Кровавая луна

Глава 33

Понедельник

Главный редактор Уле Солстад почесал щёку кончиком своих очков для чтения. Посмотрел через свой стол, заваленный бумагами в кофейных пятнах, на Терри Воге. Воге сидел, ссутулившись, в кресле для посетителей, всё ещё в своём шерстяном пальто и шляпе-пирожке, как будто ожидал, что встреча займёт всего несколько минут. И, наверно, так оно и будет. Потому что Солстад боялся этой встречи. Ему следовало прислушаться к своему коллеге из газеты, где Воге работал раньше, который взял цитату из фильма «Фарго»[50], сказав: «Я за него не ручаюсь».

Солстад и Воге обменялись несколькими общими словами об аресте Рё. Воге ухмыльнулся и заявил, что они взяли не того человека. Солстад не заметил в Воге недостатка самоуверенности, но, вероятно, так было со всеми мошенниками, они почти так же искусно обманывали и самих себя.

— Итак, мы решили больше не заказывать тебе статьи, — сказал Солстад, понимая, что ему следует быть осторожным и не употреблять такие слова, как «отпускаю тебя», «расторгаю договор» или «увольняю», ни устно, ни письменно. Хотя Воге работал всего лишь по договору фриланса, хороший юрист мог бы использовать это фактически увольнение против них в суде по трудовым спорам. Формулировки, которые Солстад сейчас использовал, означали только то, что они не будут печатать тексты Воге, и в то же время не исключали, что Воге будут поручены другие задачи, предусмотренные договором, например, проведение исследований для других журналистов. Но трудовое законодательство было сложным, как ясно дал ему понять адвокат «Дагбладет».

— Почему? — сказал Воге.

— Потому что события последних нескольких дней поставили под сомнение правдивость твоих недавних статей, — и добавил, поскольку кто-то недавно сказал ему, что выговор всегда более эффективный, если в нём упоминалось имя адресата, — Воге.

Как только он заговорил, Солстаду пришло в голову, что использовать назидательный тон вряд ли было подходящей тактикой, учитывая, что цель состояла не в том, чтобы Воге дал обещание исправиться, а в том, чтобы избавиться от парня, создав как можно меньше шума. С другой стороны, Воге нужно было понять, что они пошли на такой решительный шаг, так как речь шла о доверии читателей к «Дагбладет».

— Вы можете это доказать? — спросил Воге, не моргнув глазом и даже позволив себе подавить зевок. Демонстративный и ребяческий, но, тем не менее, провокационный зевок.

— Вопрос в том, сможешь ли ты доказать правдивость того, что написал. Это выглядит, пахнет и звучит как вымысел. Если только ты не назовёшь мне свой источник…

— Господи, Солстад как редактор этой газетёнки ты должен знать, что я должен защищать…

— Я не говорю, что ты должен предавать его огласке, просто назови его мне. Я твой главный редактор. Человек, ответственный за то, что ты пишешь, а мы публикуем. Понимаешь? Если ты назовёшь мне источник, то я буду обязан защищать его так же, как и ты. В той мере, в какой закон допускает конфиденциальность источников. Ты понимаешь?

Терри Воге издал протяжный стон.

— А ты понимаешь, Солстад? Ты понимаешь, что тогда я пойду в другую газету, скажем, «ВГ» или «Афтенпостен», и сделаю для них то, что я делал для «Дагбладет»? Например, сделаю их первыми среди других изданий, пишущих о преступлениях.

Уле Солстад и другие редакторы, конечно, понимали это, когда принимали данное решение. У Воге было больше читателей, чем у любого другого журналиста — количество кликов на его материалы было просто огромным. И Солстаду не хотелось бы, чтобы эти цифры перешли к конкурентам. Но, как сказал кто-то из сотрудников редакции, если бы они благоразумно представили публике дело так, будто избавились от Терри Воге по тем же причинам, что и в прошлый раз, когда его уволили из другой газеты, Воге был бы таким же привлекательным для конкурентов «Дагбладет», каким Лэнс Армстронг был для конкурентов команды «Ю Эс постал» после допингового скандала[51]. Это была политика выжженной земли, и они отправляли Терри Воге в огонь, но в эпоху, когда уважение к правде шло на убыль, старые бастионы, такие как «Дагбладет», должны были подавать пример. Они всегда могли извиниться, если окажется, что Воге — вопреки всему — был невиновен.

Солстад поправил очки.

— Я желаю тебе всего наилучшего у наших конкурентов, Воге. Либо ты человек исключительной честности, либо как раз наоборот, и мы не можем рисковать в последнем случае. Я надеюсь, ты понимаешь. — Солстад поднялся из-за стола. — Наряду с оплатой твоей последней статьи редакция хотела бы выплатить тебе небольшой бонус за твой вклад в наше общее дело.

Воге тоже встал, и Солстад попытался понять по движениям его тела, откажется ли тот пожать ему руку при прощании. Воге сверкнул белозубой улыбкой.

— Ты можешь подтереть свою задницу этой премией, Солстад. А потом ты сможешь протереть свои очки. Потому что все, кроме тебя, знают, что они настолько запачканы дерьмом, что неудивительно, что ты видишь всякую ерунду.

Уле Солстад ещё несколько секунд стоял, уставившись на дверь, которую Воге захлопнул за собой. Затем он снял очки и внимательно их изучил. Дерьмо?

Харри стоял в помещении рядом с небольшой комнатой для допросов и смотрел на Маркуса Рё, который сидел по другую сторону стеклянной стены. Вместе с Маркусом там были ещё три человека: ведущий интервьюер, его помощник и Юхан Крон.

Это было напряжённое утро. Харри встретился с Юханом в офисе Крона на улице Розенкранц в восемь часов, где они позвонили трём юристам из полиции, которые, в свою очередь, заявили, что «весьма вероятно», что Рё будет признан виновным в суде, при условии, что другие существенные факторы не будут иметь значения. Крон почти ничего не говорил, но повёл себя профессионально. Без возражений он немедленно связался с банком и, действуя на основании ранее выданной доверенности на представительство, поручил им перевести предусмотренную договором сумму на банковский счёт на Каймановых островах. По данным банка, получатель увидит деньги на своём счёте в тот же день. Они были спасены. То есть он и Люсиль были спасены. Так почему же он стоял здесь? Почему он ещё не был в баре, не продолжал то, что начал в «Тварях»? Хорошо. Почему люди дочитывают книги, которые, как они уже поняли, им не нравятся? Почему одинокие люди застилают свои постели? Проснувшись в то утро, он понял, что это была первая ночь за несколько недель, когда ему не снилась его мать, стоящая в дверях классной комнаты. Он обрёл покой. Или нет? Вместо этого ему приснилось, что он всё ещё бежит, но что всё, на что приземляются его ноги, превращается в беговые дорожки, и что он не в состоянии убежать от… от чего?

«Это мой долг». Он словно услышал голос своего дедушки, доброго алкоголика, которого вырвало на рассвете, перед тем как он вытащил вёсельную лодку из лодочного сарая, поднял Харри на борт, а Харри спросил, почему они собираются забрасывать сети сейчас, когда дедушка болен. Но у Харри не осталось никаких чёртовых обязательств, от которых можно было бы убегать. Или осталось? Очевидно, он думал, что они есть. В любом случае, он стоял здесь. Харри почувствовал, что у него начинает болеть голова, и отогнал эти мысли прочь. Он сконцентрировался на простых, конкретных и понятных вещах. Например, пытался интерпретировать выражение лица и язык тела Рё, когда тот сидел и отвечал на вопросы. Харри попытался, не вслушиваясь в ответы, решить, считает ли он Маркуса Рё виновным или нет. Иногда казалось, что весь опыт, накопленный Харри за всю его работу в должности детектива, был бесполезен, что его способность читать мысли других людей была всего лишь иллюзией. В то время как в других случаях эти предчувствия были единственной истиной, единственным, на что он всегда мог рассчитывать. Сколько раз у него не было вещественных доказательств или косвенных улик, но он знал и в конце концов оказывался прав? Или это была просто когнитивная предвзятость, предвзятость подтверждения? Приходила ли ему мысль, что он мог столь же часто ошибаться в своих предчувствиях, но предал эти случаи забвению? Почему он был так уверен, что Маркус Рё не убивал этих женщин, и одновременно был уверен, что он не был невиновным? Неужели он заказал убийства, обеспечил себе алиби и был настолько самонадеян, считая, что его невиновность будет доказана, что заплатил Харри и другим за это? Если это было так, почему бы не обеспечить себе алиби получше, чем утверждать, что был дома с женой, когда были совершены первые два убийства? А теперь у него даже алиби не было, Маркус Рё утверждал, что в ту ночь, когда была убита Хелена, он был дома один. Она — свидетель, который мог бы спасти его, если бы состоялся суд. Что-то не сходилось. И всё же …

— Он что-нибудь говорит? — прошептал чей-то голос рядом с Харри. Это была Катрина, которая вошла в полумрак комнаты и встала между Харри и Сон Мином.

— Да, — прошептал Сон Мин. — «Не знаю. Не могу вспомнить. Нет».

— Ага. Улавливаешь что-нибудь?

— Я пытаюсь, — сказал Харри.

Сон Мин не ответил.

— Сон Мин? — спросила Катрина.

— Я могу ошибаться, — сказал Сон Мин, — но я думаю, что Маркус Рё — скрытый гей. Подчёркиваю, скрытый.

Двое других посмотрели на него.

— Почему ты так думаешь? — спросила Катрина.

Сон Мин криво улыбнулся.

— Я мог бы прочитать целую лекцию об этом, но давайте просто скажем, что это вывод из большого количества едва видных деталей, которые я замечаю, а вы нет. Но я, конечно, могу ошибаться.

— Ты не ошибаешься, — сказал Харри.

Теперь они смотрели на него.

Он прочистил горло.

— Помнишь, я спрашивал, слышали ли вы о «Вилле Данте»?

Катрина кивнула.

— На самом деле это клуб под названием «Вторники», просто теперь работает под другой вывеской.

— Звучит знакомо, — сказала она.

— Эксклюзивный гей-клуб, который был на слуху несколько лет назад, — сказал Сон Мин. — Его закрыли, когда там изнасиловали несовершеннолетнего мальчика. Его сравнивали со «Студией 54», с гей-баром в Нью-Йорке. Потому что он работал ровно столько же, 33 месяца.

— Теперь я вспомнила, — сказала Катрина. — Мы назвали это «делом бабочки», потому что мальчик сказал, что на маске насильника была изображена бабочка. Но разве они закрылись не из-за того, что официанты, разносившие алкоголь, были младше восемнадцати лет?

— Это была официальная причина, — сказал Сон Мин. — Суд не был готов признать, что деятельность клуба подпадает под сферу частных функций, и, следовательно, постановил, что они нарушили законы о лицензировании.

— У меня есть основания полагать, что Маркус Рё часто посещал «Виллу Данте», — сказал Харри. — Я нашёл членскую карточку и кошачью маску в карманах этого костюма. Который принадлежал ему.

Сон Мин приподнял бровь.

— Ты… э-э, носишь его костюм?

— К чему ты клонишь, Харри? — голос Катрины стал резким, взгляд жёстким.

Харри глубоко вздохнул. Он всё ещё мог оставить всё как есть.

— Похоже, на «Вилле Данте» по-прежнему проводятся вечеринки по вторникам. Если Рё так обеспокоен, чтобы никто не знал о его ориентации, как вы полагаете, у него может быть алиби на те ночи, когда были убиты Сюсанна и Бертина, просто это не то алиби, которое он нам предоставил.

— Ты хочешь сказать, — медленно произнесла Катрина, в то время как Харри чувствовал, что её глаза сверлят его насквозь, — что мы арестовали человека с более надёжным алиби, чем то, что ему предоставила жена. Что он был в гей-клубе. Но не хочет, чтобы кто-нибудь знал об этом?

— Я просто говорю, что это возможно.

— Ты хочешь сказать, что, возможно, Рё предпочёл бы рискнуть тюрьмой, чем раскрыть свою сексуальную ориентацию? — её голос был монотонным, но в нём слышалось нечто, о чём Харри мог догадаться: чистый, неподдельный гнев.

Харри посмотрел на Сон Мина, который кивнул.

— Я встречал людей, которые скорее умерли бы, чем решились бы на каминг-аут, — сказал Сон Мин. — Мы могли бы полагать, что в этом плане наше общество стало прогрессивным, но, к сожалению, это не так. Стыд, отвращение к себе, осуждение — всё это не осталось в прошлом. Особенно для представителей поколения Рё.

— И учитывая историю и положение его семьи, — добавил Харри. — Я видел фотографии его предков. Они не были похожи на мужчин, которые передали бы бразды правления бизнесом кому-то, кто занимается сексом с мужчинами.

Катрина всё ещё не сводила глаз с Харри.

— Так скажи мне, что бы ты сделал?

— Я?

— Да, ты. Ты ведь не просто так нам это рассказываешь, верно?

— Что ж. — Он сунул руку в карман и протянул ей записку. — Я бы воспользовался возможностью этого допроса, чтобы задать ему эти два вопроса.

Он наблюдал, как Катрина читает записку, пока они слушали голос Крона, доносящийся из громкоговорителя.

— …прошло больше часа, и мой клиент ответил на все ваши вопросы, на большинство из них по два-три раза. Либо мы можем остановиться на этом, либо я хотел бы, чтобы моё возражение было занесено в протокол.

Главный интервьюер и её коллега посмотрели друг на друга.

— Хорошо, — сказала ведущий интервьюер, посмотрела на настенные часы и заметила Катрину, которая стояла у приоткрытой двери комнаты для допросов. Она подошла к Братт, взяла записку и выслушала. Харри заметил вопросительный взгляд Крона. Затем ведущий интервьюер вернулась за стол и откашлялась.

— Два последних вопроса. Был ли ты в клубе «Вилла Данте» в то время, когда, как считается, были убиты Сюсанна и Бертина?

Рё обменялся взглядом с Кроном, прежде чем ответить.

— Я никогда не слышал об этом клубе, и я просто повторю, что я был дома со своей женой.

— Спасибо. Другой вопрос к тебе, Крон.

— Ко мне?

— Да. Знал ли ты, что Хелена Рё требовала развода и что, если её требования по соответствующему соглашению не будут удовлетворены, она планировала отказаться от алиби, которое она предоставила своему мужу на ночи убийств?

Харри увидел, как покраснело лицо Крона.

— Я … Я не вижу причин отвечать на этот вопрос.

— Не можешь даже просто ответить «нет»?

— Это в высшей степени необычно, и я думаю, мы будем считать этот допрос оконченным. — Крон поднялся на ноги.

— Это говорит о многом, — сказал Сон Мин, покачиваясь на каблуках.

Харри собрался уходить, но Катрина удержала его.

— Не пытайся делать вид, что ты не знал всего этого до того, как мы арестовали Рё, — сердито прошептала она. — Хорошо?

— Он только что лишился своего заявленного алиби, — сказал Харри. — Это единственное, что у него было. Так что давайте просто надеяться, что никто на «Вилле Данте» не сможет подтвердить, что он там был.

— И на что именно ты надеешься, Харри?

— На то же, что и всегда.

— Что именно?

— Что виновные будут пойманы.

Харри пришлось идти быстрыми шагами, чтобы догнать Юхана Крона на холме, вниз по пути от полицейского управления в сторону улицы Грёнландслейрет.

— Это ты подал им идею задать мне тот последний вопрос? — сказал Крон, нахмурившись.

— С чего ты это решил?

— Потому что я точно знаю, что Хелена Рё рассказала полиции, и она поведала им совсем немного. И когда я устроил тебе беседу с Хеленой, я был достаточно глуп, чтобы сказать ей, что она может тебе доверять.

— Ты знал, что она воспользуется алиби, чтобы шантажировать Маркуса?

— Нет.

— Но ты получил письмо от её адвоката, в котором она требовала половину всего, несмотря на брачный контракт, и мог сложить два плюс два.

— Возможно, у неё были другие рычаги воздействия, которые не имели никакого отношения к этому делу.

— Например, рассказать, что он гей?

— Похоже, нам больше нечего обсуждать, Харри. — Крон предпринял безуспешную попытку остановить проезжающее такси, но тут припаркованное на другой стороне улицы такси развернулось и подъехало к ним. Стекло со стороны водителя опустилось, и знакомое лицо ухмыльнулось, сверкая плохими зубами.

— Тебя подвезти? — спросил Харри.

— Нет, спасибо, — сказал Крон и зашагал по улице Грёнландслейрет.

Эйстейн наблюдал, как адвокат удаляется.

— Немного разозлился?

Было шесть часов, и под низким, плотным покровом облаков в домах уже зажигался свет.

Харри уставился в потолок. Он лежал на спине на полу рядом с кроватью Столе Эуне. По другую сторону от кровати в такой же позе лежал Эйстейн.

— Итак, твоя интуиция подсказывает тебе, что Маркус Рё одновременно и виновен, и невиновен, — сказал Эуне.

— Да, — сказал Харри.

— Это как?

— Ну, например, он заказывает оба убийства, но не совершает их. Или первые два убийства совершены сексуальным маньяком, и Рё использует свой шанс, чтобы убить свою жену, копируя серийного убийцу, так что никто не считает его виновным.

— Особенно, если у него есть алиби на первые два убийства, — сказал Эйстейн.

— Кто-нибудь из вас верит в эту теорию? — спросила Эуне.

— Нет, — хором ответили Харри и Эйстейн.

— Это сбивает с толку, — сказал Харри. — С одной стороны, у Рё был мотив убить свою жену, если она его шантажировала. С другой стороны, его алиби сильно пошатнулось теперь, когда она не может подтвердить свои показания полиции под присягой в суде.

— Что ж, тогда, может быть, Воге прав, — сказал Эйстейн, когда дверь открылась. — Даже несмотря на то, что его выпнули из газеты. На свободе разгуливает каннибал и серийный убийца, и точка.

— Нет, — сказал Харри. — Тип серийного убийцы, который описывает Воге, не убивает трёх человек из одной группы.

— Воге что-то выдумывает, — сказал Трульс, ставя на стол три большие коробки из-под пиццы и срывая крышки. — Вот что недавно опубликовали на сайте «ВГ». У них есть источники, утверждающие, что Воге был уволен из «Дагбладет» за то, что сочинял истории. Я бы и сам им это сказал.

— Ты бы так сказал? — Эуне удивлённо посмотрел на него.

Трульс только ухмыльнулся.

— О, пахнет пепперони и человеческим мясом, — сказал Эйстейн, поднимаясь на ноги.

— Джибран, ты должен помочь нам это съесть, — крикнул Эуне в сторону соседней кровати, где лежал ветеринар в наушниках.

Пока остальные четверо столпились вокруг стола, Харри сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и читал сайт «ВГ». И размышлял.

— Кстати, Харри, — сказал Эйстейн с набитым пиццей ртом, — я сказал той девушке из Института судебной медицины, что мы встретимся в «Ревности» в девять вечера, хорошо?

— Хорошо. Сон Мин Ларсен из Крипоса тоже приедет.

— А как насчёт тебя, Трульс?

— А что насчёт меня?

— Идём в «Ревность». Сегодня 1977 год.

— А?

— 1977 год. В баре будут играть только лучшие мелодии 1977 года.

Трульс жевал, недоверчиво хмурясь на Эйстейна. Как будто он не мог решить то ли над ним смеются, то ли кто-то на самом деле приглашает его потусоваться.

— Ладно, — сказал он наконец.

— Отлично, мы будем командой мечты. Эта пицца быстро заканчивается, Харри. Что ты там делаешь?

— Забрасываю сети, — сказал Харри, не поднимая глаз.

— А? — спросил Эйстейн.

— Я вот думаю, не попробовать ли мне обеспечить Маркусу Рё то алиби, которое ему не нужно.

Эуне подошёл к нему.

— Кажется, ты испытываешь облегчение, Харри.

— Облегчение?

— Я не буду спрашивать, но предполагаю, что это как-то связано с тем, о чём ты не хотел говорить.

Харри поднял глаза. Улыбнулся. Кивнул.

— Хорошо, — сказал Эуне. — Хорошо, тогда я тоже испытываю некоторое облегчение. Он зашаркал к своей кровати.

В семь часов приехала Ингрид Эуне. Эйстейн и Трульс были в кафетерии, и когда Столе пошёл в туалет, Ингрид и Харри остались сидеть в комнате одни.

— Мы сейчас уходим, чтобы вы двое могли немного отдохнуть, — сказал Харри.

Ингрид, маленькая, коренастая женщина с седыми, как сталь, волосами, пристальным взглядом и остатками нурланнского акцента, выпрямилась в кресле и глубоко вздохнула.

— Я только что из кабинета главного врача. Он получил от старшей медсестры доклад, в котором выражено беспокойство. О трёх мужчинах, которые утомляют Столе Эуне своими многочисленными и продолжительными визитами. Поскольку пациентам, как правило, трудно сказать это самим, он поинтересовался, могу ли я попросить вас сократить визиты с этого момента, поскольку у Столе наступает терминальная стадия болезни.

Харри кивнул.

— Я понимаю. Это то, чего ты хочешь?

— Ни в коем случае. Я сказала консультанту, что он вам нужен. И… — она улыбнулась. — Что ты ему нужен. «Нам всем нужно ради чего-то жить» — сказала я ему. И иногда за что-то умереть. Консультант сказал, что это мудрые слова, а я сказала ему, что они принадлежат не мне, а Столе.

Харри улыбнулся в ответ.

— Старший врач сказал что-нибудь ещё?

Она кивнула. Перевела взгляд на окно.

— Помнишь тот раз, когда ты спас Столе жизнь, Харри?

— Нет.

Она коротко рассмеялась.

— Столе попросил меня спасти ему жизнь. Вот как он это сформулировал, кретин. Он попросил меня раздобыть шприц. Он предложил морфий.

В наступившей тишине единственным звуком в комнате было ровное дыхание спящего Джибрана.

— Ты собираешься это сделать?

— Да, — сказала она. Её глаза наполнились слезами, а голос стал хриплым. — Но я не думаю, что смогу с этим справиться, Харри.

Харри положил руку ей на плечо. Почувствовал, как Ингрид слабо задрожала. Её голос превратился в шёпот.

— И я знаю, что из-за этого я буду чувствовать себя виноватой всю оставшуюся жизнь.