Глава девятая Другие реки, другие берега (Киев — Тетюши, Татарская автономия, июль — август 1941)

1.

К железнодорожным узлам эшелон подкрадывался большим осторожным животным, забивался на дальние пути и в тупиках, между завалами ржавого лома и кучами угольного шлака, ожидал новой команды. Стояли подолгу, бывало, и сутками, никто точно не знал, когда освободится следующий участок пути, и им разрешат ехать. Составы с воинскими частями и техникой пропускали на запад вне всех очередей. На восток первыми уходили вагоны с оборудованием демонтированных заводов и госпиталями. Разрешение на отправку могли дать в любой момент, едва появлялся промежуток в движении, и тогда эшелон трогался в считаные минуты, не дожидаясь отставших, поэтому надолго отходить от состава эвакуированные не рисковали.

На остановках спешили набрать воду в ближайших колонках, наскоро стирали бельё, потные, посеревшие от пыли платья, кое-как купали детей. Кого-то одного от вагона, кто пошустрее, отправляли за кипятком на вокзал — разводить огонь на станциях запрещалось. Спрашивали у местных, не продадут ли еду, любую — запасы, взятые из дома, у одних заканчивались, у других закончились давно. В прежние времена дорога до Ульяновска занимала чуть больше суток, теперь же, на седьмой день, добрались только до Тамбова.

Дорожную жизнь Гитл обустраивала, как прежде домашнюю: она следила за всем и всё контролировала, на остановках оставляла дежурных, выбирая их по очереди, так, чтобы за местом семьи в вагоне и вещами присматривали хотя бы двое взрослых. Если один вдруг чего-то не заметит, поможет второй. Петька и Лиля тоже дежурили, хотя взрослыми не считались, и когда сосед по вагону просил Петьку срочно куда-нибудь сбегать, найти коменданта эшелона или что-то узнать на вокзале, Гитл обращалась в скалу и каменно стояла на своём — ни подвинуть, ни опрокинуть, только взорвать. В границах своего мира она правила решительно и властно — то, что география границ изменилась, не значило ничего.

— Петя, мы не знаем этих людей, мы просто едем с ними в телячьем вагоне на соседних нарах, — выговаривала она сыну, успевшему подружиться с двумя девчонками, его ровесницами, из противоположного конца вагона. — Тебе не нужно валандаться у них часами. Тебя там что, кормят? Утром поздоровался — и достаточно. Через неделю, когда этот муравейник на колёсах куда-нибудь, наконец, доедет, мы разойдёмся, и ты не вспомнишь, кто они. Так зачем начинать?

В деревянном ящике без окон Петьку пожирала тоска — с сёстрами говорить было не о чём, время летело впустую. Петькину душу сушила ещё и обида — он мечтал остаться с Ильёй в Киеве и уйти в партизаны. Втайне от сестёр и матери Петька придумал, как ускользнуть от эвакуации, но ему требовалась помощь Ильи. Старшему брату в Петькином плане отводилась ключевая роль. Ни поддержки, ни понимания у брата он не нашёл, Илья наорал на него, как не орал никогда прежде, правда, матери ничего об этой истории всё-таки не рассказал. И вот теперь Петька должен выслушивать скучные поучения и подчиняться вздорным запретам.

Феликса же не спорила с Гитл ни о чём. Правила, установленные свекровью, казались ей разумными, да и что толку спорить о пустяках, когда рушился её мир. Она ехала в какую-то несосветимую даль, бросив Илью, бросив всю свою прежнюю жизнь. Феликса не желала верить, что немцы захватят Киев, она готова была остаться в Тамбове или в Пензе, чем ближе к Киеву, тем лучше, тем скорее она потом сможет вернуться домой. Но Илье Феликса пообещала ехать с матерью и сестрами одной семьёй, так что выбора у неё не оставалось.

Остановка в Сызрани, последняя перед Ульяновском, оказалась и самой долгой — отправки пришлось ждать больше суток. Феликса сидела на лавочке под пыльной акацией, возле заколоченных наглухо ворот старого склада, слушала хриплые голоса диспетчеров — по громкой связи раз за разом объявляли о прибытии поездов, вызывали то дежурного по станции, то милицию. Летнее время тянулось вяло, и только составы с нефтью, один за другим, без остановок и задержек, проходили на север.

— Никогда такого не видел, — рядом с Феликсой присел тщедушный старик с короткой, кое-как остриженной седой бородой. Пустой левый рукав его был заправлен в наружный карман пиджака. — Едут люди и едут, и всё их больше и больше. От войны до Волги, считай, пол-России, а они едут на север или куда-то за Волгу, будто и наши места им уже плохи.

От разговоров, вроде этого, деваться на остановках было некуда, походили они один на другой, словно вели их одни и те же люди. Эвакуированных расспрашивали, откуда они, сколько дней уже в пути, смотрели, как на редких животных, сочувствовали, удивлялись, что заехали так далеко, ещё сильнее удивлялись, услышав, что едут намного дальше, в Казахстан или на Урал. Спрашивали о немцах — видели ли их, и какие они, а после, вроде бы всё поняв, вдруг задавали какие-то совсем дурацкие вопросы: почему вы уехали, почему не остались?.. вас же так много. И у Феликсы темнело в глазах от глухой тоски — почему она уехала и не осталась?

Старик говорил, мягко акая, выговор его был похож на украинский, и от этого, наверное, Феликса была даже рада его слушать.

— Ты, что ль, тоже из этих?

— Да.

— И куда ж вы катите?

— Эшелон до Ульяновска. Потом в Нижний Тагил, на Урале.

— На Урале я не был, не знаю, как там, только не лучше, чем у нас. Урожай в этом году знатный, а убирать некому будет, подчищает война мужиков, выскабливает. Скоро в сёлах одни бабы останутся. Ты сама-то городская? — спросил старик, и Феликса вдруг посмотрела на него так, словно увидела только сейчас морщинистую кожу повернутой к ней щеки под слезящимся глазом, выгоревшую фуражку железнодорожника, пустой рукав пыльного пиджака. Разгоняя тусклую послеполуденную духоту, налетел влажный ветер, принёс с Волги запахи нагретой речной воды и камышей.

— Нет, я из села.

— Вот и пожила бы у нас и поработала б, — обернулся к ней старик. — Самое время сейчас. А там, глядишь, понравится, так и вовсе останешься.

— Спасибо! — легко улыбнулась Феликса, и старик сердито отвёл взгляд. Он решил, что эта девчонка смеётся над ним.

Гитл встретила её встревоженно.

— Кажется, Лиля заболела. А что они хотят, если везут людей, как скотину, а вагон продувает насквозь. Где теперь искать врача? Где брать лекарства?

— Да врача мы найдём, если не в нашем вагоне, то в соседних. Я пойду сейчас, поспрашиваю. И до Ульяновска уже недолго осталось, лекарства будут.

— А потом как? Ей нужно лежать, а нам надо ехать.

— Мама, я как раз хотела с вами поговорить, — решилась Феликса, хотя вовсе не была уверена, что готова к разговору. Одними предположениями Гитл не убедить, каждое слово она будет проверять на прочность, как узел. — Может быть, нам пока не ехать дальше Ульяновска?

— Очень хорошо, — устало отмахнулась Гитл, — проживём все деньги и что потом будем делать? Попрошайничать на вокзале? Из Петьки марвихер выйдет — первый сорт.

Феликса неплохо научилась улавливать настроения Гитл, на это у неё ушло три года. Если бы свекровь, несмотря ни на что, твёрдо хотела ехать дальше, она бы не подсмеивалась сейчас над её словами. Отбросила бы резко и сразу. Значит, болезнь младшей дочки взволновала Гитл всерьёз, и если постараться, её можно убедить остаться хотя бы до сентября. К тому времени немцев отгонят от Киева, и семья ещё до холодов сможет вернуться домой. Феликса была готова на многое, лишь бы не ехать на Урал, но для начала надо было договориться со свекровью.


2.

Письмо Евсею Гитл написала сама, сама же отнесла его на почту и отправила. Её жизнь, налаженную и устроенную, сорвало с надёжного якоря и понесло — только успевай держаться на поворотах, следить, чтобы волной не разбило в щепки и не расшвыряло, так что потом не соберёшь. Старший сын ждал Гитл на Урале, средний остался под Киевом неизвестно где, она теперь писала письма «до востребования», и её собственный адрес был таким же: ни дома, ни квартиры, одна только полка на городской почте. Из ниоткуда в никуда отсылала сигналы Гитл, стараясь удержать семью вместе, не позволить поднятой войной буре расшвырять всех по огромной стране.


Здравствуй, дорогой мой Ися, — писала Гитл сыну. — Привет тебе от Бибы и Лили, Феликсы и Пети. 19 июля, как ты знаешь, наверное, и как я тебе сообщала, мы выехали из Киева. Добирались с ужасными задержками, и только 1 августа, наконец, попали в Ульяновск. В дороге заболела Лилечка, поэтому выезд отложили, пока она не выздоровеет. Сейчас мы живём на Волге, сняли две комнаты в городе Тетюши, недалеко от Ульяновска. Тут спокойно, тихо, есть работа и еда и пока что — крыша над головой. Когда Лиля будет совсем здорова и всё прояснится, поедем пароходом в Молотов. Оттуда уже к тебе, в Нижний Тагил. Напиши мне, чем ты питаешься и какая у вас погода. Не ленись стирать и гладить свои рубашки и бельё, обязательно ешь горячее хотя бы два раза в день. Ответь сразу, как только получишь это письмо. Нет ли хоть каких-то вестей от Илюши? Я очень беспокоюсь о нём. Целую тебя, твоя мама.


— Вы же у Антонины живёте? — взглянув на обратный адрес, удивилась молоденькая почтальонша. — Можете указать на конверте её дом, и мы доставим вам ответное.

— Спасибо большое, не хочу никого лишний раз беспокоить, — сдержанно ответила Гитл и прикрыв за собой дверь, вышла на крыльцо городской почты. Гитл не хотела, чтобы её письма передавали чужим людям, ей не сложно лишний раз зайти на почту, забрать письмо с полки «до востребования». Её семья жила в Тетюшах второй день, а о ней все уже всё знали — в чужом доме стены стеклянные. Теперь им на виду жить и на глазах быть.

Городок показался Гитл тихим, главная улица, конечно же, имени Ленина, ближе к центру была застроена двухэтажными купеческими домами, а уж дальше шли деревянные, в один этаж, какие попало. Места здесь вольные, широкие, похожие на Украину. На запад до горизонта уходили иссечённые оврагами поля, а за Волгой, на востоке, под многослойными громадами медленных облаков, возможных только в таком бескрайнем небе, зеленью трав разливались луга.

Гитл выросла на прибрежном торговом Подоле, поэтому про Тетюши всё поняла прежде, чем увидела город, когда пароход, на котором плыли они из Ульяновска, только причаливал к служившему пристанью старенькому дебаркадеру. Уходившие от берега, местами провалившиеся деревянные мостки раньше вели к плавучим причалам. Гитл насчитала их полдюжины. До революции Тетюши вели богатую торговлю, раз здесь построили столько причалов. Из всех сохранился лишь один товарный, да ещё один пассажирский. Деревянные полуразрушенные сараи, тулившиеся на склонах крутого и высокого берега, когда-то служили складами. Что-то оставалось здесь от не такого уж далёкого сытого прошлого, но оставались крохи.

Вдоль берега на воткнутых в песок шестах тянулись рыбацкие сети, и рядом сохли вытащенные из реки лодки. Лодок было немало, видно, рыба увереннее людей пережила революцию и переносила социализм. Улов у волжских рыбаков по-прежнему был хорош.

Гитл ничего не имела против революции. Её дети смогли получить образование и приличную работу — при старом режиме это было невозможно. Но она помнила много такого, чего её умные и учёные дети помнить не могли и не могли себе представить, например, как жил Киев в тринадцатом году. Что бы ни говорили Гитл её дети, какие бы рекорды пятилеток ни кружили им головы, она знала точно: как в тринадцатом, Киев больше не жил никогда; и не один только Киев — следы былого достатка в обнищавшей стране Гитл замечала повсюду.

Сам город отстоял от реки недалеко, но это не значило, что добраться до него можно было легко или быстро. От пристани в Тетюши вела лестница столь же крутая, сколь и длинная. Поднявшись по ней, Гитл точно знала, что добровольно по этой лестнице готова только спуститься, и только раз, когда будет уезжать. Днепровские кручи, на которых стоял Киев, не уступали волжским, но никто не заставлял её бегать по ним вверх и вниз, для этого в Киеве уже почти полвека существовал электрический трамвай. И всё же, как бы ни ворчала Гитл, Тетюши ей понравились хотя бы тем, что здесь у неё была крыша. Да, этот дом был не её, наверняка со своими порядками, в которых ещё предстояло разобраться и, может быть, поменять их. Хозяйка дома, Антонина, новая подруга Феликсы, казалась гостеприимной, к тому же целыми днями пропадала на работе. С человеком, которого нет в доме с утра до вечера, ужиться проще. Но по-настоящему удивляло Гитл, как невестке удалось за несколько часов в Ульяновске познакомиться с этой Антониной и так стремительно изменить их жизнь. К лучшему ли?

Когда эшелон с эвакуированными добрался, наконец, до Ульяновска, Феликса оставила Гитл с семьёй в привокзальном сквере и отправилась искать колхозный рынок. Она точно знала, что рядом с вокзалом какая-нибудь торговая площадь найдётся обязательно, а там уж она разберётся. Это горожане ходят на базары за едой, Феликса шла за разговорами. Рынок она отыскала быстро, опыт не подвёл, но оказавшись среди торговых рядов, в первую минуту остановилась разочарованно. Не такую картину рассчитывала увидеть привыкшая к киевским базарам Феликса. Площадь была почти пуста, торговали в основном мелочами, полезными в хозяйстве, но никакого хозяйства у неё не было и не предвиделась. Несколько тёток предлагали молоко, свежее и топлёное, две старухи разложили перед собой пучки сушёной травы, должно быть, считая её лекарственной. Ни картошки не увидела Феликса, ни муки, ни хлеба, ни мяса, ни подсолнечного масла, — ничего из того, к чему она привыкла на украинских базарах. Но главное — торговые лари стояли наглухо закрытыми, некоторые были заколочены давно и, казалось, навсегда. Феликса обошла их все и только у дальнего выхода с рынка заметила то, что искала. В небольшом, специально выгороженном загоне, раздетый по пояс, бурый от загара мужичонка в грязных брюках и засаленной фуражке речника пытался чистить смердевшую рыбой стовёдерную бочку. Ещё одна такая же стояла рядом, и вся земля вокруг этих бочек шелушилась рыбной чешуёй. Чуть поодаль богатырских размеров тётка сгребала в кучи и сваливала в мешки ботву, луковую шелуху и пожелтевшие капустные листья.

— Вы что же, уже распродались? — подошла к тётке Феликса и поздоровалась.

— Опоздала, хозяюшка, поздно просыпаешься, — тётка насмешливо глянула на Феликсу. — Так ты мужика своего голодом уморишь. Теперь только в субботу к вам приедем.

— А вы откуда? Издалека?

— Из Казанской губернии, если по-старому считать. Из Тетюшей. Нам свои овощи и рыбу сюда ближе возить, чем в Казань. Ты теперь в субботу приходи, только вставай пораньше, а то опять одну шелуху застанешь.

— Так вы от колхоза, да?

— Можно и так сказать. У нас садово-огородное хозяйство при колхозе. Почти весь урожай государству сдаём, но и живую копейку тоже зарабатываем.

— Может, вам работники нужны? — задала Феликса вопрос, ради которого и пришла на рынок.

— Работники сейчас всюду нужны. Да кто работать будет, ты, что ль? — тётка внимательно оглядела Феликсу. — Городская, небось? Для вас и в городе работа найдётся.

Феликса коротко рассказала свою историю, и тётка задумалась.

— Работники нужны, — повторила она, — но деньгами тебе платить не сможем, нет у нас денег. Если согласна, расчёт продуктами. Будешь хорошо работать — семья голодной не останется. На первое время сможете остановиться у меня, осмотритесь, и там уж как сами решите. Мой муж в Финскую погиб, и сыновья сейчас воюют, так что место в доме есть. Антонина, — она по-мужски протянула загорелую руку.

— Ты, Тонька, перехватчица настоящая, — подтягивая штаны, подошел мужичок, возившийся с бочками. — Девка-то ко мне небось шла, — подмигнул он Феликсе. — У нас артель ого какая. Первая на всей Волге артель. Таких белуг, как мы ловили, нигде больше нету.

— Иди, скреби свои бочки, Порфирьич, — отмахнулась Антонина. — И подмети наконец, машина скоро придёт. Весь рынок рыбой провонял и шелухой засыпал.

— Рыбный запах — благородный, — засмеялся мужичок. — От него одного сытость в теле наступает.

— Мы сейчас тут приберёмся и уедем, — не обращая внимания на рыбака, сказала Антонина. — А вы возьмите билеты и переночуйте на пристани. Завтра утром отправится пароход до Тетюшей. К обеду приедете, а я вас встречу на пристани. Всё поняла? — и тем же решительным движением она опять протянула Феликсе руку. — До встречи.

Огромные размеры хозяйки дома Гитл не испугали. Большой человек снисходительнее к окружающим и часто прощает то, за что мелкий готов мстить годами, уже и причину забудет, а остановиться не может. Впрочем, знала она и обратные примеры, одним словом, дело было не в росте и не размере кулаков.

Дома Гитл ждал милиционер и встревоженные взгляды дочерей.

— Ваш участковый, лейтенант Макаров, — поднялся милиционер. — Зашёл познакомиться, заодно документы проверить.

— Документы наши в порядке, — с ходу ответила Гитл. От милиции она старалась держаться на расстоянии — не ссорилась, но и на шею себе садиться не позволяла. — Биба, принеси воды товарищу лейтенанту. И мне принеси, на дворе опять черти лето кочегарят.

Лейтенант был белобрыс, смотрел сонно и сам казался таким же, сонно-безликим, а когда встал, выяснилось, что до смешного мал ростом, ниже Петьки, даже не на голову, а, пожалуй, на целый фут. Таких Гитл привыкла опасаться.

— В порядке или нет, это мне решать, — глядя мимо неё, ответил Макаров. — Данные всей вашей семьи я переписал, где следует, их проверят, а пока напоминаю о необходимости срочно оформить временную прописку для взрослых и несовершеннолетних. Передайте вашей хозяйке, что до конца недели я приду ещё раз, пусть приведет домовую книгу в соответствие.

Лейтенант взял фуражку и направился к выходу, но в дверях задержался.

— В городе живут несколько спецпоселенцев, предупреждаю, что контакты с ними нежелательны.

— Мы же их не знаем, — удивилась Гитл.

— Вот и не надо вам никого знать, — ответил на это участковый и вышел.

Гитл посмотрела на дочек с выражением, известным им с раннего детства.

— Большой начальник, а мог в стакане утонуть, — едва сдерживая смех, она погрозила Бибе. — Ты была бы виновата.


(Продолжение главы далее)


Загрузка...