Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого)

XIII. РАЙОНЩИКИ ВОЛНУЮТСЯ.

В один рабочий день среди членов организации, работавших в разных цехах, облетела весть, что демонстрантов из ростовской тюрьмы куда-то потихоньку увозят.

Сабинины обратились по этому поводу с запросом к Христофору.

К Семену Айзману с петельного завода прибежал работавший в городском районе Стоян, взволнованный той же новостью.

Христофору пришлось назначить летучее совещание районного комитета.

Но прежде, чем состоялось совещание, мастеровые узнали, что демонстрантов переправляют в Таганрог, где и назначено уже заседание суда.

Из Таганрога к Качемову приехал работавший там на металлургическом заводе товарищ-литейщик, который рассказал, что в пустовавшие таганрогские казармы прислали казаков. В экстренном поезде приехал суд, которому полицмейстер Таганрога устроил торжественную встречу.

Литейщик видел приехавших: судьи — бородатые казачьи старшины в эполетах и медалях, смотрят на всех как чурбаны.

— Они разместились в дворянском клубе, возле которого поставлены часовые. Городовики с этого времени начали фараонить, — как только увидят где-нибудь вместе трех человек, сейчас же тащат в участок или выхватывают шашки и разгоняют. Вечером по улицам, разъезжают верховые казаки. Если какой-нибудь казачий бардадым из числа судей выглянет, то чтобы на улице никого больше не было, волокут в полицейское управление. Обыватели думают, что судьи — не помещики из новочеркасского округа, а по меньшей мере министры или сенаторы. Подступиться посмотреть на них и не пробуют.

— Словом, самодержавие! — закончил свою характеристику положения мастеровой Качемову.

— Здорово они умеют организовать что им нужно, — сделал вывод Качемов. —Все на колени и помалкивай: палачи приехали! Еще только собираются вешать, а уже холоду нагнали. Передам обо всем нашим.

Он позаботился о том, чтобы через пару часов во всех мастерских только о таганрогском судилище и шел разговор. Айзман, Бут и Литвинов в сборном цехе, Сабинины и их единомышленники — в механическом, Сократ — в вагонном, Петька Музыкант и его кружок — в котельном, сам Качемов, Сигизмунд и Соколов в кузне — все передавали о необычно внушительной подготовке к расправе с демонстрантами.

Но разговор, однако, глох в недрах рабочей массы. Качемов скоро должен был убедиться, что неорганизованных рабочих интересует не протест против суда, а результат той внушительной подготовки, о которой говорилось. Масса, очевидно, не имела сил протестовать.

Это не помешало Качемову, Айзману и Илье Сабинину потребовать на совещании района устроить выступление рабочих в виде демонстрации.

Христофор терпеливо выслушал заявления об этом со стороны своих горячих товарищей.

Затем он обвел критическим взглядом возбужденное совещание и начал проверку обращенных к нему, как к члену комитета, требований.

— Вы говорите — демонстрация... Согласен. Скажите, сумеем мы организовать демонстрацию, которая была бы,— уже не будем говорить о более многочисленной и бурной, чем мартовская, — но хотя бы такая, как в марте? Сумеем мы сделать это теперь или нет?..

Тертый калач Христофор прямо посмотрел в глаза районщикам.

— А если не сумеем, значит — ждать пока в Таганроге казнят нескольких наших товарищей? — спросил Айзман с неуспокаивающимся возбуждением, оглядывая товарищей.

— Это совсем другое дело, и на это я отвечу... Ишь хитрость какая, казнят... А вы что же, чорт вас возьми, вы рабочие или маменькины сынки?.. Вы, когда вступали в организацию, думали, что вас кто-нибудь по головке погладит, если вы проломите нескольким полицейским головы, или вы знали, что вас за это будут вешать? Что вы делаете вид, что вас удивляют царские гостинцы... Вы их не ожидали?

— Если бы эти гостинцы против нас, — сжал кулаки с нервным возбуждением Айзман, — из нас никто слова не говорил-бы. Мы теперь уже знаем, чего можно ожидать от самодержавия, и готовы под нагайки, под пули, на эшафот, на каторгу, к чорту на рога, лишь бы добиться своего. Но там Матвей. Другие наши товарищи... Ему девятнадцать лет. Он-то разве знал, чего захочет Карпов и военный суд?

— Их повесят, а мы пальцем о палец не ударим. А вместе все делали...— поддержал Айзмана, Илья Сабинин.— Там товарищи, с которыми мы вместе первые прокламации и читали и клялись быть верными друг другу...

— А я то разве не понимаю этого? — возмутился Христофор. — Борцы вы, наконец, — пролетарии, или вы бабы? При первом испытании, можно сказать, вы думаете о себе и Матвее, а не о пролетариате. У вас только первый случай, когда у вас ведут на виселицу вашего друга. А сколько раз мы, более старые революционеры, скрежетали зубами от того, что родного человека почти у тебя на глазах душил палач, а ты мог только корчиться в судорогах, проклиная свою бесправную жизнь и откладывая свою месть до той поры, пока проснется рабочий класс... Вы этого еще не знаете! Вы не знаете того, что Матвей — не первый, что такие расправы теперь будут все чаще и чаще. А вы уже и теперь из себя выходите и теряете голову. Вы не знаете того, что самое тяжелое в жизни истинного революционера не то, что он подвергается сам насилиям, а то что его товарищей уродуют и калечат в то время, как он для них ничего сделать не может, пока самая главная сила — пролетариат — даже не замечает того, какая трагедия мучений возле него происходит. Вы думаете, все это вам детские цацки?

Христофор вышел из себя, поочередно оглядывая пылающими глазами своих невыдержанных, незакаленных еще опытом борьбы друзей.

— Вы подходите туда, где нужна политика, с личными чувствами к рабочему классу, а хотите еще вести его за собой. Я так тоже поступал, когда мне было меньше двадцати лет. Кто вас послушает, если вы расчувствуетесь по поводу ваших дел и скажете: «Товарищи, помогите нам вмешаться в таганрогский суд, выручить там Матвея и вернуть его в мастерские»? Над вами посмеются, а может статься так что и сочтут за провокаторов! Этого вам нужно? Я знаю, что демонстрантам нужно помочь. Они всей организации дороги не менее, чем вам. Но мы сейчас поднять рабочих на серьезные выступления, не можем! Значит, надо ждать, чтобы отомстить без промаха.

Христофор отер пот с лица и начал делать цыгарку. Его возбуждение улеглось и только нервно дрожали пальцы от негодования на то, что кто-нибудь мог заподозрить его в равнодушии к товарищам. Совещание происходило под кустами на опушке маленькой рощи вблизи какой-то загородной дачи. Районщики разместились на скате пригорка. Христофор сидел внизу и, чтобы сделать возражения товарищам, встал перед ними на одно колено, упираясь другой ногой в обнажившийся корень соседней липы.

Кончив возражения, он полуприлег и только сочувственно добавил в заключение:

— Орлята вы пролетарские. Но революционный борец, чтобы не сидеть в клетке, должен уметь не только летать, но и извиваться как змей. Если мы не хотим научиться этому, то лучше давайте махнем рукой на революцию... Я считаю, что всякий призыв к выступлению рабочих будет сейчас вреден.

Пожилой Сократ разделял, очевидно, взгляд Христофора на положение вещей. Сабинин тоже начинал склоняться к этой позиции. Айзман и Качемов оставались в меньшинстве и смотрели не без смущения. Сократ понял их настроение.

— Все Христофор говорит верно, — сказал он, — на то он и комитетчик. Нужно, чтобы мы перед рабочими нашей политики не подмочили с бухты-барахты чем-нибудь. Но некоторых демонстрантов надо попытаться спасти... Надо просить комитет, чтобы организовал Матвею и Браиловскому и еще кому там надо — побег.

Айзман и Качемов вопросительно подняли глаза.

— Э! Побег — это другое дело, — ответил Христофор.— Насчёт этого я в комитете могу поставить все вверх дном, чтобы заставить организовать разведку, выяснить обстановку и не пожалеть денег. Это я немедленно же в комитете проведу.

— Меня с братом порекомендуйте добровольцами на это, — попросил Илья.

— И меня! — сказал Айзман.

— И меня! И меня! — вскипел Качемов. — Чтобы не говорил кто-нибудь, что охотников на это нет.

— Хорошо! На-днях скажу вам все, что решит комитет по этому поводу. До свидания!

— До свидания!

Качемов с Сабининым выглянули из-за кустов и, убедившись, что возле дачи никого нет, вышли.

За ними последовали Христофор и Сократ, потом Айзман.

На месте совещания в траве и кустах осталось только несколько окурков, брошенных мастеровыми во время разговора.

* * *

Через день друзья Матвея со слов Христофора узнали, что тюрьма, в которой собраны демонстранты, охраняется только двумя надзирателями во дворе и двумя в коридорах. Ночует здесь еще в дежурке старший надзиратель. Снаружи караула нет.

Но Христофор узнал, кроме того, что мысль о побеге возникла уже у самых заключенных. С ними ведутся сношения через брата одной арестованной — пропагандистки Анны Николаевны Нагель. Ha-днях, во время свидания, узникам переданы пилки. Браиловский, казак Колосков и Матвей, больше всего заинтересованные в побеге, не ожидали серьезной помощи извне. Но поскольку группа товарищей помогла бы им снять во дворе одного надзирателя или хотя бы могла только перебросить ночью через стену конец узловатой веревки, они бы несколько дней подождали, чтобы устроить массовый побег.

Эти сведения окрылили темерницких районщиков и они вторично потребовали, чтобы их командировали на помощь заключенным.

Но Христофор отсоветовал Айзману отрываться от районной работы. Он сказал, что комитет поручил это приехавшему тем временем из Москвы „Архангелу“, профессионалу Ивану Ивановичу, к которым нужно было присоединить еще только Качемова и старшего Сабинина.

Христофор свел всех этих товарищей и они выехали в Таганрог.

Качемов и Сабинин взяли от доктора бюллетени на недельный отпуск из-за болезни. Вопреки первоначальным намерениям — никого больше не допускать в состав экспедиции, — к ним пристал еще Сабинин младший.

Качемов и Сабинины отправились к тому товарищу, который сообщал подробности приезда судей.

Иван Иванович и „Архангел“ остановились в Таганроге на конспиративной квартире.

Один день им пришлось обождать очередного свидания с заключенными, чем Иван Иванович и „Архангел“ воспользовались, чтобы передать письмо в тюрьму. Еще два дня прошло, пока они получили ответ.

В ответе осуществление плана намечалось в последующую ночь и предусматривались все подробности плана побега.

Этого только революционерам и нужно было, чтобы начать действовать. Три дня прошло в предварительных сношениях, а между тем до суда оставалось всего три дня. Члены группы днем еще раз издали внимательно осмотрели тюрьму.

Поздно вечером вся пятерка сообщников сошлась на окраине.

Проверили друг друга вопросами относительно состояния духа и о том, не забыл ли кто-нибудь что-либо взять из необходимых вещей и оружия. Так как у таганрогского товарища брат оказался извозчиком и сознательным парнем, то его снарядили дежурить в ближайшем к тюрьме переулке, а на углу, на всякий случай, оставили младшего Сабинина

Качемов, Илья, Иван Иванович и „Архангел“ стали пробираться к тюрьме.

Последняя своим тылом, со стороны которого намеревались действовать подпольщики, примыкала к линиям запасных путей станции, обнесенных досчатой стеной. Друзья пересекли линии. Иван Иванович первый перемахнул забор.

— Стой! — тревожно крикнул он „Архангелу“ и Сабинину которые повисли уже на заборе и затем по инерции спустились к Ивану Ивановичу.

— В чем дело? — обернулись они к пропагандисту.

Соскочил и застрявший было Качемов.

— Смотрите! — указал профессионал на скупо освещенную двумя фонарями стену тюрьмы.

Но застывшие мастеровые в объяснении уже не нуждались. Возле тюремных стен, остававшихся все эти дни без внешней охраны, стояло теперь в каждом углу по вооруженному винтовкой часовому. Каждый из часовых делал ровный полукруг возле своего угла, поблескивая под фонарем сталью штыка и время от времени бросал в пространство пронизывающий темноту взгляд или менял под винтовкой положение руки.

Группа революционеров в первую минуту оцепенело молчала.

— Провокация? — вопросительно произнес, наконец, Качемов.

— Может-быть провокация, — вслух подумал Илья.— Может быть трекнулись⁵) сами, что арестанты не будут как дураки сидеть да ждать, пока их повесят.

„Архангел“ свирепо саданул себя кулаком по ладони левой руки и отчаянно выругался, сдерживая шипение:

— В—вот номер! Не везет ребятам...

— Да, видно все пропало, — разочарованно констатировал и Иван Иванович. — Давайте садиться, будем ждать сигнала. Сколько сейчас времени?

— Четверть первого.

— Без четверти час должен быть сигнал, хоть так, хоть иначе.

Все сели в канавку под забором и смолкли. Иван Иванович и „Архангел“, которые вели с заключенными переписку, условились с ними, что Матвей из общей камеры в верхнем этаже даст им команду действовать двукратным тушением света в камере. В случае невозможности побега тушение должно было произойти четыре раза. В свою очередь и группа Ивана Ивановича должна была, если приступит к делу, три раза просигнализировать светом электрического фонарика.

Товарищи просидели полчаса в канаве. Сзади них за забором маневрировали паровозы, разрезая по временам воздух оглушительными свистками. Грохотали колеса составов и сталкивающиеся вагоны. Впереди из мрака вставало здание тюрьмы, маячил светом ряд окон в верхнем этаже. Как плохо освещенный жуткий экран, стояла мрачная стена, и возле ее углов нервно двигались, прогоняя сон, солдаты-часовые.

— Сигнал! — шепнул Иван Иванович.

Все впились глазами в третье и четвертое окна, с правой стороны, где по данному им описанию была общая камера демонстрантов.

В паре этих окон вдруг погас на секунду свет. Затем он снова вспыхнул. Снова погас и так четыре раза.

— Нельзя! — сказал Иван Иванович.

— Эх, не додумались раньше взяться за это! — досадовал „Архангел“.

Качемов выбрался из канавы.

— Хоть свистнуть бы Матвею, чтобы он знал, что мы были тут, — сказал он нерешительно.

Сабинин заложил в рот два пальца. Резкий свист прорезал воздух. Часовые дрогнули и повернулись к потемкам.

В окне, из которого только-что производилась сигнализация, показались одна и другая тени, прильнувшие к решетке. Раздался неугомонный, радующийся и звенящий крик:

— Долой самодержавие!

— Матвей! — шепнул товарищам Качемов. И обернувшись к тюрьме он также во все горло крикнул — „долой самодержавие!“.

Затем вся компания сразу перемахнула через забор.

Один из солдат вдруг засвистал, вызывая из тюрьмы помощь. Но мастеровых и пропагандиста уже не было.

На другой день они узнали, что у подсудимых администрация тюрьмы сделала внезапный обыск, при чем в камере оказалась выпиленной одна решетка. Тогда смотритель сообщил об этом председателю суда и тот распорядился поставить в тюрьму военный караул в количестве двенадцати человек, который и поместился в дежурке, выставив шесть постов по тюрьме, сверх надзирательского комплекта. При этих условиях всякая мысль о побеге граничила с безумием, и заключенные отказались от нее.

Узнав эти подробности и отчаявшись что бы то ни было сделать, товарищи Матвея уехали. Несколько дней напряженного ожидания пропали даром.