Кошачья свара. Мадрид, 1936

Глава 35

Следующий день Энтони Уайтлендс начал с чего-то похожего на установившийся, несмотря на короткое пребывание в Мадриде, ритуал - позавтракал в привычном кафе, быстро просмотрел ежедневные газеты и неторопливо направился к особняку на Кастильском бульваре. Дворецкий открыл дверь с обычной угрюмостью. В поведении цыгана не было ни удивления, ни враждебности, словно яростная охота накануне вечером существовала только в воображении англичанина.

- Будьте добры, пройдите в приемную и подождите, пока я сообщу герцогу.

Вновь оказавшись наедине со "Смертью Актеона", Энтони спрашивал себя, как написал бы эту драматическую сцену Веласкес, если бы картину заказали ему, а не Тициану. Вдохновленный роскошным и величественным порядком, который установила и укрепила дрейфующая Венецианская республика, Тициан обратился к накопленной со времен эпохи Возрождения богатой классической культуре, чтобы изобразить иррациональное и чрезмерное наказание, наложенное смущенной богиней, символизирующее безграничную власть.

В этой сцене Диана доминировала, как безжалостные силы, которые подкашивают человека - как болезнь, как война, как нездоровые страсти. Веласкес не игнорировал правящие миром бедствия, но отказывался запечатлеть их на полотне. Он наверняка выбрал бы случайного свидетеля несчастной судьбы Актеона и отразил бы на его лице удивление, ужас или безразличие перед лицом кошмарного происшествия, которое он увидел и до сих пор хранит в памяти, не понимая и не зная, как поведать миру о его значении и уроках.

И словно бы через вереницу событий его тоже вела насмешливая судьба, размышления Энтони прервал голос, одновременно робкий и веселый.

- Тони, ты вернулся! Благодарение Господу! Опасность миновала?

- Не знаю, Лили. Но я должен был прийти, любой ценой.

- Из-за меня?

- Не хочу тебя обманывать, не ты причина моего появления здесь. И раз уж мы встретились, то давай воспользуемся этим, что прояснить то, что вчера произошло.

Лили приблизилась к англичанину и приложила ладонь к губам.

- Ничего не говори. Вы, протестанты, считаете, что обязаны говорить гадости. Думаете, что нечто горькое, неприятное или жестокое обязательно должно оказаться правдой. Но это совсем не так. Чудеса и сказки про фей - это не обман, а просто иллюзия. Возможно, небеса - это то же самое, лишь иллюзия. И всё же она помогает нам жить. Истина не может быть разрушенной иллюзией. И я не прошу у тебя никакого объяснения, ни в чем не виню и не собираюсь тебе ничего объяснять. Но меня не покидает надежда, Тони. Не сегодня и не завтра, но, может быть, однажды всё переменится. Тогда, если я выживу и ты меня позовешь, я отправлюсь куда скажешь и сделаю всё, что попросишь. А до этого мгновения, реального или воображаемого, я лишь прошу тебя о молчании. Ничего никому не рассказывай. Договорились?

Прежде чем он успел ответить, в приемную вошел дон Альваро дель Валье, герцог де ла Игуалада, в сопровождении дворецкого. Поскольку в поведение обоих не было заметно никакой робости, Энтони неожиданно смутился. До сей поры решение явиться в особняк и встретиться с герцогом на его территории было таким же твердым, как и предыдущей ночью, когда он принял его в кабинете министра внутренних дел, однако теперь он не мог объяснить причину своего появления и не знал, с чего начать. Герцог тоже, похоже, не понимал, как себя вести. Наконец, герцог решил спросить прямо:

- Зачем вы пришли, сеньор Уайтлендс?

Такая ясность расчистила путь для Энтони.

- Сеньор герцог, я пришел получить то, что вы мне должны.

Лили по-прежнему осталась в приемной. С появлением герцога дворецкий направился к выходу, но бдительно задержался у двери, не в состоянии оставить англичанина, находящегося в таком затруднительном положении. Заметив это, герцог бросил на него успокаивающий и понимающий взгляд.

- Вполне справедливо, - ответил он. - Пройдемте в мой кабинет. Там нас никто не побеспокоит.

Дворецкий понял намек и кивнул.

Когда Энтони вошел в кабинет, его глаза невольно обратились к окну, в которое он впервые увидел в саду Пакиту в сопровождении таинственного кавалера. В том самом саду, где она мимолётно обняла его, и там, где он застал её несколько дней спустя, впавшую в отчаяние. Теперь, купаясь в теплых лучах утреннего солнца, сад казался заброшенным. Стая воробьев порхала между землёй и ветвями деревьев. Двое мужчин сели, как и в предыдущий раз. Энтони немедленно взял слово.

- Когда меня попросили сюда приехать, мне предложили гонорар, а впоследствии вы сами подтвердили данное обещание несколько раз. С самого начала я пытался выполнить свою задачу, и думаю, что сделал это, насколько было возможно, со всей отдачей, преданностью и профессионализмом. Получить вознаграждение не только честно, но достойно. Специалисты имеют право на оплату труда, и мы должны защищать это право на благо всех представителей профессии. Я не одобряю дилетантов: отказ от вознаграждения предполагает отказ от ответственности. Вы, господин герцог, в соответствии со своим положением, думаете и действуете по другим критериям, но я уверен, что вы понимаете и одобряете мои слова.

- Можете в этом не сомневаться.

- Возможно, но мне показалось необходимым сделать это вступление, учитывая то, что я собираюсь сказать. Меня наняли для оценки нескольких картин. Потом всё оказалось не так, как выглядело вначале. Вольно или невольно я стал фигурой, не то важной, не то вспомогательной, это уж по меньшей мере, участвующей в заговоре, значение и ход которого остались для меня неясными. Именно это я и имел в виду, когда говорил о том, что хочу получить то, что вы мне должны. Я желаю получить должные объяснения. Дайте мне их, и я уеду. Деньги оставьте себе, они мне не интересны.

Герцог долго молчал, а затем сказал:

- Я прекрасно понимаю ваше любопытство, сеньор Уайтлендс. И уверяю вас, что мне тоже хотелось бы задать кое-какие вопросы... хотя не знаю, хочется ли мне услышать ответы. Может быть, гармонии ради, нам следует остаться при своих неизвестных, вам не кажется?

У Энтони замерло сердце, но он сразу же сказал себе, что герцог ничего конкретного не знает, иначе бы он не ограничился спокойными и тонкими намеками. Если бы присутствовала герцогиня, ситуация стала бы более опасной; при мужском разговоре у англичанина всё ещё было место для маневра.

- Факты, которые я имел в виду, - ответил он поспешно, чтобы румянец не выдал очевидную ложь, - выходят за пределы личных отношений. В этой области он не произошло ничего ужасного. Позвольте мне начать сначала. Кто такой Педро Тичер, и какую роль он играет в этом фарсе?

Услышав вопрос, герцог вздохнул с облегчением. Определенно, он ожидал чего-то более компрометирующего и без колебаний откровенно рассказал то, что Энтони уже знал: Педро Тичер был торговцем, с помощью которого герцог, как и другие испанские аристократы, приобретал произведения искусства, особенно картины известных мастеров.

- Педро Тичер имеет доступ к интересным экземплярам и продает их по разумной цене. У него есть особый круг клиентов в Лондоне, а также в Мадриде. С его помощью я купил несколько работ, а также продал или обменял другие на выгодных условиях.

Из этих слов герцога Энтони сделал вывод, что либо тот ничего не знает о смерти толстого галериста, либо является законченным лжецом. Он решил остановиться на первом из двух вариантов и сказал:

- А теперь Педро Тичер помогает в продаже картины Веласкеса, которую вы держите в подвале.

– Вы это знаете так же хорошо, как я. Для проведения операции требуется надежный человек. Я хочу сказать, не только в профессиональной сфере, но также в личной и политической областях. Педро Тичер не обладает этими качествами. Его политические идеи известны, и как эксперт по Веласкесу он не пользуется достаточным авторитетом. Его оценка вызвала бы много подозрений. По этой причине он обратился к вам.

- Педро Тичер знал, для чего предназначены деньги, вырученные от продажи?

- Более или менее. Педро Тичер полностью солидарен с нашим делом. Я имею в виду то, что мы хотим покончить с господствующим хаосом и помешать марксистской орде завладеть Испанией.

- Не понимаю. Педро Тичер - англичанин, в любом случае; в Лондоне у него процветающее дело. Коммерческих и даже личных связей с людьми из другой страны не достаточно, чтобы впутаться в политические игры этой страны настолько, чтобы подвергнуть себя риску как в Испании, так и в Англии.

- Вам это удалось.

- Против своей воли.

- Вчера, насколько я понимаю, вы пытались перелезть через стену моего дома, а сегодня вернулись прямо волку в пасть. Не говорите мне, что оба раза вы поступали против своей воли. Часто самые рациональные и прагматичные люди чувствуют некий порыв и, почти не осознавая этого, беспечно поступаются личной безопасностью и привилегиями, в общем, всем, из чего складывается их благополучие.

- Сеньор герцог, я не такой человек. Вы говорите о маркизе де Эстелья.

Герцог закрыл глаза, как будто реакция, вызванная этим именем, потребовала от него несколько мгновений, чтобы привести в порядок мысли и эмоции. Когда он вновь их открыл, в них было сияние, которое резко контрастировало с его врожденной меланхолией.

- Ах, Хосе-Антонио! - сказал он, заговорщицки глядя на англичанина. - Мне известно, что вы поладили. Меня это не удивляет. Никому не удается избежать магнетизма Хосе-Антонио; даже тем, кто хотел бы видеть его мертвым. Вы умный, честный человек, и, хотя пытаетесь это отрицать, безнадежный идеалист. Он понял это с самого начала и предупредил меня. Как истинный лидер, он обладает возможностью судить людей с первого взгляда, читать в мыслях и сердцах то, что другие стремятся скрыть от мира и часто от себя самих. Ах, если бы я обладал этим качеством! Но это бесполезно: я слеп, когда дело доходит до чужих намерений.

Он встал с кресла и несколько раз прошёлся по комнате. Его переполняли противоречия и возможные варианты действий, он чувствовал необходимость обсудить их с кем-то, но рядом не было надежного человека, готового выслушать и понять. В те неспокойные времена никто не хотел выслушивать чьи-то мнения или чужие личным проблемам. Поскольку Энтони был иностранцем и вёл себя безразлично, он стал идеальным объектом для душевных излияний одних людей и спускным клапаном для эмоциональных вспышек других. Слишком поздно он понял эту особенность, которая заставила его неправильно истолковать связанные с ним действия. Теперь и герцог, попавший в тиски этого механизма, не мог замолчать.

- В своё время я был ярым защитником диктатуры Примо де Риверы. Я близко знал дона Мигеля и уверен, что он принял бремя правления не из-за личных амбиций, а осознавая, что это был единственный способ спасти монархию и все, что она олицетворяла К тому времени марксистский заговор уже поразил все слои общества благодаря бездействию некоторых гражданских властей и с одобрения тех же интеллектуалов, которые сегодня рвут на себе волосы и с криком выступают против Республики. Никто так не сожалел о падении Примо де Риверы, как я, потому что в трусливом потворстве всех, включая армию, можно было ясно видеть первые признаки того, что произойдет. После свержения и высылки Примо де Риверы я стал вторым отцом для Хосе-Антонио, не только потому, что он был сыном попавшего в беду друга, а потому что я мог наполнить своим гневом ту страсть, с которой он защищал память отца. Отвага, с которой этот мальчик мог на словах или на кулаках противостоять личностям и организациям гораздо сильнее его, компенсировала мне мужество, которого у меня никогда не было.

Он снова сел, провел рукой по лицу и закурил, а потом продолжил усталым голосом, словно эта пауза принесла больше боли, чем облегчения.

- Конечно, ни я, ни кто-либо другой не мог бы избежать того, что произошло. Я имею в виду чувства между Пакитой и Хосе-Антонио. В обычной ситуации ничто так меня не обрадовало бы, как перспектива сделать его своим зятем, но дела обстоят таким образом, что я не могу позволить эти отношения. Жизнь Хосе-Антонио с самого начала отмечена насилием, и всё идет к жестокому финалу. Я не хочу смотреть, как моя дочь превращается в фанатичную сторонницу правых. По натуре я мягок и уживчив, но в этом твердо стоял на своем. А они, несмотря на импульсивный характер, согласились с моим решением. Я знаю, как они из-за этого страдают, но не передумаю. События развиваются так, что только убеждают в правильности моего решения, хотя всегда остается надежда на то, что всё изменится к лучшему.

- А тем временем вы снабжаете Хосе-Антонио оружием или деньгами на его приобретение.

- У меня нет другого выхода. Без оружия для самозащиты его бы уже давно убили, вместе с товарищами. Хосе-Антонио выполняет историческую миссию, и я не могу становиться у него на пути, но сделаю всё возможное, чтобы его защитить.

- Вы знаете, как Фаланга поступит с этим оружием.

- Имею смутное представление. Мне никто не рассказывает, а я и не спрашиваю. Да мне и всё равно: в конце концов, оружие служит только для одного. В этом случае - чтобы отвечать ударом на удар врага.

- Не будьте таким наивным, - сказал Энтони. - Цель Фалнги - не выживание. Цель Фаланги - установить в Испании фашистское правительство. Хосе-Антонио отвергает монархию и выступает за синдикалистский режим, очень похожий на социализм. Я сам слышал, как он объявлял об этом, на публике и в частных разговорах, весьма ярко и красноречиво.

Герцог пожал плечами.

- Я в курсе. Оба моих сына стали пылкими фалангистами и беспрестанно сыпят мне на голову свои лозунги. Они не слишком меня беспокоят. Если когда-нибудь Фаланге удастся навязать свою идеологию, она вскоре вернется в то лоно, откуда и вышла. В Италии фашисты тоже живьем ели детишек, а теперь Муссолини обнимается с королем и Папой. Грядущая большевистская революция, напротив, - пустопорожняя болтовня, потому что не поощряет классовую борьбу и не движима ею.

Он затушил сигарету в пепельнице, прикурил другую и продолжил монолог, словно находился в кабинете один.

- Именно в этом я стараюсь убедить генералов. Они близоруки, не доверяют тому, в чём не разбираются и не контролируют, и упрямы как ослы. Их этому специально обучили, и на этом основана их эффективность, я этого не отрицаю, но в решительные моменты эти качества только мешают. Они ненавидят Хосе Антонио, потому что, хотя он не принадлежит к военному сословию, у него больше власти и авторитета, чем у любого генерала, и его группировки более дисциплинированы, храбрее и надежнее, чем регулярная армия. Поэтому, а не из-за идеологических различий, они ненавидят его больше, чем истинного врага. С большим удовольствием они поставили бы к стенке всех фалангистов. Но они этого не сделают, потому что Хосе Антонио обладает гораздо более широкой поддержкой, чем кажется. Патриоты и добропорядочные граждане на его стороне, и только насилие, которое его окружает, не позволяет им продемонстрировать это более открыто. Как следствие, военные неохотно его терпят и стараются изолировать косвенными методами. Они оказывают давление на нас для того, чтобы мы перестали поддерживать Фалангу, и таким образом хотят задушить движение или надеяться на то, что без оружия и денег фалангисты падут один за другим.

Он повернулся к Энтони с таким выражением лица и жестами, как будто выступает перед судом.

- Это серьезная ошибка, и я напрасно пытался разубедить их. Если бы они согласились заключить союз с Фалангой, то не только получили бы колоссального союзника, когда наступит время действовать, но и государственную идеологию, которой им сейчас не хватает. Без поддержки доктрины Хосе Антонио государственный переворот будет банальным военным мятежом, который возвеличит самого жестокого и продлится одно мгновение.

- Вы говорили об этом Хосе-Антонио?

- Нет. Хосе-Антонио презирает военных. Он винит армию в предательстве отца, но не может себе представить, что та же армия, что оставила на произвол судьбы диктатора, готова повторить ту же игру с его сыном. Вероятно, он догадывается об определенных маневрах, чтобы обойти Фалангу, ничего более. Если бы он знал, что на самом деле замышляют генералы, то наверняка совершил бы какую-нибудь глупость. Поэтому я предпочитаю держать его в неведении.

- Какую глупость?

- Например, начнет мятеж в одиночку. Эта идея уже некоторое время крутится у него в голове. Он думает, что если Фаланга возьмет на себя инициативу, то армии придется ее в любом случае поддержать. Он не может предположить, что Мола и Франко способны не моргнув глазом созерцать, как фалангистов перережут, а потом воспользоваться этим в качестве предлога для установление порядка силой. Вот отсюда проистекает моя дилемма, сеньор Уайтлендс: если я промолчу про генералов и оставлю Фалангу беззащитной, то совершу преступление, но если снабжу ее оружием, возможно, совершу еще большее, поскольку пошлю на верную смерть. Не знаю, как мне поступить.

- А пока вы раздумываете, Веласкес томится в подвале.

- Теперь это не имеет никакого значения.

- Для меня имеет.

Герцог так и не сел. В свою очередь, Энтони тоже поднялся. Оба мерили шагами кабинет. Подойдя к окну, Энтони подумал, что краем глаза заметил в саду фигуру. Он посмотрел еще раз и никого не увидел, решив, что это просто тень облака или ветки, шелестящей на ветру.

- Сеньор герцог, - сказал он, не прекращая свой променад, - хочу сделать вам одно предложение. Если я смогу отговорить Хосе-Антонио поднимать мятеж и смогу его убедить подчиниться диктату армии, вы разрешите мне объявить о существовании Веласкеса? Я прошу не так уж многого: я отказываюсь от какой-либо прибыли от возможной продажи картины, легальной или нелегальной, в Испании или за ее пределами. Как вы говорили раньше, возможно, я идеалист, но мои идеалы не касаются политического порядка, я не стремлюсь изменить мир. В результате полученного образования я обладаю достаточными знаниями истории, чтобы осознавать, к чему приводят все попытки улучшить положение дел в обществе и человеческую природу. Но я верю в силу искусства, и ради искусства готов пожертвовать всем, или почти всем, я ведь не герой.

Герцог молча слушал англичанина, не переставая при этом ходить взад-вперед, заложив руки за спину и задумчиво разглядывая узор на ковре. Внезапно он остановился, пристально посмотрел на своего собеседника и сказал:

- Я уж было испугался, что вы попросите мою дочь в качестве части сделки.

Англичанин улыбнулся в ответ.

- Честно говоря, я рассматривал такой вариант. Но я слишком уважаю Пакиту и никогда не сделал бы ее предметом торговли. Ей решать, отвечать ли на мои чувства, а на этот счет я не питаю иллюзий, так что Веласкес для меня - достаточная награда.

Герцог раскинул руки, словно собираясь его обнять.

- Вы настоящий кабальеро, сеньор Уайтленс, - воскликнул он убежденно.

Энтони было невыносимо слышать слова восхищения от отца, который даже не подозревал о том, что произошло между ним и дочерьми герцога.

- И как же вы собираетесь его убедить? - спросил герцог. - Хосе-Антонио не из тех, кто легко поддается на уговоры.

- Предоставьте это мне, - ответил англичанин. - У меня имеется в рукаве припрятанный туз.