— Чино! — кричу я тебе. — Чино!
Ты не слышишь меня? Не хочешь слышать? Но я ведь не кричу наяву, а мысленно. Я не кричу тебе: я знаю, что ты не хочешь слышать меня. Я это понял, как только ты крикнул:
— Трус поганый!
— Этот безногий, похоже, взбесился?
Кажется, так сказала женщина, которая была со мной. Кажется, так она сказала — я точно не расслышал. Я слышал только твой голос:
— Трус поганый!
Ты крикнул снова, и плюнул в мою сторону, и ушел, стуча костылем, вверх по Рампе. Стуча костылем, которым ты владеешь как ногой.
Это было давно. Плохие были времена, и ходил он без костыля. Звался он просто Чино и не ввязывался в политику.
— Я бастовать не буду.
— Трус поганый! — сказал я ему.
Он замахнулся, но Роло удержал его:
— Лучше бы врезал какому-нибудь стукачу.
Мы с Роло пошли в бильярдную «Арко дель Пасахе», чтобы потрепаться о забастовке и о бабах. А Чино остался у входа в институт[78]. В ту ночь, когда уже началась забастовка, схватили Роло. Чино нашел меня:
— Бобби, и я с вами.
Сказал и ушел. На следующий день прямо на занятиях его взяли — не иначе как кто-то настукал. А забастовка прошла хорошо: целую неделю институт был парализован, директор Приэто бесился от злости.
С того времени мы подружились: я, Роло и ты. Мы стали друзьями по бильярдной «Арко дель Пасахе», по гулянкам и вместе ходили в Колон и Пахарито[79]. Помню, ты всегда был гол как сокол — у тебя никогда не водились деньги.
— Пойдем к Мерседес, — говорил я тебе.
— Нет.
— Есть потрясные девочки!
— Слушай, дружище, я сижу на мели.
— Кто тебе говорит про это? У меня монета есть — значит, и у тебя есть.
— Так уж хороша бабенка?
Да, так ты их называл — «бабенки». А ведь только что вон на том углу я сказал тебе:
— У меня для тебя есть бабенка.
— Трус поганый!
Но в те времена ты так не разговаривал. В те времена так бы не случилось.
Первое время мы все обращали в шутку. Затем смеялись. От страха. Но по крайней мере я смеялся от страха. Роло — нет. Он был настроен серьезно.
— Ладно, пора кончать эту игру в забастовочки, — сказал он.
И мы больше не смеялись. Надо было решать.
— А как же… бомба? — сказал ты.
— Поджилки трясутся? — спросил тебя Роло. Да, это он нас спросил.
А мне захотелось улизнуть.
— Что? — сказал я грубым голосом.
— Струсили, говорю?
— Ты это про него? Про Чино? Пожалуй, он в штаны наделал.
Ты мне так врезал… И поделом. Поделом. Ты и сейчас должен бы двинуть меня по морде. Хотя бы по морде. Но тогда все было по-другому. Я дал сдачи, и Роло пришлось разнимать нас.
— Сцепились, как потаскухи, черт бы вас побрал! Если Батисту собираются прикончить вот такие, он еще тысячу лет продержится. Будь что будет, а я уйду в Сьерра-Маэстру!
В ту ночь мы были вместе. Роло сидел за рулем. Случилось это на автомобильной стоянке. Мы должны были пристроить взрывчатку под машину Приэто.
— У вас пять минут, — сказал Роло.
Мы пошли. У меня был револьвер без патронов.
— Для чего?
— Да так, увереннее как-то…
Я перевернул взрывчатку и вдруг почувствовал, как кислота начинает разъедать капсюль-детонатор. Клянусь тебе, я это почувствовал всем своим нутром. Я схватил тебя за руку.
— Все в порядке, — прошептал я.
Роло сидел в машине и не выключал мотор. Мы возвращались. Я шел впереди и вдруг увидел этого малыша, чистильщика обуви с его ящиком. Он подходил к машине Приэто.
— Помочиться хочешь, мерзавец? — сказал ты.
— Убирайся! — закричал я мальчишке-чистильщику. — Убирайся!
— С какой это стати? — сказал он.
— Убирайся, ты, подонок!
— Вот я тебя сейчас как окачу!.. — ответил он, смеясь.
— Надо что-то сделать, — сказал ты.
— Сделать? Что?
— Что-нибудь. И быстро!
Ты крепко схватил меня и потянул за собой, но мои ноги еще крепче прилипли к асфальту, а ты побежал. Я видел — это правда! — как ты помчался к взрывчатке, и как ты ее схватил, и как она взорвалась слишком близко от твоей ноги.
— Трус поганый!
Это я крикнул себе, когда бросился с Роло на стоянку. Это правда, я так крикнул. Затем мы кинулись к машине и пустились наутек, увозя тебя, раненого, в клинику к моему старику.
— И ты в этой заварухе? Не подумал о матери, обо мне…
— Помоги ему, папа. После поговорим.
— «После» уже не будет… Надо…
— Помоги ему, он умирает!..
В эмиграции, куда меня послали родители, я узнал, что ты потерял ногу. Я плакал. Я написал тебе, но ты не ответил. Думал — хочу так думать и теперь, — что ты не получал моих писем. Узнал, что все вы, и ты в частности, продолжали бороться в рядах революционеров. В эмиграции я учился и понял, что жизнь не такая, как мне казалось. Она короткая, надо ею пользоваться. Я понял еще, что та страна — подходящая, жить можно. После победы революции я приехал повидать вас. Встретил Роло. Капитан, бородатый, совсем непохож на прежнего. И мысли удивительные, очень опасные. Он сказал мне, где я смогу увидеть тебя:
— Напротив министерства труда, около пяти часов.
И еще он сказал мне то, чего я тогда не понял:
— Он сильно изменился.
Я пришел с двумя девчонками (кажется, одна из них сейчас что-то говорит мне) и увидел тебя.
— Чино, дружище!
Ты резко повернулся. Может быть, ты даже был доволен. Доволен, увидев двух девчонок.
— Трус поганый!
Ты крикнул это, не отрывая глаз от самой красивой — блондинки.
— Чино! — сказал я, ничего еще не понимая.
— Трус поганый!
Ты вновь крикнул мне это и ушел, стуча костылем, вверх по Рампе. Стуча костылем, которым ты владел, как ногой.
— Лапочка, мы что, весь вечер тут проторчим?
Это, кажется, блондинка. Кажется, это она говорит — я ее плохо слышу. Уже высохло на асфальте пятно от твоего плевка.
— Послушай, я думаю, он был прав, что обозвал тебя, — кажется, так она сказала. — Прямо жуть! Какой-то безногий обзывает человека поганым трусом, а тот ему не может дать в морду.
— Да, — кажется, отвечаю я. Ведь теперь я знаю, что дело не в ноге. Теперь я тебя понимаю.
Перевел Ю. Погосов.