Тусовщица

Глава 21

— Вы прелесть! — кричит мне брюнетка в облегающем платье от Дайан фон Фюрстенберг[47], когда я выхожу из здания аэропорта и иду к водителю, в руках у которого табличка с моим именем. Мне удалось вздремнуть несколько часов в самолете, но бессонная ночь настолько меня вымотала, что я плохо ее слышу и даже не очень хорошо понимаю, что она говорит. С виду она одна из тех женщин, которые сходу окидывают твой туалет неодобрительным взглядом, однако голос ее звучит гораздо добрее и мягче, чем могло бы показаться на первый взгляд, так что я совершенно сбита с толку и на долю секунды решаю, что это — просто хорошо одетая сумасшедшая. — Как же я счастлива наконец-то лично с вами познакомиться, — говорит она, с жаром пожимая мне руку, и добавляет: — Я — Надин, ваш агент. Надеюсь, вы не сердитесь, что я помешала вам тихо и спокойно доехать до города, просто мне хотелось успеть переговорить с вами до того, как начнется «Тудей».

Я улыбаюсь, и она хватает меня за руку и тащит вслед за водителем к машине. В точности как девчонка — это при ее-то гламурной внешности! — но я так сосредоточена на попытках расшифровать, что она там тараторит, что у меня даже нет времени поразмыслить над этим вопросом.

— Тим сказал, что вас не нужно натаскивать перед съемкой, но мне хотелось бы осветить пару вопросов, — говорит она, когда мы садимся в машину. Машина срывается с места, и женщина достает блокнот, испещренный какими-то списками и напичканный бумажками с еще большим количеством списков. — Итак, я представила вас как олицетворение современной сексуально раскрепощенной умной женщины. Мерилин Монро двадцать первого столетия, но с гораздо меньшей склонностью к саморазрушению. Женщина, реально сталкивающаяся с тем, что представлено в «Сексе в большом городе». Она очень чувственна и не боится этого. И если она отправляется на свадьбу и не может выбрать между двумя шаферами, то кидается в койку с обоими. Так?

Я киваю, потому что меня настолько ошеломило это бесподобно развитое и уверенное создание, о котором мне сейчас рассказали, что речь идет, в общем-то, обо мне. «Я вовсе не сексуально раскрепощенная, — думаю я. — Единственная моя ассоциация с собственной сексуальностью — это замешательство». Просто в колонке я попыталась выставить ту историю в смешном свете. Но, слушая Надин, я готова сдаться. Мне понравилось, что меня сочли сексуально раскрепощенной. В таком контексте я предстаю гораздо более уверенной, чем являюсь в действительности.

— Но в то же время вы не развратны, — продолжает Надин, состроив гримаску. — Вы не Дженна Джеймсон, которую я, кстати, представляла и нашла ее очень милой. Вы — классная, умная и самодостаточная. Вы — идеал современной женщины.

Я киваю. Ну а что еще тут можно добавить?

— Я хочу, чтобы в «Тудей» вы оставались самой собой. Только, конечно, все время помните, что вы представляете «Чэт» и все, что с этим связано. Вы остроумная, далеко не глупая, осторожная и в то же время беспечная, серьезная и одновременно спонтанная. Короче, вы — сорвиголова, которая, однако, прекрасно отдает себе отчет в своих действиях. Правильно?

Я киваю.

Надин продолжает:

— После этого, наверное, нужно будет выбрать стратегию затишья? — Она вдруг начинает повышать интонацию в конце каждой фразы, как будто задает вопросы, и я понимаю: Надин это делает для того, чтобы я почувствовала, что мое мнение тоже учитывается. — Пусть все увидят, кто вы такая, и захотят узнать про вас побольше, но мы им больше пока ничего не скажем? До тех пор, разумеется, пока не выйдет еще несколько номеров, и вот тогда-то мы покажем вас на «Вью»? О господи, у вас такой усталый вид! Я вас утомила?

Я и не думала, что все мое смятение написано у меня на лице, но от плана Надин у меня уже начинает кружиться голова.

— Я в порядке, — говорю я, — просто немного устала.

— О нет! — Теперь настает ее очередь встревожиться. Она смеривает меня тем самым взглядом, и я тут же догадываюсь, что мой серый сарафан от Джеймса Перса — наряд совершенно неподходящий. — Придется заехать в демонстрационный зал Марка Джэкобса, чтобы подобрать вам что-нибудь поярче. Вы, конечно, прелестны, но нам нужно что-нибудь более подходящее для ТВ? После «Тудей» вы не сможете остановиться в «Ройалтон», но у вас будет время на отдых перед ужином с редакторами «Чэт» сегодня в «Шиллерс»? А потом было бы неплохо показаться в «Баттер»? Чтоб у нас был материал для завтрашних светских новостей о том, как вы приехали в город и умудрились побывать сразу везде?

Я киваю, почувствовав, как начинает оказывать свое действие выпитый на борту двойной эспрессо, и осознав, насколько я взбудоражена.

— Все это великолепно, — отвечаю я с улыбкой. — Поехали в демонстрационный зал Марка Джэкобса.

Надин впервые за все время замолчала и тоже улыбнулась в ответ.

— Вы уверены? Я понимаю, вам, может быть, не хочется, чтобы вас там кто-то видел, я могу позвонить и предупредить, что мы не будем заходить туда, пока мы не получим гарантии, что там больше никого нет?

Помните, когда Ричард Гир в «Красотке» угощает Джулию Робертс клубникой с шампанским, она напоминает ему, что она — реальная девушка и за ней не нужно ухаживать? Мне хочется сказать Надин примерно то же самое, чтобы она поняла, что все происходящее и без того переросло мои самые безумные мечты и ей совершенно не о чем беспокоиться. Но я вижу, что стресс ей передался на генном уровне, и, что бы я ни сказала, она все равно не успокоится.

— Очень мило, но вряд ли это понадобится, — отвечаю я в тот самый момент, когда у Надин запиликал сотовый. Она улыбается мне, как маньяк, одновременно нажимая большим пальцем на кнопку вызова.

Пока Надин что-то щебечет в трубку, я откидываюсь на спинку сиденья и смотрю в окно, решив вести себя настолько бесцеремонно во всем, насколько, видимо, к этому подготовилась Надин.

— Вы считаете, что современная женщина должна спать со всеми, с кем хочет? — спрашивает меня Мередит Виера.

— Думаю, это зависит от того, как часто ей этого хочется, — с улыбкой отвечаю я. — Не думаю, что на секс нужно смотреть как на шведский стол. — Мередит с Мэттом хрюкают от смеха.

Я поразительно спокойна и собранна перед камерой. Я-то была уверена, что на меня нападет тот же невроз, который терзал и раньше, когда я оказывалась на публике, но, видимо, мое пребывание в «Пледжс», где я привыкла регулярно делиться самыми интимными подробностями с группой незнакомых людей, вытравило ту нервозность, которая охватывала меня всякий раз, как я оказывалась в центре внимания. Сейчас, перед камерой, я остроумна, привлекательна и очаровательна, несмотря на то, что в реальной жизни все эти качества проявляются лишь от случая к случаю. «Включайте свет и любуйтесь моим блеском», — думаю я, отвечая на вопросы Мэтта.

Когда меня спрашивает Мередит — писал ли мне кто-нибудь из мужчин после выхода колонки, я поражаюсь тому, какая это, в сущности, простая штука — телевидение, потому что все целиком и полностью сосредоточены на мне, и каждый ждет не дождется, как бы похохотать над очередной моей остротой.

— Будем считать, что я была бы не против, если бы подобные личности канули в небытие, — добавляю я, и мой ответ сопровождается взрывом хохота. Ну почему все мои родственники и друзья никогда не в состоянии были оценить мое чувство юмора?

Ощущение такое, что мы только начали, но не успела я и глазом моргнуть, как Мередит обращается к камере со словами:

— Если вы знаете, чего хотите, бегите в газетный киоск, купите «Чэт» и прочитайте колонку Амелии Стоун «Тусовщица».

И на этом все заканчивается. Я с дежурной улыбкой пожимаю всем руки и иду в гримуборную, где меня дожидается Надин.

— Дорогая, вы были бесподобны! — визжит она. — Кто бы мог подумать, что вы такая забавная?

Вопрос риторический, но я почем-то чувствую себя обязанной заполнить последовавшую паузу. Обычно молчание в разговоре между двумя людьми приводит меня в ужас, я начинаю страшно паниковать и думать, что мой собеседник понимает, что на самом деле я не представляю из себя совершенно никакого интереса как личность. Но я настолько упиваюсь своим успехом на ТВ — ощущение такое, будто серотонин сейчас с бешеной скоростью хлынул в кровь — что решаю для себя, что это неважно. И тут Надин произносит слова, которые лишний раз укрепляют меня в мысли, что мне вовсе не стоит беспокоиться, будто бы меня считают неинтересной:

— Теперь ничто на свете не помешает вам стать звездой.

В течение последующих нескольких часов мой коммуникатор безостановочно звонит — видимо, все просмотрели сегодняшнюю «Тудей», потому что, как только я удаляю накопившиеся сообщения с поздравлениями, содержимое голосовой почты снова переполняется. Я как раз готовлюсь к ужину, и мне ужасно хочется вышвырнуть этот треклятый аппарат в окно, когда он снова звонит.

— Алло? — мой голос срывается чуть ли не на визг.

— Амелия? Я не вовремя? — Когда до меня доходит, кому принадлежит этот голос, мне хочется станцевать джигу у себя в номере.

— Адам! — Я даже не пытаюсь скрыть свою радость. — Как твои дела?

Я думаю, что он сейчас тоже пустится меня поздравлять и говорить мне, какая я забавная и естественная на экране, но этого почему-то не происходит.

— Хорошо, — отвечает он. — Только что был на интервью по поводу шоу. Единственная проблема в том, что я никак не мог сосредоточиться.

— Не можешь сосредоточиться? Почему? — и я с улыбкой ложусь на свою гигантскую постель.

— Честно? Потому что не могу перестать думать о тебе.

«Ура», — думаю я. Ну почему я не обладаю сверхъестественными способностями, которые позволили бы мне проломиться к нему через телефон и обнять его?

— Обо мне? — спрашиваю я, страстно желая услышать это еще раз.

— Да, о тебе. Я стал как одержимый после той встречи.

Я на минуту позволяю себе расслабиться и говорю:

— Я тоже постоянно о тебе думаю. — К черту все эти «правила». — А ты знаешь, Адам? Я ведь в Нью-Йорке.

— Что? Ты серьезно? Надолго?

— До завтрашнего дня.

— Вот черт, — говорит он. — Я весь день и всю следующую ночь должен давать это треклятое интервью.

Я бросаю взгляд на часы и понимаю, что до ужина с редакторами «Чэт» у меня осталось всего сорок пять минут.

— Я должна идти, у меня сегодня ужин, потом клуб и…

— Постой, ты ведь даже не сказала мне, зачем сюда приехала? — спрашивает он. — О, черт. Мне дают знак, чтобы я возвращался в студию. Может, тогда просто встретимся в Лос-Анджелесе, как и планировали? Я позвоню тебе через неделю или две, когда вернусь.

И, повесив трубку, я с изумлением понимаю, что этот телефонный звонок порадовал меня в тысячу раз больше, чем все эти восторженные отзывы, оставленные на голосовой почте. Я сижу на своей кровати и размышляю обо всем, раскачиваясь взад-вперед и улыбаясь, как какой-нибудь даун из спецшколы, когда в дверь стучится Надин и говорит, что меня внизу ждет машина.

За ужином, где несколько редакторов распивают бутылку вина, а все остальные пьют газированную воду, все говорят мне, что я гений, и я веду себя так, будто давно к этому привыкла и вообще вполне заслуживаю это звание. Потом мы едем в «Баттер», где ко мне подваливает толпа поклонников, которые поздравляют с выходом колонки или делают комплименты моему забавному выступлению в сегодняшней «Тудей». Публицистка Николь Миллер вручает мне свою визитку и сообщает, что ей хотелось бы выслать мне кое-какие наряды, которые, как она надеется, я сочту подходящими для «выхода в город». Старший редактор «Плейбоя» осведомляется, не соглашусь ли я им что-нибудь написать, и злится, когда я объясняю ему, что подписала с «Чэт» эксклюзивный контракт. Какой-то актер из CSI засыпает меня пьяными признаниями в любви и пытается ущипнуть за задницу. Потом, наконец, я возвращаюсь в «Ройалтон» и ложусь спать, и не успеваю оглянуться, как уже лечу домой.

Только я села в самолет, как мне звонит мама, которая, мягко выражаясь, не в восторге от того, что ей приходится объяснять всем подряд, что она думает про свою дочь, которая пишет о групповухе, устроенной на свадьбе в ее доме. Я снабдила маму довольно скудными подробностями, потому что не знала точно, как преподнести ей все это, потому что понадеялась, что мама слишком глубоко увязла в своем мире поэзии, чтобы иметь хотя бы приблизительное представление о содержании «целиком вымышленной» колонки, написанной ее дочерью. Но появление в «Тудей» было все равно что помахать у нее перед лицом флагом.

— Я просто не понимаю, почему бы тебе не писать о более серьезных вещах, — говорит она.

— Мама, никому не интересно читать о похождениях женщины, которая ходит на собрания в «Пледжс» и общается со своим другом-геем.

— Чепуха. Ты так думаешь, потому что просто не пробовала.

— Господи, — визгливо отвечаю я, и модель, которая садится в нескольких футах от меня и которую я только что видела на обложке Elle, бросает на меня обеспокоенный взгляд. Я сбавляю тон. — Ну почему ты не можешь просто за меня порадоваться?

— Я рада за тебя, детка, — говорит мама совершенно нерадостным голосом. Никогда еще не встречала человека, который бы так неумело скрывал свои подлинные чувства, как моя мать, хотя, может, я не очень хорошо разбираюсь в людях. — И Дэвид с папой тоже очень рады.

Сама мысль о том, что мой отец с братом читают мою колонку, приводит меня в ужас, и мне безумно хочется как можно скорее забыть об этом. По счастью, мне не придется их выслушивать, потому что, когда в семье случаются какие-то драматические события, мама выступает в роли негласного репортера светской хроники и делегата.

— Слушай, мам, меня просят отключить телефон, — говорю я, хотя на борт поднялись еще не все пассажиры и единственное, что я вижу с того самого момента, как села в самолет, это широченные улыбки от уха до уха. Я разъединяюсь с мыслью позвонить Адаму, но решаю, что не следует торопить события. Можно набрать Стефани, но я вчера несколько раз разговаривала с ней. Джастин снова сошелся со своим старым бойфрендом, и мы с ним все больше отдаляемся друг от друга, Рэчел же напомнит мне об особой важности смирения перед лицом мирового признания. И впервые за все время, как я стала вести здоровый образ жизни, я не испытываю благодарности. Это я заставила хрюкать от смеха Мередит с Мэттом. Это мне все льстили. Это я стала последней сенсацией. И если учесть, что моя голосовая почта ломится от сообщений, оставленных поклонниками, то почему, черт возьми, не допустить мысли, что кто-то разделяет мое ликование?