Тусовщица

Глава 18

Я сижу в «Старбакс» в самой «голубой» части Вест-Голливуда, глядя в пустоту перед собой, и допиваю остатки гранд-латте, когда мимо проходит Адам. Не заметив меня, он тут же встает в конец очереди, и первое мое желание — немедленно нырнуть под стол. Я просто поверить не могу, что вступила в ряды тех, кто сидит в кофейнях с лаптопами — это такой же голливудский шаблон, как и продюсерская постель — но, когда сегодня утром дома мне пришлось приступить к написанию своей первой колонки, я запаниковала. Я столько ночей провела в этой загаженной кошачьей шерстью душной квартире, под кокой, что мне казалось, будто эти стены вот-вот на меня рухнут, как только я уставлюсь в экран компьютера. И тут мне в голову пришла мысль, столь ясная, будто написанная в кружочке над головой у мультяшки: «Можно позвонить Алексу».

Я удалила его номер из своего коммуникатора, но я же все равно помню его наизусть. Забуду ли я его когда-нибудь? Вот тогда-то и началась паника.

В центре мы не раз обсуждали, как в какой-то момент одержимость наркотиками проходит, что со мной и произошло через несколько дней моего пребывания в «Пледжс». Но теперь, снова оказавшись дома после того, как я заново родилась и получила фантастическую работу, о которой можно было только мечтать, мысль о кокаине засела у меня в мозгу, как будто это самая обыденная в мире вещь.

Тогда-то я и поняла, что надо оттуда выбираться. Поэтому я схватила лаптоп, сигареты и приехала сюда, и, хотя я понимаю, что поступила правильно, уйдя из дома, мне все равно неприятно, что я теперь похожа на одну из этих размалеванных показушниц, которых некогда так рьяно осуждала.

Но потом я вспоминаю неизменные слова Рэчел о том, что «меня не касается», какого мнения обо мне окружающие, и что, может быть, думают они обо мне вовсе на так уж плохо, как мне представляется. Поэтому, когда Адам в очередной раз проходит мимо меня и я понимаю, что если сейчас не скажу что-нибудь, то нырну прямо в свою кофейную кружку, я окликаю его по имени.

Он удивленно оборачивается.

— Амелия, — произносит он довольно мягким голосом.

Я не видела его с тех пор, как он ушел от меня ночью, когда мы целовались, на долю секунды мне становится стыдно.

Вдруг мне в голову приходит мысль: а ведь он лапочка.

Как же я раньше не замечала, какая у него оливковая кожа и красивый подбородок? И почему не обратила внимание на то, что у него в точности такое сложение, которое мне нравилось всегда — он высок, по-юношески строен и не слишком мускулист? У меня не так много времени, чтобы задаваться этими вопросами, поэтому слова сами слетают у меня с языка.

— Слушай, я хочу извиниться за тот последний раз, когда мы виделись… в ту ночь на вечернике у Марти, — тут я запинаюсь. — Я вела себя отвратительно и…

Адам улыбается и вскидывает руку, заставляя меня замолчать.

— Все нормально. Перестань, с каждым такое случается. — И он вдруг показывает на пустое сиденье рядом со мной. — Я могу присесть? Не помешаю?

— Вовсе нет, — отвечаю я, откидывая сиденье. — С радостью.

Адам садится и молча начинает меня разглядывать, мы смотрим друг другу в глаза немыслимо долго.

— Господи, ты восхитительна, — говорит он. — Не помню, чтобы когда-нибудь видел тебя такой. — Его зеленые глаза не отрываются от моих, и тут он переводит дыхание. — Меня расстроило не то, что ты была под кайфом, — продолжает он. — А слухи о том, что ты до этого еще целовалась с Гасом. — Он произносит все это, не отводя от меня взгляда.

— Знаю, но это ничего для меня не значило, — отвечаю я.

Он моргает, и его взгляд немного черствеет.

— Ты имеешь в виду вас с Гасом или нас с тобой? Разве так просто почувствовать разницу между тем, кто тебе небезразличен, и теми, кто для тебя не значит ничего?

— Да, просто, — отвечаю я. В мои намерения не входило говорить ему, что я теперь веду здоровый образ жизни и совершенно не готова толкать речи на тему «полюбуйтесь, какая я теперь», но уже не могу остановиться. — Я должна тебе кое-что сказать.

— Нет, избавь меня от этого, — говорит он. — Ты мне правда очень нравилась, и мне было очень больно.

— Но я понимаю….

— Просто… Амелия, ты — классная девушка, но я не знаю… Ты какая-то сумасшедшая. Мне это нравится — именно это и привлекало меня в тебе с самого начала — но, оказавшись с тобой в ту ночь, я, кажется, понял, что на самом деле это не так.

Он замолкает, и я понимаю, что он закончил свою тираду.

— Я могу теперь вставить слово? — спрашиваю я.

Он кивает.

— Да. Прости, что болтаю без умолку.

— Все нормально, — говорю я, машинально накрывая его ладонь своей прежде, чем успеваю что-либо сообразить, и тут же ее отдергиваю. — Просто я теперь другая. Я больше не пью и не употребляю коку. — Я опускаю взгляд, потом усилием воли снова поднимаю глаза. — Пока я не дошла до того, чтобы извиняться перед каждым встречным, но могу я попросить у тебя прощения за всю ту боль, которую причинила, и за все свои дурацкие выходки?

Он кивает с выражением крайнего удивления на лице.

— Мне действительно было с тобой очень хорошо в ту ночь, и кока здесь совершенно ни при чем, — продолжаю я. — На самом деле кока только все испортила. — Он хочет что-то сказать, но я не замолкаю. — Сейчас я смотрю на все по-другому, но то, что тогда произошло между нами, действительно для меня что-то значило. — Я не в силах поднять глаза, когда произношу последнюю фразу.

Он улыбается.

— Так ты ведешь здоровый образ жизни? — Вид у него одновременно ошарашенный и смущенный, хотя почему он должен смущаться, когда как минимум половина населения Лос-Анджелеса давно завязала? — Ты хочешь сказать, ты больше не пьешь и все такое?

Я киваю, потом качаю головой.

— Да… ну, то есть, не пью.

— И даже травку не куришь?

Я улыбаюсь. Травку я всегда терпеть не могла. Моя паранойя только усиливалась оттого, что никто не хотел ко мне прислушиваться. И когда я стала одной из первых, кто стал покупать коку, мне пришла мысль, что трава обошлась бы гораздо дешевле. Поэтому с целью перейти на более экономный наркотик я как-то купила унцию, которую курила целых три дня. И раз и навсегда поняла, что я терпеть ее не могу.

— Да, даже травку, — отвечаю я.

— Господи, это просто поразительно, — говорит он. — Поздравляю.

— Благодарю, — отвечаю я. — Это правда здорово.

Адам все еще в шоке.

— Но ты же… — И он качает головой, как будто полученная информация не укладывается у него в голове. — Ты же была такой заядлой тусовщицей.

Я улыбаюсь, решив не рассказывать ему про свою новую колонку. Мне слишком приятен наш разговор и совершенно не хочется говорить о работе.

— Ну, а теперь я — экс-тусовщица, — отвечаю я.

Он улыбается, рассматривая меня с наигранной серьезностью.

— Как думаешь, бар «У Джонса» не разорится теперь?

После того как затихает наш общий смех, я спрашиваю:

— Ну, а ты как? Как «Нормс»?

Адам снова улыбается.

— Стоит до сих пор, полагаю. Ко мне это уже не имеет отношения.

— Ты уволился?

Он кивает.

— Мне дали роль в сериале.

— Ты шутишь? В каком? — Мне никогда по-настоящему не приходила в голову мысль, что когда-нибудь Адам станет успешным актером, потому что большинство из известных мне начинающих актеришков добиваются лишь какой-нибудь эпизодической роли в дешевом мюзикле, которые демонстрируют только на Санденс[39].

— В «Агентстве».

У меня буквально отваливается челюсть. «Агентство» — новая драмедия Даррена Стара про жизнь четырех молодых людей, агентов по недвижимости. — Ты серьезно?

Он кивает.

— Я знаю, в это невозможно поверить. Я единственный из всех, кого никто не знает.

— Поздравляю, — говорю я и наклоняюсь, чтобы обнять его. — Просто невероятно.

— Это точно, — говорит он, когда мы разжимаем объятия, — учитывая, что меня уже настолько тошнило от «Нормс», что я уже готов был плеснуть суп с мацой в следующего, кто его закажет.

Я смеюсь, а в голове проносятся мысли: «Это похоже на правду. Только я очухалась, и до меня наконец-то дошло, какая лапочка Адам, как ему дают роль, и теперь женщины будут драться из-за него, как из-за последней пары джинсов «Джуси» на распродаже».

У Адама звонит сотовый, но он не отвечает на звонок, только смотрит на часы, и я понимаю, что он куда-то торопится.

— Черт, я должен идти, — говорит он, но я вижу, что ему этого не хочется, — но мне очень приятно, что я тебя встретил.

Я чувствую, как начинаю паниковать. Я ведь могла продлить эту секунду, но упустила момент. И мне хочется что-то сделать, но я не знаю точно, что. «Он сказал, что я ему «правда очень нравилась», — думаю я, стараясь придать своему лицу как можно более беззаботное выражение. — Но почему он сказал это в прошедшем времени? И когда кто-то перестает тебе «нравиться»?

— Я должен примерно на месяц уехать в Нью-Йорк, но мы могли бы где-нибудь поужинать, когда я вернусь? — спрашивает Адам.

Я не могу сдержать улыбку.

— Конечно, — отвечаю я, раздумывая над тем, стоит ли уточнить, когда именно. Была у меня как-то знакомая, с которой мы вместе снимали квартиру, которая то и дело твердила, что, если парень Тебе по-настоящему нравится, нужно ограничивать его во времени и пространстве. «Девушкам в наше время можно быть агрессивными, — заявляла она. — Сейчас не пятидесятые». Но она приводила в ужас любого вступавшего с ней в контакт мужчину, поэтому уикэнд проводила в одиночестве, изучая словарь. — Приятной поездки, — говорю я наконец.

— Спасибо, — благодарит Адам, наклоняется, целует меня в щеку и добавляет: — Я позвоню. — И, глядя ему вслед, я жалею о том, что у меня нет машины времени, чтобы переместиться на месяц вперед. И в этот момент Адам оборачивается и снова подходит ко мне. — Ты умеешь обращаться со щенками? — спрашивает он.

Я вспоминаю собак из своего детства и Тигра.

— Ну, так себе, — неуверенно отвечаю я.

— У меня есть щенок… голден-ретривер… это самое прелестное создание, которое мне когда-либо доводилось видеть в жизни, но я понятия не имею, как с ним обращаться. Он живет у меня всего неделю и уже успел изжевать почти всю мою коллекцию кроссовок. Вдобавок это создание еще и носится по квартире кругами, как будто гелия нанюхалось.

Я смеюсь.

— Гелия? — переспрашиваю я.

— Понимаю, сравнение не очень удачное, — говорит Адам. — Просто дело в том, что в данный момент он сидит у меня в квартире и, возможно, рвет там все на куски, поэтому мне необходима мудрая женщина, которая поможет его надрессировать.

Я поднимаюсь.

— На двух машинах поедем или на одной? — спрашиваю я.

— На одной, — с улыбкой отвечает он. — Ты прекрасно водишь.

— Если б не кокаин, то, вероятно, я бы превратилась в безнадежную жалкую алкоголичку, — говорю я, пока Адам ведет машину. Я вижу, как по его лицу скользнула улыбка, когда он переехал в другой ряд, и игриво его щипаю. — Забавно было слушать мою печальную повесть о пристрастии к наркотикам и о выздоровлении?

Его робкая улыбка переходит в широченную ухмылку.

— Нет, не забавно. Просто я рад.

Я с улыбкой спрашиваю:

— И чему же ты так радуешься?

Он жестом показывает на меня, потом снова на себя.

— Всему. Я рад за тебя. Если бы я только мог запечатлеть в памяти твой голос, феромоны и слова, то был бы богачом.

Я смеюсь. Беру его правую руку и кладу себе под левую ногу, и это кажется самой естественной вещью на свете.

— Я очень счастлива, — говорю я. Адам улыбается, съезжая с магистрали, а потом разражается хохотом.

— Дай-ка угадаю: ты сейчас хохочешь исключительно от радости? — спрашиваю я.

— Ну, вроде как, — со смехом отвечает он. — Я еще вспомнил, как ты пела во сне, когда я подвозил тебя на своей машине.

Теперь моя очередь трещать от смеха.

— Господи, ну почему ты не отвез меня тогда в ближайшую психушку? — спрашиваю я, съежившись при одном воспоминании об этом.

— Не думай, что мне этого не хотелось, — с улыбкой отвечает он. — Просто тогда я считал, что другого шанса у меня не будет. — Он все еще фыркает, когда притормаживает перед гаражом на Венецианском бульваре. — Теперь приготовься: ты увидишь прелестнейшее создание, но оно еще заставит тебя побегать. — Адам выключает зажигание, выскакивает из машины и мчится открывать мне дверцу. — Миледи, — произносит он, забавно кланяясь.

— Сэр, — говорю я в ответ и тоже делаю шутливый поклон, решив не рассказывать ему, какой ужасной суррогатной мамой я оказалась для Тигра. — Ведите меня к Немезиде, вашей любви жаждет другая женщина. — И как только у меня с языка слетает слово «любовь», мне тут же хочется удрать. Самый лучше способ спугнуть мужчину, тем более если ты пела во сне у него в машине, — это признаться ему в любви. Я, разумеется, ничего такого не говорила, но это слово само по себе значит многое.

Но Адам остается совершенно невозмутимым.

— Не переживай, — успокаивает он, провожая меня по тропинке к дому. — В моем сердце достаточно любви для вас обеих. — И когда он открывает дверь и к нему вприпрыжку мчится очаровательный крошечный голден-ретривер и сразу же начинает «любить» его ногу, я стараюсь не слишком задумываться над словом, которое он только что сказал. Да у меня и времени на это нет — эта крошечная собачка, совершающая обратно-поступательные движения об его икру, как будто от этого зависит ее жизнь, так уморительна, что я забываю обо всем на свете.

— Ты, кажется, говорил, что это девочка! — удается мне выдавить из себя в перерыве между приступами хохота.

— Это девочка! — кричит он, сам давясь от смеха. — Дорис, хватит! — кричит он на собаку, которая, видимо, приняла это за знак поощрения и стала еще яростнее мутузить ногу Адама. Адам поворачивается ко мне. — Ну не кошмар, а? Помешанная на сексе сучка. Может, Дорис — мутант, гермафродит или транссексуал?

— Дорис? — спрашиваю я, изо всех сил сдерживая хохот. — Это еще что за имя для собаки?

— Это не собачье имя, — отвечает он, жестом показывая, чтобы я оттащила Дорис, что я и делаю. Адам со вздохом откидывается на пол. — Так зовут мою любимую бабушку, — говорит он. Я смотрю на него не в состоянии понять, шутит он или нет, и отпускаю щенка. Но вместо того, чтобы снова наброситься на Адама, она залезает под кушетку, где у нее, судя по всему, припасен рулон туалетной бумаги. — О господи, — произносит Адам, глядя, как Дорис, вцепившись в рулон зубами, начинает его терзать. — Любит она устраивать везде сортир, — добавляет он с улыбкой, жестом приглашая меня присесть. — Я плюхаюсь на пол рядом с ним, Адам привстает и смотрит на меня. Дорис пинает бумагу по всей комнате, потом набрасывается на нее и, размотав, скользит по ленте в противоположном направлении.

— Нужно это у нее забрать, — говорю я. — А то ничего хорошего из этого не выйдет.

Адам придвигается ближе ко мне. Он совсем рядом, и я вдруг слышу, как у меня начинает колотиться сердце, а он смотрит на меня не отрываясь.

— Черт с ней, с собакой, — произносит он. — Мне очень жаль, но ей придется делить меня с тобой. — Он наклоняется ко мне, и, прежде чем я успеваю задуматься, не собирается ли он меня поцеловать и будет ли это так же восхитительно, как в прошлый раз, наши губы соприкасаются, раскрываются и сливаются в поцелуе. И это настолько великолепно и естественно, как будто мы единое целое.

Я ушла от Адама после двух часов лучших в моей жизни поцелуев. Затем он сказал, что ему нужно собирать вещи, так как самолет ночью. Мы в унисон уверяли друг друга, что ждем не дождемся, когда же снова встретимся и поговорим — мне становится настолько хорошо, что я прекрасно могут работать дома, не боясь, что поддамся желанию позвонить Алексу. Теперь, когда я переполнена радостными воспоминаниями об Адаме, мысль о коке снова внушает только отвращение. Поэтому я отправляюсь домой, отбрасываю в сторону все сомнения по поводу того, что не знаю, с чего начать свою первую колонку, и просто начинают стучать по клавишам.

Я решила написать про свадьбу Марка, озаглавив это как «И тут появляются шаферы». А потом текст полился сам собой.

«Не каждый день празднуют свадьбы в доме, в котором ты выросла. И, уж конечно, не каждый день это заканчивается тем, что ты оказываешься в одной постели с двумя шаферами. Подобное случалось у меня далеко не часто».

Я продолжаю в том же духе, рассказав про соперничество в сауне, про наш ночной треугольник и, наконец, про проделки в спальне, включив, как бы между прочим, происшедший ранее инцидент с двоюродным братцем невесты. Я решила не опускать подробности, кроме алкоголя и норкотиков. Ведь Тим, очевидно, считает, что все мои тусовки — это некий лоск, который я наношу на свою и без того удивительную жизнь, и не понимает, что без алкоголя и наркотиков всех этих так называемых «приключений» никогда бы не было. И, раз уж ему так хочется, чтобы колонка была забавной и сексуальной — а что забавного и сексуального в наркомании, последующей реабилитации и здоровом образе жизни? — я принимаю решение не упоминать про все бутылки «Амстел лайтс» и про выпитое мной за ужином шампанское. Если уж людям так хочется верить, что я способна пускаться во все эти безумства, не напичкав свой организм химикатами, то ради бога.

Дописав и распечатав статью, я пытаюсь прочесть ее как посторонний человек. Должна сказать, меня она впечатляет: забавно, самокритично и даже приятно щекочет нервы. И тут я начинаю анализировать события прошлого, решив, что статья не получилась бы столь замечательной, не имей я такой богатый опыт. «Разве платили бы мне столько же в “Эбсолютли фэбьюлос”, — думаю я, — за смешные истории, которые можно писать так, как хочется?» И тут же вспоминаю слова Рэчел о том, что иногда все случается само собой. Среди пациентов центра ходит такое выражение, как «просто и гладко». Вспомнив эти слова, я понимаю, что сейчас пропускаю через себя все то, о чем говорили мне Томми, Джастин и все остальные.

Прежде чем я успеваю отговорить себя от этого шага, я отправляю статью Тиму по электронке, пытаясь не зацикливаться на том, как он на нее отреагирует, и начинаю думать о своей вновь обретенной страсти, об Адаме. Мне хочется забить его имя в Google, чтобы найти как можно больше информации про «никому неизвестного официанта из «Нормс», которому только что дали роль в последнем телешоу. Я представляю, как мы вместе будем проходить по красной ковровой дорожке на премьере и устраивать пикники на вершине Раньона, когда вдруг понимаю, что я, собственно, делаю. Одна из причин того, почему в течение первого года не стоит завязывать отношения — о чем постоянно предупреждал Томми — заключается в том, что алкоголики и наркоманы все делают запоем. Книги, фильмы, поедание «Поп-тартс», скупка трусиков «Косабелла», свидания — что угодно, чем можно увлечься и от чего можно потерять голову.

Поэтому я заставляю себя отойти от компьютера и заняться уборкой квартиры, все предметы которой вечно покрыты толстым слоем кошачьей шерсти. Это занятие, как ни странно, доставляет мне удовольствие. Хотя не помню, чтобы мне когда-либо нравилось убираться. Да, я люблю, когда все чисто и прибрано, но мне все же в новинку получать удовольствие оттого, что я стираю пыль и скребу унитаз. Я на всю мощь врубаю Эминема и подпеваю, моя пол в гостиной. Музыка звучит так громко, что я едва не пропускаю телефонный звонок.

— Алло, — отвечаю я, плюхаясь на кушетку.

— Амелия, дорогая, — говорит Тим, — мы тут с Джоном подумываем сделать большие изысканные сексуальные фото — твои, разумеется — которые будут украшать каждую из твоих колонок. Мы хотим предложить тебе Жан-Поля Блана, если у тебя нет на примете своего фотографа.

Я пытаюсь успокоиться: сердце скачет, как у Ланса Армстронга, бегущего последнюю милю. Жан-Поль Блан делает снимки для обложки «Вэнити Фэйр», его работы постоянно участвуют в выставках.

— Вы хотите, чтобы он меня фотографировал? Вы серьезно? — удается мне произнести с большим трудом. — Вы уверены?

— Ну, конечно, уверен, — смеется он. — У него, оказывается, образовалось «окно» в расписании, так что, если твой пыл не угас и если ты не против Жан-Поля, можно будет на этой неделе провести фотосессию.

Я даже не знаю, что сказать, и не хочу во второй раз спрашивать, точно ли Тим в этом уверен.

— Так вам понравилось то, что я вам отправила?

— Понравилось ли мне? — Тим чуть ли не рычит. — Спрашиваешь? Дорогая, я просто обалдел! Ты со своей «Тусовщицей» выведешь нас на новый уровень. Теперь я в этом окончательно убедился, хотя, уверяю тебя, у меня и раньше не было никаких сомнений. Мы пришли в безумный восторг, прочитав твою статью. Она такая яркая, сексуальная и местами просто безумно смешная!

Мое сердце все еще пляшет свой сумасшедший танец, и я ничего не отвечаю Тиму, потому что не знаю, какие подобрать слова, чтобы выразить то, что я чувствую. Странным образом эта секунда напомнила мне день моего увольнения, когда я сидела у Роберта в офисе. «Этого не может быть, — говорит мой внутренний голос, — но это так».