Ступени жизни

МЕЖДУГЛАВИЕ ШЕСТОЕ

«Повесть о юности» я посвятил жене моей, Марии Никифоровне, «как другу и помощнику в работе». Не могу я обойти ее и в этом повествовании — без нее не было бы повести «Девятый «А», не было бы «Повести о юности», а без этого, как мы увидим далее, не было бы и «Чести».

Но не только поэтому, не только по тому, какую роль она сыграла в моей работе, хочу я сказать — хотя намного меньше, чем она того заслуживает, — о ней как учительнице и человеке, и не ради каких-то субъективных чувств. Этим я хочу подкрепить тот образ педагога, который выведен у меня сначала в одной повести, а потом в другой. Дело в том, что и та и другая повести, при почти единодушной положительной оценке в прессе и в читательской почте, встречали и сомнение, даже возражения, правда, очень редкие, можно сказать, единичные, но заслуживающие внимания.

«Где автор видел такую школу?» — вопрошает автор одной газетной рецензии на «Девятый «А». И чуткая к душевному состоянию писателя юная читательница спешит его успокоить: «Не верьте! Это писал человек, который не знает ни жизни, ни школы, ни молодежи».

А после выхода «Повести о юности», — правда, далеко не сразу, а так примерно лет через тринадцать, когда в школе, видимо, произошли какие-то новые процессы и явления, — я получил очень злое, вернее, раздраженное письмо от ученицы-старшеклассницы: «Ну, откуда вы выкопали такую учительницу? Нет таких учителей!»

Вот почему, чтобы подкрепить жизненность этого образа, мне хочется опровергнуть мнение о нем как об авторском вымысле и художественной неправде. По естественным и вполне понятным причинам я не могу, конечно, говорить о жизненном прообразе Полины Антоновны в полную меру, но не могу, как многолетний и достаточно объективный наблюдатель, можно сказать даже исследователь, не отметить и не осмыслить тот комплекс человеческих черт и качеств, которые, в своей совокупности, не только в повести, но и в реальной жизни, создали этот тип настоящего, самозабвенного педагога, учителя и воспитателя и одновременно общественного деятеля. Это, прежде всего, конечно, любовь к детям, и любовь к своей математике («девочка-считалочка»), и знание этой математики, и вообще жажда знаний, и жажда деятельности, и поиски, и выдумка, и вообще сочетание ума, увлеченности и чувства ответственности создали тот сплав, в реальность которого кому-то, может быть, и не легко поверить, но который существует со всей несомненностью и видимостью.

Но чтобы читатель не усмотрел здесь, повторяю, элементов субъективности и даже родственности, постараюсь подтвердить все это объективными, как говорится, показателями. Это — заполненная одними благодарностями и наградами трудовая книжка, и звание заслуженного учителя, и неоднократное депутатство в Моссовете, и многолетняя работа в так называемом УМСе, учебно-методическом совете Министерства просвещения еще под руководством Н. К. Крупской, и доклады на разных совещаниях и конференциях, и, наконец, многолетняя тоже и активная работа в качестве члена бюро и секретаря математического общества средних школ и члена совета московского Дома учителя и т. д. и т. п.

Но самое главное и несомненное — это отношение учеников, лучшая оценка для учителя. Напомню, что сначала Мария Никифоровна работала в одной школе (№ 56), а после войны — в другой (№ 59), и вот, когда все, казалось бы, должно было покрыться дымкой, а может быть, военным дымом забвения, отмечается двадцатилетний юбилей той, 56-й школы, и по этому случаю Мария Никифоровна, работающая уже давно в другой школе, с другими учениками, получает коллективное, за многими подписями, приветствие:

Прошло еще тридцать лет. Передо мною фотография 1976 года. На ней группа людей, у которых время сгладило возрастные различия, и среди них уже трудно отличить учительницу от ее учениц «образца 1939 года», как написано на оборотной стороне фотокарточки. Это — выпуск 1939 года, в основном женщины, так как из «бывших ребят», а теперь лысоватых мужчин «в результате войны» осталось только четверо.

И вот бывшие «девчонки» в год своего выхода на пенсию решили отметить этот знаменательный юбилей «всем классом» и пригласили на эту встречу свою бывшую учительницу и классного руководителя, ну, а за компанию и меня. И я там был, мед-пиво пил, все видел, все слышал — и торжественные речи, и слезы при упоминании погибших товарищей, и чтение любовно сохраненного бывшим комсоргом класса дневника тех дальних лет, в котором были записаны и теперь, под общий смех, воскресали проделки и прегрешения теперешних крупных инженеров, научных работников, администраторов, врачей и педагогов, мам, а то уже и бабушек.

А вот письмо из семейного архива, письмо с фронта от одного из многих учеников Марии Никифоровны, не забывавших ее даже и в годы военных тягот:

А вот уже победа — 1945 год.

«Письмо Ваше получил с большой задержкой в доставке по причинам нашей службы.

А вы говорите, что нет таких учителей! Есть такие учителя! Они были и останутся в жизни. Не могут не быть!