Кошачья свара. Мадрид, 1936

Глава 17

С беспечным высокомерием человека, который сделал риск центром всей жизни, Хосе- Антонио Примо де Ривера вдавил в пол педаль газа своего маленького, но мощного желтого "Шевроле", не обращая внимания на замерзшие лужи на асфальте. После Кастильского бульвара они свернули на улицу Сурбарана и доехали до Никасио Гальего, где машина остановилась напротив дома номер двадцать один. Сначала вышли верные телохранители с оружием в руках, чтобы удостовериться, что путь свободен от врагов, а затем уже Хосе-Антонио и Энтони Уайтлендс. У двери дома они назвали пароль стоявшим на страже двоим мужчинам в кожаных куртках и беретах, которые беспрепятственно их пропустили, вскинув руку в приветственном жесте и воскликнув: "Вставай, Испания!"

Центр, как называли главный штаб Испанской Фаланги, находился в отдельном просторном здании. До недавнего времени он располагался в квартире на холме Санто-Доминго, но, к огромному облегчению соседей, домовладелец выселил фалангистов за неуплату: казна движения не пополнялась. В конце концов они нашли пристанище в этом месте благодаря счастливой случайности и нелегкому труду агентов и брокеров. Но даже здесь их положение было шатким. Хосе Антонио объяснял по пути, что ничего не поделаешь, когда власть имущие не скупятся на средства, чтобы заставить их замолчать.

Англичан слушал эти разъяснения без каких-либо комментариев, так как его больше волновала перспектива попасть в аварию, нежели заговор против легкомысленного водителя и его приспешников. Несколько раз они буксовали на льду и лишь благодаря удаче не врезались в фонарный столб. Хладнокровный, но не склонный идти на ненужный риск Энтони боялся, что отдал свою безопасность в руки безумца.

Несмотря на поздний час и плохую погоду, в Центре бурлила жизнь и было полно народу, в большинстве своем безбородых юнцов. Некоторые из них были одеты в синюю хлопчатобумажную рубашку с красной эмблемой. Эта же эмблема, выглядевшая как ярмо со скрещенными стрелами, была изображена в центре черно-красного полосатого флага, висевшего на стене. Несмотря на занятость, при виде входящего Хосе-Антонио все бросили свои дела, встали по стойке смирно, щелкнули каблуками и вскинули руки.

Уважительное и преданное отношение к своему лидеру впечатлило англичанина; хоть и устойчивый к бурным проявлениям чувств, он не мог устоять против этой атмосферы, заряженной неистовой энергией. Он взглянул на своего спутника и увидел, что, перешагнув порог Центра, тот преобразился. Улыбчивый аристократ, учтивый и немного застенчивый, каким он знал его в доме герцогов, превратился в решительного, уверенно двигающегося человека с энергичным голосом. С прямой спиной, сверкающими глазами и раскрасневшимися щеками, Хосе-Антонио отдавал приказы с властностью человека, которому знакомо лишь слепое подчинение.

Рассматривая его, Энтони вспомнил образы Муссолини, которые видел в кинохронике, и задался вопросом, сколько во всём этом было подражания, а сколько притворства; еще его мучил вопрос, видела ли Пакита его таким или знала лишь его домашнюю сторону. Возможно, подумал Энтони, это меня он хочет впечатлить, а не ее. Если он опасается соперничества со мной, это лучший способ отговорить меня от этого.

Но эти размышления не отвлекли его от собственного положения. Было опрометчиво и безответственно в одиночку приходить в то место, где царила первобытная жажда насилия, к которому к тому же к нему в любую минуту могло прибавиться идентичное насилие с улицы. Он осторожно встал рядом с Хосе-Антонио, чье расположение было его единственной защитой, и пытался понять, кто его окружает - идеалисты или преступники.

К ним приблизился крепкий мужчина среднего роста с выпуклым лбом и обратился к Хосе-Антонио, намереваясь сказать что-то важное, но заметил присутствие чужака и замолк, нахмурившись.

- Он со мной, - сказал Хосе-Антонио, заметив замешательство товарища. - Это англичанин.

- Надо же, - сказал язвительно тот, пожимая ему руку, - Мозли [14] прислал нам подкрепление.

- Сеньор Уайтлендс не имеет никакого отношения к политике, - объяснил Хосе-Антонио. - Вообще-то, он большой эксперт по испанской живописи. Что ты мне хотел сказать, Раймундо?

- Недавно звонил Санчо из Севильи. Ничего срочного, позже расскажу.

Хосе-Антонио обернулся к Энтони и сказал:

- Санчо Давила - руководитель Фаланги в Севилье. Всегда важно поддерживать связь между центрами, а сейчас более чем когда-либо. Этот товарищ - Раймундо Фернандес Куэста, адвокат, мой друг и соратник с давних времен. Товарищ Раймундо Фернандес Куэста является членом-основателем Испанской Фаланги, и в настоящий момент ее генеральным секретарем. Вон тот, похожий на меня, но с усами, мой брат Мигель. А этот, рядом с ним, настоящий зверь. Здесь располагается Университетский союз, отдел журналистики и пропаганды и милиция.

- Очень интересно, - сказал Энтони, - и я благодарен вам за доверие, оказанное мне приглашением сюда.

- Ничего подобного, - возразил Хосе-Антонио, - к счастью или несчастью, но известность освободила нас от необходимости держать в секрете как личности наших товарищей, так и нашу деятельность. Даже наши намерения. Полиция знает нас всех, и нет сомнений, что в наши ряды просочился какой-нибудь соглядатай. Было бы наивно думать иначе. Если вы мне позволите, я решу несколько вопросов, а затем мы пойдем ужинать. Я готов умереть за родину, но не от голода.

Некоторые из членов Фаланги приближались, чтобы посовещаться с Вождем. Хосе-Антонио представлял их, а англичанин тщетно пытался удержать в памяти имя каждого. Хотя все говорили краткими фразами, подражая решительной и четкой речи военных, их произношение, словарный запас и манеры выдавали происхождение из высших социальных кругов и значительный уровень образованности.

Тем, кто занимал ответственные должности, было около тридцати, как Хосе-Антонио; все остальные же были очень молодыми, возможно, студентами. Поэтому первоначальная нервозность англичанина уступила место определенному чувству комфорта, подпитываемому проявлениями симпатии, которую со всех сторон ему выказывали. Возможно, они считали его сторонником своей идеологии, и раз уж сам Вождь его пригласил, и Энтони, понимая свое положение, не чувствовал нужды возражать. Если его спрашивали о Британском союзе фашистов, он ограничивался словами, что не имел случая лично познакомиться с Освальдом Мозли, и бормотал что-то расплывчатое, выглядевшее убедительным благодаря его положению иностранца.

Через некоторое время Хосе-Антонио, не теряя сердечного и дружелюбного расположения духа, но уже ощутимо проявляя нетерпение, сухо прервал череду разговоров, призвал всех не бросать работу и не терять веру в общее дело, осуществление которого неминуемо, и, взяв Энтони под руку, сказал:

- Лучше пойдем, а то никогда не уйдем отсюда.

Повысив голос, он спросил своего брата, не хочет ли тот с ними поужинать. Мигель Примо де Ривера извинился, сославшись на незаконченные дела. Энтони подумал, что, возможно, сознательно или подсознательно, тот сторонился появляться на людях в компании старшего брата, чтобы подавляющая личность первенца, более красивого и блистательного, не оставляла его в тени. Было вполне естественно, что Мигель преклонялся перед Хосе-Антонио, но при этом не хотел давать повода для сравнений, которые были бы не в его пользу.

Предложение было адресовано Мигелю, но поведение Хосе-Антонио предполагало приглашение любого из присутствующих, так что к группе присоединился Раймундо Фернандес Куэста и еще один худощавый замкнутый человек, круглые очки с толстыми стеклами лишали его внешность всякой мужественности. Рафаэль Санчес Масас был скорее интеллектуалом, чем человеком действия, несмотря на то, что являлся, как объяснил англичанину Хосе-Антонио, пока они выходили, одним из основателей Испанской Фаланги и членом ее совета. Именно он придумал девиз, который теперь повторяли все: "Вставай, Испания!". У Энтони он сразу вызвал симпатию.

Все четверо и два телохранителя втиснулись в желтый "Шевроле" Хосе-Антонио и поехали в баскийский ресторан под названием "Амая", находящийся на улице Сан-Херонимо. При входе официант поприветствовал их, вскинув руку.

- Не обращай на него внимания, - засмеялся Хосе-Антонио, с легкостью перейдя на "ты", - если бы вошел сам Ларго Кабальеро [15], он бы и его поприветствовал поднятым кулаком. Здесь хорошо кормят, и это главное.

Им подали обильный и сытный ужин и немерено вина. Хосе-Антонио ел с аппетитом, и через некоторое все оживились, включая Энтони, который вздохнул с облегчением, оказавшись на нейтральной территории. Он уже не считал себя обязанным скрывать собственные взгляды. Кроме того, Хосе-Антонио беспрестанно выказывал ему свое расположение, а остальные следовали его примеру, если не сердечно, то с уважением. Уплетая яичницу с перцем, Вождь сказал:

- Надеюсь, Энтони, что вернувшись в Лондон, ты расскажешь обо всём, что видел и слышал, в точности и объективно. Я знаю, что о нас распускают много слухов, и многие судят о нас пристрастно, а не справедливо. Чаще всего те, кто передает эти ложные слухи, действуют не из злого умысла. Испанское правительство не жалеет усилий, чтобы заставить нас замолчать. Таким образом, людям становится известна его точка зрения, а не наша. Наши публикации подвергаются цензуре и конфискуются, а если мы просим разрешения собрать митинг, нам всегда отказывают. Потом, учитывая демократические убеждения, которые говорят о том, что нельзя лишать нас конституционных прав, в последнюю минуту нам дают разрешения, чтобы не мы не имели времени ни организовать митинг как следует, ни объявить о нем. Но всё равно собирается масса народа, и митинг проходит с успехом, а на следующий день пресса печатает лишь короткую заметку, где смешивается отрицательное мнение о нем редакции и четыре искаженные фразы ораторов. Если случается драка, как это часто бывает, они сообщают об уроне, причиненном другой стороне, а не нам, и неизменно обвиняют в произошедшем нас, словно мы единственные провоцируем насилие, хотя мы - главные жертвы.

- А в последнее время, - вмешался Санчес Масас с печальным выражением лица, - когда партию объявили вне закона, мы и вздохнуть не можем.

Энтони немного подумал и сказал:

- Что ж, если все настроены так враждебно, то на это есть какая-то причина.

За этими словами последовало удивленное молчание. Глаза Санчеса Масаса расширились за стеклами очков, а Раймундо Фернандес Куэста потянулся рукой к пистолету. К счастью, Хосе-Антонио разрядил обстановку звонким взрывом хохота.

- А, знаменитая английская честная игра! - воскликнул он, хлопнув Энтони по плечу, а потом с прежней серьезностью добавил: - Но ничего подобного, друг мой. С нами дерутся, потому что боятся. А боятся, потому что здравый смысл и История на нашей стороне. Мы - это будущее, а против будущего оружие прошлого бесполезно.

- Именно так, - убежденно заявил Санчес Масас. - Если здесь и сейчас, связанные и с кляпом во рту, мы не перестаем расти и наш натиск день ото дня всё крепнет, то что произойдет, если наши руки будут свободны?

- Мы сметем все партии в мгновение ока, - заключил Фернандес Куэста.

- Но если вы хотите их уничтожить, - настаивал приободрившийся Энтони, - вполне естественно, что эти партии будут защищаться.

- Это неверный аргумент, - ответил Санчес Масас. - Мы хотим уничтожить партии, а не людей. Подавить всю фальшь и мракобесие парламентской системы и предложить гражданам возможность присоединиться к великому совместному замыслу.

- Он у них уже есть, - сказал Энтони.

- Нет, - возразил Хосе-Антонио. - То, что сегодня происходит в Испании, это не замысел, а просто механические действия без души и веры. Либеральное правительство ни во что не верит, даже в себя. Социалисты - просто бандиты, радикалы и мошенники, а Конфедерация независимых правых идет у них на поводу. Учитывая всё это, парламент, который должен принимать законы, опустился до самых мерзких интриг и самых позорных компромиссов. Сегодня испанские Кортесы - это просто безвкусный спектакль, не более. В такой среде любой республиканец - это лишь марионетка в руках разъяренной толпы и жестоких рабочих организаций. Когда придет наше время, мы их посадим.

Произнося эти слова, Хосе-Антонио повысил голос, и в заведении установилась почтительная тишина. Телохранители у двери внимательно изучали посетителей, которые замерли за столами. Хосе-Антонио заметил оказанный его речью эффект и удовлетворенно улыбнулся.

Пыл и убедительность, с которыми он говорил, произвели впечатление на Энтони. Его совершенно не интересовала политика. На последних выборах в Британии по просьбе Кэтрин он голосовал за лейбористов, а перед тем - за консерваторов, чтобы угодить тестю, в обоих случаях он и понятия не имел ни о кандидатах, ни о программах соответствующих партий.

Воспитанный на принципах либерализма, Энтони считал эту систему хорошей, пока она не показала свою неэффективность, и не чувствовал склонности ни к какой другой политической системе. Во время учебы в Кембридже он инстинктивно отверг идеи марксизма, так популярные у студентов. Он считал Муссолини шарлатаном, хотя и признавал, что ему удалось внедрить в итальянском народе дисциплину. Напротив, Гитлер вызывал у него отвращение, не столько из-за идеологии, которую он считал скорее просто набором высокопарных слов, сколько из-за угрозы, которую несло его бахвальство для Европы: в промежутке между 1914 и 1918 годами он был еще слишком молод, чтобы попасть в армию, но собственными глазами видел последствия войны и понимал, что сегодня соперничающие в той мясорубке страны неизбежно ведут мир к повторению этого безумия.

В глубине души Энтони хотел лишь посвятить себя работе, без дальнейших осложнений, которые принесла бурная личная жизнь. Но всё равно он не смог не подпасть под магнетическое влияние Хосе-Антонио, и если тот был способен произвести такое впечатление на упрямого иностранца, да еще за тарелкой с жарким, то насколько он мог возбудить предрасположенные к этому массы и в подходящей для выражения восторга и пылкости обстановке?

Не успел он ответить на этот вопрос, как Хосе-Антонио развеял напряженность, подняв бокал с вином и насмешливо заявив:

- Выпьем за будущее, но позаботимся о настоящем. Будет настоящим преступлением дать этим превосходным закускам остыть, а еще большим преступлением - утомлять иностранца нашими внутренними проблемами. Давайте будем есть, пить и беседовать на более приятные темы.

Рафаэль Санчес Масас эхом отозвался на это предложение, спросив англичанина, знаком ли тот с испанской литературой Золотого века так же хорошо, как с живописью.

Энтони с удовольствием вернулся к менее неведомым и менее скользким темам и ответил, что хотя первичным объектом его изучения и интересов является, конечно, живопись, а еще конкретнее, картины Веласкеса, но невозможно было бы о ней говорить без знакомства с другими проявлениями удивительной испанской культуры той славной эпохи. Веласкес был в строгом смысле слова современником Кальдерона и Грасьяна, и что хватает свидетельств их контактов, он писал Гонгору, и хотя его авторство портрета Кеведо не подтверждено, как утверждают некоторые, эта ошибка говорит о том, что Веласкес вполне мог его нарисовать. В Мадриде того времени Веласкес пересекался с Сервантесом, Лопе де Вегой и Тирсо де Молиной, а духовную атмосферу наполняла поэзия Санта-Терезы, брата Луиса де Леона и Сан-Хуана де ла Круса. И чтобы продемонстрировать свою компетентность в этом вопросе, он продекламировал:

- Овражек под горою

Моей рукой под палисадник занят,

Там вешнею порою

Листву цветы румянят

И прочат плод, который не обманет.

Вышло не очень хорошо, но его готовность, бесспорная любовь ко всему испанскому и в особенности колоритный акцент заслужили аплодисменты соседей по столу, к которым присоединились другие посетители и несколько официантов. Таким образом, ужин закончился смехом и в атмосфере веселого товарищества.

Вечерний воздух оказал тонизирующее и ободряющее действие на оживленную группу. Энтони объявил, что уходит, Хосе-Антонио не желал ничего знать, и англичанин, который был не в состоянии сопротивляться энергии Вождя, снова залез в тесноту автомобиля вместе с остальными.

Они тронулись, проехали по Седасеро до Алкалы, мимо площади Кибелы, припарковались и вошли в забегаловку, расположенную рядом с кафе "Лион-д'Ор". В этом шумном и затянутом дымом ресторанчике под названием "Веселый кит", с украшенными морскими пейзажами стенами, Хосе-Антонио со своими товарищами посещали литературный клуб. Вновь прибывшие обменялись приветствиями, кратко представили иностранца, которого привели с собой, и без дальнейших предисловий присоединились к спору.

В этом шуме Хосе-Антонио, похоже, чувствовал себя непринужденно, а Энтони, привыкший к мадридским вечеринкам, тоже быстро освоился в дружеской атмосфере. В основном участники дискуссии были не только поэтами, писателями или драматургами, но и пылкими фалангистами, но в этой спокойной обстановке не соблюдали иерархию, когда дело доходило до выражения своего мнения и оспаривания мнения оппонента. С приятным удивлением Энтони заметил, что говоря об идеологии, Хосе-Антонио, с жаром обмениваясь репликами, демонстрировал большую гибкость, чем его товарищи.

В те дни в театрах с триумфом шла пьеса Алехандро Касоны "Наша Наташа", очевидная советская пропаганда которой была, по мнению собравшихся в "Веселом ките", главной, если не единственной причиной успеха у публики и хвалебных отзывов критиков. Хосе-Антонио сказал, что не видел упомянутую пьесу, но похвалил "Сирену на суше", предыдущую пьесу того же драматурга. Через некоторое время, вопреки общему мнению, он выразил безоговорочный восторг по поводу фильма Чарли Чаплина "Новые времена", несмотря на содержащийся в нем откровенно социалистический посыл.

Так, с виски и в зажигательных спорах, пролетела пара часов. Выйдя из заведения, посетители, по испанской традиции, долгое время стояли посреди дороги, обмениваясь объятиями и долгими речами на повышенных тонах, словно давно не виделись или прощались навсегда. К ним подошла тощая женщина, одетая в лохмотья, предлагая лотерейные билеты. Санчес Масас купил один. Продавщица улыбнулась покупателю и удалилась.

- Если выиграет, то это будет знак.

- Не искушай судьбу, Рафаэль, - сказал Хосе-Антонио, наклонив голову.

Наконец, они расстались.

Довольно пьяный Энтони направился к гостинице. Пересекая почти пустынную улицу Алкала, он услышал за спиной топот быстрых шагов. Посередине улице он встревоженно обернулся и увидел, что его догоняет Раймундо Фернандес Куэста. Энтони чувствовал себя напряженно в присутствии этого человека, который весь вечер молчал, а сейчас был подчеркнуто серьезен.

- Нам по пути? - спросил он.

- Нет, - ответил тот, запыхавшись после пробежки. - Я проводил своих товарищей до угла и вернулся, чтобы сказать тебе пару слов.

- Я слушаю.

Прежде чем заговорить, генеральный секретарь партии огляделся по сторонам. Видя, что они остались одни, он медленно произнес:

- Я знаком с Хосе Антонио с юных лет. И знаю его лучше себя самого. Такого человека как он никогда не было и не будет.

Поскольку после этих нескольких фраз повисло долгое молчание, Энтони решил, что, наверное, в этом и заключалась цель разговора, и хотел было уже сказать что-то нейтральное в ответ, когда его собеседник добавил доверительным тоном:

- Совершенно ясно, что он испытывает к тебе искреннюю братскую симпатию, причина которой от меня сначала ускользала. Наконец я понял, что вы с Хосе-Антонио разделяете нечто, имеющее для него огромное значение, что-то возвышенное и жизненно важное. В других условиях вы могли бы стать соперниками. Но обстоятельства далеки от нормальных, и его благородная душа отвергает вражду и эгоизм.

Он вновь замолчал и через некоторое время хрипло добавил:

- Мне остается только уважать его чувства и предупредить тебя: не предавай дружбу, которой он оказал тебе честь. Вот и всё, желаю доброй ночи. Вставай, Испания!

Затем он резко повернулся и быстро зашагал прочь. Энтони остался размышлять над странным сообщением и той скрытой угрозой, которая в нем содержалась. Хотя он считал себя плохим психологом, но посвятил всю свою жизнь изучению великих мастеров портрета, и мог кое-что прочитать по лицу человека и его выражению: не было похоже, чтобы Раймундо Фернандес Куэста действовал импульсивно, как другие фалангисты, напротив, им двигал холодный расчет. Энтони осознал, что если когда-нибудь дойдёт до дела, фалангисты поведут себя непредсказуемо, а некоторые из них будут безжалостны.