Шашечки и звезды

КОНЕЦ ВОЙНЫ

Боевых вылетов становилось все меньше, в основном летали на разведку. 3 мая наш полк совершил только двадцать вылетов и налетал около четырнадцати часов. По сравнению с предыдущими днями мы чувствовали себя безработными…

На выполнение очередного задания вылетело всего несколько пар самолетов. Часть летчиков несла дежурство на аэродроме в боевой готовности номер один, остальные были направлены на усиление наземной обороны аэродрома. Дело в том, что по окрестным лесам бродили еще группы гитлеровцев, которые вырвались из Берлина и пытались пробиться на запад. Они нападали на воинские обозы, а также на небольшие подразделения войск и одиночных солдат. Поэтому необходимо было соблюдать бдительность и обеспечить надлежащую охрану. За последние два-три дня охрана аэродрома взяла в плен и разоружила несколько фашистских групп численностью свыше десяти человек каждая.

Капитан Бородаевский и лейтенант Владислав Ракшин возвращались с задания. В районе местечка Крамерул они обнаружили колонну гитлеровских автомашин. Бородаевский скомандовал:

— Атакуем вдвоем, я — первый!

— Понял!

Капитан поймал в прицел головную машину и открыл огонь. Он прекратил стрелять, лишь когда три автомобиля охватили языки пламени, и направил свой самолет вверх, чтобы дать возможность ведомому провести атаку. Возле хвоста своего самолета он вдруг заметил веер трассирующих пуль и удивился — ведь сзади должен находиться Ракшин, чтобы прикрывать его во время атаки. Неужели Владек сбит? Не может быть! Ведь только что он разговаривал с ним по радио…

Подгоняемый новой очередью, Бородаевский рванул машину вверх. «Да, влип, черт побери!» — подумал он. Обернулся, ожидая увидеть на хвосте неприятельский самолет. Однако сзади, чуть ли не впритык к его машине, летел Ракшин, ведя огонь из пушки и пулеметов. Трассирующие пули проносились рядом с самолетом Василия, преграждая путь гитлеровским машинам.

Теперь Бородаевскому все стало ясно. Он выругался в сердцах и бросил ведомому:

— Владек, держи дистанцию!

Они повторили атаку, и капитан снова почувствовал себя в роли мишени. Это ему решительно надоело.

— Ракшин, прекрати атаку! Следуй за мной, курс на аэродром!

Владек послушно последовал за ведущим. Внизу догорали три немецкие автомашины.

Летчиком-истребителем Ракшин стал сравнительно недавно. До этого он летал только на По-2, скорость которых втрое меньше, чем у «яков». В индивидуальных полетах он зарекомендовал себя неплохо, однако в групповых летать с ним было нелегко. Он часто забывал, что «як» — это не «кукурузник» и что этот самолет моментально реагирует на малейшее движение ручки. Поэтому он нередко «выпадал» из боевого строя, терялся, описывал чересчур большие круги при разворотах или слишком торопился во время атак на наземные цели, повисая иногда буквально на хвосте у ведущего. Так получилось и на этот раз, с той лишь разницей, что Бородаевскому, в отличие от других, еще больше не повезло. До этого Ракшин еще не обстрелял никого из своих товарищей. Василий оказался первым, кому довелось испытать это на себе.

Возвратившись на аэродром, капитан собрал всю эскадрилью. Он просто кипел от злости.

— В интересах нашей безопасности, — заявил командир эскадрильи, — я решил отстранить поручника Ракшина от боевых полетов вплоть до особого распоряжения.

У Владека вытянулось лицо. Такого решения летчик явно не ожидал. Он начал оправдываться, но остальные поддержали Бородаевского. И ничего удивительного, никому не хотелось, чтобы его сбил собственный ведомый! Ракшина перевели в группу наземной обороны аэродрома. Решение командира было строгим, но справедливым.

Напряженная атмосфера, вызванная полетами, начала постепенно спадать. На аэродроме установилось относительное спокойствие. Обязанности летчиков сводились преимущественно к боевым дежурствам. Все чаще вместо боевой готовности номер один они несли дежурство в боевой готовности номер два: можно было вылезти из кабины, размяться, прогуляться вблизи самолета, поболтать с товарищами из соседней дежурной пары или с сидящими возле машин механиками.

Летчики с удовольствием подставляли свои лица теплым лучам майского солнца. В воздухе стояла тишина, изредка откуда-то издалека доносились эхо артиллерийских дуэлей, треск пулеметных и автоматных очередей и одиночные винтовочные выстрелы — последние аккорды военной симфонии. Подразделение наземной обороны аэродрома продолжало вылавливать блуждающие в окрестных лесах разрозненные группы или отдельных гитлеровцев. Грязные, оборванные, заросшие и изнуренные, они теперь представляли собой жалкую карикатуру на некогда кичливых сверхчеловеков, завоевателей и покорителей огромных территорий Европы. Теперь их вид вызывал скорее презрение, чем ненависть. Перепуганные, с выражением собачьей покорности в глазах, неуверенные в своей дальнейшей судьбе, они молча, опустив голову, шагали под конвоем к сборным пунктам военнопленных.

Разумеется, попадались среди них и такие, которые радовались, что война для них закончилась, что исчезла угроза смерти. Они пережили эту страшную войну и остались живы, а плен ведь не будет длиться вечно… Однако и эти старались не проявлять своей радости.

Появление немецких пленных в расположении полка вызывало оживленные комментарии и дискуссии летчиков.

— Я бы не стал с ними церемониться, а без всякого суда поставил бы всех к стенке… — медленно цедя слова, с нескрываемой ненавистью в голосе заявил пожилой сержант-механик.

— Нельзя. Конвенция запрещает. Это же пленные.

— Это бандиты, а не пленные! — упорствовал тот. — А что они с нашими вытворяли? Плевать они хотели на эту твою конвенцию! Сколько наших уморили голодом, уничтожили в лагерях! Мой брат в самом начале войны попал в плен и пропал без вести.

— Это же делали фашисты, гестаповцы, эсэсовцы!

— Для меня они все одинаковы! Откуда ты знаешь, а может, и среди них, — показал он на проходящую мимо группу пленных, — скрываются гестаповцы. Откуда ты знаешь, кто из них орудовал у нас в сорок первом, сорок втором, сорок третьем… Теперь ни один из них добровольно не признается и не расскажет о себе. А тогда они считали себя властелинами жизни и смерти, могли безнаказанно творить что хотели, и даже получали за это повышение по службе и боевые награды!

— А я бы отправил их всех на самые тяжелые работы. Минировали наши поля и города — пусть разминируют. Разрушили Сталинград, Курск, Орел и многие другие города — пусть восстановят, — излагал свою точку зрения молодой лейтенант Журбенко.

— Всех в плен все равно не возьмешь. Значит, часть немцев придется отпустить. Главное, чтобы освободили самых честных и порядочных…

— А как ты узнаешь? Ведь на лбу ни у кого не написано, хороший он или плохой.

— У всех эсэсовцев вытатуирован под мышкой особый знак, — включился в разговор внимательно прислушивающийся к разговору майор Волков. — По этому знаку их можно легко отличить. Эсэсовцы, гестаповцы, офицеры будут прежде всего изолированы от всех остальных. Военные преступники предстанут перед судом и получат заслуженное наказание, а международных преступников будет судить международный суд из представителей объединенных наций. Простых солдат придется, очевидно, распустить по домам…

— А если среди них скрываются военные преступники?

— Не беспокойся, никуда они не денутся. Сообщники же их и выдадут. Конечно, может, не всех разыщем. Ну что поделаешь. Нельзя допустить, чтобы из-за одного виновного гибли сотни невиновных.

— Распустим их по домам, а они начнут готовиться к войне…

— Вряд ли. Постараемся искоренить фашизм и дать возможность возродиться в Германии прогрессивным, демократическим силам.

— А есть ли они вообще там?

— Когда-то в Германии было сильное рабочее движение, но Гитлер его разгромил. Были настоящие коммунисты, например Эрнст Тельман. Фашисты бросили их в лагеря и тюрьмы. Мы откроем двери этих тюрем и выпустим заключенных на свободу.

Дискуссия была в самом разгаре, когда со стороны командного пункта появился связной.

— Тревога! Боевая готовность номер один! Через минуту старт!

Летчики разбежались, словно потревоженная стайка воробьев, в которую кто-то неожиданно бросил камень. Быстро залезали в кабины своих машин, пристегивали ремни, включали радиосвязь с руководителем полетов. Ожидая приказа стартовать, думали о последних словах майора Волкова.

Вскоре стало известно, что советские войска вышли к Эльбе и 25 апреля встретились с частями 1-й американской армии. Противник уже не оказывал организованного сопротивления.

Возобновились дежурства на аэродроме, чаще в боевой готовности номер два. Сомнения в колебания находили выход в довольно частых и горячих дискуссиях. Как сложится их дальнейшая судьба, никто не мог предугадать. Насколько она будет соответствовать тому, о чем мечтали на протяжении нескольких фронтовых лет?

Капитан Симонов немного сдвинул фонарь кабины. Он дежурил в боевой готовности номер один вместе с летчиком второй эскадрильи. Сам напросился на это дежурство. Надеялся, что ему, может быть, удастся вылететь еще раз на боевое задание, снова поймать в сетку прицела силуэт неприятельского самолета или хотя бы какую-нибудь наземную цель. Он не успел еще свести счеты с фашистами и чувствовал лютую ненависть к тем, кто отнял у него все.

В кабину ворвался теплый ласковый ветерок. Симонов закрыл глаза и подставил ему лицо. Война подходила к концу. А дальше что? Он летал, громил врага, уничтожал его боевую технику, учил молодых боевому летному искусству. А теперь? Возвращаться некуда. Нет ни дома, ни семьи. Остаться в полку? Но ведь лучшие друзья — старые фронтовые товарищи вернутся домой. В полку останется самое большее несколько человек. Впрочем, вскоре ему все равно придется уйти. Приедут другие ребята, поляки. Их будут обучать молодые летчики, такие, как Красуцкий, которые уже набрались опыта и знаний, приобрели боевую закалку и могут сами учить других. Они примут от ветеранов эстафету, будут воспитывать молодых, возглавят 11-й польский авиационный полк. Советские инструкторы будут уже не нужны и вернутся к себе домой. Это естественно. Когда лучше уйти — теперь или позже? И куда? Сумеет ли он сработаться с новыми людьми, когда не будет Бородаевского, Волкова, Матвеева, Шевченко и многих других?

Летать только для того, чтобы учить молодых? Это, конечно, благородная задача. Но теперь он никогда больше не сможет настигнуть противника, не почувствует радостного трепета, когда объятая пламенем вражеская машина падает камнем на землю. Тогда уж лучше не летать…

А может, все же остаться пока в полку? Ведь есть же звание, заслуги и опыт. Но надолго ли? Ведь столько вокруг молодых, здоровых, крепких людей. А летчик без ноги хорош только на войне, где дорог каждый человек и каждый самолет. После войны уже не будешь нужен.

А приказа на взлет все нет и нет. Симонов беспокойно ерзал, не в силах избавиться от невеселых мыслей.

Его раздумия прервал треск в наушниках. Летчик моментально сосредоточился, тело его напряглось. Сквозь шорох и треск донесся голос руководителя полетов:

— Отбой! Второй эскадрильи перейти в боевую готовность номер два.

Симонов весь как-то обмяк, услышав это. Сосредоточенность уступила место разочарованию. Опять не повезло… Симонов отодвинул до упора «фонарь» кабины, отстегнул ремни и, неуклюже волоча ногу, вылез из кабины. Он почувствовал страшную усталость.

Воздушная разведка каждый раз приносила радостные вести о выходе все новых и новых польских и советских частей к Эльбе. Летчики все чаще встречали в воздухе «мустанги» союзников. Дружески покачав друг другу крыльями, расходились каждый в свою сторону. Возвращались на аэродром, садились и, если не было дежурств, отдыхали.

Все чаще приходили письма из дому, от друзей и знакомых. «Старички» вслух мечтали о своем возвращении домой, о том, как начнут новую мирную жизнь. Молодые вспоминали Карловку, Кутно и оставшихся там девчат. Пономарев и Красуцкий, одержавшие победу в последнем воздушном бою полка, были по-прежнему героями дня.

Механики не отходили от самолетов, готовя их к вылету. Суровая фронтовая жизнь изрядно потрепала их машины, от прежнего вида не осталось и следа. Под свежими пятнами новой краски угадывались многочисленные пробоины, покрывавшие тело самолета. Эти пробоины, вмятины и царапины свидетельствовали о славных боевых делах и фронтовых заслугах прославленных «яков». И хотя от солнца, дождя и снега краска заметно потускнела, бело-красные шашечки и красные звезды отчетливо выделялись на самолетах.

Начиная с 7 мая в полку ни о чем больше не говорили, как только о возвращении на родину. Капитуляции гитлеровской Германии и прекращения военных действий ждали со дня на день. Вечером командир корпуса приказал полкам приготовиться к смене аэродромов. В эту ночь почти никто не спал.

8 мая на аэродроме собрался весь личный состав полка. Последнее построение в Ейхштадте проходило в особенно торжественной обстановке. Майор Волков зачитал сообщение о капитуляции Германии. Радости собравшихся не было предела. Даже у закаленных в боях солдат на глазах появились слезы. Все поздравляли друг друга, обнимались, целовались. Наконец первый радостный порыв прошел, и майор Волков смог говорить дальше. Однако слушали его не очень внимательно. Все спешила обменяться впечатлениями, помечтать вслух. И только когда заместитель командира полка предложил почтить минутой молчания память погибших в борьбе о фашизмом, на аэродроме воцарилась мертвая тишина.

Начальник штаба полка подполковник Баскаков рассказал о подготовке к перелету в Кутно. Маршрут летчики отлично знали и теперь старались запомнить точные сроки для каждой группы и их состав. В ту минуту это было для них самым главным.