От лица огня

Глава десятая За Днепром (с. Цибли, Киевская область, август — сентябрь 1941)

На шоссе подполковник Семёнов пустил гнедого жеребца свободной рысью. Верхом из Циблей в Глемязево он добирался вдвое быстрее, чем на автомобиле. После отхода частей 26-й армии на левый берег Днепра Переяславское шоссе весь божий день было забито людьми и техникой.

Семёнов ездил в Глемязево, в штаб армии, узнать, когда прибудет пополнение. На левом берегу его 159-я стрелковая дивизия заняла участок от устья Трубежа до Городища, но заняла в основном на бумаге — после боёв за Канев в дивизии осталось чуть больше тысячи солдат.

159-я сражалась с первого дня войны, уже 23 июня на поле боя, под Магеровым, погиб комдив Мащенко. Семёнов в этой должности стал третьим по счёту. К середине августа погибли почти все взводные и ротные, погиб командир 558-го полка Гватуа и едва не половина штабных офицеров. А вот военкома дивизии Мельникова ничто не брало, хотя тот и не сидел в дивизии, мотался по полкам и спускался до рот, не поджимая хвоста. Мельников — человек смелый и честный, но командирские полномочия тянул на себя, как короткое одеяло, и любил встревать в дела, которые комиссара не касались. Понять его не сложно, Мельников пережил в дивизии двух комдивов и готов проститься с третьим, наверняка он уже слышал, что Семёнова забирают в оперотдел штаба армии. Семёнов всегда был штабником; работа с документами, картами, точные расчёты — это его. Он знал, как строится штабная интрига, умел безошибочно выбирать сильную сторону. Комдивом он стал случайно — предыдущего, полковника Некрасова, перевели в начхимы армии и замену подыскивали наскоро. Брать на себя прямую единоличную ответственность Семёнов никогда не любил, а командуя тысячами людей, этого не избежать.

На этот раз все две тысячи человек пополнения отдали 41-й дивизии, а Семёнову велели пока воевать теми, кто есть в строю. Вместо пополнения комдив получил под роспись приказ командующего войсками армии и с этим отправился назад, в Цибли.

Приказ отличался от тех, что он получал последний месяц, и хотя составлен был в грозных выражениях, выглядел почти мирно: навести порядок в штабной документации и денежном хозяйстве, учесть штабное имущество, наладить питание бойцов и командиров, помыть бельё, вымыть людей. По всему было видно, что на участке, занятом дивизией, затишье. Один пункт в приказе касался Семёнова непосредственно: в чудовищной каше солдат и техники, кипевшей на Каневском железнодорожному мосту в ночь на 16 августа, он потерял две сорокапятки. Как это случилось, артиллеристы объяснить не могли, грешили на соседей — то ли 227-я дивизия прихватила чужие пушки и спрятала их на новых позициях, то ли 97-я. У Семёнова тоже появилась одно неучтённое 75-миллиметровое орудие; стоит теперь в камышах у Леплявского леса. Видимо, его придется обменять на сорокапятки, если они отыщутся, конечно.

Подъезжая к Циблям, Семёнов нагнал взвод, шагавший по шоссе в сторону Переяслава. Взвод как взвод, на первый взгляд — три десятка бойцов в выгоревших, пропотевших, давно не стиранных гимнастёрках с вещмешками за спиной. Комдив собирался обогнать их, но вдруг резко осадил гнедого и дальше двигался шагом. Его удивило вооружение солдат: командир — огромный, крепкий брюнет, шагал, перебросив через плечо немецкий автомат, а у остальных, у всего взвода, были винтовки иностранного производства. Положим, автомат мог быть трофейным, хотя командиру не к лицу воевать оружием врага, но откуда столько иностранных винтовок?

На окраине Циблей Семёнов обогнал солдат и остановился.

— Кто здесь старший? — громко спросил он и потребовал: — Остановите взвод!

— Младший лейтенант Гольдинов, — отдал ему честь командир. — Первый взвод 2-го партизанского полка НКВД. Следуем через Переяслав к новому месту оседания, товарищ подполковник.

В боях под Белой церковью Семёнов дважды встречался с партизанами. Пользы от них не было никакой, только путались в лесах, отнимая свободу маневра. О том, что партизанские отряды есть и на левом берегу, он пока ничего не слышал. В какую-то минуту у него мелькнула мысль, что перед ним немецкая диверсионная группа, но чтобы диверсанты вот так открыто, среди дня шагали по дороге с иностранным оружием, поверить он всё же не смог. Да и не похожи были эти солдаты на немецких диверсантов.

— Младший лейтенант, вы находитесь в расположении 159-й стрелковой дивизии. Я командир дивизии. Приказываю вам с отрядом следовать за мной. Проверим ваши партизанские документы.

Войдя в штаб, Семёнов вызвал военкома и велел дежурному разыскать командира 558-го стрелкового полка. Он уже решил, как поступит с этим взводом.

— Вот, Николай Петрович, — приветствовал он полкового комиссара Мельникова, — возвращался из штаба армии и встретил на шоссе целый партизанский отряд. Знакомься, перед тобой командир отряда.

— Интересно, — удивился Мельников, разглядывая Илью, — что в тылу 26-й армии, на территории, которая никогда не будет захвачена немецкими фашистами, делают партизаны?

— Давай выслушаем младшего лейтенанта, — Семёнов ногой пододвинул табурет и сел. — А там решим, как с ними быть. Рассказывайте, лейтенант, кто вам дал команду перейти линию обороны Красной армии, когда и как переправились через Днепр, с какой целью шли в Переяслав. Есть ли в вашем отряде дезертиры из частей Красной армии? Подробно рассказывайте, со всеми именами, фамилиями, местами боёв. Если, конечно, у вас были бои.

Семёнову было любопытно наблюдать, как, слушая Гольдинова, что-то нервно черкал на листке бумаги Мельников. Беспокойный характер у военкома дивизии, не умеет сдерживать эмоции. Это и хорошо, и плохо, но в любом случае, пока Семёнов занимает должность комдива, ему придется мириться с привычками полкового комиссара.

— Значит, почти месяц вы прятались по лесам, — возмущенно выкрикнул Мельников, едва Гольдинов закончил доклад. — А вы знаете, сколько солдат Красной армии погибло в те же дни, в тех же местах? Под Мироновкой? Под Каневом? Под Таганчой? Обоз они захватили, тоже мне, великий подвиг! У нас в дивизии два месяца назад было девять с половиной тысяч бойцов, а сегодня — одна! Восемь человек из девяти полегли, пока вы ягоды в лесах собирали. И теперь, вместо того чтобы выполнять боевую задачу — нападать на немецкие штабы, взрывать эшелоны, перерезать телеграфные линии, спокойно гуляете по тылам. Я считаю, что вы дезертир, Гольдинов, и весь ваш взвод — дезертиры!

Тут комиссар загнул, конечно, подумал Семёнов. На одного погибшего в дивизии приходилось трое пропавших без вести, и кто знает, почему они пропали. Может быть, в плену, а может, прихватив оружие, отправились по домам, как начальник продфуражного снабжения Кривокобыльский, а ведь кадровый офицер, интендант третьего ранга. В боях за Канев у Семёнова погибло шестьсот человек, а отставших с оружием только в одном полку — триста. Не успели они переправиться или не захотели? А этот захотел — переправился, и мост ему не понадобился. Толковый взводный, судя по всему. А комиссар пусть разоряется, это правильно, иначе всё то же пришлось бы сейчас говорить ему.

После появления командира 558-го полка Семёнов решил, что пылкую речь военкома пора останавливать. Да тот и сам уже выдохся.

— Товарищ полковой комиссар верно всё сказал, после боёв за Канев у нас в ротах по пятьдесят солдат осталось. А вы тут гуляете, не можете найти себе место. Поэтому я задерживаю ваш взвод до выяснения обстоятельств его нахождения в тылу 26-й армии. Особый отдел разберётся. Если будет приказ пропустить вас в Переяслав, я этот приказ выполню. А пока поступаете в распоряжение командира 558-го полка, капитана Шевцова. Он определит подразделение, в котором будете воевать. Вещевым и котловым обеспечим вас наравне с остальными солдатами, но патронов к вашим чешским игрушкам у меня нет. Об этом потом подумаем. Не возражаешь, Николай Петрович, против такого решения? — Семёнов повернулся к военкому.

— Ты, Николай Георгиевич, кажется, насчёт пополнения в штабе узнавать собирался, — рассмеялся Мельников. — Вот и выяснил.

Отходчив комиссар, подумал Семёнов. Только что такие молнии тут метал, и вот уже шутит. Это тоже и хорошо, и плохо, в зависимости от ситуации.

— Младший лейтенант, вы комсомольское собрание последний раз когда проводили? — Мельников снова впился в Гольдинова. — Коммунисты во взводе есть?

558-й полк занимал позиции между западной, заболоченной оконечностью Леплявского леса и Днепром. От болот до заваленных корягами, заиленных пляжей тянулись заросли камышей в человеческий рост с островками серебристого верболоза. В середине августа погода установилась сухая и жаркая, но на дне окопов, отрытых даже не в полный профиль, стояла вода.

Правый берег со всеми его обрывами и оползнями с позиций полка был виден отлично. В правобережных сёлах уже разместились немецкие пехотные части. Позиции 159-й дивизии лежали перед ними, как на карте, однако немцы себя не утруждали и передовую линию обороны обстреливали из миномётов, только если замечали активное движение, поэтому сапёры работали по ночам — выставляли плавучие минные заграждения вдоль берега, минировали пляжи. Большого смысла в этом Илья не видел, если немцы пойдут в наступление, то пойдут не здесь, с Леплявских болот они точно не начнут. Другое дело — диверсанты и немецкая разведка, этих можно было ждать в любую минуту.

Первый взвод включили в состав первого батальона полка, выделили участок на оборонительном рубеже, но их положение в дивизии оставалось не до конца определённым. Ребят по одному вызывали в особый отдел, каждый подробно рассказывал, где находился и что делал с 25 июля по 20 августа. Илью вызывали дважды, и по всему было понятно, что вызовут ещё. К проверке он относился спокойно, каждое своё решение обосновывал и ответственность брал на себя. Он представлял, как медленно крутятся колеса этой машины, как дивизионные особисты передают отчёты в особый отдел армии, армейские — своему начальству в штаб фронта, те связываются в Киеве со Строкачом, если Строкач ещё в Киеве. Окончательно их судьба решится не скоро, всё это надолго, на месяцы, а пока взвод засел в болотах на берегу Днепра и должен воевать.

Вспыльчивый военком Мельников каждый день появлялся на позициях 558-го полка и интересовался, как несёт службу новый взвод. Илью и это не тревожило, вокруг спорта всегда крутились начальники, уверенно раздавали советы и указания, он к ним привык. Зато сам Илья только на следующий день после разговора в штабе вдруг ощутил неимоверное облегчение. С него сняли ответственность за жизни его бойцов. Что-то осталось, он по-прежнему их командир, но теперь всё иначе, всё проще, неизмеримо проще. Вспоминая прошедший месяц, Илья не мог поверить, что они вышли почти без потерь из кровавого месива, заварившегося в середине лета между Богуславом и Таганчой. Без связи, без карт, когда решения принимались вслепую, и любой их шаг мог стать последним. Воевать в армии намного проще, и если решение будет зависеть от него, он постарается остаться в действующей части. Здесь есть всё, что нужно, и главное, здесь есть почта. Почта! У него появился адрес. В первую же свободную минуту Илья коротко написал Исе в Нижний Тагил. Обо всём писать было нельзя, и даже не обо всём Илья не мог. Он жив, остальное не важно, подробности расскажет при встрече, но вот что с мамой и Феликсой? Они уже должны были приехать на Урал.

Привет, Ися!

Если есть у тебя все остальные, то привет всем, и целую тебя и всех от всей души.

Спешу сообщить, что я пока еще жив и здоров.

Ися, если у тебя там Феля не прибыла, то я тебя очень и очень прошу разыскать ее и помочь ей устроить свою жизнь. Зарплату она должна получать за меня 100 %. Мои дела пока ничего, все в порядке.

Если есть у тебя мама, то поцелуй её крепко за меня и Лилю, Петю.

21/VIII.41 г. С приветом всем, Илья.

Найди Фелю и передай ей письмо, или перешли, а мне постарайся сообщить адрес.

Мой адрес:

Полевая почта 124

558 сп

1-й батальон, 3-я рота

младшему лейтенанту

Гольдинову И. Г.

Когда дойдёт письмо, когда он получит ответ, Илья не мог даже представить, поэтому ждал письма от брата каждый день. Если окажется, что Феликса не получает его деньги, он возьмёт за душу Мельникова и вытрясет из него все нужные распоряжения, но это потом, пока Илья налаживал отношения с полковым и дивизионным начальством.

Сидя в окопе, он с бойцами разглядывал села на правом берегу, Зарубенцы и Григоровку. Зарубенцы словно сползали с высокого берега к Днепру — совсем недавно с левым берегом село связывала паромная переправа, — а Григоровка стояла на самой крутой высоте. От неё влево, к селу Бучак, тянулся старый лес. Откуда-то с края леса по позициям полка лениво били немецкие миномёты.

— Надо их успокоить, командир, — ворчал Ваня Меланченко, как только раздавался свистящий вой мин, летящих из-за Днепра. — Расселись на горе под лесом и думают, что мы им только голую сраку показывать можем. Давай в разведку сходим, разберёмся. Поговори там с начальством.

— Что, хлопцы, налёт на Григоровку задумали? — услышав их разговор, сосед по окопу подошёл к Илье и протянул руку. — Рудник Григорий Панасович, командир третьего взвода. Мы с первого дня, как тут окопались, ищем к ней подходы.

Рудник был старше Ильи на семь лет, а казалось, больше чем на десять. Невысокий, крепкий, с глубокими залысинами, он смотрел на них не то насмешливо, не то просто весело.

— Гольдинов Илья Григорьевич.

— Это мы знаем. Герой-партизан Железняк…

— Так давай искать подходы вместе, — Илья не стал отвечать на шутку Рудника.

К вечеру они решили, что разведку Григоровки должен провести Жора Вдовенко, переодетый нищим. Худенький восемнадцатилетний Жора в рваных тряпках, с физиономией, измазанной землёй, превратится в побирающегося сироту. По сёлам Украины в эти месяцы таких сирот, настоящих и не очень, уже бродило сотни и тысячи. Жора должен будет узнать и доложить всё: местонахождение штаба, в каких хатах квартируют немцы, где расположены позиции немецкой артиллерии.

С этим и пошли к начальству.

Капитан Шевцов выслушал их, упершись локтями в стол, как Чапаев перед атакой на станицу Ломихинскую. Только атаковать он ничего не планировал.

— На то, что вы тут говорили, наплевать и забыть. У нас есть полковая разведка и дивизионная, они решают свои задачи. Ваша партизанщина здесь не нужна.

— А миномётные обстрелы так и будем терпеть без ответа?

— Да наплевать на обстрелы. У нас один только раненый за всю неделю.

За этим разговором их застал дивизионный военком. Мельникову идея понравилась.

— Думаю, капитан, — сказал он Шевцову, — надо поддержать инициативу молодых командиров. Я доложу комдиву и подготовлю доклад в штаб армии, посмотрим, что нам ответят. А вы пока распорядитесь, чтобы полковая разведка помогла Вдовенко переправиться через Днепр.

Комполка не хотел лезть в Григоровку, спит лихо — не буди. Но спорить с комиссаром не стал, чёрт с ним, пусть посылают разведчика, только подумал при этом, что комдив прав, хуже нет, когда комиссар лезет не в свои дела. Никогда не знаешь, чем это закончится.

Вдовенко ходил в Григоровку дважды. По его словам, в Зарубенцах немцев не было вообще. Из Зарубенцев в Григоровку можно попасть ярами, а в непогожую ночь и просто по дороге — патрулей между сёлами он не встречал. В Григоровке расквартирован пехотный батальон, штаб — в здании магазина сельпотребкооперации и охраняет его один часовой.

— Санаторий себе устроила немчура. Службу забросили, по вечерам песни возле клуба поют.

Жора начертил схему, отметил, в каких хатах поселились немецкие солдаты. Отдельно нарисовал позиции миномётчиков.

— Человек сто нужно для хорошего налёта, — прикинул Илья.

— А люди наши там как? — спросил Рудник.

— Люди живут так, будто мы не вернёмся, — пожал плечами Жора. — Собирают урожай и тащат по домам. Немцы им пока не мешают, но все ж понимают, что потом начнут забирать. Ховают зерно, где могут.

Пять дней спустя штаб 26-й армии разразился приказом. Всем дивизиям предписывалось отправить диверсионные группы на правый берег, разрушать оборону и систему охранения противника для отвлечения немецких войск с других участков фронта. 301-й дивизии — в село Ходоров, 227-й — в Бучак, 6-му стрелковому корпусу — в Крещатик.

159-я стрелковая дивизия получила приказ переправить в Зарубенцы усиленную роту, оттуда совершить ночной налёт на Григоровку и разгромить штаб батальона. Потом закрепиться в этом районе и мелкими группами по 4–5 человек в гражданской одежде дебушировать в тылы противника на Малый Букрин и Иваньков.

Мельников ходил гордый, смотрел победителем и считал этот приказ своей заслугой. Планированием нападения на Григоровку он занялся лично. Комдив Семёнов военкому не мешал; уже было известно, что его перевод в штаб армии — дело нескольких дней, подполковнику нашли сменщика, какого-то полковника, заместителя командира дивизии, вышедшего из окружения под Уманью. Семёнов провел совещание, назначил командира 558-го полка ответственным за выполнение приказа штаба армии, понимая при этом, что всем теперь будет заниматься Мельников. Так и вышло. Полковой комиссар сам отбирал бойцов для нападения на Григоровку, выслушивал доклады Вдовенко, лично расписывал, сколько человек и кто именно отвечает за уничтожение немецких солдат в каждой хате. Командиром группы он назначил Рудника, его заместителем, на случай ранения или гибели, немного поколебавшись, Мельников записал Гольдинова. Для нападения на Григоровку выбрали ночь с 27 на 28 августа.

Днём, перед выходом группе разрешили четыре часа поспать. Бойцы растащили на копны небольшой стожок, стоявший на краю болота, и улеглись. Илью тревожило, что у него оставалось мало патронов для автомата. Конечно, можно было на время подобрать ППД, Мельников помог бы, но идти с чужим, непривычным оружием не хотелось. Илья не думал спать, хотел настроиться, он всегда настраивался перед поединком, и вдруг вспомнил, как Сапливенко готовил его когда-то к одному из первых серьёзных боёв на первенство Киева.

— Ты следи за его движением. Когда атакует, следи за его движением. Если он отходит, а ты его к отступлению не вынуждал, значит, готовит атаку.

Илья это уже слышал, он всё знал. Он спешил, он уже опаздывал, его ждала Феликса, но сказать этого Сапливенко Илья не мог, и тот продолжал что-то объяснять.

— Леонид Афанасьевич, всё понятно. Можно я пойду? Я обещал к ужину быть дома, — наконец выдумал он причину, зная, что Сапливенко постарается лишний раз не злить Гитл. Но тут он Илью раскусил.

— Илюша, не придумывай, твоя мама уже уехала в Нижний Тагил. И Феликса, к которой ты так торопишься, уехала с ней. А к немцам можно не спешить, они нас сами найдут. Будут нам немцы в срок и в достаточном количестве. Так что не беги, послушай меня. Сними перчатки и открой окно — в зале совсем нечем дышать.

Пока Илья расшнуровывал перчатки, Сапливенко куда-то отошёл. Илья повернул ручку шпингалета, и окно распахнулось само под порывом ветра.

— Погода меняется, командир, — Меланченко следил за ломаными линиями полёта стрижей над камышами. Птицы прилетали сюда кормиться с обрывистого правого берега. — Смотри, какой ветер. Будет буря. Как там, в приказе: дебоширить в тылах противника? Погода уже дебоширит.

Илья хотел сказать, что ему приснился Сапливенко, но запнулся и промолчал. Странный был сон и очень настоящий — он ещё чувствовал тяжесть перчаток на руках и запах пота в тренировочном зале.

К устью Трубежа отряд подошёл в сумерках. Дивизионная разведка собрала для них и спрятала в прибрежных кустах дюжину лодок. Западный ветер рвал тучи, шумел камышами и верболозом, разгонял от берега к берегу днепровскую волну, а горизонт уже озарялся разрядами молний, то багровыми, то ослепительно-ледяными. Гроза приближалась.

— Вторую тысячу лет на Трубеже воюем, — пробормотал Исаченко, садясь на весла. — Эх, Трубайло!

— В Зарубенцах точно нет немцев? — спросил Рудник у командира дивизионной разведки.

— Нету, — уверенно ответил тот. — Наш хлопец вернулся час назад. Они уже давно в Григоровке по хатам сидят, шнапс смокчут.

— Илья Григорьевич, — спросил Рудник, когда бойцы расселись по лодкам. — Все готовы?

— Готовы.

— Вперед!

Ливень накрыл их на середине Днепра. Из темноты, из невидимой уже чёрной тучи по реке хлестнули потоки воды. Бойцы промокли мгновенно, но они не думали ни о воде, ни об одежде. Важно было не потерять направление — лодки шли против ветра и против течения, вклинивались в тугую, сопротивляющуюся темноту. Днепр у Зарубенцев узкий, течение сильное, их могло снести к немецким позициям.

Отряд переправлялся дольше, чем рассчитывали Мельников с Рудником, но ни одну лодку не снесло, и никто не потерялся. На берег возле Зарубенцев вышли все. Немецких солдат в селе действительно не было.

По раскисшей сельской улице они прошли незамеченными, ни одна собака в Зарубенцах не вышла под ливень, чтобы отметить их путь тревожным лаем. Гроза бушевала, ветер гнул и ломал деревья, рвал солому с крыш. Потоки воды неслись им навстречу с высокого берега, вымывали глину из-под ног.

Гроза начала стихать только когда подошли к Григоровке. Жора Вдовенко указывал на хаты, в которых квартировали немцы, и бойцы по трое-четверо перебирались через тыны, прятались во дворах, ожидая общего сигнала к началу налёта. Меланченко со своими повернул к штабу батальона. Илья с отделением Шакунова залег у входа в сельский клуб, там немцы устроили казарму. Сигналом к нападению должен был стать выстрел по часовому, охранявшему штаб.

— Вовремя гроза уходит, а то бы мы и выстрела не услышали.

— Одна уходит, другая сейчас начнётся, — мрачно пообещал Илья. — Лёша, твое окно правое, мое левое.

Выстрел услышало все село. Уходящим эхом отозвались на него раскаты далёкого грома из-за Днепра. Тут же раздался второй, и со всех сторон, по всему селу послышались треск стрельбы и разрывы гранат. От двух ближайших хат доносились отчаянные крики немцев и яростная ругань бойцов.

Илья и Шакунов бросили в окна по несколько гранат, а потом, чуть выждав, в самую гущу, в крики и стоны раненых швырнули по две бутылки с бензиновой смесью. Затем ещё по одной под крышу. Клуб запылал.

Внутри, в темноте, в дыму, в скользящих огнях метались тени немецких солдат. Первого, вывалившегося в окно, застрелил Шакунов, но за ним теснились, выталкивая друг друга, всё новые, полураздетые, раздетые и босые. Немцы рвались из горящей казармы, пытались бежать и через главный выход, и через чёрный ход, но задняя дверь была заколочена, а на крыльце они становились беззащитными мишенями для невидимых налётчиков.

Илья расстрелял последний автоматный рожок, у его ребят закончились патроны, а из дверей и окон клуба ещё выбегали, выпрыгивали, выползали немцы. Некоторые успели схватить оружие, но использовать его не смог никто. В этом тихом селе на высоком берегу Днепра, откуда открывались пасторальные пейзажи с полями, лесами, неспешными, равнинными реками, в этом краю покорных и трудолюбивых крестьян, они лицом к лицу встретили внезапную смерть. Она не подкралась, не ударила в спину. Как подобает смерти солдата тысячелетнего рейха, она пришла в сиянии молний, в грохоте, раскалывавшем небо, сотрясавшем землю, и те, кто успевал увидеть её взгляд, встречали в нем только ярость и ненависть. Смерть не шутит, она безразлична и неумолима, предпочитает убивать тысячами, но в мгновении холодного внимания не отказывает никому. Иногда она саркастична; не каждый наблюдатель способен оценить её сарказм.

Этой ночью для немецких солдат, уже прошедших тысячу километров на восток от границы Германии, ненадолго остановившихся в Григоровке и готовых идти дальше, смерть приняла облик еврея, отбросившего бесполезное оружие и убивавшего их ударами кулаков.

К рассвету немцев в деревне не оставалось.

— Как ты, Илья Григорьевич? — Рудник изумленно разглядывал завалы тел у крыльца догорающего клуба. — Потери есть? У нас один погиб, четверо ранены.

— Потерь нет. Все в строю, Григорий Панасович.

— Что у тебя с руками?

У Ильи обе кисти были в крови.

— Да, ерунда, кожу стесал — совсем не бреются они, что ли?

— Скажи, чтобы тебя перевязали. Сколько у тебя убитых немцев? Живые остались? Мы взяли девять пленных, есть офицеры.

— Сейчас Шакунов посчитает, я доложу.

— Хорошо. Тогда готовим группы для отправки в немецкий тыл.

— Григорий Панасович, ты думаешь, мы тут всех перебили и никто не ушёл?

— Конечно, ушли, оцепления же не было. Думаешь, они вернутся?

— Мы накрыли батальон. А где у них штаб полка? В Малом Букрине?

— Да, разведка докладывала так.

— Так вот, те, кто ушёл, уже в Букрине или скоро там будут. Сколько времени нужно немцам, чтобы поднять батальон, пару танков и отправить сюда. Час? Считай, что через полтора часа они будут здесь.

— Что ты предлагаешь, Илья Григорьевич? Уходить, не выполнив приказ?

— Я предлагаю сейчас отправить пленных и раненых через Днепр и готовиться к встрече. Тут ландшафт такой, что мы и день можем продержаться, и больше. Только с оружием нужно разобраться. Вы что-то нашли?

— Нашли. Возле штаба на складе сельпо. Там пулемёты, миномёты, ящики с патронами и гранатами. Есть даже два ящика с нашими противотанковыми минами ТМ-39. Хозяйственные люди, ничего не скажешь.

— Слушал бы тебя и слушал, Григорий Панасович, — довольно рассмеялся Илья. — У меня же есть минёр, Яша Сметанский. С немецкими минами разбираться времени нет, а наши поставить успеет.

— Лёша, сколько убитых? Ты посчитал уже? — крикнул он Шакунову.

— Сорок три. И четверо живых.

— Сорок три. А мне ночью казалось — четыреста. Отправляйте раненых к пленным, и пошли за оружием. Времени мало!

Из Букрина к Григоровке вели две дороги. Какую из них выберут немцы, знать не мог никто. При подходе к селу дороги огибали заросшую кустарником высотку, с которой обе они отлично просматривались метров на восемьсот. Дороги заминировали, на склонах наскоро вырыли два небольших окопа для пулемётчиков и ещё два — поближе к каждой из дорог. Туда отправили бойцов с автоматами и запасом противотанковых гранат.

— Ты бы по какой дороге сюда пошёл, Илья Григорьевич? — Рудник разглядывал в бинокль окрестные холмы. Он ждал появления дозорных.

— Я бы, Григорий Панасович, приплыл в Григоровку на белом пароходе, с женой и дочкой. В августе, как сейчас. Я отменил бы все тренировки и спортлагеря и поехал бы сюда в отпуск. Пожарный — тоже трудящийся человек, и ему положен отпуск, даже если он спортсмен. Нашел бы хату под дачу и пожил тут хоть неделю. Ел бы кавуны, купался в Днепре, а по вечерам мы бы ходили на эту горку, смотреть на закат. В клубе крутили бы старое кино, которое все видели тыщу раз, но мы всё равно ходили бы и смотрели. Ты замечал, что летом можно смотреть любое кино, и старое даже интереснее, чем новое?

— Нет, Илья Григорьевич, — не отрываясь от бинокля, пробурчал Рудник, — такого я не замечал. Но я тебя проверю, мы вместе приедем в Григоровку и узнаем, какие тут кавуны и как тут старое кино показывают. Я в этом году кавунов вообще не пробовал, наверное, немцы все сожрали. Но пока мы тут лежим, ты мне всё-таки скажи, если бы ты был их командиром, по какой дороге ты пошёл бы на Григоровку?

— По обеим бы пошёл, Григорий Панасович. Был бы я немецким комполка, я отправил бы сюда пехоту и пару танков. Я бы догадывался, что если налётчики не сбежали, то они выбрали удобную позицию и ждут нападения. Я отправил бы две роты по одной дороге, а следом, на полчаса позже, ещё одну, но по другой дороге, чтобы она обошла эту высотку и ударила по налётчикам с тыла. Вот так бы я сделал.

— Вижу дозорного с правой дороги. Несётся изо всех сил.

— Значит, скоро ты проверишь, какой из меня немецкий комполка. Побежал я к Шакунову в окоп, Григорий Панасович. С детства люблю бросать гранаты. Когда меня нокаутами выгонят из бокса, я пойду метать молот.

— Хорошо. Держу резерв для второго отряда.

— Обязательно. Держи до последнего. Присылай ребят, только если нас совсем прижмут.

Илья ошибся. Первый отряд был небольшим — один автомобиль, уже знакомый им «кюбельваген», вооружённый пулемётом, и два взвода солдат.

Пулемёт на высотке молчал, подпуская немцев. Бойцы, сидевшие в окопе, тоже не проявляли себя, ждали, что автомобиль подорвется на мине. Но «кюбельваген» спокойно миновал полосу минирования. Взрыва не было.

— Эх, Сметанский, кто же так ставит мины, — проворчал Илья. — Теперь хоть бы немецкие гранаты не подвели.

Но до гранат дело не дошло. Из-за их спин по автомобилю ударил пулемет, и тут же открыли огонь бойцы из окопа. «Кюбельваген» замер.

— У кого бутылки? Поджигайте машину! — скомандовал Илья.

Немцы, отстреливаясь, залегли по обе стороны дороги. Одну обочину за четверть часа прицельной стрельбы расчистил пулемётчик с высотки, а на другой, спускавшейся в яр, продолжали держаться человек двадцать.

— Нужно менять позицию, — сказал Шакунову Илья. — А то они нас обойдут.

В эту минуту за холмом грохнул взрыв, и следом послышались звуки боя. Бойцы не могли видеть, что происходит на другой дороге, но немцам вся картина была открыта. Они отступили, а потом перебежками бросились на помощь второму отряду.

— Значит, и нам надо туда переходить, — решил Илья. — Лёша, забирай ребят и беги к Руднику. Здесь оставь троих для контроля. Прикажешь им через десять минут проверить дорогу: если немцы ушли и никого не осталось, пусть тоже сворачиваются.

За холмом уже горел лёгкий танк. Он подорвался на мине, установленной Сметанским, потерял гусеницу, и бойцы забросали его бутылками с бензиновой смесью.

Когда Илья подошел к Руднику, над ними просвистела первая мина и разорвалась на окраине села.

— Немцы сперва попёрли открыто, мы их осадили слегка и подожгли танкетку, — встретил Илью возбуждённый Рудник. — Сейчас они отошли и, видишь, готовят миномёты. Твои все пришли?

— Троих оставил, но они скоро будут здесь.

— Мне доложили, что пленных отправили, и лодки опять на этом берегу, под Григоровкой. Но берег же крутой, спускаться долго.

— Ты хочешь уходить, не дожидаясь обстрела?

— Да неловко уходить, Илья Григорьевич, получается: гости в дом, хозяева в окна. Надо бы встретить, как положено. Боеприпасы у нас есть. Вот обстрел переждём, и будем воевать.

О надёжном укрытии для всего отряда они не позаботились и потеряли под обстрелом больше бойцов, чем за всю ночь: трое погибли, два десятка были ранены. Ещё четверо погибли, отбивая вторую атаку немцев.

— Пойдут они сегодня в третий раз, Илья Григорьевич? — спросил Рудник, глядя из-под ладони, как уходит к закату солнце. — Бог, говорят, троицу любит.

— Только немцы этого не знают. У них свои расчёты.

— Уходить будем, когда стемнеет, не раньше. Но раненых к лодкам нужно спустить сейчас, пока светло. И убитых заберём. Ты займись ими, а я досмотрю это кино.

— Есть. Я возьму Жору Вдовенко, он выходы к берегу знает, без него мы в сумерках можем заблудиться. И дай мне хотя бы шестерых из моего взвода, чтобы раненых выносить. Где Жорка?

— В окопе сидит. Сейчас позовём. Молодец твой Жорка, грамотно провёл разведку. И танк он первым поджёг. Я его обязательно к награде представлю.

— Зови этого орденоносца. Я постараюсь отправить раненых до темноты, чтобы лодки успели вернуться. Хочу забрать патроны и хотя бы часть автоматов.

Жора вывел бойцов на центральную немощеную улицу. Земля здесь уже подсохла после ночной грозы, но улицу по-прежнему украшали две огромные лужи, раскинувшиеся от плетня до плетня во всю её ширину. Ни одного человека не встретили они, пока шли по Григоровке.

— Лужи в селе — это правильно, — сказал Исаченко. — Лужи должны быть, большие и настоящие, так, чтобы не объехать и не обойти. Тихая, мирная улица.

— Слишком тихая, — ответил Илья. — Коров нет, это понятно — колхозный скот угнали на левый берег. Но где петухи?

— У немцев спросим, — хмыкнул Исаченко. — Есть же у нас пленные, вот и спросим.

У крыльца школы чернел еще один сожжённый немецкий танк.

— А этот когда? — удивился Илья.

— Ещё ночью, — махнул рукой Жора. — Хозяева бросили без присмотра, спать ушли. Мы и запалили.

Жора свернул на узкую улочку, уходившую к берегу Днепра.

— Сейчас будет спуск, — объяснил он. — Пройдём огородами, так короче.

И только тут, за невысокими тынами на огородах, они увидел крестьян. Люди работали — копали, сгребали ботву, таскали мешки в погреба.

— Картопля, — сразу догадался Исаченко. — Если б не война, я бы тоже сейчас копал у тёщи в Пивнях.

Худая старуха в латаной кацавейке и длинной чёрной юбке тяжело разогнулась, поправила волосы под платком и хмуро посмотрела в их сторону.

— Шо, бабо, мины в огород не залетают? — крикнул Вдовенко.

— А вы, хлопцы, уже поработали? Повзрывали, постреляли, клуб спалили, сельмаг спалили и назад, за рекой отсиживаться? От молодцы.

Жора запнулся. Такого ответа он не ожидал.

— Мы, бабо, сто немцев убили.

— Вы убили, кто ж ещё. А спросят с нас.

— Может, мешки вам помочь отнести? — предложил Исаченко.

Старуха отмахнулась и взялась за лопату:

— Идите уже, хлопцы, у меня есть кому носить. Пусть вам Бог помогает.

— Немцы запретили им копать картошку на этих огородах и подходить к Днепру, — сказал Илье Жора. — Так они сегодня кинулись, пока мы тут.

За огородами тропа вильнула вправо и вывела к узкой ложбине, по которой можно было спуститься к Днепру. Внизу их уже ждали лодки.

Утром, не дожидаясь рассвета, немцы ударили по позициям дивизии. Сперва из миномётов, как прежде, по первой линии окопов, где, кроме наблюдателей, никого в это время не было, а часа два спустя, подтянув полковую артиллерию, и из лёгких гаубиц.

Разрывы снарядов на позициях и в тылу 558-го полка подняли на ноги бойцов, отсыпавшихся после налёта на Григоровку. Огонь был редким, но даром рисковать не хотел никто.

— Мстительные гады, — злился на дне сырого окопа Меланченко.

— Мы им вчера тоже сон досмотреть не дали, — напомнил ему Шакунов.

— Вот и явились бы сами. А так нам опять ответить нечем.

Рудник и Гольдинов провели и эту ночь на ногах. Вечером, когда группа вернулась из Григоровки, они отправились в Цибли докладывать о результатах налёта и просидели с двумя штабными офицерами и военкомом дивизии почти до утра, составляя донесение в штаб армии.

— И наградные списки сразу приложим. Пока не забылось. — Мельникова всю эту ночь не оставляло возбуждение. Штабы других дивизий ещё не подали окончательных докладов о нападениях на правобережные сёла, но по тому, что он уже знал, атака на Григоровку оказалась самой успешной. И, главное, у него не было ни одного пропавшего; погибшие были, раненые были, но у врага не остался никто, а это прямой результат его работы как комиссара.

Когда доклад был подготовлен, Мельников отпустил Илью, а с Рудником ещё минут двадцать разговаривал наедине.

— Семёнов переходит в оперотдел армии и забирает с собой несколько офицеров, — сказал Илье Рудник, выйдя из штаба. — Мельников хочет провести назначения, пока новый комдив не принял дивизию. Предложил мне командовать нашим батальоном.

— О, — обрадовался Илья, — поздравляю, Григорий Панасович! Сразу комбатом. Но получается, ты перепрыгнешь через голову ротного?

— Нет, ротный перейдёт в штаб полка, а начальник штаба батальона уходит в штаб дивизии, так что мне нужен начштаба. Мельников спросил, нет ли у меня кандидата. Пойдешь ко мне начальником штаба, Илья Григорьевич?

— Какой из меня начштаба? — засмеялся Илья. — Я в армии две недели. У меня образование — шесть классов и физкультурный техникум.

— Мельников мне то же сказал. Только я и сам академию не оканчивал. Кадровых офицеров в полку почти не осталось, мы все такие, с шестью классами. На это сегодня никто не смотрит. Зато я тебя под Григоровкой видел, ты свои экзамены там сдал. Давай, соглашайся. Сейчас поспим, а днём мне нужно ответить Мельникову. Времени мало.

Но поспать им не дали. Немцы весь день обстреливали левый берег и под конец разнесли усадьбу лесника, которую занимал штаб полка. Был ранен дежурный, тяжело контужен дневальный, сгорели и пропали документы, и хотя из офицеров штаба никто не пострадал — все в это время находились на КП, комполка пришел в ярость. Не будь дурацкого и бесполезного нападения на Григоровку, штаб остался бы цел. Он твёрдо знал, что всё, за что берутся политработники, в конце концов оборачивается какой-то бессмысленной ерундой. Сказать он этого не мог, понимал, что злость его нелепа — немцы уничтожили его штаб, потому что смогли это сделать, и всё же был едко зол на Мельникова, а заодно на Рудника и Гольдинова.

А под вечер небо над правым берегом Днепра затянуло дымом. Горела Григоровка, горели Зарубенцы, горели все сёла, захваченные предыдущей ночью отрядами красноармейцев. Утром дивизионная разведка донесла, что немцы сожгли Григоровку и Зарубенцы полностью, часть жителей, среди них было много детей, расстреляли на месте, остальных отогнали от берега Днепра куда-то вглубь захваченной территории.

В полку об этом узнали сразу. И хотя прямой ответственности бойцов за то, что немцы сожгли село, не было — сколько сёл уже сгорело за месяцы войны, сколько уничтожили авиация и артиллерия, своя и противника, а у них был приказ, и этот приказ они выполнили, всерьёз рискуя жизнью — бойцы всё равно чувствовали вину за смерть людей, которых должны были защищать. Эта вина настаивалась, перекипала в них, оседала тяжёлой ненавистью к немцам и жаждой, которую считали они жаждой мести, но месть не утоляла её и не освобождала их. Никакое возмездие не было равно тому, что они уже видели и пережили, никакое не казалось окончательным, и достаточным. И даже думая о жизни после войны, они чувствовали, хотя и не признавались себе в этом прямо, что тёмная тень этой иссушающей душу жажды останется с ними на многие годы, может быть, навсегда.

Ещё день спустя дивизия, наконец, получила пополнение, две с половиной тысячи новобранцев из восточных областей Украины. В основном молодёжь, много студентов, но были люди и постарше, воевавшие ещё в гражданскую. Мельников не впервые принимал пополнение, и в 159-й дивизии, и прежде. Если служишь в армии тринадцать лет, над многими вещами перестаешь задумываться, выполняешь приказы и инструкции автоматически. И тут он тоже знал, что и как должен делать, но знал также, что в дивизии не хватает винтовок, и большая часть этих новобранцев не получит не только оружие, но и котелки, и шанцевый инструмент, да почти ничего не получит из того, без чего невозможен солдатский быт на войне, потому что на складах 26-й армии ничего этого сейчас нет. Эти вполне гражданские безоружные люди, переодетые в военную форму, ещё ни разу не попадали под обстрел, тем более не были в бою. Они не чувствуют себя уверенно ни в чём, и с нынешнего дня в его дивизии на одного воевавшего солдата будет приходиться двое таких, готовых шарахнуться от первого же взрыва мины, готовых сдаться при первой атаке немцев. Двухнедельное затишье не продлится вечно, немцы ударят рано или поздно. Мельников знал, как они могут ударить. И что тогда? Половина дивизии, да к тому же безоружная, побежит. Что с этим делать, военком дивизии не представлял.

Проходя через расположение 558-го полка, он услышал, как один из бойцов рассказывал новобранцам о недавнем нападении на Григоровку. Это был Жора Вдовенко. Рядом с новоприбывшими он выглядел бывалым солдатом, хотя сам служил в дивизии всего две недели.

— Что вы тут за лекцию читаете, Вдовенко? — подошел к ним Мельников. — Бойцы вспоминают минувшие дни?

— Так точно, товарищ полковой комиссар, — заметно смутился Жора.

— И что? Верят новобранцы вашим историям?

— Не очень, товарищ комиссар. Не хотят верить.

— А напрасно. За налёт на Григоровку боец Вдовенко представлен к правительственной награде. И не он один.

Произнеся эти слова, Мельников понял, что должен сделать. И хотя того, что он придумал, было недостаточно, ничтожно мало, вместо этого он предпочёл бы выдать каждому новобранцу по винтовке с полным боекомплектом, но всё же лучше делать хоть что-то, чем ничего.

1 сентября он приказал командиру 558-го полка провести общее построение личного состава. Новобранцев выстроили в три шеренги, и каждому бойцу из первой шеренги вручили оружие. Эти винтовки считались также винтовками и тех двоих, что стояли за ним в затылок. А потом Мельников зачитал полку ту часть оперативной сводки 26-й армии, где говорилось о действиях вооружённой группы в селе Григоровка 28 августа. Изложенные сухим, штабным языком, результаты налёта казались внушительными, они обретали новые вес и силу, становились частью большой войны, частью общего дела. Мельников видел, как понемногу менялись выражение лиц бойцов, сражавшихся в Григоровке, и понимал, что это построение нужно им не меньше, чем новобранцам.

Дочитав сводку, Мельников объявил, что за бой в Григоровке вся группа представлена командованием дивизии к правительственным наградам. Это было совсем уж против правил, никто не мог предугадать, какие представления утвердят в штабе фронта, а потом в Москве, какие изменят, а какие просто похерят, но Мельников был уверен, что сейчас, для стоящих здесь, любое представление уже равно награде. И он громко больше часа читал, а полк слушал, замерев, чеканные формулы, прежде встречавшиеся им только в газетных статьях: «… проявляя личное мужество и беззаветную храбрость, остановил атаку…», «…умелыми действиями под огнём противника вывел из строя…», «…оставшись без боеприпасов, в рукопашном бою уничтожил…». Последним в этом списке он назвал имя командира первого батальона Рудника. Командование дивизии представило его к высшей правительственной награде.

На этом можно было и закончить, но Мельников ещё четверть часа говорил, обращаясь уже только к новобранцам, что добыть оружие в бою и сражаться — это их долг, и они обязаны выполнить его, как выполняют с первых дней войны бойцы 558-го стрелкового полка.

За спиной комиссара поднимался высокий правый берег Днепра, и с позиций полка были хорошо видны чёрные от копоти печи и такие же чёрные остатки кирпичных стен дотла сожжённой немцами Григоровки.

10 сентября Илья наконец получил письмо от брата. Обратный адрес был тот же: «Свердловская область. Нижний Тагил. Центральный почтамт. Гольдинову Е. Г. до востребования». Наверняка у Иси появился уже какой-то адрес с номером дома и комнатой в квартире или общежитии, но почему-то он написал именно так. Может быть, из вечной своей рассеянности, а может быть, и это было бы правильно, решил, что получать и отправлять письма с почтамта быстрее.

По торопливости и краткости, не свойственным медлительному и обстоятельному Исе, было видно, что ответ он написал там же, на почтамте. Потому, наверное, и пришло ответное письмо так скоро. Всего десять дней шло оно с фронта под Каневом на Урал, а потом столько же назад, в почтовых вагонах, по железным дорогам, заполненным составами с военной техникой, оборудованием заводов и беженцами. Всё-таки это было удивительно, и какое-то время Илья держал конверт, подписанный почерком брата, не открывая его и пытался представить, что от родных его отделяют только десять дней пути, какие-то ничтожные десять дней, но когда он их увидит и увидит ли вообще?..

Ися писал, что у него всё хорошо, работает. Возможно, его скоро переведут в Свердловск, но когда и почему в Свердловск, если завод в Нижнем Тагиле, не говорил. За этим умолчанием что-то стояло — возможно, Ися не мог писать открыто о каких-то вещах, составлявших, например, военную тайну, такое Илья мог понять. И всё-таки сообщение о скором переезде брата в Свердловск его озадачило. Но куда сильнее он удивился, прочитав, что мама и Феликса ещё не приехали в Нижний Тагил. Они доехали только до Ульяновска и сейчас всей семьёй живут в городе Тетюши на Волге. Мама написала Исе, что семья останется в Тетюшах до осени, а может быть, и дольше. Феликса нашла работу, и всё у них вполне сносно, все здоровы. Писать им можно в Тетюши, до востребования.

Какие ещё Тетюши? Илья ошарашенно перечитывал письмо брата. И зачем? Чем чаще меняются адреса, тем сложнее наладить жизнь. Им необходимо осесть в безопасном месте, работать и получать паёк, деньги по его аттестату, а не метаться по стране, которой в эти дни совсем не до них. В этом решении Илья угадывал волю Феликсы. Мать не любит быстрых решений, она долго обдумывает план, и заставить её потом отказаться от этого плана очень непросто. Тетюши придумала, конечно, Феликса, понять бы ещё, зачем они ей понадобились.

Илья сразу же, не откладывая, сел за письмо к жене. Письмо требовало убедительных аргументов, и он излагал их медленно, подробно объясняя, почему им не стоит останавливаться на полпути, в случайном городке, а нужно скорее ехать к Исе в Нижний Тагил, как они и договаривались. Илья отдал письмо почтальону только на следующий день.

К этому времени солдатская почта уже сообщила, что немцы вышли в глубокий тыл не только 26-й армии, но всего Юго-Западного фронта, их части уже заняли Ромны. Илья обсудил эту странную новость с Рудником, и они решили, что быть такого всё же не может. Какой-то передовой отряд мог прорываться к Ромнам, и это известие, обрастая слухами и преувеличениями, в таком чудовищном виде докатилось до них.

26-ю армию больше беспокоил немецкий плацдарм у Кременчуга. Соседям, оборонявшим Кременчуг, приказом штаба фронта ещё в первых числах сентября была передана одна из дивизий 26-й армии, поэтому 159-й пришлось сменить позиции, расширяя линию обороны. Разведка уверенно докладывала, что на их участке противник не накапливает силы, и это значило, что наступления немцев нужно ждать в другом месте, может быть, под Черкассами, вероятнее, под Кременчугом, но не у них.

Бабье лето заканчивалось под грохот частых гроз. Днем ещё пригревало солнце, но ночи уже были по-сентябрьски свежими и зябкими. Сидя по самые уши в болоте, 558-й полк ожидал окончания затишья, и даже самые беззаботные солдаты понимали, что безвозвратно уходят последние спокойные часы.

Немцы ударили с Кременчугского плацдарма и 15 сентября под Лохвицей замкнули в кольце четыре армии Юго-Западного фронта. Но и после этого 26-я армия ещё два дня не получала приказа оставить позиции по берегу Днепра.

Только 18 сентября командарм Костенко распорядился под прикрытием арьергардов отводить войска на восток в направлении Оржицы и дальше пробиваться на Лубны. Отступление армии прикрывала 159-я стрелковая дивизия, а прикрывать отход самой дивизии новый комдив приказал 558-му полку.

— Ну а мы, Илья Григорьевич, идём в арьергарде полка, — Рудник вернулся с совещания у комдива уже под вечер. — Боеприпасов у нас на три дня умеренных боёв. Питания тоже на три дня.

— А бои будут умеренными? — удивился Илья.

— Немцы идут сюда с юга, от Золотоноши, — вместо ответа продолжил Рудник. — А наши старые знакомые с правого берега переправились севернее Переяслава и уже заняли город.

— То есть бить будут с двух сторон.

— Думаю, пока не прорвёмся, со всех сторон будут бить, к этому и надо готовиться. Полк выходит ночью. Утром должны быть в Хоцках, там собирается дивизия и идет на Драбов, потом на Кандыбовку, а там, когда дойдем, получим новые распоряжения.

— Значит, Григорий Панасович, — невесело усмехнулся Илья, — мы с тобой гасим свет и закрываем дверь за армией.

Вечером, шагая с батальоном к селу Хоцки, он вспомнил, как ровно месяц назад на этом же Переяславском шоссе был задержан бывшим комдивом Семёновым. Тогда Илья шёл в противоположную сторону, и кто знает, как бы всё сложилось, если бы не Семёнов. Никто не знает. Никто не знает, где будут они завтра, тем более, через месяц — ни он, ни Гриша Рудник, ни военком Мельников, назвавший его тогда дезертиром, кричавший, что немцы никогда не ступят на левый берег Днепра. Две недели спустя тот же Мельников представил Илью к ордену Красного Знамени, а теперь ждал их в Хоцках.

За Ильёй по шоссе шагал первый батальон, шагал и бывший его взвод. Исаченко, гроза новобранцев, после налёта на Григоровку получил младшего сержанта, командовал отделением вместо Шакунова и по этому случаю начал отращивать усы. Став начштаба батальона, Илья передал взвод Ване Меланченко, а Шакунова Рудник назначил замкомроты. Теперь все они, кто с полученными ещё в Киеве старыми чешскими винтовками, кто с добытыми в Григоровке автоматами, опять шагали за ним. Совсем скоро, может быть, уже сегодня они встретят наступающих немцев и будут держать их, сколько смогут, давая возможность армии сохранить боеспособное ядро и прорываться на восток, через передовые немецкие части, к своим.

Вечером следующего дня дивизия подошла к местечку Драбов. День прошел без боёв, но с востока, куда они шли, доносились звуки канонады. Враг был в Золотоноше, враг был в Переяславе, и уже был впереди. А они готовились следующим утром оставить этот замерший, затаившийся городок, не просто пойти дальше, но оставить его немцам.

Вечер был тихий и тёплый. Может быть, последний тёплый вечер той осени. Илья прислушивался к канонаде и думал, что его письмо, наверное, не доставят в Тетюши. Скорее всего, оно осталось где-то здесь, лежит теперь в ворохе неотправленной почты и будет лежать, пока его не сожгут немцы. А у него опять нет и теперь долго не будет почтового адреса, значит, и связи с родными.

Илья сидел один в ночном саду возле хаты, в которой остановился штаб батальона, думал, как же всё-таки сейчас живут Феликса и его мать, и не мог ничего представить. Раньше мог, а теперь нет. Эти Тетюши всё смешали, совершенно всё. Чёрт знает, что это за Тетюши, что это за город такой и откуда он взялся на их пути.

В дальнем конце сада, наверное, даже не в саду, а из ветвей старого, высокого осокоря, черневшего за садом, на берегу речки Золотоношки, глубоко, но коротко, как-то по-кошачьи взвыл филин. За спиной стукнула калитка. Илья оглянулся. От крыльца штаба к нему шёл Исаченко.

— Не спишь, командир? Я поговорить хотел.

— Говори, Созонт Никифорович. Тут филин до тебя выступал, но он подождет.

— Город без боя отдадим, да? — спросил Исаченко, пропустив слова о филине мимо ушей. — Нас тут целая дивизия, а уйдём без боя.

— Будет бой, — ответил ему Илья. — Завтра уже будет.

— Это понятно. Накроют нас в поле минами, потом раскатают танками, остальных добьёт пехота. Вот такой будет бой. А тут рубеж, река и есть где укрыться. Тут можно хорошо держаться, долго, одним полком тут неделю воевать можно. Я двадцать дней отделение муштровал. Они уже и окапываться умеют, и не побегут при первом обстреле.

Илья подумал, что Исаченко, пожалуй, прав, под Драбовом они положили бы куда больше немцев, чем в поле или даже в лесу. Но у него приказ, и они выполнят этот приказ, а что и как будет дальше, опять же, не знает никто.

— Ты, Созонт Никифорович, уже по-комсоставски мыслишь, в масштабах дивизии, — попытался пошутить Илья, но Исаченко отмахнулся.

— Ребят жалею. Когда ты нас за Днепр выводил, ты ведь нарушил приказ. Я тогда удивился — как так? Как ты решился своей волей отменить всё, что придумало и приказало начальство? Подумал даже, что ты не понимаешь, что делаешь, но ты всё понимал. Начальство для нас придумало смерть, без пользы и без надежды. А ты всё это разом похерил. И вот сейчас ситуация повторяется. Если завтра умирать, то умирать надо хотя бы с пользой. А там, глядишь, и выход найдётся. Поговори с Рудником, а?

— Не буду я говорить с Рудником, Созонт Никифорович, потому что все приказы нашего партизанского начальства заканчивались одним: действуйте по ситуации. И я действовал. А сейчас от нас зависит, выйдет ли дивизия из окружения. От судьбы дивизии зависит судьба армии, поэтому в Драбове нам оставаться нельзя.

— Ну, значит, раскатают, — вздохнул Исаченко, махнул рукой и сразу же ушёл, не ожидая ответа и других бесполезных слов.

Весь следующий день батальон продолжал идти на восток, к Кандыбовке. Их дважды накрывали миномёты подступающих с юга немецких частей. После первого обстрела батальон остался вести бой. Они уже многое умели, быстро окопались под минами, и немцы, наткнувшись на ответный заградительный огонь, видимо, не зная, что основные силы дивизии ушли вперед, атаковать не стали.

Повторно батальон обстреляли, когда они шагали одни, только рассчитывая нагнать ушедший вперед полк. Били не точно, и едва обстрел закончился, Рудник приказал уходить, не дожидаясь атаки. Немцы не стали преследовать отступающих, знали, что дальше, впереди, их уже ждут другие немецкие части, смыкающие кольцо вокруг 159-й. А от них уже ни батальону, ни полку не уйти.

Переночевали под дождем в небольшом лесу. Это была первая по-настоящему осенняя, холодная ночь, но огонь не разводили и сидели молча. Если удастся, на следующий день они будут в Кандыбовке. Что там сейчас и кто там, бойцы не знали, а сил на пустые разговоры у них не оставалось.

Дождь продолжался всю ночь, и это тоже был осенний дождь, из тех, что могут длиться, затихая, но не прекращаясь, и день, и два, и три. Он пропитал влагой шинели и гимнастёрки бойцов, воздух, землю, превратив летнюю пыль украинских просёлков в тяжёлую осеннюю грязь.

Утром батальон вышел из леса и, держась его спасительной кромки, продолжил путь на восток. Далёкой канонады, к которой успели привыкнуть за прошедший день, они не слышали, но когда отошли в поля километра на два, вдруг спереди, из-за пологого холма, раздались звуки разгорающегося близкого боя.

Вскоре вернулось походное охранение, и его командир доложил, что в километре от них у железнодорожного переезда немцы окружают какую-то воинскую часть.

— Какую-то, — проворчал Рудник. — Как ты думаешь, какую, Илья Григорьевич?

— Думаю, что наш полк или один из батальонов полка, — ответ был очевиден. Илью в докладе удивило другое: — А почему вы решили, что окружают? Вы что, видели?

— Видели, — уверенно подтвердил командир охранения. — Основные силы немцев где-то там, к югу, и судя по тому, как молотят минами, силы приличные. А прямо перед нами только что залегла рота немцев. Думаю, готовятся ударить с тыла. Или с фланга, — добавил он, подумав.

— Рота? — переспросил Рудник. — Пошли, познакомимся с ними.

Немедленно, как только закончился обстрел, батальон ударил по этой беспечной роте, не успевшей или не пожелавшей окапываться в ожидании лёгкой добычи. Ударили с тыла из всех пяти сохранившихся пулемётов, не жалея последних патронов. А когда немцы, поняв, что зажаты между окружённой частью и батальоном Рудника, попятились к своим, Рудник поднял батальон в атаку. Они бежали под затяжным сентябрьским дождём наперерез остаткам немецкой роты, по размокшей и жирной земле, оскальзываясь и оступаясь, бежали тяжело, но и немцам было не легче. Понимая, что отойти уже не успеют, а победить в этом внезапном бою не смогут, что в плен никто их брать не будет и все они погибнут здесь, под этим дождем, на этом размокшем поле, посреди Украины, немцы встретили атакующих так, как встречают врага солдаты, которым нечего терять, а милости они не ждут.

Сильный удар в правый бок чуть не опрокинул Илью навзничь, но он устоял и, подумав, как на ринге — по печени, не остановился, продолжал бежать, потому что нужно было добить эту роту, забрать её оружие, а затем бежать дальше, к остаткам части, дравшейся впереди, уже всего в полукилометре от них. Бежать, зная, что там их ждёт не спасение, а новый бой, намного более тяжёлый, и победой в нём станет прорыв через позиции немцев. Он будет первым в ряду таких же или совсем не таких боёв, но чтобы выйти из окружения, им придется пройти через все, сколько их ни случится, потому что другого пути у них нет.

Увидев, что к части, которую считали уже окружённой, раздавив их роту, подошло свежее подкрепление, немцы отложили атаку и возобновили миномётный обстрел. И дальше всё пошло так, как два дня назад в Драбове пророчествовал Исаченко. Полчаса вражеские миномётчики волну за волной клали мины, проходили «сползающим огнём» все поле, на котором наскоро окопались остатки 558-го полка, и начинали опять. После обстрела вышли танки. Следом — автоматчики. Большой нужды в танках не было, но под их прикрытием пехота чувствовала себя уверенней, а начальство торопило, требовало поскорее очистить участок от окружённых частей Красной армии.

Вскоре после полудня 558-й полк был уничтожен.

Ничего этого Илья не видел. Едва начался новый миномётный обстрел, он свалился в недавно отрытую бойцами яму, даже не яму — длинное углубление. Раненый бок жгло огнём, и разом пересохло в горле, сильнее всего в эту минуту Илья хотел пить. Он успел удивиться, обнаружив в яме военкома дивизии Мельникова в каске и с автоматом. Почему полковой комиссар оказался в 558-м полку, а не двигался со штабом дивизии где-то впереди, Илья не узнал. Он был контужен и тяжело ранен в первые минуты налёта. Но убит он не был. Разрывом другой мины тело Мельникова швырнуло на него, и когда обстрел закончился, они так и лежали в яме — мёртвый полковой комиссар на контуженном младшем лейтенанте.

Немецкий солдат, прочёсывавший поле боя и методично добивавший тяжелораненых, выстрелил в тело комиссара. Он выстрелил не потому, что посчитал Мельникова живым, просто увидел красную звезду на рукаве его гимнастерки. Немец знал, что значит эта звезда, и знал, что если комиссар вдруг окажется живым, его всё равно расстреляют, так почему не сделать это сразу. Считая дело законченным, он пошел дальше, отыскивая живых среди лежащих. Способных ходить он отправлял к группе, собиравшейся на краю поля, а остальных убивал быстрыми выстрелами. Солдат спешил, его часть и так потеряла полдня у этого железнодорожного переезда.