Недометанный стог (рассказы и повести)

Хорошая жена

Наступает ночь. Потемнели окна в домах. Лишь фонари матово посвечивают из снежного тумана. Снежинки, притянутые к свету, как ночные бабочки, замедляют свое падение и, танцуя, кружась, сталкиваются, несколько секунд висят неподвижно, а затем мягкими хлопьями устилают землю.

У Гали на ресницах и бровях белые звездочки. Глаза от этого кажутся больше. Саша осторожно стряхивает снег с Галиных плеч и притягивает ее к себе. Они долго стоят, прикоснувшись лицами друг к другу, дышат в одно дыхание, и не о чем им говорить, да и незачем. Все ясно.

Потом Галя бежит в дальний конец улицы и вдруг останавливается возле большого и мрачного дома. Прижимает локти к бокам, держится ладонями за лицо, вбирает голову в пушистый воротник. Вся ее фигура говорит: «Обними!» — и Саша с разбегу обхватывает ее, и долго ходят они, не видя лиц друг друга, но близкие, самые близкие сейчас в этом маленьком городе, окруженном дремучими лесами на десятки и сотни верст.

И каждый раз после свидания, идя домой, Саша думал о том, как неожиданно пришло к нему счастье, и боялся его, и вместе с раздумьями приходило неверие.

Галю он увидел впервые на спектакле районного Дома культуры. Пьеса была не из хороших, но с того момента, как Галя появилась на сцене, Саша и не следил за действием. Он смотрел на стройную Галину фигуру, на лицо с мягкими чертами, на белокурые волосы, отливающие золотом в свете электроламп с рефлекторами, и думал, что все написанное в романах, оказывается, может быть правдой и что, наверное, за такой девушкой можно пойти на край света, только бы обернулась и позвала.

— Учительница, — сказал в антракте Сашин приятель Николай За кати лов, плечистый угрюмый парень. — Русский преподает. От нас живет совсем близко. Каждый вечер за ней какой-нибудь провожатый тащится.

— А хороша девка! — восторженно отозвался механик Илья Павлович, прищуривая свои и без того узкие глаза и почесывая едва прикрытую макушку, на месте которой медленно, но неуклонно, с каждым годом все больше разрасталась блестящая, цвета слоновой кости лысина.

— Хороша, да не про нашего брата, — пробурчал Николай, глядя куда-то в сторону.

— Это почему? — поинтересовался Илья Павлович.

— О тебе я уж и не говорю, — грубовато ответил Николай. — Стар ты. А наше с Сашкой дело — шоферское. Нам жену попроще да поверней. Уйдешь в рейс — леший знает, что дома будет…

— Ну, это ты, парень, мелешь, — запротестовал Илья Павлович. — Тут дело не в физиономии. Откуда ты ее характер знаешь? Почему зря на человека говоришь? Может, она верней нас с тобой в миллион раз.

— Может быть… — как-то неохотно согласился Николай. — А только и не в одном этом вопрос. Возьми одежу. Привыкла ходить в красивом. А разве сразу сумеешь все как следует завести! Спервоначалу трудностей много будет, квартира там, дети… Да и образование у нас не ахти. Вот ты, Павлыч, и подумай, как она к тебе отнесется. Скажет, зря я свою жизнь с тобой спутала. Тогда и начнется.

— Да что ты всех людей хуже себя считаешь, — начал горячиться Илья Павлович. — Не знаешь человека, а судишь. Может, и ничего она не скажет. Пустая болтовня это. Тебе бы, я вижу, такую жену, чтобы скомандовал: «Брысь под лавку!» — а она уже там. А с этой, конечно, надо с уважением. А ты только о себе да о себе.

— Не хочу я командовать, — упрямо бубнил Закатилов, — а и на цыпочках ходить не хочу. Пусть и не скажет она ничего, подумать — подумает. Это ж еще хуже. Вон Сашка скажет своей Соньке: «Садись, Сонька, в кузов, собирай шмутки, поедем искать счастья на новое место!» И Сонька поедет. А эта нет. Не поедет эта. Скажет: «Я больше тебя зарабатываю. Кто ты такой? Шофер. А за мной всякие ухаживали, да и будут еще. В любую минуту могу жизнь переменить. Ни капельки не завишу». А Соньке некуда податься. С одним, так уж с одним.

— «Не завишу»… «некуда податься»… — передразнил Илья Павлович. — А любовь-то, любовь ты в расчет кладешь?! Зарплата, квартира, платья. А с любовью как же? Если полюбит, скажем? Иль это дело постороннее?

— Ишь, лысый, о любви заговорил, — ворчал Николай. — Туда же. Какая тут любовь, когда наш брат ей ни в культуре, ни в физиономии до плеча не достанет…

Саша слушал разговор своих приятелей, ждал конца антракта и молчал. Спорить ему не хотелось, да он и не знал, на чью сторону он мог бы встать. Слова проходили мимо сознания, не задевая его. При упоминании о Соне Саша представил ее, улыбающуюся из-за буфетной стойки поздним посетителям столовой. Сегодня ее дежурство, а ей так хотелось сходить на спектакль. Ну ничего, он зайдет и расскажет обо всем увиденном. Да, действительно, Соня простая, с ней все ясно и все решено. Познакомились они два месяца назад случайно, в праздничной компании, а привыкли друг к другу так, будто знакомы много лет. Он женится на Соне. Нельзя сказать, чтобы он был без ума от нее, но девушка славная, с мягким характером, симпатичная с виду, замечательный товарищ. Будет хорошей женой.

Илья Павлович спорил с Николаем и в следующем антракте и после спектакля. Они шли втроем. Перешептывались старые тополя. Полная луна висела над рекой, которая вся искрилась от серебряных бликов. На танцплощадке в городском саду кто-то играл на баяне, и по шарканью ног можно было понять, что любителям танцев темнота не помеха. Прохладный августовский ветерок мягко прикасался к разгоряченным лицам спорщиков.

Всю дорогу Саша молчал и, только расставаясь с Николаем, который сворачивал на свою улицу, спросил:

— Как звать-то?

— Кого? — не понял Николай.

— Учительницу, которая в пьесе. Ну, только что о ней говорили. В жизни как ее звать?

— Галиной… — недоуменно ответил Закатилов. — По отчеству не знаю как. А тебе зачем? — спохватился он вдруг. — Смотри, Соне скажу. Не дури, Сашка! Честное слово, не нравится она мне. Каждый вечер у ее квартиры кто-то торчит. Не дело это.

— Что ты, что ты, — замахал руками Саша. — Я так… Просто…

— То-то, просто. Смотри, брат!

Позже, рассказывая Соне о спектакле, Саша несколько раз ловил себя на том, что сравнивает Соню с Галиной и старается отыскать в Соне общие с учительницей черты.

С тех пор Саша несколько раз видел Галю на танцах в районном Доме культуры. Здесь в небольшом зале собиралась по вечерам молодежь районного центра. Особенно оживленно было по воскресеньям. Саша приходил вместе с Соней или, когда она была на дежурстве, один. Старенькая радиола, похрипывая и подвывая, разносила по всему Дому культуры голоса эстрадных певцов и певиц. В зале кружились пары. И почти ни одного танца не пропускала Галя. Ей просто не давали сидеть. Местные сердцеглотатели, отпускники-студенты, приехавшие на каникулы, — все наперебой приглашали ее. Саша любовался легкостью Галиных движений, ее радостным, оживленным лицом и в то же время неприязненно следил за ее партнерами. «Чего лезут, как мухи на мед? Противно даже», — думал он. Сам же ни разу не решился пригласить Галю хотя бы на вальс, который он танцевал, по собственному определению, более или менее сносно.

Однажды, в конце сентября, он возил в школу дрова. На третьем рейсе, подъехав к воротам школьного двора, он дал протяжный гудок. Но ворота долго не открывали. В школе была большая перемена, и весь двор был забит ребятами. Наконец прибежали две технички и открыли ворота. Въехав во двор и развернувшись у поленниц, он остановил машину и сразу же увидел Галю. Она стояла в группе старшеклассников и о чем-то рассказывала. Саша вылез из кабины и начал открывать борт. Вдруг он услышал Галин голос:

— А ну-ка, ребята, поможем!

И не успел Саша опомниться, как уже в кузове оказалось несколько ребят и Галя. Дрова полетели на землю. Когда машина была разгружена и помощники соскочили вниз, Галя отбросила золотистую прядь волос со лба, по-мальчишечьи, озорно вскинула голову и неожиданно протянула Саше руку:

— Здравствуйте, старый знакомый!

— Почему «старый»? — спросил Саша, несмело улыбаясь и осторожно пожимая узкую девичью ладонь.

— Ну, не по возрасту, конечно. Просто на танцах каждый раз видимся. А здорово мы разгрузили? Вот как!

Опять что-то мальчишеское почудилось в движении ее головы, а в голосе прозвучали озорные и наивно-гордые нотки.

«Заметила! — подумал Саша. — А ведь ни разу не танцевал…» Вслух же сказал:

— Быстро разгрузили. А я вас еще раньше узнал, чем на танцах. Спектакль смотрел, в котором вы участвовали.

— Ну, как? — спросила Галя. — Понравилось?

— Вы понравились, — совершенно неожиданно для самого себя сказал Саша и покраснел до корней волос, чувствуя, что сделал большую глупость.

— Ого! Комплимент? — засмеялась Галя, но в ее смехе было что-то смущенное. Она тоже начала краснеть.

Из неловкого положения их выручил резкий школьный звонок.

— Бегу, — сказала Галя. — До свиданья.

— До свиданья, — чуть слышно сказал Саша уже тогда, когда за Галей захлопнулась тяжелая дверь школы.

А потом, на танцах, когда бухгалтер леспромхоза, любитель дурачеств и выдумок, объявил: «Дамский вальс!» — и девушки начали приглашать парней, Галя прошла через весь зал и остановилась перед Сашей, улыбаясь, чуть-чуть присела, вызывая его в круг.

— Почему-то мы с вами еще ни разу не танцевали, — сказала она, когда они уже кружились в середине зала.

— Все не приходится, — ответил Саша, боясь сбиться с такта, робко придерживая ее и чувствуя, что при каждом повороте она словно ускользает от него. — Около вас всегда целая очередь. Не подойдешь. Даже другим девушкам обидно, — поддел он.

— Пусть не обижаются. Мне эта очередь самой не нравится. То один, то другой. Нехорошо как-то. Лучше бы один, да постоянный, — не то в шутку, не то серьезно закончила она.

— Один надоест, — засмеялся Саша.

— Неправда! — горячо отозвалась Галя. — Вот давайте только с вами сегодня танцевать буду. Ой, что же это я? — спохватилась она. — Вот нахалка! Сама набиваюсь. Да к тому же вы, наверное, с девушкой? Все всегда ходите с такой шатеночкой. Где же она?

— Это двоюродная сестра, — неизвестно зачем соврал Саша, отводя глаза от Галиного взгляда. — На дежурстве она сегодня.

Они много танцевали в тот вечер, о многом говорили. Правда, больше говорила Галя, а Саша едва успевал отвечать на ее вопросы. Уже под конец, во время последнего вальса, он сказал:

— Вам ведь скучно со мной? Я не очень… развлекать… умею.

Галя засмеялась грудным, серебристым смехом.

— Перестаньте! Те, кто умеет развлекать, нередко типы… скользкие. А вы… — она долго подыскивала слово. — Обыкновенный, что ли? Нет, нет! Не то… Настоящий вы. Вот как!

И опять озорное, едва заметное движение головы.

И вышло так, что с танцев пошли они вдвоем. А затем и с других танцев, и после. Теперь Саша не заходил за Соней. Ему было мучительно стыдно перед ней, но он знал, что в случае свидания он не сможет найти ни прежних дружеских слов, ни держаться по-прежнему.

Пролились на землю октябрьские дожди, ударили первые заморозки. Вот и ноябрь подошел, разбрасываясь пригоршнями сухого снега, ледяным дыханием замораживая черную воду реки. Чаще и чаще Саша провожал Галю. Стала знакома ему небольшая улочка, выходившая на главную магистраль городка. Угловой дом. Колодец с журавлем напротив. Далекий фонарь, от которого сюда доходили только рассеянные лучи. И любимое место у калитки, где Галя, приподнявшись однажды на цыпочки, сама, первая, крепко поцеловала его в губы.

И вот идут они по тихой улице. Снежинок все меньше и меньше. Морозит. Огни в окнах погасли. А уличные фонари разгораются ярче. На маленькой скамеечке лежит толстый слой пушистого снега. Саша сбивает его варежкой, и Галя садится. Вот она поднимает воротник, как в муфту, прячет руки в сдвинутые вплотную рукава. Замерзла. Саша становится перед ней, сжимает ее озябшие колени своими сильными ногами. Она доверчиво кладет голову в его осторожные руки. Минута тянется за минутой. Улица пуста. Только две полусогнутые фигуры на ней: одна сидит, другая стоит. И медленно, как на скульптурную группу, опускаются на них золотые в свете фонаря снежинки.

Пора расходиться. Но Саше не хочется домой. С каждым днем ему все трудней не видеть Галю, не слышать ее голоса. Он придумывает разные предлоги, чтобы пройти или проехать мимо школы. И особенно плохо, когда он идет со свидания. Плохо и трудно. Кажется, что все это — шутка, что Галя смеется над ним, что когда-нибудь все развеется, как сон, а пробуждение будет ужасным.

Только теперь он припомнил спор между Закатиловьм и механиком Ильей Павловичем. И, становясь то на сторону одного, то другого, он мысленно принимал участие в давно прошедшем разговоре. «Нет, Николай не прав. С Галей и хорошо, и просто». А в то же время в прошлый раз ока сказала: «Знаешь, у Анатоля Франса есть прекрасная фраза…» А он никогда не читал Франса. Высовывается насмешливое лицо Николая: «В культуре ты ей до плеча не достанешь». Опять Галя: «Прошлым летом, когда я была на Кавказе…» Николай бормочет: «Возьми одежу. Спервоначалу трудностей много будет». — «Да. Тут о Кавказе и думать нечего…»

Нет! Все это пустяки. Главное — любовь. Верно, Илья Павлович! А вот есть ли любовь? Может, для нее это легкое увлечение? Нет, неправда. Ну, а он? Разве так любят? Нет покоя ни днем, ни ночью. Тоска. Сколько раз он читал, что любовь должна приносить радость. А тут? Сплошное горе. И неверие. Страшно: вдруг без него кто-нибудь пойдет провожать Галю. Вот скоро он отправится в дальний рейс. Что тогда? Он всегда смеялся над ревностью, а теперь, как только кто-нибудь начинает любезней, чем обычно, разговаривать с Галей, у него кулаки сжимаются и кровь стучит в висках. Конечно, это нехорошо. Но что поделаешь с собой? И Соню жалко. Жалко ее и стыдно перед ней.

— Надо как-нибудь с этим кончать! — громко говорит Саша, вздрагивает от звука собственного голоса и оглядывается по сторонам. Он и не заметил, как дошел до своего дома. «Ого, уже второй час! Нужно выспаться получше, завтра много работы. А послезавтра — дальний рейс. Дальний рейс!» Саша входит в дом и шарит в темноте в поисках ручки по стене. Как темно! «Вот и «ого» у нее перенял», — отмечает он. И опять его мысли возвращаются к ней, к Гале.

В пятницу механик вызвал Сашу и сказал ему:

— Я тебя предупреждал: сегодня после обеда — на Сеховскую базу. Возьмешь груз и в понедельник чтоб здесь был как из пушки. Ехать-то готов?

— Готов, — кивнул Саша. — Только в кузницу зайду, пусть восьмерок в запас понаделают.

— Валяй. Да что ты, Санька, какой-то дикий стал? Не случилось ли чего?

— Нет, Илья Павлович, — замялся Саша. — Все в порядке.

— Смотри. Тебе видней. К Семенову загляни — два ящика стекла возьмешь. Давай лапу, — протянул механик на прощанье свою задубелую на ветру и морозе руку.

Первые километры Саша прикидывал, что и как надо сделать, а потом снова начал думать о Гале. Дорога была хорошо накатана, и машина шла легко. Несколько раз он вынимал из кармана Зеркальце и, придерживая баранку одной рукой, косил глазом в него. «Парень вроде бы ничего. Но что такого особенного она могла найти во мне?» Саша засовывал зеркальце обратно и ожесточенно плевался: «Раньше по неделе не видел своего лица, а теперь в зеркало гляжусь через каждую минуту. И товарищи говорят, что стал угрюмым, раздражительным. Нет, это не любовь. От нее не помощь в жизни, а одно несчастье».

На Сеховской базе он не дал никому покоя, пока не кончились погрузка и оформление документов. Даже кладовщик начал ругаться: «Куда спешишь? Добро бы на свадьбу». А Саша злился, продолжал подгонять грузчиков и кладовщика и успокоился, когда снова очутился за баранкой. Машину он гнал как никогда.

«Эх, если бы к Семенову не заезжать, — думал он, — успел бы на танцы. Сегодня как раз воскресенье: народу будет — тьма. Привяжутся к ней, и, как пить дать, кто-нибудь потащится до дому. Конечно, ничего страшного не случится. А впрочем, кто его знает…»

Сердце его сжималось, и он так резко выкручивал баранку на поворотах, что в кузове прыгали ящики и начинали стонать борта.

У Семенова пришлось задержаться, и только в понедельник к вечеру Саша подъезжал к Снегову. Когда до города осталось не более четырех километров, Саша остановил машину, выключил мотор, вышел из кабины и сел на крыло.

По обеим сторонам дороги поднимался лес. Начиналась оттепель, и небо нависло над самыми верхушками деревьев. Пахло оттаявшей хвоей. Из глубины леса доносились тяжелые вздохи, словно там заснул смертельно уставший великан.

«Ну и тряпка, — неприязненно думал Саша, глядя на свои трясущиеся руки, которые никак не могли свернуть папиросу. — Как сосунок, замотался за каких-то три дня. Эх, ты! Машину нисколько не жалеешь, из радиатора пар валит, как из паровоза. Видно, прав Николай, не дело я затеял. Если так каждый рейс с ума сходить, на полгода меня не хватит. Нет, буду мужчиной — приеду и скажу ей: нет у нас, Галя, одной с тобой дороги, боюсь я, не могу больше».

Усталость, нервное напряжение, три суматошных дня — все это свинцовой тяжестью легло ему на плечи. Он бросил папиросу, обхватил голову руками и сидел, покачиваясь из стороны в сторону. А в такт его движениям, словно передразнивая, покачивались придорожные сосны, поскрипывали и сбрасывали с лап мягко падающие снежные груды.

…Первым, кого встретил Саша, выйдя из гаража, был Николай Закатилов. Не глядя на друга, Николай глухо спросил:

— Приехал? — И, прикинув, что вопрос не требует ответа, добавил: — К Соне зашел бы. Встретил я ее сегодня. Похудела здорово. О тебе спрашивала.

— Угу, — неопределенно буркнул Саша и пошел к воротам базы. Вслед ему донеслось:

— А эту… Галину… вчера видел. Провожал ее кто-то с танцев. А потом ходили вместе, вроде обнявшись…

И снова стоит Саша у знакомой калитки. Уже десятый час. Галино окно освещено, и на белом фоне занавески виден смутный, плохо различимый силуэт. Читает. Постучать или не постучать?

Саша перешел на противоположную сторону улицы и долго прохаживался взад и вперед. Потом встал. Силуэт в окне оставался в прежнем положении. Саша на минуту представил Галю выбегающей из дома, запахивающей на ходу шубку, смеющейся удивленно-радостным смехом, н у него так дрогнуло сердце, что он понял, что нельзя стучать. Если она выбежит сейчас из дома, то он ничего-ничего не скажет ей, а будет весь вечер молчать, слушать ее дыхание. Лишь бы она была рядом, лишь бы дольше не проходил вечер.

Саша круто повернулся н пошел, ускоряя шаги, затем почти бегом, от этого дома, от скамеечки, которую уже успел прикрыть новый снежок, от окна с близким, родным, дорогим силуэтом.

…В столовой было тихо. Один-единственный посетитель, подвыпивший мужчина в грязной фуфайке и ватных брюках, дремал, навалившись грудью на стол. Соня подсчитывала за буфетной стойкой дневную выручку. Ее руки быстро раскладывали деньги по разным кучкам, но лицо было безучастным, обострившимся и словно озябшим. Саша, не здороваясь, прошел в дальний угол, сел за столик около окна и погладил крупные холодные листья большого фикуса, стоявшего рядом со столиком.

Соня уже шла к нему по проходу, привычно лавируя между столами. Остановившись шага за два, она сказала, пробуя улыбнуться:

— Что будете кушать?

Но её лицо было жалким, и шутка не получилась.

— Садись, — тихо сказал Саша, беря ее за руки и сажая на соседний стул.

Несколько минут они сидели молча.

— Ты уж меня прости, — глуховато пробормотал Саша. — За все извини…

— Не надо, — перебила Соня, и губы ее дрогнули. — Я ведь понимаю все. Что ж, — голос ее на секунду прервался, но потом снова окреп, — значит… не судьба.

— Эх, не то, Соня, не то, — заговорил Саша, глядя в окно, за которым царила тьма, и слова его падали в пустоту столовой, как крупные капли воды в глубокий колодец. — Там у меня не судьба. Там… — он неопределенно мотнул головой. — Не могу я так. Хочу, чтоб было все легко, просто, понятно. А тут наоборот. Замучился. Не хочу. Завтра расчет возьму. Бери ты. Уедем. Послезавтра уедем. Быстрей. Ты уж меня прости. Я тебя не обижу…

Соня уронила голову на большую его руку, лежащую на столе, и чистые девичьи слезы, слезы обиды и нечаянной радости, глубокого горя и нескладно начавшегося счастья покатились по пальцам на грязную, захваченную десятками рук клеенку…

Уезжали через два дня. В кузове было несколько пассажиров. Позади оставались километры. Вот еще один знакомый поворот дороги, вот другой. Чемоданы подпрыгивают на небольших ухабах, пассажиры тесней жмутся друг к другу. Снежная пыль из-под задних колес завихряется и оседает в кузове. На правом скате монотонно и раздражающе хлопает перемычка. Машина идет быстро.

Саша сидит напротив Сони и глядит поверх ее головы на убегающие деревья. Соня молчит. Молчат и остальные путники.

«Хоть бы перемычка оборвалась, — тоскливо думает Саша. — Остановиться бы, побыть на одном месте, чуть-чуть поближе к Гале. Или мотор бы заглох. Зачем так быстро? Взглянуть бы одним глазком. Не разговаривать даже. Уехал, не простился… Да разве можно было прощаться? Не выдержал бы, остался. Нет, пусть не обрывается перемычка. У него крепкий характер: он переборет себя. А вот и Соня сидит напротив. Она молчит, понимает его состояние. Чуткая! Ведь правда, она немного похожа на Галю? Кроме того, она девушка славная, с мягким характером, замечательный товарищ. Будет хорошей женой».