиями второй Севской бригады, а затем Гудзенко ударит по магистрали Конотоп — Бахмач, — вот в чем должна выразиться наша помощь фронту!»

Стук в дверь обрывает мои размышления.

Вместе со струей холода в землянку входят командиры — подтянутые, чисто выбритые, каждый с планшетом, компасом и полевой сумкой. Они пришли точно к назначенному сроку — в 16.30.

Ежедневно я провожу до 18.30 командирские занятия. Фомич и Мельников уходят к этому времени в типографию или в одну из штабных землянок «Копай-города».

Сегодня командно-штабное учение в классе. Тема: дневка отряда в селе после ночного марша. Командиры усаживаются за стол, развертывают свои учебные карты, на которых нанесены обстановка и решение. Первым докладывает Гусаков.

Его слушают: Кочемазов со своим штабом, Пастушенко и Спилывий — от ямпольцев, Щебетун, Рогуля и Лаврик — от недригайловцев, Боров и Анисименко — от эсманцев.

— Так что, — говорит Гусаков, — справа у нас гарнизон, слева бронепоезд на станции, и должен провести я свой отряд через железную дорогу, а после, до наступления утра, расквартироваться в удобном месте на дневку…

Гусаков свесил свой чуб над планшетом — брови сдвинуты, на высоком лбу проступили мелкие капельки пота, — для него работа над картой представляет большой труд, он просил меня освободить его от предстоящего рейда «по чужим районам», уверяя, что не сможет командовать «в степу», не умея пользоваться картой.

Сегодня, после месяца упорной учебы, ориентирование и чтение карты уже освоены, но учебная программа предъявляет Петру каждый день новые требования; взяв одну высоту, Петро принужден карабкаться на следующую кручу. Закончив курс военной топографии, мы «берем» на классных занятиях следующий «рубеж» — специальную тактику, разработанную мною применительно к рейду.

— Так что решил я, — вытирает лоб Петро, — пройти «навпростець» под путями через вот эту трубу, — Гусаков указывает на то место на карте, где значится виадук при небольшой балке. — А на дневку займу Велику Неплюевку, ось тут червоным карандашом указано…

Петро выпрямился и облегченно вздохнул, словно снял с себя тяжелую ношу.

Я гляжу на его карту. Жирная линия пропахала на бумаге глубокую борозду. Исходное положение «к форсированию» железной дороги избрано верно — в пятнадцати километрах от магистрали, азимут вычислен без ошибки, место пересечения железной дороги удачно.

— Всё хорошо, Петро, одно плохо, — замечаю я, — скажи, как далеко избранное тобою село от магистрали?

— В семи, — на карте обозначено…

— Вижу. Садись. У кого другое решение?

— Неплюевка не подходит, — говорит лейтенант Байдин, — с бронепоезда обстреляют. Я выбрал Юрьевку, что в двадцати километрах от дороги и в тридцати от города Ромны.

— Так думаю и я. А дальше что будем делать?

— Мое решение: оцепить село, закрыть все входы и выходы, обрубить линии связи, выслать по всем дорогам разведку, выставить заставы, и только после всего этого — на отдых, — бойко рапортует Байдин.

— И это не все, — спокойно докладывает Кочемазов, — необходима в степях маскировка!.. Завесить окна, будто село спит, и огней не должно быть видно; коней, возы и тачанки укрыть в сараях, чтобы днем не обнаружили самолеты, людей разместить по отделению на хату, да обязательно чтобы командир был с ними…

— Тоже верно, но и это не все, — говорю я озадаченным командирам.

Они уже привыкли к тому, что угодить мне трудно, и потому не спорят. Выслушав решение каждого, я донимаю их вопросами:

— А круговую оборону кто вам организует? А наблюдателей кто в соседние села выставит? Мосты кто разбирать будет? И почему обязательно рубить линии связи, а не попытаться завладеть телефоном, чтобы уже самим с комендантами разговаривать от имени старосты?..

Моя «академия» работает строго по расписанию уже второй месяц. Ежедневно по два часа в классе, по четыре — с бойцами в поле. Мы уже отработали встречный бой, действия отряда в засаде, ночной марш, действия отряда по уничтожению железнодорожного моста и еще до десятка других задач, необходимых для командиров в условиях предстоящего рейда по открытой степной местности.

— Завтра, — объявил я командирам, заключая занятия, — начнем пристрелку оружия и стрельбы. Каждый боец и командир должен знать бой своего оружия для того, чтобы верить в него, когда придется вести огонь по живым целям. Должны быть приведены к нормальному бою винтовки, автоматы, пулеметы, и не должно быть ни одного бойца, который не поразил бы головную мишень в десятку.

Занятия окончены, командиры вышли. В землянке снова тихо, мерно стучит движок радиостанции. Радисты — зеленая молодежь. Их уже втрое больше. Аня и еще три девушки проходят курсы. Они уже знают настройку, овладевают передачей «на ключ». Я хочу, чтобы каждый отряд в рейде имел свою радиостанцию.

— Воронцова не слышно, — докладывает Леня Малый, — Москва предлагает самолеты на посадку. Каков будет ответ?

— Стучи: «Принимаем на посадку любых типов», — говорю я. — Сигналы старые.

Малый выстукивает наши позывные лозунги, просит переходить на прием, Агафонов быстро зашифровывает текст ответа.

«Два на посадку, — думаю я, — значит, через четыре часа мне быть на аэродроме».

Я ухожу к себе. Меня ждет Баранников. Он в белом халате поверх шинели, с новеньким русским автоматом, на боку, в прорешке халата, виден бронзовый эфес шашки. Лицо обветренное, взгляд строгий, прямой.

— Что, Коля, саван напялил? — спрашиваю я Николая.

Баранников теперь — командир комендантского взвода по охране штаба, глава хрущевской конной разведки.

— Только что с тактики, — рапортует он. — На ночные учения ездили.

— А каковы успехи?

— Ручаюсь, все как один компасом владеют. Седьмое задание выполнено!

— Присядь, Коля. Посмотрим, как выполнили…

Я достал из стола памятку Инчина. Отправляясь в пятый Брянский поход, он просил меня следить за боевой подготовкой разведчиков. На двадцать шестое декабря в расписании занятий его четким почерком было помечено:

— Ну и как? Нашли пулемет?

Баранников смеется:

— Без затворной рамы… Бойцы весь квадрат клинками перепахали; думали, что завалящий какой случайно попался, ну, и сомневаются…

— Так вот, — говорю я, — скажи им, что они молодцы, работают, как настоящие разведчики, что эта наука поможет им в степном рейде.

— Да уж наука надежная, все понимают, — соглашается Николай. — Только и науки уже все прошли, говорят бойцы, а дела настоящего все нет и нет, Михаил Иваныч! И маскхалаты пошил я, и брюки ватные… Хорошо бы, Михаил Иваныч, и коней маскхалатами снарядить. Для разведчиков… Дозвольте на это дело материальчику!

— Посмотрим, Коля, что Москва подбросит, А сколько надо?

— Да что там, пустяк. Из двух парашютов двадцать халатов для бойцов пошито, а на коней, думаю, четырех достаточно.

Десантное снаряжение у нас использовалось без остатков: из сумок и грузовых мешков шили одежду, из ремней и добротных пряжек получались превосходные подпруги к седлам, вата целиком шла на фуфайки и брюки. Из полотна парашютов в первую очередь изготовлялись бинты, затем маскхалаты, подкладка для теплых вещей и белье. Даже стропы, и те шли в дело: из них наши портные вытягивали отличные нитки, которые тут же запускали в машинки.

— Нет, Коля! Четыре парашюта нам дороже двадцати лошадей. Лучше уж сорок бойцов в халаты оденем. И ты гляди, лейтенант приедет, так чтобы в мастерской был порядок!

Баранников спохватился:

— Ох! Виноват, Михаил Иванович! Анатолия Ивановича привезли, может быть, час назад! Филонов доставил. Я думал, вы знаете…

— Ранен он, что ли?

— Нет, цел. Только жар у него…

Я поспешил к землянке Инчина, Там уже хлопотали Оксана Кравченко, старшина хрущевцев Виктор Жаров и Филонов, сопровождавший Инчина в его пятом Брянском походе.

— Признаки тифа, — без обиняков доложила Оксана, уже второй год работавшая у эсманцев фельдшером. — Температура за сорок, — добавила она и приказала Баранникову: — Все снять и прожарить в бочке, укрыть теплее и подать чаю с медом, горячего молока! Если простуда, — поможет! Иди!

Обычно смешливая и задорная, с ямочками на розовых щеках, с жгучими темными глазами, Оксана преображалась, становясь воинственной богиней исцеления в тех случаях, когда отряду грозила какая-нибудь инфекция или эпидемия.

— Чего очи вылупил? На больного гляди, а не на меня, — накинулась она на старшину Жарова, поедавшего ее глазами. — Вот же, не мычит, не телится!

— Дежурных санитарок назначь, — опалив Жарова огнем агатовых глаз, требовательно продолжала Оксана, — хорошенько топи печку, не давай выходить больному на холод! Одеяло теплое или тулуп, свежие простыни и белье подавай сейчас же!

Инчин лежал на койке и безразлично глядел на собравшихся. Меня признал сразу же.

— Вы тоже сюда, товарищ капитан… Как же там наши в Хинели? Холодно тут…

В землянке было жарко, но его знобило, он бредил.

Филонов передал мне сумку лейтенанта, и я вышел, оставив больного на попечение Оксаны и Баранникова.

Две недели назад Инчин был командирован в Смелиж, в ставку орловцев, для того чтобы провести из Брянского леса к нам большую трупу партработников, которую готовил высадить в Смелиж УШПД. Кроме того, я просил Инчина ускорить отправку на Большую землю семей сумских партизан, все еще находившихся в Смелиже и, судя по письму Артема Гусакова, переживавших там большие лишения.

Инчин должен был «выколотить» продовольствие от командиров Знобь-Новгородского и Середино-Будского отрядов Горюнова и Сеня и тем поддержать «девятую нестроевую» Гусакова, а пока я хлопотал о том, чтобы вслед за Инчиным направить старику специальный продовольственный обоз.

Теперь это уже сделано: пятьдесят голов рогатого скота и десять коровьих туш (на тот случай, если бы скот разбежался при перестрелке), а также двадцать возов с пшеницей были направлены Гусакову и нашим северным отрядам.

В эту экспедицию ходила рота конотопцев под командой самого Кочемазова. Он возвратился, а часть партработников была высажена на хинельский аэродром, и вот сейчас дневник Инчина должен рассказать мне о партизанских семьях и о положении в Брянском лесу.

Я поспешил в свою канцелярию. Она по-прежнему была пуста: Фомич и Мельников гостили у ямпольцев, отмечавших знаменательную дату — годовщину своего отряда.

Я взял тетрадь Инчина с надписью на ней: «Четвертый Хинельский поход» и приступил к чтению.

«24.10.42 г.

Закончена «дележка», намечены командиры и комиссары обоих эсманских отрядов, командиры и политруки групп, комвзводы и младшие командиры. Написан приказ, капитан Наумов назначен начальником сумского штаба, а я еще ничего не знаю о себе. Куда пойду?

Назначают меня начштаба Военно-эсманского отряда, но это меня нисколько не устраивает. Хочу остаться с капитаном. Слишком уж я привык к нему. Да и он не хочет расставаться со мной, но — пока мы не выступили из Брянских лесов — капитан не в силах применить свою власть.

25.10

Эсманцы так и не смогут окончательно расстаться: одни переходят к военным, другие от военных уходят к местным, причем отряд № 2 называют в шутку «Отрядом местной обороны». Командиром этого отряда назначен Анисименко.

Я категорически отказался следовать с Ивановым.

27.10

Отряды направились в путь. Мы следуем в зону Хинельских лесов. Мы — это партизанские отряды Ямпольский, Эсманский № 2 и Конотопский. Я следую с главным штабом.

Исходный пункт — Белоусовка. Здесь мы простились с Эсманским № 1, Сабуровским и прочими, которые будут двигаться в рейд завтра.

Идем через ст. Победа на пос. Озерное, Александровский, Родионовка, Ломленка.

Эсманцы в Александровском захватили шесть полицаев, старосту, бочку спирта.

1.11

Намечена операция в Марчихиной Буде.

Бой начался налетом наших автоматчиков. Гитлеровцы сопротивлялись, но сбежали, оставив ямпольцам 1 станковый пулемет, 25 винтовок, 12 убитым и и 6 пленными. Захвачено 30 лошадей, 50 коров, 1000 пудов зерна. Я достал одну бочку меду, гитару. У нас потерь нет. Один человек легко ранен.

2.11

В 4.00 получил приказание перевести гарнизон в Хинельские леса. Главштаб также переводится на дислокацию в зону Хинельских лесов.

3.11

Строю землянки штабу.

Ношусь, как леший, от отряда к отряду, от группы к группе, от командира к командиру: требую людей, повозки, коней, лопаты, топоры, пилы…

Третий день идет снег, ударил мороз. Отряды вышли на операцию, у меня людей нет, землянки не готовы, просто кричи караул да и только. Сам захандрил. Лихорадит.

6 и 7.11

В ознаменование Великого Октября совершили рейд по всему Червонному району. Во многих селах провели митинги и собрания. Выступали Фомич и Анисименко. Обошлось без боя.

9.11

Утром проводил работы по устройству штабных землянок. Одну уже сдал «в эксплуатацию»: устроились там Малый Леня и Николай (радисты). Сидят с утра и до ночи, священнодействуют.

Получили приветственную радиограмму товарищей Пономаренко и Ворошилова 7.11.42 г. Дали ответную.

В 11.00 пять самолетов противника начали бомбить село Хинель, в котором сосредоточились отряды Ямпольский, Конотопский, две роты второго Ворошиловского и главный штаб. Сброшено 30 бомб.

23.11

Готовлю бомбоубежище для штаба. Сделаем и себе. Есть у меня и диверсионная группа. Теперь буду готовить бронебойщиков, пулеметчиков и минометчиков.

Словом, умирать нет времени. Вместе с конотопцами готовлю кузницу. Все это создано из ничего, в лесу, при остром недостатке в людях. Кроме того, мы сами обеспечиваем себя, штаб, работников типографии и три партизанские семьи всем необходимым.

Завтра буду восстанавливать 45-миллиметровую противотанковую пушку.

Организм крайне нуждается в отдыхе. Устал я. Да и раны на ногах все не проходят. Всё надо преодолеть. На то и война.

26.11

Вчера вечером в 22.00 из Москвы прилетел на нашу площадку первый транспортный самолет. Привезли нам толу, питание для радиостанции, автоматы, патроны.

Из Москвы получили радиограмму: «Ожидайте самолет, сигналы прежние».

Фомич (как зовут его в кругу своих ближних) решил «сходить» в Москву. Быстро собрался и поехал на аэродром. Женя Байдин дал мне двести пятьдесят рублей, и я их передал Фомичу с просьбой привезти из Москвы одеколона, зубных щеток, порошка.

Написал рапорт товарищу Строкачу с просьбой о помощи моей матери: аттестата она так и не получила. Послал письмо Лизе. Поздравил с Новым годом.

4.12

После обеда направил два отделения (Журавлева и Рудницкого) вместе с группой конотопцев на операцию в с. Воздвиженское.

Ничего существенного. Промотались целую ночь в степи — заблудились. Проехали около 90 км и чуть не заехали в Ямполь, — а там полиция, казаки, мадьяры, немцы.

В Воздвиженском хлопцы достали спирт, самогон и, доехав до Марбуды, напились; подъезжая к заставе (с. Ломленка), открыли стрельбу. Держала заставу группа второй Ворошиловской партизанской бригады (командир — подполковник Гудзенко). Ворошиловцы, думая, что нападает противник, пошли в атаку на конотопцев. К счастью, разведчики обеих сторон действовали сноровисто и своевременно выяснили, в чем дело, — все обошлось хорошо и без жертв. Однако в наш штаб рапортом сообщили о нарушении порядка.

Я немедленно арестовал и посадил на «строгую диету» своих «героев».

5.12

Собрали партийное собрание, распесочили парторга Журавлева, который, командуя операцией, допустил до пьянства ребят.

6.12

Провели комсомольское собрание. Распекали «всех и вся».

Я многое извлек и для себя от этого собрания. Вывод прост — оторвался от массы, много гонора. Надо учесть и исправлять ошибку.

7.12

Провожу занятия, готовлю сухари к рейду и прочее. Получил новое противотанковое ружье, 80 гранат и 6 автоматов. Обучаю автоматчиков (их теперь у меня 20). Швейная мастерская изготовила сумки для патронов бойцам, маскировочные халаты, брюки, гимнастерки, фуфайки. Немного приодену ребятишек.

8.12

Сегодня нарисовал картину «Парад гробов», или «Русская вежливость». Направляю в Москву (в «Кр. звезду» или «Крокодил»).

Написал письмо маме. Послал ей сто рублей. Группа эсманцев изловила Фетищенко (бывшего пулеметчика 1 группы Эсманского партизанского отряда, сбежавшего в полицию). Смотрит, стервец, волком. Я ему дал-таки разок в зубы… Расстреляли перед строем отряда.

9.12

Вечером с конотопцами выехали на операцию в Гремячку, Ямпольского района, Сумской области.

Мадьяры (70 подвод), заняв Горелые хутора, перерезали нашу коммуникацию. Часть пути шли лесом, по азимуту.

В лагерь вернулись благополучно, пройдя около ста километров.

В Марбуде отдыхали… Немецкий самолет сбрасывал листовки. Агитируют, паразиты, не воевать с ними. Дескать, опомнитесь, вам осталось еще пять минут на размышление.

Я выставил ПТР и оба своих пулемета «готовиться к подвигу — сбить «асса».

Было чертовски холодно — до 36—38°. Двое обморозили щеки — командир второго отделения Журавлев и конник Карманов.

10.12

На самолете У-2 из Смелижа прилетел капитан Туркин с женой и ребенком. Будет начальником аэродрома.

Условились с ним: как только будут поступать раненые партизаны для отправки на Большую землю, отобранное у них оружие сдавать мне.

13.12

В 11.00 капитан Наумов, облачив особыми полномочиями, предложил мне ехать в Брянские леса на Смелижский аэродром для встречи и проведения в зону Хинельских лесов оперативной группы (работников райкомов и обкомов КП(б)У, прибывших с Большой земли от товарища Строкача).

Невзирая на больную ногу, я, конечно, согласился. Ребята, близкие приятели, начальство передали мне уйму писем для отправки на почтовую станцию.

14.12

Утром приехали с Филоновым в Быки. Накормили коней, подкрепились сами.

Прибыло 11 человек из Курского объединения во главе с комиссаром Матвеевым и старшим лейтенантом Корчагиным. Объяснил всем порядок движения, разбил по звеньям, назначил командиров троек. В сумерках, приняв боевой порядок и выставив головное и боевое охранение, тронулись в путь. Благополучно доехали до моста на шляхе Суземка — Севск, что в трех километрах восточнее Невдольска, где мадьярская застава. Не доходя 400 метров до Невдольска, свернули со шляха и, взяв курс на север, направились далее. Едем полем… Из Устари и Невдольска противник изредка бросает ракеты. Это для нас удобно.

В 23.30 разгорелся бой. Полнеба охватило кровавое зарево.

Головное охранение добралось до кустиков. Нас остановил окрик: «Стой! Кто идет?» Мы ответили: «А какое вам дело?» — и умчались к лесу. Впоследствии выяснилось, что это была засада партизанского отряда «За власть Советов» и бой был в селе Шепетлево.

Противник из Суземки открыл методичный артиллерийский огонь по опушке Брянских лесов.

Форсировав реку Неруссу, прибыли в 5.00 15 декабря на место дислокации партизанского отряда «За власть Советов».

Итак, снова в Брянском лесу!

15.12

Я явился к командиру п/о «За власть Советов» просить пристанища для уставших и озябших людей. Командир грубо ответил, что греться можно и на улице, стоит лишь развести костры для этого; далее сказал нелепицу вроде того, что мы (боже упаси!) передадим им свой тиф. На помощь поспешил ко мне старший лейтенант Корчагин, причем часовой, стоявший у дверей командира отряда, не хотел впускать бедного Корчагина в святилище своего владыки.

Ворвавшись в землянку командира отряда «За власть Советов», Корчагин бросился в словесную атаку на командира. Мы резко предъявили требование отвести помещение для людей, иначе… Короче говоря, наше требование было удовлетворено.

До 8.00 отдохнули. У меня стащили буханку белого хлеба, добрый кусок сала и байковое одеяло с седла. Я отчасти понимал их.

Поспешили убраться из этого отряда.

…Одеяло мне заменили.

В 14.00 прибыли в Смелиж. Начались «хождения по мукам»: от командира в сельсовет, от сельсовета в РИК, к начальнику аэродрома и пр. Это в поисках квартир, фуража и продовольствия. Конники все были направлены в Чухраи, в Смелиже остались только я, Корчагин, Филонов.

16.12

Поехали с Филоновым в главный штаб западных районов Орловской области с докладом о нашем прибытии. На полпути, в лесу, встретили автомашину. Завернули коней, догнали ее. Оказалось, едут Емлютин и Бондаренко (командир и комиссар главного штаба западных районов Орловской области). Передав им порученные мне документы для них, я вернулся в Смелиж. Условились встретиться с ними в политотделе, но они не явились туда. Словом, день пропал.

17.12

В 8.00 добился приема в главном штабе (комиссар Алексей Бондаренко). Рассказал о нашем житье-бытье. Просил оказать помощь в одежде и обуви. Мне выписали 1 парашютный мешок, 10 метров парашютного полотна, две пары носков, табак, две пары рукавиц меховых, две пары белья и 1 кг соли. Поделили все с Филоновым. В наших условиях это целое богатство.

18.12

Приехал начальник штаба Знобь-Новгородского отряда. Добился приема у т. Горюнова (зам. члена Военного Совета Брянского фронта). Говорили по вопросам:

1. О семьях партизан украинских отрядов, ушедших в дальний рейд на Украину. Семьи бедствуют, нет продуктов, и отправка их на Большую землю задерживается.

2. О пополнении нашего вооружения.

3. Об ожидаемой оперативной группе.

4. О выдаче нам одежды и обуви.

Результаты переговоров:

1. Семьи партизан отрядов Украины будут направлены в первую очередь.

2. Опергруппы по прибытии на смелижский аэродром получат проводников до Хинельских лесов. О времени прибытия неизвестно.

От эсманцев, конотопцев и ямпольцев направили по одному человеку в Знобь-Новгородский отряд за продуктами.

Получил парашютный мешок, отдал шить себе гимнастерку. Заказал брюки ватные и фуфайку.

19.12

Направил людей в отряды Середино-Будского, Гремячского и Хильчанского районов за продуктами. Дал указание в Середино-Будский партизанский отряд прислать в мое распоряжение двое саней для перевозки груза ожидаемой опергруппы. Как назло, погода стала отвратительная: то туман, то снег. Самолетов еще не было.

Напрасно торчал ночь на аэродроме. Болит нога. Вскрылись обе раны. Направлял Филонова в Чухраи за продуктами для нас. Ни черта не добился. В отрядах выдают по 300 граммов хлеба (50 % муки, 50 % желудей).

Адски болит нога. Раны кровоточат.

Вечером, наконец, прибыло на аэродром семь самолетов. Все из Москвы. Один из них был поврежден противником и сбросил груз без парашютов над линией фронта. Самолет еле дотянул до Смелижа.

Только утром отправили его обратно.

Опергруппа не прибыла.

22.12

Вызвал начальника штаба Хильчанского партизанского отряда за приемкой груза. Завтра прибудет. Ездил в Чухраи. Привез продукты. Вечером приехали люди из Хильчанского партизанского отряда, привезли 52 килограмма сухарей. Я их распределил из расчета 300 граммов на человека. Посыльным дал по три килограмма.

Прибыл начальник штаба Хильчанского партизанского отряда. Вечером приехали конотопцы во главе с капитаном Кочемазовым, комиссаром и начальником штаба.

Пригнали 50 голов скота (коров). Отсюда заберут груз. Капитан Наумов предусмотрительно снабдил конотопцев радиостанцией. Будет с Хинелью связь.

24.12

Получил радиограмму от капитана Наумова.

Мне, наконец, разрешили покинуть Смелиж. Получил письмо от Веры и Лизы. Дома все в порядке.

13.00. Простившись с Артемом Гусаковым, выехали в Денисовку. Люди продовольствием обеспечены. Они теперь спасены.

В 15.00 выступили к Подгородней Слободе. Село сожжено. Отдохнули и направились в Хинельские леса — в пятый Хинельский поход!

Из Подгородней Слободы выступили в сумерках. Противник из Суземки беспрерывно ведет орудийный обстрел района Брянских лесов, в котором мы находимся… Явный недолет.

Вышли из зоны Брянских лесов. Ветер, снег в лицо, тьма кромешная. Только вышли на шлях Суземка — Севск, как из Невдольска бросили пару снарядов на шлях.

Устарь, Невдольск, Суземка ежеминутно освещаются ракетами. Это неплохо.

Снег забивает глаза. Дошли благополучно до села Атракинь. Отдохнули. Днем здесь была мадьярская конница численностью до двадцати шести человек с пушкой. Направились в Середино-Буду».

Я закрыл тетрадь. В землянку ввалился Воронцов, весь покрытый инеем, багроволицый, в черной романовской шубе. Не поздоровавшись, он тяжело опустился на стул, брякнув колодкой маузера, и, не глядя на меня, глухо произнес:

— Стою… в Ломленке снова!..

Он прицелился прищуренным глазом в карту Сумщины. Увидел на ней яркую полоску своего рейда и криво усмехнулся, наморщив лицо, как от сильной зубной боли.

— Шалыгинский завод взорвали! Охранный отряд истребили начисто — всех сто восемьдесят головорезов!

Из донесения по радио я знал, что автоматчики — харьковчане и шалыгинцы — проникли под видом рабочих на территорию завода вместе с ночной сменой. Они оцепили казарму, забросали ее термитными шарами. Этим и было положено начало истреблению гарнизона гитлеровцев и разрушению действовавшего сахарного завода.

Воронцов оглядел всю канцелярию, словно ища кого-то, ударил тугим кулаком по столу, проговорил грозно:

— Трофеев прорву увез! Рыльский шлях зелеными фигурами усеял при встречной схватке, обоз с оружием отнял у них, и… все потерял! Все бросил на третий день! Сам едва ушел с побитым рылом! Рации и радиста лишился, — все пошло к черту в зубы в этом степном походе!

Воронцов сорвал с головы ушанку, яростно потряс своими иссиня-черными космами.

— Курить дай! — выкрикнул он.

Я подвинул к нему пачку «Пушки», высек огонь из зажигалки и спокойно ожидал, что скажет мой гость дальше. А он резким движением отпустил ремень, сбросил на пол маузер, распахнул шубу и, глубоко затянувшись папиросой, четко, по слогам произнес:

— Не про-шел!

И уставился на меня воспаленным, вызывающим взглядом.

— Вижу, — ответил я, поигрывая циркулем. — Знаю, почему разбили тебя.

— Не знаешь. Я не доносил… о последствиях, — с горькой усмешкой отозвался Воронцов. — Нечем было…

— Все равно, знаю, — повторил я.

— Угадываешь! А, может, кто из моих рассказывал? Шептунами да доносчиками обзавелся?

Сизая щека его и веко задергались. Я улыбнулся.

— Тебе больше верю, Воронцов!

— Ну, так говори: кто ябедничает?

— Циркуль подсказывает… Да, да, не удивляйся, — циркуль-измеритель — вот этот!

Воронцов откинулся на спинку стула, в темных глазах блеснули недобрые искры.

— Смеешься, капитан! — глухо произнес он. — Или совесть потеряна в большом штабе? Мне в Кумовых Ямах не до смеху было. В капкан поймали фрицы, и не тебе бы подыгрывать этому, капитан!

— А я совершенно серьезно! И хочешь, скажу, почему побили тебя?

— Н-ну?

— Ты плохо шел, Воронцов. Медленно, слишком вяло продвигался с отрядом, — каких-нибудь километров десять в сутки, не больше. И разведка… Что за метод разведки? Послать ее на сто километров вперед, приморозить себя к одному месту. Сиднем сидеть в селе трое суток, ожидая сведений о противнике, в то время как он — повсюду и обстановка меняется ежечасно. Ну, скажи на милость, кому нужна такая, с позволения, сказать, разведка? Это же не лес тебе! В степи нельзя так!

Воронцов вскочил:

— Ерунда! Какие там десять! Я и по сорок километров делал, ежели знать хочешь!

— Так, делал, а в среднем что получается? Сколько километров прошел ты за полмесяца? Не считал? Так давай посчитаем: до Кумовой Ямы от нас семьдесят километров. Так или нет?

Воронцов зорко следил за каждым шагом моего циркуля, а я отсчитывал:

— И обратно столько же. Всего, стало быть, сто сорок. Что скажешь?

— Пусть будет сто пятьдесят, — согласился Воронцов. — И что с того?

— Сколько дней ты рейдировал?

— Семнадцать, — глядя в сторону, ответил он.

— Теперь дели сто сорок на семнадцать и получишь семь с половиной в сутки! Ты ж, голова садова, променаж для аппетита делал, а не рейдом шел! Сам себя под удар подставил!

Воронцов потемнел. Синяя жила на седеющем виске его вздулась, квадратный лоб прорезала вертикальная складка.

— Врешь!

— Пересчитывай, если не верится!

— Нет, ты сам сходи в степь для променажа, сам попробуй! Это тебе не циркулем средние цифры выкручивать! Сходи и понюхай, чем пахнут степи украинские!

Он надвинулся на меня разъяренным медведем.

Я отложил циркуль и тоже поднялся.

— Не злись, Воронцов, — сказал я, — уважаю тебя за смелость! Твой рейд — наука, пробный камень в омут, и я извлекаю из него уроки. Учусь, потому что сам пойду туда же в степи и, будь спокоен, доведу тебя до Харьковской области. Согласен?

Воронцов сел, бросил окурок в печку и, попросив стакан чаю, ответил:

— С тобой, капитан, пойду! Только дай срок, поправлюсь…

Отослав радиограмму в УШПД о возвращении из рейда, Воронцов уехал в Ломленку. Следом за ним выехал и я, направляясь к аэродрому. Наш аэродром был расположен на опушке Хинельского леса. Девять изб поселка, до самых крыш заметенных снегом, представляли собой служебные помещения порта. Поселок этот с поля прикрыт плоской возвышенностью, его не видно даже из села Хинели, и угадывается он только по трубам, торчащим из-под снега.

Огромное поле перед Хинельским лесом и было отличной посадочной площадкой. Избы в те дни всегда наполнены были ранеными, детьми и женщинами, ожидавшими отправления на спасительную Большую землю.

Было уже десять часов вечера. Полная луна висела в морозном небе, пустынную тишину изредка нарушал скрип снега под ногами аэродромной прислуги. По всему пространству аэродрома уже пылали крестообразно сложенные костры из сухих бревен — условный знак для посадки самолетов.

На аэродром приехали все командиры бригад: Панченко и Казанков, Коновалов и Гудзенко. Каждый уверял, что ожидаемый самолет везет грузы для них, и поэтому все прибыли на аэродром с эскортом и обозом для боевого груза.

По праву начальника копайгородского гарнизона и хозяина Хинельского аэродрома, я оцеплял в таких случаях посадочную площадку конниками Баранникова и, кроме командиров бригад, не подпускал никого к самолету.

Оставив теплые избы, партизаны толпились вблизи костров, — им не терпелось увидеть хотя бы издали корабли с красной звездой на крыльях.

— Гудит! — произносит стоящий подле меня капитан Туркин, а через минуту добавляет: — Летит!

На небосклоне зажглись две зеленоватые звезды, они движутся к нам, это подфарники самолета. Гуденье усиливается, с аэродрома летят в зенит три красных, по горизонту столько же зеленых ракет, самолет рассыпает с бортов зеленые и красные гирлянды, кружит над нами и снижается.

Вдруг вспыхивают ярким, режущим глаз светом два прожектора самолета, весь аэродром блестит и сияет, как исполинская накрахмаленная скатерть, и в туче снега воздушный корабль скользит вдоль костров по аэродрому.

Через полчаса прилетевшие гости — заместитель начальника УШПД подполковник Дрожжин и депутат Верховного Совета подполковник Мартынов — представители ЦК и правительства Украины — входят в землянку Сумского штаба, и мы приступаем к важному совещанию.

Партизанское движение переросло и областные рамки, — оно должно теперь охватить всю Украину. Устами своих представителей ЦК КП(б)У поставил перед Сумским штабом и подпольным обкомом вопрос: готовы ли мы к выходу в степной рейд по Украине?

Совещались всю ночь. Перед утром объявили перерыв, и я вышел через запасный выход на воздух. После духоты и жарких споров, после табачного спертого воздуха приятно дышать крепким морозным настоем. Ярко светит луна, потрескивают ветви деревьев, часовой стучит ногой об ногу.

Я обошел землянку и направился к «парадному ходу». Возле окна моей землянки темнела прильнувшая к окну фигура: кто-то силился подслушать разговор в штабе. Я схватил его за рукав кожуха, человек порывисто отскочил, обернулся, и я увидел перед собой Баранникова.

— Попался, Коля! — сказал я, отлично понимая душевное состояние моего верного боевого друга. — Подслушивать вздумал!

— Чего попался! — осклабился Баранников. — Не один я хочу знать, у всех одно на душе — скорее бы за настоящее дело. Скажите, Михаил Иваныч, что вырешено?

— Проверь, Коля, потники и подпруги, — ответил я, глядя в глаза Баранникову и следя за тем, как загораются они светом радости. — Набивай овсом и сухарями переметные сумы. Завтра будет назначен день, когда вырвемся мы на оперативные просторы!

— Да неужели правда, Михаил Иваныч! — воскликнул Баранников и лихо подбросил шапку, словно уже видел себя в лихом походе.

Баранников исчез в соседней землянке, чтобы порадовать новостями своих друзей, а я остался один с мыслями о новом, необычайно захватывающем деле. Я представил себе оперативную карту. Верхнюю часть ее заливала зеленая краска лесного края, а нижнюю — голубой разлив Черноморья и меж ними раскинувшаяся на семь сотен километров, покрытая снегами, ровная и широкая украинская степь с большими селами, с городами, с густой сетью пока работающих на врага железнодорожных магистралей.

Я мысленно обозревал эти бескрайние степи. Сейчас они занесены снегом, ветер свистит в открытых просторах, и глазу больно от ослепительного блеска шуршащего, перешивающегося искрами снега.

Но там сотни тысяч людей, готовых по зову партии подняться на вооруженную борьбу с гитлеровскими захватчиками. Они ждут нас. И вот Центральный Комитет идет на помощь им. Он посылает туда Хинельскую армию.

Черновцы — Ленинград — Киев 1948—1960 гг.