Шашечки и звезды

ПЕРВЫЕ БОИ

После обеда тяжелый занавес тумана несколько приподнялся. Погодные условия улучшились настолько, что можно было уже подумать о полетах.

Группа капитана Бородаевского в составе шести машин поднялась в воздух и взяла курс на запад. Задача была следующая: прикрывать и поддерживать действия подразделений 2-й пехотной дивизии, ведущих наступление на участке Заксенхаузен, Креммен. Скибина летел в последней паре с Ереминым. Парами поочередно они кружили над полем боя, охраняя свою пехоту от ударов неприятельской авиации. Порой углублялись, и довольно значительно, за линию фронта. Несколько раз им удалось рассеять группы фашистских самолетов, старавшихся проникнуть в тыл нашим войскам. При этом противник не принимал боя. Несмотря на свое численное превосходство, гитлеровцы, едва заметив приближающиеся к ним наши истребители, сбрасывали куда попало бомбы, зачастую даже на свои позиции, и поспешно удирали в западном направлении.

Еремин со Скибиной несколько раз пытались атаковать вражеских летчиков, но каждый раз тем удавалось ускользнуть.

Прошло некоторое время. Группа Василия Бородаевского по-прежнему висела над полем боя, выполняя свою задачу. Несколькими атаками на бреющем полете ребята накрыли ряд огневых точек противника.

Наконец Бородаевский услышал команду возвращаться. И самое время, поскольку горючее было на исходе, а им еще предстояло долететь до аэродрома. Не мешкая ни секунды, капитан сделал разворот, за ним поспешили и две остальные пары. Жаль было возвращаться с почти полным комплектом боеприпасов.

— Поохотимся по пути, командир? — спросил кто-то по радио.

— Можно, — согласился капитан. — Только не увлекаться. Горючее кончается, — напомнил он.

Они перестроились уступом вправо, и «охота» началась. Шли низко над землей, на бреющем полете. Вот они заметили автоколонну, поспешно продвигавшуюся к лесу. В следующий миг машины остановились, и из них посыпались гитлеровцы. После нескольких пулеметных очередей с десяток фашистов упали и остались недвижимыми. Одна машина вспыхнула ярким пламенем.

У летчиков уже не оставалось времени сделать еще один заход. Они продолжали полет в свои родные Бяленги, внимательно высматривая новые цели. Неподалеку от Фюрстенвальде они атаковали вражеские артиллерийские и пулеметные позиции. Выходя из атаки, летчики попали в густую полосу дыма, проникавшего даже в кабины самолетов. Дым был резкий и удушливый, и им захотелось как можно быстрее выйти из завесы. Вскоре он стал редеть, даже запах исчез. Можно было вздохнуть с облегчением.

Еремин огляделся по сторонам. Скибины, который должен был лететь рядом, нигде не было видно. Он еще раз посмотрел вокруг: никого.

— Славек, Славек, где ты? Ответь!

Рация молчала. Не на шутку обеспокоенный, Еремин решил доложить командиру эскадрильи.

— Вася, мой ведомый куда-то запропастился! — прокричал он, нарушая все правила переговоров в воздухе. — Не выходит на связь и не отвечает!

Капитан взглянул на стрелку бензобака. Что за дьявольщина! Она качалась почти на нуле! Хотя горючего, как правило, бывает больше, чем показывают приборы, положение становилось критическим. Что же делать? И возможно, как раз в эту минуту Скибине нужна помощь. Может, Славек отбивается от вражеских истребителей? Он не оставит своего друга в беде!..

Бородаевский уже хотел было отдать команду развернуться и идти на поиски пропавшего, но тут же заставил себя еще раз взглянуть на приборы.

— Как там у вас с горючим?

— Кончается, — послышались четыре одинаковых ответа.

Капитан в сердцах выругался. Всей душой он стремился помочь Скибине, но в сложившейся ситуации не имел права подвергать всю группу опасности. Он, как командир, отвечал за жизнь шести экипажей.

Тяжело вздохнув, Бородаевский продолжал полет по направлению к аэродрому. За ним летели четыре машины. Замыкал строй, чуть отстав от всех, Еремин. Он по-прежнему осматривался вокруг в надежде, что вот-вот появится Славек, но тщетно. Радио тоже молчало.

Они вернулись в прескверном настроении. На доклад к Полушкину Василий пошел не сразу, он все еще надеялся на возвращение Скибины.

— Товарищ майор, докладываю, хорунжий Скибина не вернулся с задания…

— А что с ним случилось?

— Не знаю. В дымовом облаке отстал от группы, а после так и не присоединился. Еремин докладывал мне, что…

— По радио пробовали связаться?

— Конечно, еще бы! Не отвечал…

— Может быть, вынужденная посадка? Может, еще даст о себе знать?

— Будем надеяться, — вздохнул капитан.

О самом страшном оба старались не думать.

Славек ушел чуть вправо от Еремина, выбирая удобную позицию для атаки. Он легонько отпустил от себя ручку, и в крестовине прицела показалось гнездо зенитки. Орудие часто-часто полыхало огнем, но летчик не обращал на это внимания. Любой ценой он решил уничтожить вражескую точку, нажал спуск. Самолет охватила привычная вибрация. Из стволов пушки и пулеметов на врага брызнуло огнем.

Сверху было отлично видно, как расчет, обслуживавший зенитку, в панике бросился врассыпную.

«Ага, удирают! — обрадовался Славек. — Все равно далеко не убежите», — подумал он, и новая серия огня обрушилась на цель. И тут где-то над его головой разорвались несколько снарядов. Он быстро прикинул высоту разрывов.

«Далеко бьют. Не попадут», — подумал Славек, успокоился, но в следующий момент услышал звук, похожий на то, как если бы на лист железа сыпали горох.

«Из пулемета шпарят…» — мелькнула мысль.

Славек уверенно вывел машину из пике и сразу же попал в клубы дыма.

«Вот теперь попробуйте-ка поищите меня!»

Он набрал высоту и попытался сориентироваться, но в дыму это было делом нелегким.

«Только бы удачно выскочить из этой темени…»

Дымовая пелена стала редеть, и летчик понял, что все-таки очень сильно отклонился от курса. Товарищей и след простыл, а он, оказавшись над восточным пригородом Берлина, попал в зону мощного огня противовоздушной обороны противника. Снаряды рвались совсем рядом с машиной. Славек бросал самолет из стороны в сторону, менял высоту, словом, делал все возможное, чтобы уйти от разрывов. Пот лил с него ручьями, но он не замечал этого. Мотор на полных оборотах нес машину в сторону Франкфурта-на-Одере. Там были свои, родной аэродром…

Опять словно град посыпался на обшивку, Близкие разрывы швыряли самолет как мячик. Радиосвязь отказала, и напрасно Славек взывал о помощи, указывая свои координаты.

Рулевая система, поврежденная осколками, почти не реагировала на его усилия. Это уже была не та, послушная воле пилота, легкая, маневренная машина. Самолет превратился в громоздкую трехтонную массу металла, с трудом удерживавшуюся в воздухе лишь благодаря непрерывной работе двигателя.

Скибина делал все возможное, чтобы вывести машину из зоны огня. Он чувствовал себя как человек в лодке среди волнующегося моря.

Над Кенигсбергом он опять попал под обстрел. Самолет вдруг подбросило вверх. В ветровом стекле перед его глазами мелькнул какой-то обломок железа, и одновременно пилот почувствовал удар в бок. Его что-то обожгло, а рука ослабла и повисла без движения.

«Поймали меня все-таки, — успел подумать он с горечью. — Вот и конец моей летной жизни».

Самолет дрожал, словно человек в ознобе. Двигатель чихнул раз-другой и заглох. Перед глазами Славека зарябила земля, в ушах зазвенели тысячи пронзительных звоночков. Резкая боль на мгновение привела его в сознание. Машина, наклонясь на одно крыло, стремительно падала вниз. Здоровой рукой летчик попытался рвануть кольцо парашюта, но тщетно: то ли замок был поврежден, то ли силы отказали ему…

Последним усилием воли Скибина навалился всем телом на ручку, чтобы направить самолет на вражескую огневую точку. В следующее мгновение раздался страшный удар, глаза ослепила яркая вспышка, а потом наступила тишина…

Руководитель полетов еще долго вызывал по радио Славека. Эфир молчал. Безрезультатными оказались и поиски исчезнувшего летчика на соседних аэродромах. Скибину в полку любили и несчастье с ним переживали особенно тяжело.

Уже вечерело, когда над полем послышалось характерное тарахтение приближающегося По-2. Неловко подпрыгивая на кочках и разбрызгивая лужи, самолет подрулил к командному пункту. Из кабин вылезли две фигуры, им навстречу вышел командир полка.

— Ну и какие результаты?

— Ничего, к сожалению, — печально произнес в ответ майор Волков. — Более часа крутились в воздухе, и никаких следов.

— А смотрели внимательно?

— Как только могли. А потом начало смеркаться, видимость уменьшилась до двух-трех километров. — Расстроенный, Еремин махнул рукой.

Оставив самолет на попечение механиков, летчики побрели в сторону деревни.

Ни Красуцкий, ни Еремин даже не притронулись к ужину. Бородаевский несколько раз ткнул вилкой в тарелку и медленно отодвинул ее. В столовой было удручающе тихо. Они вышли из помещения и закурили. Друг на друга не смотрели, но мысли у всех были об одном — Славек, всегда жизнерадостный, веселый… Погиб, и когда: в самом конце войны!

— Ну, гады! Теперь держитесь! Пусть только кто-нибудь из вас попадется мне! — Красуцкий прерывисто дышал, его губы дрожали.

— Такого пилота потеряли… — Василий нервным движением сунул руки в карманы.

— И такого товарища, — добавил Еремин.

— Ладно, пошли к нам. Что здесь стоять на дороге, — предложил Александр.

Миновав два дома, они вошли в небольшой дворик. Скрипнула калитка, висевшая на одной петле. Скрип был настолько неприятным, что Костя вздрогнул.

В небольшой комнатке они застали Ваню Зимакова, Павку Журбенко, Женю Пирогова и Колю Федина. Летчики молча сидели за столом. Увидев вошедших, никто не шелохнулся.

Они уселись, где смогли найти место. Коля нагнулся и вытащил из чемодана под кроватью бутылку. Разлил и молча показал рукой. Все встали и выпили.

У них не было слов, чтобы выразить все, что они чувствовали. Скорбь и гнев, боль и ненависть — эти чувства переполняли их, взывали к отмщению. На своем боевом пути они теряли немало товарищей, но гибель Славека переживали особенно тяжело.

Тишину прервал Зимаков:

— Помните, как мы в Карловке клуб организовали?

— А он больше всех старался…

— И во время первого выступления так волновался…

— А вечер в Прилуках?

— Мне больше всего запомнилось, как он в Кутно стихи читал…

— Да, ребята, какой парень был!

— Кажется, совсем недавно, — сдавленным голосом сказал Красуцкий, — совсем недавно мы вместе пришли в полк из школы, а сегодня уже — «был»…

— Вася, нужно семье сообщить.

— Только не я! Пусть это Волков сделает или сам «дед». Я не смогу… — Бородаевский сдвинул брови и отрицательно качнул головой.

Еремин встал и вытянул перед собой руку.

— Товарищи! Поклянемся памятью хорунжего Скибины отомстить за него так, как подобает летчикам и друзьям.

Все разом поднялись и сплели руки в крепком солдатском рукопожатии.

Потом Красуцкий пошарил в карманах и вынул любительскую фотографию. Все склонились над ней. Улыбающийся Славек, стоящий рядом с Костей, глядел на них.

— Когда снимали?

— В феврале, в Рогани.

Снимок обошел всех, потом Красуцкий взял фотографию и написал на обороте:

Он еще раз всмотрелся в фотографию и вложил ее в конверт.

— Завтра напишу его матери. И снимок отправлю.

За окнами опускалась ночь, и дрожащее далеко на горизонте зарево пылающего Берлина освещало ее. Где-то в той стороне, далеко от своих, погиб Славек Скибина.

Война не любит сентиментальностей, долгих переживаний и скорби. Да для этого на войне и времени нет. Если кто-нибудь выбывает из строя, нужно подавить в себе даже самое неутешное горе и плотней сомкнуть ряды. Для воспоминаний будет время после победы. Оставшиеся в живых почтят тогда память погибших.

Во время воздушного боя, в котором участвовал соседний 10-й полк, были сбиты три вражеских самолета «Фокке-Вульф-190». Наши потери составили две машины. Погиб и один пилот. Несмотря на горечь утраты, летчики должны были выполнять поставленные перед ними задачи. А сделать предстояло немало.

Утро 26 апреля наконец порадовало летной погодой.

Первой вылетела группа из шести экипажей под командованием капитана Грудзелишвили, которая должна была провести разведку в районе Лойенберг, Нитцов, Ринов. Уже находясь за линией фронта, летящий в последней паре Красуцкий доложил:

— Внимание! Слева, высота тысяча метров, четыре «мессершмитта».

Шота отреагировал молниеносно:

— Пономарев! Парой набрать высоту, атаковать!

— Понял, — отозвался Миша.

Он потянул ручку на себя и влево. Мотор тяжело взревел, самолет завалился на левое крыло, а затем взмыл вверх. Вслед за Пономаревым устремился и Красуцкий, повторив маневр своего ведущего.

Тем временем четверка Ме-109 разделилась на две пары, приготовившись к отражению атаки. Однако Пономарев уже успел набрать высоту и под прикрытием небольшого облачка ринулся на противника. Прямо перед ним в прицеле четко рисовался силуэт вражеского самолета, но пилот не нажимал на гашетку. До цели было еще далеко. Сейчас необходимо атаковать наверняка, иначе противник мог ускользнуть.

Самолет стремительно приближался к машине фашиста, которая с каждым мгновением все увеличивалась в перекрестии прицела. Пономарев хладнокровно высчитал поправку на опережение и…

Есть! Он нажал на гашетку, и в ту же секунду самолет задрожал от выпускаемой очереди выстрелов. На черном кресте, намалеванном на вражеском фюзеляже, запрыгали яркие точечки попаданий. Миша ударил еще одной короткой очередью и отвел машину вправо, давая возможность атаковать своему ведомому.

Теперь вражеский самолет виден в прицеле Красуцкого, который выпускает в него две очереди. Сквозь стиснутые зубы он шепчет:

— Это тебе за Скибину! А вот еще за Скибину…

Вражеский самолет, окутанный дымом, начинает снижаться. Александр делает еще одну поправку и готовится выпустить в него третью очередь, которая должна стать последней…

— Саша, внимание! — слышится в наушниках. — «Рама»!

Это голос Пономарева. Красуцкий автоматически рвет на себя рукоятку штурвала и ныряет в спасительную тучку, находящуюся над головой. Осмотреться по сторонам уже нет времени, пулеметные очереди «фокке-вульфа» проносятся где-то поблизости. На помощь товарищу спешит Пономарев, но Александру в облаках удается уйти от своего преследователя. Задымивший «мессер» отвалился куда-то в сторону. Как он рухнул на землю, в пылу борьбы никто не видел.

Над районом разведки летчики присоединились к основной группе.

В это время другая группа самолетов прикрывала с воздуха передвижение наших войск в направлении Заксенхаузен, Флатов, Науэн, а третья сопровождала штурмовики 8-го полка, поддерживая их атаки в районе Беетц, Нойруппин, Либенвальде.

Кружа в воздухе и прикрывая штурмовики от неожиданного нападения вражеской авиации, летчики с удовольствием наблюдали за четкими действиями своих коллег. Образовав так называемую «карусель», горбоносые «илы» поочередно наносили удары по огневым точкам, станционным постройкам, составам на железнодорожных путях. В результате их налета все превращалось в сплошное месиво из клубов дыма, обломков металла, развалин зданий и вывороченной земли. «Карусель» действовала безотказно. Едва один штурмовик выходил из пике, как тотчас же за ним появлялся следующий.

На обратном пути самолеты нанесли еще несколько ударов по шоссе Нойруппин — Виттшток, разметав несколько автоколонн и огневых точек противника.

В тот день на базу возвратились все машины, поэтому и настроение летчиков было отличным. Пономарев с Красуцким ходили в именинниках. Повреждение вражеского самолета — тоже успех немалый.

Но их радость вскоре стала еще большей. Перед самым вечером на летном поле приземлился старичок По-2, который привез с собой самый дорогой солдатскому сердцу подарок — почту. В один миг разошлись по рукам маленькие, аккуратно сложенные треугольники. Их разворачивали сосредоточенно, не спеша, а некоторые с опаской. Все ли в порядке дома? Живы ли родные? Здоровы ли они?

Под любопытными, не без зависти взглядами друзей Александр взял небольшой конвертик без обратного адреса. Неторопливо развернул его, а затем осторожно распрямил драгоценный листочек.

Прикрыв глаза, Красуцкий мысленно увидел улыбчивое лицо девушки.

«Молодец Галка, — подумал он. — Заканчивает школу, работает, дома хлопочет. Откуда у нее на все время?»

Подошел Зимаков.

— Ну как там? Все в порядке?

— В порядке.

— А что нового в Карловке?

— Откуда ты знаешь, что это из Карловки?

— А с другим письмом ты бы так не прятался.

— Ты прав… Там все по-старому. Жалеют, что нас нет.

— Понятное дело, жалеют… — Ваня понимающе подмигнул.

Мимо них прошли два механика. Усатый сержант с гордостью рассказывал:

— А мой Петька осенью уже в школу пойдет. И подумай-ка, Николай Егорыч, как время-то летит… Война началась — парня едва от земли видать было, а теперь — в школу… — Дальнейшие его слова унесло порывом весеннего ветра.

Одному капитану Симонову и на этот раз не было письма. Да и от кого ждать писем, если всю семью его погубили фашисты, а из знакомых кто соберется написать? У каждого и своих забот хоть отбавляй.

Капитан уже успел свыкнуться с такими мыслями и радовался за других. Сейчас он стоял в группе оживленно обсуждавших домашние новости офицеров. Он был широкоплеч, крепко сбит, но его движения казались слегка тяжеловатыми из-за ранения. Ростом он был на полголовы выше своих товарищей.

— Ну, молодежь, кто хочет на «карусели» покататься? — бросил он.

К нему мигом подскочили Костя и Женька. Капитан сцепил руки на затылке. Ребята ухватились за его согнутые в локтях руки, повиснув на них всей тяжестью. «Карусель» поехала. Симонов крутился на здоровой ноге, помогая себе протезом. Повиснувшие на нем парни, не касаясь земли, кружились все быстрее. Остальные смотрели на капитана с восхищением. Они не в первый раз видели эту демонстрацию силы, но она неизменно производила большое впечатление.

Наконец Симонов остановился.

— Что, устал уже? — удивился Василий.

— Скажешь тоже, ребятишки, как перышки, легкие. Видно, их здорово растрясло сегодня в воздухе…

Все рассмеялись.

Симонов, как инструктор воздушных стрельб, был в полку человеком известным и уважаемым. Старого фронтовика вовсе не смущало отсутствие одной ноги. Протез отлично заменял ему ногу. Этот протез у Симонова был уже второй, а первый он потерял в… авиационной катастрофе.

Симонов был настоящим асом, стрелял отлично, доказательством чему было восемь сбитых им фашистских машин. Причем первый самолет он уничтожил в воздушном бою вскоре после начала войны, кажется, над Великими Луками.

Особую ненависть Симонов питал к самолетам-разведчикам. Те обычно летали на очень большой высоте, на которой пилоту требовалось пользоваться кислородной маской, а Симонов не любил этого. И вот во время одного из боевых вылетов он заметил кружащий высоко в небе разведывательный самолет. И хотя кислородной маски у него не было, Симонов решил все-таки атаковать противника.

Он набрал нужную высоту и в тот момент, когда уже почти терял сознание от недостатка кислорода, поразил вражескую машину точной очередью. Самолет задымил, вспыхнул как факел, свалился в штопор и рухнул на землю, выбросив столб огня. За ним падала и машина Симонова, все же потерявшего сознание.

Он очнулся, когда до земли оставалось немногим более четырехсот метров. Молниеносная реакция, выдержка и мастерство позволили ему вывести машину из штопора почти над самой землей. Но вынужденной посадки избежать не удалось. При посадке самолет попал в ров, пересекавший поле, и разбился вдребезги. Чтобы вытащить Симонова из кабины, пришлось прибегнуть к помощи слесарей. И все-таки ему повезло, поскольку в этой переделке он потерял лишь ногу…

Повезло ему и в том, что он приземлился на своей территории. В бессознательном состоянии Симонова доставили в госпиталь. Ногу пришлось ампутировать, а по поводу его дальнейшего состояния врачи только скептически покачивали головой. Однако железный организм выдержал, и уже спустя некоторое время Симонов начал летать и вернулся в действующую армию.

Многие предполагали, что, памятуя о том происшествии, он остепенится, но куда там! Воздушный воин остался верен себе. С одной ногой, как он сам говорил смеясь, ему было даже легче в том смысле, что можно не опасаться… отморозить ее!

Однажды он в паре с другим пилотом вылетел на очередное боевое задание, во время которого они неожиданно наткнулись на группу вражеских самолетов. Несмотря на значительное численное превосходство противника, Симонов принял решение атаковать первым. У него и в мыслях не было попробовать незаметно проскочить, не вступая в бой. Он молниеносно набрал необходимую высоту и ринулся на фашистов. В следующую минуту два их самолета беспомощно падали вниз. Симонов уже заходил в хвост третьему, когда вдруг из-за облака вынырнули два «фокке-вульфа» и повисли у него на хвосте. Он заметил их, когда пули забарабанили по плоскостям его машины. Все решали молниеносная реакция, смекалка и опыт. А этих качеств Симонову было не занимать.

Он дал полный газ и резко завалил машину на левое крыло. Самолет, выпустив шлейф дыма, круто пошел вниз. «Фокке-вульфы» отказались от преследования и ринулись теперь на его ведомого, который остался в одиночестве. Товарищу грозила большая опасность: его вот-вот могли настигнуть вражеские истребители. И он помчался наперерез первому из преследователей, чтобы отвлечь его от друга. Это удалось, но теперь ему снова грозила опасность от первых двух вражеских самолетов.

Летчику еще раз удалось применить маневр с переворотом и задымлением, тем более что вражеские пилоты видели, как их пули полоснули по крыльям и фюзеляжу машины Симонова. Но двигатель его самолета работал исправно, и Симонов снова бросился в атаку. На этот раз все четыре вражеских летчика, догадавшись, что их провели, бросились на Симонова. Его ведомому уже ничто не угрожало, и Симонов в третий раз повторил свой фокус. На этот раз он, вероятно, получился особенно удачным, и фашисты поверили в гибель летчика. «Обдурил их, как детей!» — удивлялся потом Симонов.

Так или иначе, его оставили в покое, и это было как нельзя вовремя. Машину все-таки изрядно потрепали. Необходимо было срочно искать подходящее место для вынужденной посадки. Он пересек линию фронта и сел в поле, неподалеку от небольшой рощицы. Самолет уже плохо подчинялся управлению. В последнее мгновение, перед самой посадкой, капитан включил двигатель. В следующую секунду произошло несчастье: в момент приземления колеса зарылись в мягкую почву, и самолет скапотировал. В глазах летчика зарябило, его ударило о стенку кабины. Что-то загрохотало, потом наступила тишина.

Еще некоторое время Симонов со страхом ожидал взрыва бензобаков, но ему и на сей раз посчастливилось. Самолет не загорелся. От боли пилот потерял сознание. Очнувшись, он понял, что находится в весьма необычном положении: висит на ремнях, прикрепляющих его к сиденью, вниз головой. От малейшего движения все тело пронизывала резкая боль. Рядом слышались чьи-то голоса. Свои или чужие?

Его посадку видели наши солдаты, напряженно следившие с земли за ходом воздушного боя. Они что было духу бросились на помощь летчику, хотя не очень рассчитывали на то, что найдут его живым. Чтобы добраться до кабины пилота, надо было откопать ее. Позже, когда на место происшествия прибежали люди из ближайшей деревни, они попытались перевернуть самолет в нормальное положение, но не получилось — слишком велика была тяжесть. Наконец им удалось добраться до кабины, и Симонов, увидев своих, открыл замок, закрывающий фонарь.

С огромным трудом собравшиеся отодвинули фонарь, но это было лишь полдела: предстояло извлечь из кабины и самого летчика. Наконец, израненного, полуживого, его вынесли из машины. И тут вдруг раненый закричал:

— Стойте, стойте, а где моя нога?

Люди остолбенели. Одна штанина летчика была пуста, а он, как ни в чем не бывало, смотрел на нее и интересовался, где его нога…

Все стояли в недоумении, не зная, что сказать этому несчастному, а он с нетерпением повторял:

— Да посмотрите же хорошенько в кабине, она там где-нибудь лежит!

Поначалу думали, что он находится в шоковом состоянии, не чувствует боли и не соображает, что говорит. И все же один боец залез в кабину и осмотрел ее внутри. И тут он увидел носок ботинка, высовывающийся из-за пилотского кресла. Старый солдат-фронтовик немало повидал в войну, но при виде этого ботинка ему сделалось не по себе. А Симонов продолжал требовать, чтобы нашли его ногу, заявляя, что иначе он не сможет встать и вообще никуда без нее не пойдет. Тогда солдат нагнулся и, не глядя, дернул за ботинок, чтобы вырвать его из-под кресла. Раздался металлический звук, солдат глянул и снова чуть не присел, на этот раз от изумления. К ботинку были прикреплены полоски блестящей кожи с замысловато изогнутыми металлическими застежками…

Присутствующие глазам своим не могли поверить, да и как было не удивиться: летчик с протезом…

После этого случая Симонов, разумеется, не сразу встал на ноги. Прошло более двух недель, прежде чем он появился в полку с новеньким протезом. В своем поведении он ничуть не изменился, разве только еще больше стал ругать фашистов. Таким был Симонов. Такими были люди, учившие летать и воевать своих молодых товарищей на самолетах с бело-красными шашечками, нарисованными на крыльях и фюзеляже.

…Итак, еще один боевой день прошел удачно. Положение на фронте стабилизировалось. Контрнаступление противника было приостановлено, и наши войска частично перешли к наступательным действиям. 26 апреля летчики полка совершили в общей сложности семьдесят шесть боевых вылетов и налетали почти семьдесят семь летных часов. Они провели два воздушных боя, в результате которых Красуцкому было засчитано повреждение вражеского самолета.

Прогноз погоды, составленный метеорологами, был неплохой. Во всяком случае, они предсказывали летную погоду. Оценивая выполнение заданий, майор Полушкин похвалил и летчиков, и техническую службу. Техникам в те дни сильно доставалось.