Кубинский рассказ XX века

Феликс Пита Родригес ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ

Глаза Марты были прикованы к маленькому телу, которое от сильного жара как будто съежилось и стало совсем крохотным. Где он сейчас, этот зловещий шарик, который невидимо для глаз перемещается под кожей ребенка? Николаса снова протянула свою большую, темную, словно обожженную руку и пощупала ребра девочки.

— Когда болезнь выходит из пупка и перекидывается на ребра, тут уж ничего не поделаешь…

— А что, у нее разве уже перекинулась?

— Да ты потрогай сама, сразу нащупаешь.

— Где?

— Вот тут, на ребрах. Чувствуешь, перекатывается? Такой маленький шарик.

— Нет, ничего не чувствую. Где мне. Я ведь в болезнях ничего не смыслю.

— Ну да, и правда…

Однако Марта все-таки еще раз надавила пальцем на ребро девочки, стараясь, чтобы грязный ноготь не вонзился в нежную детскую кожу. Но зловещий шарик был неуловим.

— Ничего не чувствую.

— Неважно. Главное, он поднимается. Он цепляется за ребра, чтобы дойти до сердца.

— Так, значит, она умирает.

— Может быть и так. Правда, иногда шарик останавливается, не дойдя до сердца. Он набухает, разрывает кожу и выходит наружу. Но это бывает редко. Если бы ты позвала меня пораньше.

— Откуда же я могла знать.

— Ну да…

Николаса поднялась и отошла от кровати, и Марта поняла, что остается совсем одна. С ее губ сорвался отчаянный неразборчивый лепет, в котором слились все невысказанные мысли, мучившие ее в течение бесконечных десяти дней и ночей.

— Если Мартика умрет, Франсиско никогда этому не поверит.

С этими словами она подошла к распахнутой двери. За порогом до самого горизонта расстилалась необозримая трясина, окрашенная в тоскливый ржавый цвет. Взгляд Марты, скользнув по болоту, устремился дальше, туда, где кончается трясина, где начинается море. Посреди моря лежит маленький островок, а на этом островке живет Франсиско. Он думает о Мартике, он хочет, чтобы она жила. Он не поймет, что ничего нельзя было сделать, что шарик поднялся к сердцу. Негритянка Николаса прислонилась к косяку покосившейся обшарпанной двери.

— Вот если бы отвезла ее в Гавану.

— Куда?

— В Гавану. Иногда врачам удается кое-что сделать.

— Но Гавана так далеко, Николаса.

В ее словах было столько горькой безнадежности, что Николаса поняла: этому огромному болоту, этой больной земле нигде не было конца, и Гавана находилась по ту сторону этого «нигде». Гавана — это был край света.

— Это верно, поездка стоит дорого.

Николаса тряхнула годовое как дерево, осыпавшее все свои листья.

— Франсиско не поймет этого, Николаса.

— Не только Франсиско: никто не сможет этого понять. Не божье это дело, Марта.

Глаза Марты снова скользнули по необозримой глади болота. Вдали, там, где облака низко стелились над землей, начинается море. А в море лежит маленький островок, до которого можно добраться только на лодке, а на островке — тюрьма.

— Когда Франсиско отбудет срок и вернется, он станет ее разыскивать. Я его знаю. Его не убедят мои письма.

— Сколько ему еще осталось?

— Восемь. Как раз столько, сколько сейчас Мартике. Еще так много!

— Да, это много, Марта.

Негритянка Николаса устремила пристальный взгляд поверх болотистой равнины, как будто там, вдали, надеялась увидеть Франсиско.

— Тому, кто хорошо себя ведет, иногда сбавляют срок.

Ей хотелось утешить Марту, но она сама понимала, что все это бесполезно, если там, в глубине комнаты, мечется в жару Мартика, а шарик все поднимается и поднимается к ее сердцу.

— Сколько бы ему ни сбавили, Николаса…

— Не отчаивайся. Потерять надежду — это самое последнее дело.

— Да, но когда теряешь…

Мартика застонала на своем топчане, и Марта резко обернулась, пронизанная новым, непривычным страхом… Николаса, прищурившись, посмотрела на нее.

— Не бойся, если это и случится, то не сегодня.

Смерть была уже здесь однажды. Она отступила на мгновение, но потом снова вернулась, вернулась издалека, из глубины болот, где находилось ее мрачное царство.

— Ради Франсиско я готова умереть вместо нее, Николаса.

Марта не могла выразить, как сильно любил Франсиско свою дочь.

Николаса попыталась успокоить ее:

— Не отчаивайся. Даже если случится самое худшее, Франсиско найдет в себе силы понять и пережить.

— Нет, Николаса. Что-нибудь другое — может быть. Но не это. Прийти и не увидеть Мартику — этого он не вынесет.

— Вынесет, Марта.

Марта не ответила. Сунув в прореху на платье корявый, грязный палец, она безотчетно раздирала ветхую ткань.

— Ты порвешь платье. Успокойся…

— А. Да, да. Это я так…

— Я понимаю, Марта.

Николасе хотелось найти слова утешения. Марта стояла рядом с ней, как и она — затерянная среди огромного пространства болота, как и она — маленькая, иссушенная одиночеством. И муж Николасы, так же как и Франсиско, был углежогом. И Николаса, так же как и Марта, знала, что каждое утро солнце становится печальнее, чем было вчера. И это так же надрывало ей сердце.

— Если бы ты могла отвезти ее в Гавану, Марта!

— Но как? Разве ты не видишь.

Марта обвела рукой комнату. В этом слабом, полном отчаяния жесте было все: и мрачный образ смерти, витавшей у изголовья Мартики, и безысходность нищеты, которой веяло от поломанных стульев, земляного пола, сбитого гвоздями шкафа, колченогого стола, кувшина для воды. Но Николаса и головы не повернула.

— Если бы ты могла…

— Если бы я могла… Но ведь Гавана…

— Да, да. Это верно.

Болото расстилалось до самого горизонта. Море было по ту сторону болота. И островок, на котором, как зернышко внутри плода, затерялась тюрьма, тоже был по ту сторону болота. И Гавана тоже была по ту сторону.

— Надо терпеть, Марта.

— Хотелось бы…

Николаса вынула из кармана маленькую сплющенную сигару, надеясь, что она поможет ей найти слова утешения в захлестнувшем ее море отчаяния. Зажав сигару губами, она поднесла к ней огонь.

— Что делать, Марта, такова жизнь.

Ей хотелось рассказать Марте о той вечной, как мир, тревоге, которая жила уже рядом с первым человеком в его пещере, но у нее не было слов.

— Человек рождается, чтобы умереть, Марта.

— Да, но умирать он должен, прожив жизнь… Вот именно этого Франсиско и не сможет понять.

Не оглядываясь, Марта ткнула большим пальцем назад, в глубину хижины, где стоял топчан Мартики и где болезнь убивала едва начавшее жить тело.

— Когда у меня умер отец, мне было больно — это всегда больно, — но потом я поняла и смирилась. Но умереть в восемь лет!

Голос у нее срывался, как будто ей не хватало дыхания.

— И потом Франсиско… Ведь для него там, за решеткой, Мартика — это солнце, больше, чем солнце.

— Бог помогает нам переносить несчастья, — сказала Николаса.

Далеко впереди, на тропинке, четко выделяясь на ржавом фоне болота, то показывалась, то скрывалась фигура всадника. Вечер был так тих, что табачный дым не поднимался вверх, а оставался висеть в воздухе густым, неподвижным облаком позади всадника. Из-за плотной завесы закатных лучей до них донесся его голос:

— Привет, Марта! Как дела?

— На все божья воля, Сервандо, — крикнула в ответ Марта, стараясь, чтобы голос ее достиг всадника, который уже исчез в зарослях мангров.

— Тут Сервандо, там Сервандо… — Голос Николасы как будто тосковал но чему-то далекому. — Повезло же ему.

В ее словах звучали упрек и боль, ей казалось, что весь мир виноват в этой смерти, смерти, которая притаилась где-то в хижине и ждет своего часа, чтобы подняться от ребер Мартики к ее маленькому сердцу.

— Повезло же этому Сервандо! За то, что он наткнулся в лесу на беглого каторжника, ему дали столько денег, сколько ему и видеть никогда не приходилось.

— Да, это верно.

— Я, конечно, не знаю… Но наводить полицию на след беглого… — Николаса потушила сигару о стену и резким движением сунула ее за ухо.

— Ну ладно, Марта, мне нужно еще кое-что сделать, пока светло. После дождя у меня возле дома настоящее болото. Ни пройти ни проехать. Если тебе покажется, что Мартике хуже, сбегай за мной.

— Хорошо.

Но Николаса уже уходила своим тяжелым шагом, четко вырисовываясь на красном фоне тропинки. Когда Марта отвернулась от болота и ее взгляд, полный тяжелой тоски, снова упал на Мартику, она ясно ощутила свое одиночество.

— Как ты себя чувствуешь, доченька?

С топчана донеслось лишь слабое свистящее дыхание. Девочка боролась со смертью… Но Марта сама была так беззащитна и так одинока, что ничем не могла облегчить ее страдания. Вдруг ее внимание привлек пустой кувшин.

— Господи помилуй! Ведь у меня нет воды. А дело идет к ночи.

Еще надеясь, что она ошиблась, Марта заглянула в кувшин. Крохотный блик света, величиной с небольшую монетку, поблескивал на самом дне.

— Нужно идти. Хорошо, хоть море спокойно.

Сидя в поскрипывающей лодке и работая веслами, она успокоилась. Уже много раз, незаметно для нее самой, море облегчало ее страдания. Марта прижала ногой пустой бочонок, чтобы он не катался по дну лодки. Источник находился в двух километрах отсюда, на самом берегу моря. Из-за этого вода в нем была солоноватой, а другой взять было неоткуда.

Марта гребла и гребла, но мысленно она все еще была в хижине, у изголовья постели, на которой Мартика боролась со смертью. Перед ее глазами стоял Франсиско в тот момент, когда он входит в их опустевший дом, ей казалось, что она слышит свой оправдывающийся голос:

«Франсиско, я не хотела этого. Пришла Николаса. Сердце у меня разрывалось. Я думала о тебе. Думала о тебе больше, чем о себе самой, больше, чем об умирающей Мартике. Но я ничего не могла поделать. Проклятый шарик все поднимался и поднимался. Николаса сказала, что, может быть, в Гаване ее могли бы спасти. Но подумай сам — в Гаване! Я так хотела, чтобы она дождалась твоего возвращения, но у меня ничего не вышло».

Справа по берегу тянулось болото, которое перерезала то ломаная линия мангров, то полоса пустынной, выжженной земли. Лодка продвигалась вперед, но Марте все еще чудилось, что она далеко отсюда, в своей хижине. Пустой бочонок катался по дну лодки, и она машинально отталкивала его ногой. Она была уже напротив бухты, почти у самого источника, когда вдруг увидела на берегу человека.

— Заключенный!

Это слово болью отозвалось у нее в груди. Синяя фигурка тотчас же нырнула в заросли и исчезла из виду, но Марта успела ее разглядеть. Эту одежду достаточно было увидеть всего раз, чтобы запомнить на всю жизнь. Продолжая грести, Марта не отрывала глаз от берега и через некоторое время снова увидела беглеца: он осторожно пробирался сквозь красные заросли.

«Бедняга! Худо ему придется, если за ним охотится полиция. Если бы через мангровые заросли он вышел к ручью, он мог бы еще спрятаться в какой-нибудь пещере. Спрятался же Хорек в пещере, и полиция его не нашла. Хоть бы и этот догадался».

Бухта осталась позади. Несколькими шагами ниже по берегу протекал ручей. Бочонок снова сдвинулся с места, больно придавив ей ногу.

«Франсиско говорил, что, когда он выйдет, Мартика будет уже взрослой. И это кажется ему таким странным! Не знаю, что я ему скажу. Хоть бы он догадался пройти через мангровый лес к пещерам. А что, если шарик остановится, как говорила Николаса? Что, если он набухнет, как зерно, и лопнет? Нет, не хочу и думать об этом — что зря надеяться! Николаса просто хотела утешить меня».

Берег приближался, и она положила правое весло, продолжая грести левым. Лодка скрипнула, коснувшись днищем земли. Марта уже взялась за бочонок и собиралась спрыгнуть на берег, как вдруг увидела жандармов.

— Эй, ты никого здесь не видела? — крикнул один из них. — Мы ищем беглого каторжника.

Марта уже хотела ответить, когда откуда-то издали до нее донесся голос Николасы: «Вон Сервандо. Ему повезло… За то, что он наткнулся в лесу на беглого каторжника, ему дали столько денег, сколько он за всю свою жизнь не видел».

— Ты что, оглохла?

— А. Да, да, слышу… Что вы сказали?

— Не видела ли ты заключенного? Удрал тут у нас один…

А голос Николасы все твердил и твердил: «Ему повезло. За то, что он наткнулся в лесу…» И вдруг между Мартой и жандармами возникло лицо Франсиско. Ей казалось, что это он стоит там, на скале, в такой же синей одежде, какая была на беглеце, притаившемся сейчас в болотной грязи. «Я хочу выйти отсюда, чтобы увидеть Мартику. Когда кончится срок, она будет уже взрослой. Это так странно. Я только об этом и думаю». Жандарм ждал, поправляя ремни. «За то, что он наткнулся в лесу на беглого каторжника, Сервандо получил столько денег, сколько он за всю свою жизнь не видел». Как из другого мира до нее донесся голос Николасы: «Если бы ты отвезла ее в Гавану, тогда…» А шарик все поднимается и поднимается, и Франсиско никогда не поймет… Марта бросила весла и подняла бочонок, готовясь спрыгнуть на болотистый берег. Жандарм ждал. Перед глазами Марты прошли, сменяя друг друга, беглец, затаившийся в болотной грязи, и Мартика, разметавшаяся на грязном топчане. И снова до нее донесся голос Николасы: «Если бы ты отвезла ее в Гавану, тогда…» Марта медленно подняла глаза к скале, на которой стоял жандарм. «Сервандо получил тогда столько денег, сколько он за всю свою жизнь не видел. Франсиско никогда не сможет понять…»

— А это правда, что тому, кто скажет, вы даете деньги?

Равнодушный голос полицейского упал на нее сверху, как холодный дождь:

— Правда. Мы действительно выплачиваем вознаграждение. Если тебе что-нибудь известно, ты должна нам все рассказать.

Марта вдруг почувствовала себя так же, как на крестинах Мартики, когда она выпила четыре стакана мускателя. Из глубины желудка поднялись к горлу холод и тошнота. Жандарм ждал. Он выглядел так странно там, на вершине скалы. Марта поставила бочонок на землю.

— Идите по берегу, а как дойдете до бухты, поверните. Он там, в мангровых зарослях.

Когда она возвращалась домой, весла казались ей такими тяжелыми, как будто на концах их висели камни. У ее ног покачивался полный до краев бочонок, в котором отражались первые звезды.

«Сейчас они ищут его в зарослях. Он, конечно, попытается забраться поглубже и затаиться, но у него ничего не выйдет. Раз они знают, что он там, они его окружат. Она ничего не скажет Франсиско. Не нужно, чтобы он знал. Когда же они дадут деньги? Солдат сказал, что сразу же. Прежде чем ехать в Гавану, нужно сшить Мартике платье. Пожалуй, я сошью его из перкали, которую дала мне Севера. И отделаю прошивкой от моего длинного платья. Получится очень нарядно. Интересно, хватит ли мне денег, чтобы свезти Мартику в тюрьму, когда она поправится? Нужно экономить, чтобы хватило. Франсиско с ума сойдет от радости. Найдут ли они его? Уже темно, так что он может и улизнуть. Да нет, лесок маленький, и его, конечно, уже окружили. И мне дадут денег. Бедняга! Хоть бы он сдался, хоть бы они его не убили!»

Весла были так тяжелы, как будто к ним привязали по камню. Марта подплывала к берегу. Между двумя деревьями уже показалась крыша ее хижины. Интересно, спит Мартика или нет. В это мгновение тишину разорвал сухой треск трех выстрелов. Руки Марты похолодели на веслах.

Она давала Мартике целебный отвар, когда на тропинке послышался стук копыт. Ночью на болоте все звуки кажутся странными, как будто приходят из другого мира. Но Марта знала, что это жандармы. Взяв керосиновую лампу, она вышла им посветить. Отбрасывая позади себя длинные колеблющиеся тени, всадники казались неправдоподобно огромными. Потом она заметила, что у третьего солдата поперек седла лежал человек. Тот же голос, что говорил с ней у ручья, произнес:

— Все-таки попался. Он спрятался было в мангровых зарослях, но мы его окружили. Тогда он выскочил и попытался бежать. Пришлось его пристрелить. Уже поздно. Мы здесь переночуем.

Двое полицейских сняли труп с лошади и взвалили себе на плечи. Когда они вошли в круг света, отбрасываемый керосиновой лампой, Марта увидела мертвое лицо Франсиско. Застывшие скорбные глаза были открыты, грязный рот мучительно искривлен. Из глубины комнаты, с топчана донесся тихий плач Мартики.

Перевела С. Бушуева.