Марьяна. Проданная в рабство

Плаксивые журналисты

Британский репортер был не единственным, кому удалось проникнуть на сексуальный рынок. В течение последних лет целая орда иностранных журналистов потянулась в Румынию с целью проведения тайного расследования. Одним из них был Питер Ван Сант, журналист американского канала CBS, прибывший в начале 2005 года. В Бухаресте для своей операции он привлек двух журналистов из Румынского центра расследовательской журналистики — Паула Раду и Даниэла Неаму. Они должны были играть роль посредников и переводчиков, а сам он собирался изображать иностранца, решившего купить девочку. Все трое, снабженные микрофонами и скрытыми камерами, отправились в квартал Матасари в центре города и принялись общаться с различными торговцами. Торговля телом там буйно процветает, поэтому достаточно обратиться к любому местному завсегдатаю:

— Мне нужна девочка, желательно несовершеннолетняя.

От шоферов такси до прохожих все знают, где можно купить девочку. Переговоры ведутся прямо на улице, на глазах полицейских, патрулирующих квартал, которые чаще всего являются сообщниками. Паул и Даниэл, в течение нескольких месяцев проводившие расследование для международной организации IWPR[24], хорошо знали местность. Все сутенеры, с которыми они общались, имели девочек для продажи. Разумеется, журналисты задумались о том, что они будут делать с купленной девочкой. Вначале Питер рассчитывал отправлять тех, кого им удастся спасти во время своей миссии, по домам. Однако Паул убедил его не делать этого: первым делом сутенер отправится к девочке домой, чтобы снова прибрать ее к рукам. В итоге они связались со мной и я согласилась принять всех, кого они освободят. В конце января они наконец заключили сделку с маленьким бородачом по кличке «Карлик». Он занимался трафиком на пару со своей женой. В первый раз супружеская чета приняла их в старинном здании с элегантным фасадом и показала нескольких девочек, расхваливая достоинства каждой:

— У этой хорошая репутация и нет болезней.

— У этой очень упругая грудь. Скажи своему другу, пусть потрогает. Только взгляни: ни одной царапины.

Как и большинство торговцев, Карлик раздел подростков, чтобы покупатель видел, что у них на теле нет никаких повреждений. Журналисты сократили церемонию осмотра, и Карлик прогнал девочек, чтобы обсудить условия покупки. Он ответил на все вопросы журналистов, которые представились новичками в торговле «белым товаром»:

— Мы, в некотором роде, дебютанты. Можешь нам рассказать, как надо обращаться с девочкой?

— Это очень просто: скажи своему американскому другу, что он должен давать ей только еду. Ее обязательно нужно держать в квартире и никуда не выпускать одну. У меня никогда не было с ними проблем, значит, и у него не будет.

— А если полиция станет его расспрашивать о девочке?

— Пусть отвечает, что ей восемнадцать лет и у нее украли документы.

Журналисты распрощались и через некоторое время вернулись с деньгами. В тот вечер у Карлика не было девочки на продажу и он отвел их к так называемому Бурику. Тот лежал на диване, находясь под воздействием героина. Он тоже вел совместный бизнес с женой, которая с ребенком на руках невозмутимо принялась разговаривать с посетителями:

— В настоящее время из-за конкуренции дела идут плохо. Все вокруг заполонили украинки. Они стоят дороже, но зато и красивее, с длинными ногами. В результате больше никто не хочет моих девочек. Бизнес страдает.

С этими словами сутенерша отправилась за девочкой наверх. В гостиной она безжалостно вытолкнула ее в свет лампы.

— Вот, этой девятнадцать.

Несмотря на свою мини-юбку и высокие каблуки, девочка выглядела максимум на шестнадцать.

— Как ее зовут?

— Элизабета. Ну так как, берете или нет?

— Да-да…

— Она ничем не болеет, но должна предупредить: много ест.

— На ней нет колготок… Вы не могли бы дать ей куртку? На улице пять градусов мороза.

— Куртку? Да на какие деньги я куплю ей куртку? Не беспокойтесь, она привычна к холоду.

— Хорошо, держите 1000 евро, как договаривались.

— А, нет! 1000 евро — это у Карлика. У нас девочка стоит 1800 евро.

— Что ж… мы согласны.

Трое журналистов не были удивлены этим внезапным увеличением суммы: Карлик, должно быть, решил, что покупатели повезут девочку за границу. Само собой разумеется, экспортируемая девочка стоит дороже. Элизабета безропотно последовала за ними, неловко поскользнувшись на обледенелом тротуаре. Внутри машины ее язык неожиданно развязался:

— Что вы собираетесь со мной делать? Вы потом привезете меня обратно к Бурику?

— Нет, ты больше к нему не вернешься.

— Тем лучше! Я не хочу туда возвращаться. В рождественскую ночь они заперли меня голышом в собачьей будке. Они все время меня бьют, даже ножом резали. Смотрите! — сказала она, показывая еще не зажившие рубцы на животе.

— Не волнуйся, мы отвезем тебя туда, где о тебе позаботятся.

Журналисты направились в Питешти. По дороге все еще напуганная Элизабета продолжала забрасывать их вопросами:

— Я выйду за кого-то из вас замуж, да?

— Нет, ни за кого ты не выйдешь, успокойся.

— Но вы ведь не привезете меня обратно? Я уже целый год не выходила из квартиры…

Ничего не поделаешь, Элизабета отказывалась им верить. На трассе Питер остановил машину, чтобы взять у нее интервью, прежде чем передать мне. Когда он вышел из машины, чтобы взять в багажнике камеру, Элизабета, сидевшая впереди, быстро скользнула на заднее сиденье. Паул, служивший переводчиком, спросил у нее:

— Элизабета, что ты делаешь?

— Сексом удобнее заниматься на заднем сиденье.

— Сексом? Нет, Элизабета. Эти люди не хотят секса.

— Зачем они тогда меня купили?

— Чтобы отпустить тебя на свободу.

— Они не хотят спать со мной? Я им не нравлюсь, да? Скажите им, что я сделаю все, что они попросят. Я хорошая девочка, вот увидите.

— Конечно, ты хорошая, но эти люди не имеют отношения ни к торговцам, ни к клиентам. Они журналисты. Понимаешь?

— Не понимаю. Я хорошая девочка, со мной не будет проблем.

Совершенно растерянная, Элизабета без конца повторяла одну и ту же фразу. Паул терпеливо объяснил ей, что она не должна их бояться, что ей больше не придется заниматься проституцией, что ее отвезут в приют, где о ней позаботится милая женщина. Питер, вернувшись на свое сиденье, направил объектив камеры на Элизабету, взяв крупным планом ее лицо. Когда загорелся красный огонек, он, держа микрофон в руке, спросил напыщенным голосом:

— Элизабета, отныне ты свободна. Можешь нам сказать, что ты сейчас чувствуешь?

Девушка повернулась к Паулу, который перевел ей вопрос. Похоже, он не произвел большого впечатления на Элизабету, которая с безумным видом продолжала повторять:

— Я буду хорошей девочкой, я сделаю все, что захотите.

Напрасно Паул пытался ей снова объяснить, почему она оказалась в этой машине. Его слова, казалось, приводили Элизабету все в большее смятение. Потеряв терпение, Питер отказался от своей затеи с интервью. А на что он рассчитывал? Что Элизабета разрыдается и начнет его благодарить за спасение?

Все это Паул рассказал мне позже, в приюте. Было уже около полуночи, когда они приехали. Элизабета — маленькая блондинка с короткой стрижкой и испуганными голубыми глазами, жадно доедала огромный «бигмак»: чуть раньше они остановились на автозаправке, чтобы купить «все, что ей захочется».

— Это правда, все-все, что мне захочется? — недоверчиво переспросила она.

Радуясь нежданной удаче, она попросила шоколадку, газировку и… несуществующую марку сигарет. Было очевидно, что она не курит, но ей хотелось проверить благожелательность своих так называемых спасителей. Я подождала, пока она доест свой сэндвич, чтобы представиться и задать ей несколько вопросов. Она рассказала, что у ее семьи в Тимисоаре возникли проблемы, что тогда же она разлучилась со своим братом и родителями и в течение нескольких лет жила на улице. Она также показала мне еще видимые следы от уларов на теле.

— Бурик с женой все время били меня, — повторила она.

Видя озадаченные лица журналистов, я решила им объяснить:

— Вполне вероятно, что она преувеличивает свои страдания, но это нормально. Столько людей лгали ей и пользовались ее беззащитностью. Она ищет доказательства нашей искренности, прежде чем начнет нам доверять. Даже если девочки иногда привирают о своем прошлом, в том, что касается пережитых мучений, они, как правило, правдивы. Впрочем, их тела говорят сами за себя.

Я быстро поняла, что Элизабета была умственно отсталой. Она едва осознавала, что эти журналисты освободили ее. Их камера продолжала снимать малейшие ее движения. Подобная назойливость меня угнетала: освободили жертву сексуального трафика — хорошо; сделали это, обогатив торговца, — это уже более сомнительно; но пытаться извлечь выгоду из ситуации, чтобы выжать, как лимон, и без того сломанную девочку, — я бы назвала это эксплуатацией. Если бы этот Питер действительно заботился о судьбе подростка, он просто обратился бы в полицию. В конце концов, то, что он снял на скрытую камеру, представляло собой совокупность улик, вполне достаточных для того, чтобы прокуратура начала расследование. Разумеется, это не так зрелищно, как покупка девочки, заснятая в репортаже с места событий…

Как бы то ни было, чтобы сделать свой фильм более полным, Питер решил задать мне несколько вопросов. Для большей проникновенности ему захотелось взять у меня интервью в каком-нибудь символическом румынском месте. Так мы снова оказались в Бухаресте, где Питер установил свою камеру возле Афинского Палас-Отеля — исторического и роскошного здания в центре города. Повернувшись к объективу, Питер произнес вступительные слова мелодраматичным голосом:

— Мы находимся перед Афинским Палас-Отелем, в самом сердце столицы европейской страны. Вчера, всего в нескольких шагах от этого места, мы купили человека. Как такое возможно в XXI веке? Яна Матей, что вы об этом думаете?

— Я не знаю, это вы мне скажите. Что чувствуешь, когда покупаешь девочку?

— Э… Стоп! Яна, это не совсем тот ответ, которого я ждал от вас.

— Да что вы?

— Яна, прошу вас…

— О'кей, о'кей…

— Хорошо, начнем сначала.

В итоге я сказала то, что от меня хотели услышать, и через несколько минут мой банальный ответ был уже на пленке. Прежде, чем попрощаться, я захотела удостовериться, что дело этим не ограничится.

— Что вы собираетесь делать дальше?

— Вернемся в США и будем монтировать фильм.

— Нет, я хотела узнать, что вы собираетесь делать с сутенерами Элизабеты?

— То есть?..

— Вы ведь свяжетесь с полицией?

— Разумеется, как и предполагалось! Конечно же, мы расскажем им все, что нам известно об этих типах. А потом, через несколько месяцев, мы вернемся сюда, чтобы снять продолжение.

Через несколько недель после их отъезда мне позвонил офицер полиции Бухареста. По всей видимости, американский фильм уже вышел в прокат и был показан в Румынии по кабельному телевидению. Увидев его, некоторые высокопоставленные лица спустились с небес на землю. Учитывая эти обстоятельства, звонивший мне полицейский был не в лучшем расположении духа.

— Вы хоть понимаете, что стали соучастницей преступления? Эти журналисты купили девочку, привезли ее к вам, и никто не счел нужным известить полицию!

— Но они пообещали мне, что сделают это!

— Значит, вы признаете эти факты?

— Да, я была в курсе.

— Тогда почему вы ничего не сказали нам о торговцах?

— Это не входит в мои обязанности. Моя работа состоит в том, чтобы заботиться о девочках, попавших в беду. Расследование проводили журналисты CBS, они и должны были к вам прийти.

— И все же вы могли бы нам помочь: эта девочка, Элизабета, наверняка располагает важной информацией.

— К несчастью, Элизабета не сможет вам ничем помочь. Это умственно отсталая девочка, которая едва ли осознает, что с ней произошло.

— Хорошо, но я все равно не понимаю, почему вы не удосужились нас известить.

— Я была уверена, что это сделали американские журналисты…

Позже я узнала от Паула, что полиция также вызывала на допрос обоих румынских журналистов: в фильме было хорошо видно их посредничество между торговцами и «покупателями» — к его ужасу монтажер не потрудился скрыть их лица. Если эти кадры увидит торговец, неизвестно, что он предпримет… Паул был очень зол на Питера, который не обратился в полицию, как обещал.

Полгода спустя Питер со своей командой снова вернулся в Румынию, чтобы снять продолжение на тему «Что с ними стало?» Их идеей было показать обманутому торговцу кадры, снятые скрытой камерой. Перед этим они захотели увидеть Элизабету и услышать ее новые впечатления. По телефону я не сумела скрыть своего недовольства:

— Питер, вы знаете, что поставили нас в затруднительное положение?

— Мне очень жаль, Яна. Мы действительно собирались пойти в полицию, но в последний момент передумали, испугавшись неприятностей.

Когда Питер прибыл в приют, мы с Элизабетой пекли на кухне блины. Она радостно поприветствовала его:

— Добрый день! Я вас узнала: это ведь вы привезли меня сюда?

Обрадованный таким началом, Питер тут же достал свой микрофон.

— Здравствуй, Элизабета! Как поживаешь?

— Отлично!

— Элизабета, мы собираемся вернуться в Бухарест. Через несколько часов мы встретимся с палачами, которые мучили тебя. Хочешь им что-нибудь передать?

— О да! Скажите им, чтобы отдали мои черные брюки, я их там забыла.

Питер так и остался стоять с озадаченным видом. Он явно ожидал услышать более мелодраматичную тираду, типа: «Передайте им, пусть горят в аду! Скажите им, что я наконец свободна благодаря таким людям, как вы!»

Видя расстроенное лицо американского журналиста, я еле удержалась от смеха. Признав свое поражение, репортер с улыбкой убрал свой микрофон: он наконец понял, что ничего не добьется от этой девочки. А я была так довольна ответом Элизабеты! У этой очень спокойной, скорее покорной девочки под наивными и вежливыми манерами скрывалась немалая интуиция. Я чувствовала себя в некотором роде отомщенной за все эти плаксивые репортажи, которыми разражалась пресса, как только речь заходила о сексуальном трафике. Я не имею ничего против их метода внедрения, за исключением того, что они при этом обогащают подонков. Но мне в высшей степени неприятно их стремление выставить себя героями, вырвавшими девочку из лап преступников. К чему кричать «Волки!», если при этом не делаешь ничего, чтобы их поймать? Каждый раз повторяется одна и та же история: в любой статье на эту тему, будь то в румынской прессе или в иностранных изданиях, внимание заостряется вовсе не на том, на чем нужно. Журналисты, берущие интервью у проституток, как правило, хотят знать самые пикантные подробности:

— За какую сумму тебя продали? Сколько клиентов у тебя было? С каким количеством мужчин ты должна была переспать за ночь? Что ты им делала? Сколько тебе платили за фелляцию? Тебе было страшно? Как тебя заставили заниматься проституцией? Тебя били? Тебя насиловали? Сколько раз? Тебе было больно? У тебя была кровь? Шрамы остались?

Меня воротит от этого вуайеризма[25]! Когда уже оставят несчастных девочек в покое? Эти подростки побывали в аду. В большинстве случаев они даже неспособны понять, что с ними произошло и как это фатальное стечение обстоятельств разрушило их жизнь. Для всех очень мучительно снова вспоминать ужасные подробности. Меньше всего на свете девочки хотят, чтобы все узнали о том, что они пережили. Им абсолютно не нужны ни жалость читателей, ни снисходительность тех, кто видит в них лишь «бедных девочек», подразумевая, что торговцы выбирают только потерянных и наивных людей, неспособных постоять за себя.

Вот уже десять лет разлаются эти пустые рыдания, но никто не решает саму проблему. Сексуальный график снизился? Вовсе нет, скорее наоборот! Зачем говорить о девочках, когда следует обратить внимание на торговцев? Зачем гоняться за сенсацией вместо того, чтобы проводить расследование? Когда, наконец, начнется детальное изучение методов действия этих негодяев? Пусть покажут их лица, их дома, их машины и все, что они купили на деньги, заработанные сексуальной эксплуатацией женщин! Пусть их снимут в тот момент, когда они кладут в карман свои деньги, пусть оценят их достаток, пусть следят за их передвижениями и раскроют их тайные квартиры и контакты! Я имею в виду тех репортеров, которые хотят знать, зависит ли цена девочки от ее внешности или сексуальных способностей. Мы попросту говорим с ними на разных языках. В Румынии одна девочка стоит от 10 леев. Это означает, что кто угодно может дать ей оплеуху и заставить следовать за собой, чтобы затем передать в руки мелкого торговца менее, чем за 3 евро. Этот мелкий торговец, в свою очередь, перепродаст ее другому за двойную цену и так далее. Если девочку будут использовать в Румынии, цена может дойти до 1 000 евро. Если она должна будет пересечь границу, покупателю следует рассчитывать на сумму от 800 до 2 000 евро. Две тысячи евро за власть над жизнью и смертью человека — разве это цена? Тем более что она моментально окупается. За одну ночь девочка может принести 500 долларов прибыли своему сутенеру. И это совершенно не связано с ее сексуальными способностями, а зависит лишь от количества клиентов, которых направляет к ней сутенер. Если она не может выдержать такого темпа, на смену ей приходит другая — все очень просто. Сексуальная рабыня — товар скоропортящийся, но очень легко заменяемый.

Необходимо исследовать всю систему в целом, а не только ее «сырьевую базу». В Румынии журналисты интересуются лишь одним аспектом системы — покупателем. В остальной части Европы правительства больше озабочены ограничением притока румынских мигрантов, чем проблемой сексуальных рабынь. К тому же предубеждение против цыган, глубоко укоренившееся в народном сознании и ежедневно подкрепляемое средствами массовой информации в рубриках происшествий, окончательно путает все карты. Изгнание цыган, практикуемое в некоторых странах Западной Европы, лишь еще больше клеймит всех румын в целом. «Румынские проститутки? Такие же цыганки, как и остальные! Сексуальный трафик? Это проблема цыган! Пусть эти воры и мошенники сами копаются в своем грязном белье!» Подобный расизм процветает на всех уровнях. Доказательством тому служат проблемы, с которыми сталкиваются многие социальные работники негосударственных организаций, сотрудничающие со мной. Так, они утверждают, что в государственных учреждениях некоторых стран уроженке Румынии сложнее попасть на прием к врачу, чем девушке другой национальности.

Действительно, цыгане часто находятся в центре проблемы сексуального трафика, но при этом речь идет вовсе не о жертвах. Однажды международная организация, занимающаяся борьбой с сексуальным трафиком, обратилась ко мне в связи с введением информационной программы о дискриминации цыган. Я тут же попросила собеседницу уточнить свою мысль:

— Что вы имеете в виду под «дискриминацией цыган»? О каких цыганах вы говорите?

— Я имею в виду жертв секс-трафика. Необходимо объяснить широкой публике, что проданные в сексуальное рабство цыганские девочки являются такими же жертвами, как и все остальные, — ответила она.

— Но это неправда!

— Простите?

— Да, это неправда. Я работаю с жертвами секс-трафика уже двенадцать лет и могу вас заверить, что побывавших у меня цыганских девочек можно пересчитать по пальцам. Цыгане — это в основном торговцы!

Дама спустилась с небес на землю. А ведь я ничего не выдумываю. Основываясь на своем опыте, я бы даже сказала, что 80 % румынских торговцев «живым товаром» являются цыганами. Знаю, что это не очень приятно слышать. И тем не менее это факт. Прошу обратить внимание: я не имею ничего против цыган и, естественно, не утверждаю, что все они являются секс-торговцами. Я просто констатирую факт, что большинство торговцев являются цыганами. Просто в наше время, когда все вокруг яростно защищают этнические меньшинства, подобные заявления считаются политически некорректными. Европейские средства массовой информации столь же косноязычны и редко делают различия между румыном и румынским цыганом, когда затрагивается тема торговли женщинами. Даже в самой Румынии полиция отказывается признавать этот факт. Девочки, которых я принимала у себя в приюте, почти всегда были проданы цыганами другим цыганам в семьи или целые организации, обосновавшиеся во многих европейских странах. Сколько полицейских подпрыгивало от возмущения, когда я им об этом говорила!

— Нет, Яна, вы не можете так говорить, не существует никакой официальной статистики, позволяющей утверждать подобное!

Как решать проблему, если никто не осмеливается посмотреть правде в глаза? Давно известно: цыганские истории никого не интересуют. «Пусть они сами улаживают свои проблемы», — думает большинство людей… Вместо того, чтобы заняться настоящим делом, средства массовой информации предпочитают смаковать грязные подробности, чтобы произвести впечатление на толпу. После того как я получила премию «Ридерз Дайджест», журналисты всех национальностей принялись звонить мне, чтобы сделать репортаж о моей работе в приюте. Бесцеремонность некоторых меня просто поражала:

— Мадам Матей, мы приедем завтра. Мы встретимся с вами в приюте, где хотели бы поговорить с несколькими девочками.

Для них такая возможность была очевидной. Они даже не спросили у меня разрешения на беседу с девочками, ни на секунду не задумываясь, что я могу им отказать! Пришлось расставить все точки над «i» с присущей мне твердостью: я даже полицейским не позволяю допрашивать моих подопечных без их разрешения и не подпущу к ним ни одного репортера, не спросив предварительно их мнения. Как я и предполагала, ни одна из девочек не согласилась отвечать на вопросы журналистов. Господа репортеры, ради Бога, оставьте этих детей в покое! Не заставляйте их вновь все переживать с единственной целью — удовлетворить вуайеристские инстинкты широкой публики! Позвольте им строить свою жизнь дальше! И зарубите себе на носу раз и навсегда: преследовать нужно самих торговцев, а не их жертв.