Тусовщица

Глава 13

Когда мы подъезжаем к «Пледжс», я поражаюсь, какую фантастическую работу проделали сотрудники реабилитационного центра, чтобы придать ему обыденный и даже несколько деревенский вид. Это заведение, с обшарпанной гостиной, двориком для курящих, загаженным переполненными пепельницами, грустным «лечебным» кабинетом и раздолбанной баскетбольной сеткой, больше походит на лагерь в Йосемите, в котором мне как-то довелось побывать и после которого прошло еще двадцать лет всевозможных передряг, — чем на лечебницу для звезд. Мне нравится, что здесь нет и намека на роскошь. Я бы не выдержала, если бы это походило на шикарный круизный лайнер, где у бассейна возлежат компании звезд с великолепными телами.

В холл вприпрыжку входит улыбчивый мужчина лет сорока с чем-то и представляется Томми, добавив, что он будет моим консультантом. Интересно, кто их назначает и по какому принципу? Может, какой-нибудь регистратор-знаток, просмотрев мои данные, думает: «Гм… журналистка, проблемы с кокаином, много курит… может, Томми?» Что-то в его внешности заставляет меня испытать мгновенное облегчение, поэтому можно считать, что он мне понравился, хотя меня немного начинает воротить от его жизнерадостности.

— Вы здесь уже когда-нибудь были? — спрашивает он меня в тот момент, когда я отрываю окровавленный заусенец, который теребила с начала осмотра больницы.

— Здесь? — переспрашиваю я. И, осмотревшись, добавляю: — Вы имеете в виду в этой комнате?

Томми разражается диким гоготом.

— Ах, как же я люблю новичков, — говорит он. То, как он смотрит, напоминает мне одну сумасшедшую, проповедовавшую здоровый образ жизни в больницах.

Тут в комнату заходят несколько весьма потрепанного вида типов: мексиканец в футболке с надписью «Вам не нужно починить водопровод?» и нервный лысый мужик, которому самое место было бы сидеть где-нибудь на автобусной остановке с бутылкой в коричневом бумажном пакете в руке.

— Джоэл, Стэн, познакомьтесь с Амелией, — орет Томми. «Джоэл» он произносит с сильным придыханием, как «Хоэл».

Стэн подходит ко мне шаркающей походкой, не отрывая глаз от пола, а Джоэл сверлит взглядом, в котором скользит похотливая ухмылочка. И хотя я в ужасе от своих товарищей по несчастью, я понимаю, что мне не мешало бы с ними подружиться, поэтому улыбаюсь и протягиваю Джоэлу руку. Стэн продолжает смотреть в пол, вытянув руки по швам, к нему я не подхожу.

— Добро пожаловать, — говорит Джоэл, игнорируя мою руку, а вместо этого обхватывает и так крепко прижимает к себе, что исходящая от него вонь, видимо, навсегда теперь въестся в мои ноздри. Я уверена, что Томми сейчас оттащит от меня этого отвратного типа и скажет ему, чтобы он перестал домогаться женщин. Но, взглянув на него, я вижу на его лице лишь милую улыбку, будто мы с Джоэлом — очаровательнейшая пара из всех, которые он когда-либо видел.

Пока я пытаюсь вырваться из объятий Джоэла, Томми продолжает мне улыбаться.

— Ох, Амелия, — говорит он. — Совсем скоро вы научитесь принимать любовь.

Я злобно смотрю на Томми, но он либо ослеп, либо невменяем, потому что широченная улыбка с его лица не исчезает. Мама осматривается с таким видом, будто сейчас к ней может кто-нибудь подскочить и вырвать у нее сумочку, и в данном случае я вполне понимаю ее страх.

— Итак, Томми, — говорит она голосом, в котором слышится крайняя степень беспокойства. — Нам нужно в аэропорт, а то мы опоздаем на самолет.

— Да-да, — отвечает Томми, переводя взгляд с меня на маму. — Она здесь в надежных руках, не переживайте. — И бросает взгляд на часы. — Группа начинается через пять минут, так что попрощайтесь, и я провожу Амелию. Вещи свои она распакует попозже.

Мама меня обнимает, папа стоит со слезами на глазах, но я сейчас совершенно не в состоянии разделить их эмоции, потому что у меня слишком много вопросов. Какая группа? Это ведь такое абстрактное понятие. Мне хочется немедленно прочесть Томми лекцию о том, что он ни словом не упомянул, чем конкретно мне сейчас придется заняться, и что следует быть более осторожным в выборе слов, чтобы не привести человека в ужас. Но теперь уже папа заключает меня в объятия, и я упускаю возможность что-либо сказать.

— Пока, Амелия, — говорит мама. — Будь умницей. — Обнимая ее, я чувствую, как она дрожит. Мне в голову вдруг приходит мысль, что должно быть ужасно — девять месяцев носить ребенка в своем чреве, потом растить, преодолевая бесконечные трудности, и все ради того, чтобы в итоге привезти свое чадо в какой-то обшарпанный реабилитационный центр, где ему придется близко общаться с такими ребятами, как Джоэл и Стэн. И в следующую же долю секунды я чувствую, что вот-вот разревусь от стыда и раскаяния. Но я делаю шаг назад и выпрямляюсь.

— Со мной все будет в порядке, мама, — успокаиваю я. — Обещаю.

Папа с мамой идут по направлению к выходу, потом оборачиваются, чтобы помахать мне. Мое сердце буквально разрывается на части. Помнится, когда меня впервые привели в детский сад и мама собралась уходить, я никак не хотела выпускать ее руку. Воспитательнице Сью пришлось, в конце концов, выдернуть мою руку из маминой, после чего я долго и безутешно рыдала. Конечно, уже в тот же день я начала вовсю играть и веселиться, но именно такие переходные моменты мне всегда давались нелегко.

Я машу вслед их удаляющимся спинам, и, когда мама снова оборачивается, чтобы послать мне воздушный поцелуй, Джоэл кладет свою жирную ручищу на мое правое плечо.

— Не переживайте, мистер и миссис Амелия! — кричит он. — Я о ней позабочусь!

«Группа» — это сокращенное наименование «групповой терапии», которая начинается с того, что каждый называет свое имя, а потом произносит слово «алкоголик» — в точности как в этом до нелепости скучном фильме с участием Фэй Данауэй. Потом Томми призывает людей «делиться своими проблемами», что в данном случае означает нытье о том, как нам хочется употребить. Под «употреблением», судя по всему, подразумевается все: алкоголь, героин, обезболивающее, в общем, что угодно. Обдумав все, я чувствую сильнейшее желание переговорить с главой «Пледжс» по поводу этой идиотской привычки, от которой, судя по всему, страдают они все: машинально произносить слова, не несущие никакой смысловой нагрузки. Сказал, и все. Я представляю себе, как сейчас буду что-то говорить, но понимаю, что у меня отнялся язык в прямом смысле этого слова. В детстве меня считали очень стеснительной. Не помню, правда, чтобы я чувствовала себя таковой настолько, насколько мне об этом долдонили, и мне это ужасно не нравилось. Я мечтала стать общительной, уверенной в себе и открытой задолго до того, как узнала значение этих слов. Когда мы с семьей отправились в Аляску — а было мне тогда лет десять — я подружилась с девочкой откуда-то с Юга по имени Эйми, которую все называли «живой», и я решила, что именно такой, как она, и хочу быть. По маминым словам, перемены во мне произошли буквально за одну ночь, потому что вместо застенчивой девочки, пугливо тискавшей мамину руку, у нее вдруг появилась шумная дочь-экстравертка. Но время от времени во мне просыпалась та стеснительная Амелия — особенно в присутствии незнакомых людей — и, должна сказать, это была одна из причин, по которой я выпивала и принимала наркотики. Они пробуждали во мне мою «живую» сторону. И пока я обо всем этом размышляла, в частности, о том, какую сильную травму получу, если меня заставят сейчас «делиться» с этой «группой», ко мне поворачивается Томми.

— Ребята, это — Амелия, — говорит он, и я вдруг в ужасе понимаю, что все на меня уставились, будто я — кокаин, который они так долго ждали. Помимо Стэна с Джоэлом здесь присутствует еще пара мужчин постарше в коричневых свитерах, слишком загорелая блондинка, чернокожий парень с откровенно гомосексуальными замашками и только один великолепный сексуальный образчик — каштановые волосы, голубые глаза, одежда в стиле Аберкромби[33], — который сидит в уголке. И ради него я выдавливаю из себя некое подобие улыбки.

— Не хочешь представиться нашей группе, Амелия? — спрашивает Томми, хотя именно это он только что за меня и сделал.

— Да, конечно, — говорю я, притворяясь спокойной. — Мне тридцать лет, я работаю — ну, по крайней мере, работала до недавнего времени — в журнале «Эбсолютли фэбьюлос». — Парень с голубоватой внешностью начинает хихикать, но я не обращаю на него никакого внимания, глядя прямо на Томми. — Э-э-э… что еще вы бы хотели узнать?

— Амелия, мне кажется, это единственное место в Лос-Анджелесе, где людям безразлично, сколько тебе лет и чем ты занимаешься, — говорит Томми. Гей с Блондинкой хохочут. — Расскажи нам о своей проблеме.

Я чувствую себя униженной потому, что сказала не то, чего от меня ожидали, и одновременно испытываю возмущение. Ведь очевидно, что у всех этих людей — у Джоэла, у этого хихикающего гея, у Блондинки и даже у красавчика в углу — нет постоянной работы либо, если даже она у них есть, они явно не очень востребованы там. И хотя я в настоящее время тоже нигде не работаю, у этих людей вид такой, будто они никогда вообще ничем полезным не занимались. Где же, черт побери, все эти знаменитости и первоклассные продюсеры? Я должна была попасть в их группу!

— Амелия, — произносит Томми, и до меня доходит, что все по-прежнему смотрят на меня. — В чем заключается твоя болезнь?

Ах, да. Моя болезнь. Когда я читала брошюрку про «Пледжс», которой снабдил меня еще в больнице доктор Рональд Рэнд, я обратила внимание, что врачи так раздули мою «болезнь», будто это рак последней стадии или болезнь Паркинсона, однако про алкоголизм тоже упомянуть не забыли.

— Видите ли, дело в том, — говорю я, ожидая поймать на себе взгляд болезненно наигранного сострадания. — У меня правда есть, то есть были, проблемы с кокаином. Да, я действительно люблю коку. Когда он у меня есть, то я не могу остановиться до тех пор, пока он не закончится. — Я делаю паузу в надежде, что сейчас на меня посыплются поздравления, какая я молодец, что честно рассказала про свои проблемы с наркотиками, но все молчат.

— Что же касается алкоголя, то я спокойно могу как пить, так и не пить, — продолжаю я. — По правде говоря, от спиртного у меня либо болит голова, либо я вообще себя плохо чувствую. Но с ним у меня определенно нет никаких проблем. — И я одариваю Томми лучезарной улыбкой.

— Значит, ты вообще не пьешь? — спрашивает Томми, и, я готова поклясться, что вид у него при этом изумленный.

— Почему? Пью, — отвечаю я. — Но в меру. Могу выпить чуть больше, если начинается отходняк, когда переберу коки. Но с алкоголем у меня однозначно нет проблем. Мне даже вкус спиртного не нравится.

Блондиночка мне кивает с понимающим видом. Может, у нее такая же ситуация? Тоже проблемы с наркотиками, а она оказалась в этой комнате с людьми, которые истово именуют себя алкоголиками?

— В таком случае, — говорит Томми, — я предлагаю тебе не пить… скажем, пару лет, чтобы ты поняла, будешь ли ты скучать по спиртному.

Чувствуя, как у меня сейчас отвалится челюсть, я все же пытаюсь придать себе равнодушный вид, одновременно стараясь определить, шутит Томми или говорит всерьез.

— Пару лет? — переспрашиваю я с еле заметной улыбкой.

— Ну да, — подтверждает он, сложив руки на груди. — Если ты сможешь в течение двух лет не употреблять алкоголь и при этом не чувствовать в нем потребности, значит, ты смело сможешь сказать про себя, что ты — не алкоголичка. — Тут он снова улыбается, и меня впервые посещает мысль, что Томми — просто прилично одетый мудак. Но я не хочу вручать этим людям дополнительное оружие против себя, и так уже достаточно.

— Вообще-то, — возражаю я с улыбкой, — я планировала завязать с кокой… вообще со всеми наркотиками, а также меньше употреблять спиртного. Я слышала про одну программу… кажется, она называется «программа по прекращению распития спиртных напитков». Мне рассказывал о ней один человек, который прошел ее вместо того, чтобы записаться в клуб анонимных алкоголиков, на котором настаивали его близкие. Вы о ней что-нибудь слышали?

Все присутствующие разражаются хохотом, я же краснею как рак, одновременно притворяясь, будто мне тоже смешно и даже знаю, почему. Тот парень говорил мне, что это программа не для алкоголиков, а для людей, которые либо просто выпивают чуть больше, чем надо, либо не уверены, что после спиртного смогут отказаться от наркотиков. Я-то полагала, что пациенты «Пледжс» хорошо об этом осведомлены. Но все продолжают смеяться, в том числе и Блондинка — а я-то считала, что она на моей стороне! — и это меня уже начинает бесить.

— Что здесь такого смешного, черт возьми? — грубо прерываю я всех, одновременно тревожась из-за того, сколько ехидства прозвучало в моем голосе.

Когда все замолкают, Томми оборачивается к красавчику в углу.

— Джастин, не хочешь объяснить Амелии, что здесь такого смешного?

Джастин улыбается и становится при этом еще красивее, чем минуту назад, когда он хохотал. Поймав на себе мой взгляд, он обращается ко мне.

— Амелия, — говорит он, и меня невольно охватывает дрожь из-за того, что такой красивый парень назвал меня по имени, даже, несмотря на столь удручающие обстоятельства. — Этой программы уже давно не существует.

Томми спрашивает у Джастина:

— И почему это произошло?

— Женщина, основавшая эту программу, попала в автокатастрофу, в которой погиб ребенок, находившийся в ее машине. К тому же выяснилось, что она была в нетрезвом состоянии, — отвечает Джастин. — С тех пор программу запретили.

— И это так смешно? — спрашиваю я в надежде пристыдить всех присутствующих.

— Нет, это не смешно, — отвечает Джастин. — Смешно то, что, когда я на нее записался, я задал тот же самый вопрос.

— И я, — вставляет Блондинка.

— Ну и молодцы, — говорю я, не понимая, почему они решили, что у меня это вызовет какой-то интерес. — Но дело в том, что хоть я и пристрастилась к наркотикам, тем не менее — не алкоголичка. — Все замолкают. Может, они только сейчас наконец-то поняли ту простейшую вещь, которую я все это время пыталась им растолковать.

— Но ты хотя бы готова признать, что алкоголизм и наркомания — это болезни? — спрашивает Томми. И лицо у него при этом такое доброе, что я уже готова со всем согласиться, хотя прекрасно знаю, что он неправ.

— Но это не одно и то же, — пытаюсь возразить я.

— Я знаю, что ты так думаешь, — продолжает он. — Именно поэтому и спрашиваю: ты готова хотя бы признать, что больна?

Я перевожу взгляд с одного человека на другого, только сейчас заметив еще несколько людей и то, что у всех присутствующих бессчетное количество татуировок на теле. Неужели одним из непременных условий пребывания в «Пледжс» является определенное количество вогнанной под кожу на различных участках туловища туши? Но, несмотря на их неотесанность и смехотворный оптимизм — если учесть место их настоящего пребывания, — в данный момент мне кажется до странности невозможным ненавидеть их и дальше. «И потом, — думаю я, — Томми ведь не так уж много просит».

— Отлично, — говорю я. — Я готова это признать. — Группа разражается аплодисментами, как будто я только что прочитала какое-нибудь виртуозное стихотворение собственного сочинения, и я подавляю в себе желание попросить их перестать хлопать и расслабиться. Томми поднимается, подходит ко мне и обнимает.

— Добро пожаловать в «Пледжс», Амелия, — произносит он, крепко прижимая меня к себе. И по совершенно непонятным мне причинами я начинаю рыдать. А все присутствующие снова аплодируют.

В тот же день, но уже позже, я снова расплакалась. Я сидела в своей комнате, рассматривая неприхотливую обстановку, и ревела. Вдруг в дверь просунулась голова Питера, того самого гея.

— Ты в порядке? — спрашивает он. Ну почему люди вечно задают этот вопрос, когда ответ очевиден?

Я качаю головой, продолжая плакать.

Он изображает на своем лице гримасу сочувствия.

— Почему ты плачешь? — продолжает допытываться он, и я в изумлении поднимаю на него глаза.

— Почему я плачу? — переспрашиваю я. — А почему ты не плачешь? Мы с тобой, черт побери, в реабилитационном центре!

Питер моргает и улыбается так, будто ему в жизни не доводилось грустить. «Может, он счастлив, что попал сюда, ведь здесь столько мужиков!» — думаю я. И вдруг понимаю, что Питер не испытал и тысячной доли того, что пришлось пережить мне, поэтому даже выразить не могу, как мне отвратителен его собранный вид и то, как он в замешательстве наклонил голову.

— Пожалуйста, — прошу я его, — оставь меня одну.

Он уходит, я перестаю рыдать и уже даже в состоянии полистать книгу про «Пледжс», которой Томми снабдил меня после «группы». Однако немного погодя я начинаю прислушиваться к разговорам во дворике для курящих.

После «группы» я немного покружилась среди людей, стараясь сохранять спокойствие, пока какая-то девушка рассказывала, как она грабила людей у банкоматов, чтобы достать денег на героин, а один парень потчевал «группу» россказнями, что он нюхал «бензо» и прочие вещи, о которых я даже никогда не слышала. А в это время другой на редкость уродливый парень, у которого в ухе было не меньше полусотни дырок, шутил и гоготал вместе со всеми. «Я даже не могу затесаться в «группу», куда принимают всех», — подумала я, увидев, как Джастин похлопал по спине Дырявого.

Поэтому я возвращаюсь в комнату, чтобы попытаться дочитать книгу про «Пледжс». Но когда я ее открыла и пробежалась глазами по всей этой чепухе о том, как нужно вести здоровый образ жизни, например, совершать определенные шаги, среди которых такие, как попытка полюбить то, что вызывает в тебе наибольшее отвращение, я подумала: «Какое это имеет отношение к здоровому образу жизни?»

Вот тогда-то я и начала плакать. Но теперь я снова могу сосредоточиться на книге, но чувствую, что меня куда более интересуют доносящиеся обрывки разговоров. «Со стороны эти люди нисколько не удручены тем, что попали сюда, — думаю я, представляя, как они сидят, курят «Америкэн спирит» и отпускают всякие шуточки. А ведь они же не коллеги, собравшиеся в обеденный перерыв, и не студенты колледжа, выбежавшие покурить. В моих глазах они — самый низший сорт, потому что ниже их нынешнего положения опуститься уже некуда. Что случилось с этими людьми, раз их не удручает та ситуация, в которой они оказались?»

Я решаю не давать больше волю слезам, так как мне сказали, что в любую минуту может прийти моя соседка по комнате. Я жду ее как Божью благодать и просто продолжаю прислушиваться к разговорам, в то же время пытаясь читать эту проклятую книжонку. Я уже внушила себе, что моей соседкой окажется симпатичная нормальная женщина, что мы с ней будем вместе курить, есть конфеты и строить планы на экстравагантные неординарные творческие вечеринки вроде тех, которые я видела в фильмах про подобные заведения.

Фантазируя о своей чудесной соседке, одновременно я думаю, что совершила ужасную ошибку, приехав сюда, прислушиваюсь к всеобщему смеху и читаю о том, что должна извиниться перед каждым, кому когда-либо чем-то навредила. «Я совершенно не такая, как эти жизнерадостные идиоты», — думаю я, размышляя над тем, что, вероятно, мне стоит позвонить маме и поделиться с ней своими догадками. Я как раз обдумываю этот вопрос, когда в промозглую мрачную комнату заходит Кимберли, грозная дама, которая сидит за столом в регистратуре.

— Тук-тук, — говорит она, хотя уже вошла. Видимо, эта такая распространенная шутка в реабилитационных центрах для наркоманов. — Я пришла проверить твои сумки.

Джоэл предупреждал меня об этом. Он сказал, что Кимберли придет проверить мои вещи на предмет коки и таблеток. «До какой же степени безнадежно состояние этих людей, — думаю я, — если они проносят в больницу наркотики?» Киберли хватает с пола мою розовую сумку и вынимает из нее коммуникатор[34].

— Это тебе не понадобится, — говорит она, с улыбкой засовывая его себе в карман. И хотя я смутно припоминаю, как кто-то говорил, что подобное может произойти, у меня все же появляется ощущение, будто меня нагло обворовали, и не сомневаюсь, что Кимберли доставляет садистское наслаждение обрубить мою связь с внешним миром. Она продолжает рыться в моей сумке и наконец выуживает из нее пузырек с «Листерином».

— О, нет, Джоуз[35], — восторженно воркует она, взвешивая его на ладони.

— Вам нравится дурной запах изо рта? — резко спрашиваю я.

— Очень смешно, — отвечает она, хотя в ее голосе не слышится ни нотки иронии. — В нем содержится спирт.

И тут я взрываюсь.

— Господи, да не собираюсь я, черт возьми, пить «Листерии» в качестве спиртного, — говорю я.

Кимберли явно не собирается отвечать, а просто кладет пузырек в другой карман и смотрит на меня взглядом серийного убийцы.

— Ты подготовилась к AM? — спрашивает она.

Я молча смотрю на нее, даже не собираясь объяснять, что понятия не имею, о чем это она там спрашивает.

— К анализу, — повторяет она.

Я все так же тупо смотрю на нее.

— К анализу мочи, — произносит она наконец и добавляет: — Тебе придется пописать в стаканчик.

Затем поворачивается и направляется к выходу, я поднимаюсь и следую за ней. Я должна была догадаться, что они будут постоянно брать у меня анализы на предмет обнаружения наркотиков. И хотя я представить себе не могу, какой дурак будет принимать наркотики, находясь в реабилитационном центре, успев увидеть Джоэли и еще кое-кого из здешних обитателей, я начинаю кое-что понимать. Я иду вслед за Кимберли в приемную, где она достает из ящика стола чистый пластиковый стаканчик и вручает мне. Теперь хотя бы понятно, что нужно делать.

— О’кей, сейчас вернусь, — говорю я, направляясь в туалет.

— Ха-ха, — говорит Кимберли, следуя за мной. — Как бы не так. — И тут до меня доходит, что эта стерва пойдет в туалет вместе со мной. Господи! Она что, решила, что я сейчас под кайфом и у меня в кармане наготове «хорошая» моча, которую я налью в стаканчик, если она не проконтролирует каждое мое движение?

Мы заходим в туалет, и я спускаю трусики, думая о том, как здорово, что я не стесняюсь собственной наготы в присутствии других людей, иначе бы мне не избежать неприятностей. Я поднимаю крышку унитаза и уже собираюсь присесть, как понимаю, что до меня здесь перебывали тысячи мерзких наркоманьих задниц, а судя по тому, что уже узнала о гигиене в «Пледжс», следы их пребывания здесь наверняка сохранились. Когда я захожу в общественный туалет, у меня никогда не хватает терпения постелить салфетку, поэтому я просто привстаю над унитазом. А сейчас мне что, придется привстать, чтобы пописать в стаканчик под строгим присмотром лишенной чувства юмора подозрительной девки?

Я убеждаю себя не обращать на нее никакого внимания, привстаю над унитазом и подсовываю под струю стаканчик, благодаря бога за то, что не боюсь возможной неудачи. Стаканчик наполняется, я ставлю его на приступку у стены, затем довожу процесс до конца и мою руки. Кимберли стоит, разглядывая стаканчик с мочой.

— Теперь она ваша, — говорю я, показывая на стаканчик.

Кимберли подходит, поднимает стаканчик и удивленно рассматривает.

— Амелия, — произносит она, — тебе следует пить больше воды.

— Почему? — спрашиваю я, раздумывая над тем, не двинуть ли ей как следует.

— Здоровая моча, — объясняет она, — должна быть почти прозрачной. — Мы вдвоем рассматриваем жидкость в стакане, цвет которой близок к оранжевому.

— Прекрасно, — говорю я. — Спасибо за совет. Теперь я могу идти?

Кимберли кивает и выскальзывает из туалета. Я иду вслед за ней, размышляя над тем, не собирается ли она занести в мою карточку еще и цвет моей мочи.

Как же мне не хватает моего коммуникатора: так хочется хоть пообщаться с кем-нибудь из знакомых. Конечно, можно встать в очередь и позвонить по телефонному автомату, который оккупировал Рич — восемнадцатилетний юноша из Баулдера[36], с того самого момента, как я сюда приехала. Как бесчеловечно: двадцать взрослых людей и один телефон на всех, но, с другой стороны, столь же нелепо обвинять женщину, которая не является алкоголичкой, в том, что протащила с собой зубной эликсир с целью тяпнуть его втихаря, да еще всем своим видом показывать, будто она собирается сжульничать, сдавая мочу. Даже если Рич, этот мальчишка из Колорадо, когда-нибудь слезет с телефона, я все равно не буду звонить ни маме, ни вообще кому-либо. Мне никто не доверяет, поэтому, если я назову всех этих людей психами, в это все равно никто не поверит. И уже не в первый раз я понимаю, что у меня нет настоящих друзей. Но впервые эта мысль не доводит меня до слез. Может, у меня уже просто не осталось их?

На следующее утро, чувствуя себя крайне изможденной, я иду в столовую, Томми улыбается мне своей широченной улыбкой и объявляет, что сегодня мне придется провериться у доктора Тисла, который живет и работает в «Пледжс». Девушка, которая должна была стать моей соседкой по комнате, видимо, пришла в чувство и решила отказаться от лечения, поэтому прошлую ночь я спала в своей вшивой комнатушке в одиночестве. «Спала», разумеется, довольно оптимистичное описание того состояния, в котором я пребывала. Потому что ночью я только и делала, что лежала, уставившись в потолок, да время от времени вставала покурить и почитать книжку про «Пледжс» в надежде, что это мне поможет уснуть.

За завтраком, в то время как все сидят и весело болтают, я вообще ни о чем не могу думать, пока не выпиваю третью чашку кофе, после чего осведомляюсь у загорелой блондинки, Робин, чем она зарабатывает себе на жизнь. Она рассказывает, что была моделью, щеголявшей по подиуму в одних стрингах, и пичкает меня забавными историями из своей жизни. У меня возникает ощущение, что для нее этот центр — очередной этап ее яркой жизни, что-то вроде летнего отпуска в Хэмптонс или зимних каникул в Аспене, и я даже завидую тому, с какой легкостью она к этому относится. Может, со мной что-то не так, раз я считаю это место таким ужасным?

По окончании завтрака Робин провожает меня до кабинета доктора Тисла и обещает встретиться уже в «группе». До меня наконец-то доходит, что «группа» длится непрерывно, заполняя собой все свободное время, что мы не едим, не спим и не моем за собой посуду. Про бассейн и конскую терапию никто пока не обмолвился ни словом.

Доктор Тисл — или Док, как все обращаются к нему — кивает и что-то записывает, пока я рассказываю про свои эксперименты с кокой, но, когда дохожу до эмбиена, он неодобрительно смотрит на меня и качает головой.

— До пяти таблеток за ночь? — ошеломленно спрашивает он. Этот парень не раз выслушивал людей, которые литрами вкалывали себе наркотики и каждые пять минут глотали по восемь пилюль — если верить тому, что я слушала во время и после «группы», — поэтому мне непонятно, почему упоминание о снотворном вызвало у него такую реакцию.

— Послушайте, я же их не ради удовольствия принимала, — говорю я. — А из-за бессонницы.

— Я понимаю, — отвечает он. — И когда вы прекратили их принимать?

— На днях, — отвечаю я. — Выйдя из больницы.

Док качает головой.

— Это было очень неразумно с вашей стороны. Вы должны были сказать врачам, какую дозу принимали. Они бы поставили вам капельницу, чтобы очистить кровь. У вас мог случиться сердечный приступ.

Ничто так не выводит меня из равновесия, когда мне говорят, будто я совершила глупость, поэтому я с трудом подавляю в себе сильнейшее желание свернуть Доку шею. В больнице меня никто не спросил, сколько и чего я приняла, так что мне и в голову не пришло, какими могли быть последствия.

— Да, но вы же видите, доктор, что сердечного приступа у меня не случилось, значит, мы можем сделать вывод, что я выжила вопреки собственной глупости, — отвечаю я.

— Вы еще не скоро сможете спокойно спать по ночам, — говорит он.

Я знаю, что этому парню необходимо прочитать лекцию, но мне так отчаянно хочется как можно быстрее от него удрать, что решаю, пусть этим займется кто-нибудь другой.