В преддверии рая

КВАРТИРНАЯ СКЛОКА

Почему я здесь? Скучная и пустяковая история. Но я все же расскажу ее вам, раз вы этого хотите. Я же не в силах отказаться, вы сами об этом знаете. К тому же я не раз наблюдала в жизни случаи, когда одаренные тратили силы на «ловлю блох», а отважные и сильные погибали, «поскользнувшись на арбузной корке». Я же стала жертвой банальной квартирной склоки.

Всякая жизненная борьба имеет свои непреложные законы. И квартирная борьба тоже. А может быть, тут даже следует сказать: тем более. Имеется некий закон для самих законов жизни: чем мельче жизненная борьба, тем жестче и суровее ее законы. И тот, кто не считается с ними, тот погибает. Борьба времен Сталина особенно страшна была не своей возвышенностью и грандиозностью, а своей приниженностью, пошлостью, никчемностью. Да, никчемностью, хотя цену люди платили огромную. Даже наша квартирная склока была рангом выше той эпохальной борьбы. Она была по крайней мере за реальные, а не воображаемые ценности.

Как только мой «молодой» муж прописался в мою однокомнатную квартирку, доставшуюся мне ценой многих лет каторжного труда на благо Родины/точнее — моего шефа/ и унижений, он стал вести себя подчеркнуто грубо и игнорировать свои супружеские обязанности. Однажды он заявился домой пьяный с такой же пьяной девицей. Я сказала ему и себе: хватит с меня этой счастливой семейной жизни. Сделала аборт: не хочу иметь ребенка от такого негодяя! Через полгода мы расторгли брак, разделили жилплощадь и разъехались. Мои знакомые сказали, что они это предвидели, что они меня предупреждали, что глупо в мои годы /какие годы?!/ заводить семью, что у него на морде было написано и т.д. Чудаки! Я сама не надеялась на то, что из этой затеи выйдет что-то путное. Но мне так захотелось иметь свой дом, ребенка и прочее, что я готова была клюнуть на любую приманку. Мне захотелось немного старомодного, отжившего. Как говорил мой бывший муж, большой любитель старых анекдотов и каламбуров, мне захотелось быть «закобыленной».

Мой бывший супруг ухитрился выменять себе двухкомнатную /! / квартиру. Не могу понять, как это ему удалось. У нас же такие строгие нормы на жилплощадь. Впрочем, он парень пробивной, все ходы и выходы в нашей системе знает. Приехал с отдаленной окраины Страны и за три года «сделал» себе степень, квартиру и работу с большими возможностями для безделья, распутства и карьеры. Думаю, что он сотрудничает с КГБ. Любопытное это все-таки явление — завоевание Столицы представителями одуревшей от спекулянтских и взяточных денег провинции. Они абсолютно беспринципны, нахальны, изворотливы, способны на все. Проникновение их в Столицу позволяет поддерживать моральную атмосферу столичного »светского» общества на некотором низком и пошлом уровне, устраивающем сильных мира сего. А методы их временами просто восхитительны. Мой шеф, например, весь отпуск провел у родителей моего бывшего мужа на полном пансионе. Ему был предоставлен целый дом у моря, машина с шофером и целый гарем женщин. В уплату за это шеф устроил «бывшему» сдачу кандидатских минимумов, компилирование диссертации и рекомендацию на работу в отдел самого Сусликова. Карьере Бывшего благоприятствовала и общая политика, проводившаяся с первых дней после революции, — возвысить окраины за счет основного народа Страны. В результате в республике, откуда появился здесь Бывший, на душу населения кандидатов и докторов наук приходится в три раза больше, чем даже в столичной области. Я не говорю о их качествах, ибо все это — сплошное жульничество.

Мне досталась комнатушка в коммунальной квартире. Десять квадратных метров. Теперь почему-то снова появилась тяга к «коммуналкам». В газетах целая кампания была проведена в их пользу. Лейтмотив: мы должны привыкать жить единой семьей, ибо идем к коммунизму, а отдельные квартиры приучают к разобщенности. Но это, очевидно, демагогия. Просто семьи пошли маленькие / от силы три человека/, и на всех отдельных квартир не напасешься. К тому же в отдельных квартирах за народом следить труднее. Подслушивающие устройства обходятся в копеечку и ненадежны. А сосед надежен /не сломается/ и не стоит ничего.

Жаль, конечно, было терять квартиру. Я уже стала привыкать жить независимо хотя бы от соседей. Я говорила Бывшему, что он мог бы купить квартиру в кооперативе. Но он поступил так, как подобает современному мужчине: лишил меня отдельной квартиры, а деньги, которые мог бы потратить на кооператив, истратил на банкеты и подарки влиятельным лицам. И все-таки, разъехавшись с Бывшим, я вздохнула с облегчением. И приняла твердое решение начать новую жизнь. Ты дура, сказал мне Бывший на прощание. Ты не понимаешь главного и никогда не поймешь: наше общество — общество людей без всяких внутренних ограничителей и сдерживающих начал, общество людей, готовых на все, на любую пакость. И чтобы выжить в такой среде, надо быть больше, чем человеком, — надо быть сверхчеловеком, т.е. подонком беспредельным.

В нашей квартире пять комнат. В самой большой живет инженер с женой и дочкой. Сам инженер мужик вроде ничего, но тюфяк. Его жена, видать, порядочная стерва /первые впечатления меня никогда не обманывают/, а дочка — что называется «штучка». В этом году школу кончает. Родители по сему поводу загодя закатывают истерику каждый день. В комнате поменьше живет персональный пенсионер с дочерью, которой тоже скоро пора на пенсию. Пенсионер — старый член партии, отсидевший в свое время в сталинских лагерях уйму лет и потом реабилитированный, но отнюдь не поумневший. Когда я въехала сюда, он мне сказал, что Партия и Правительство дали мне прекрасную комнату, и я должна оправдать это высокое доверие... Меня начало от этого мутить, и если бы не Штучка, мне стало бы дурно. Она вежливо затолкала Пенсионера в его собственные восемнадцатиметровые хоромы на двоих, сказав при этом, что ему пора делать клизму. Представляю, сколько народу передушило это чучело, прежде чем само стало «невинной» жертвой такого же чудовища. Штучка сказала, чтобы я не обращала внимания на этого выжившего из ума /еще до революции!/ дегенерата, и начала помогать мне устраиваться с мебелью и тряпьем. Она же мне сообщила, что дочь Пенсионера — искусствовед, знает кучу иностранных языков, работает в музее, получает /смешно сказать! / восемьдесят рублей в месяц. Им обещают в следующем году повысить зарплату на пятерку, и она безумно этому рада. Могла бы зарабатывать на уроках. Боится, хотя говорит, что это безнравственно. Что, работать безнравственно? А просиживать стулья в музее, ни черта не делая, нравственно? А этот старый идиот /мало ему тогда дали!/ видит в этой обещаемой пятерке следующий шаг на пути к коммунизму. У нее, у Штучки, отец получает около двухсот, мать /она — учительница/ — сто пятьдесят, а они втроем на эти деньги еле концы с концами сводят. В общем, пока мы двигали шкаф из одного угла в другой в поисках наивыгоднейшего варианта, я узнала о жильцах квартиры все самое основное.

В комнате напротив Пенсионера живет одинокий молодой мужчина, старший научный сотрудник в каком-то институте Академии Наук, кандидат наук. Эту комнатушку он получил тоже в результате размена, но со своими родителями /господи, с ними-то он что не поделил?!/. У Кандидата приличная зарплата, со временем он рассчитывает вступить в кооператив. Кандидат накатал «левой ногой» /как выразилась Штучка/ халтурную книжонку и надеется отхватить за нее гонорар. Парень он ничего, веселый и остроумный, сказала Штучка, но порядочный жмот. И бабник. Впрочем, теперь все мужчины бабники.

В комнате у входной двери живет Йог. Это — самая плохая комната в квартире. В ней хорошо слышно, как грохочет лифт, а окно выходит на стенку,— тут дом делает архитектурный изгиб /или излом?/. Йогом его Штучка прозвала за худобу и горбатый нос. На самом деле он математик и пьяница. Постоянно меняет работу. Одним словом, йог.

Мы со Штучкой быстро сдружились. Хотя мозги у нее набекрень, девчушка она славная. Очень даже неглупая. Все понимает с полуслова.

Есть у тебя мальчик, спросила я у Штучки. Этого добра навалом, сказала она. Но стоющего — ничего. В книжках и в кино /правда, в старых, а не в новых, новые все — сплошное вранье/ показывают настоящие чувства, ребят настоящих. Вам повезло. Когда я была такая, как ты, сказала я, один мальчик, над которым я тогда смеялась /а зря!/, написал мне любопытное стихотворение. Хочешь, прочитаю? Слушай!

Здорово, говорит Штучка. Неужели и тогда уже было то же самое? А где тот человек? А... В общем, она закидала меня вопросами, на которые я не могла ответить. А она и не ждала ответов. Зачем они ей?И так все ясно без слов. Ну, мы сами тоже хороши, сказала она. Сами на шею вешаемся кому попало. Чуть чего, и... прощай девочка. У нас в классе, между прочим, половина девчонок уже попробовала. А ты, спросила я. Я еще нет, сказала она. Но подумываю. Есть тут один вариант. Не надо, говорю я, не торопись. Успеется. Сначала попробуй полюбить...

Я работаю в Институте Народного Творчества. Что это такое? Это — одно из крупнейших научно-исследовательских учреждений Страны, уступающее по числу сотрудников и по материально-технической базе разве что только институтам ядерной физики, космонавтики, кибернетики и марксизма-ленинизма. Возник наш институт по инициативе самого Вождя. На встрече с выдающимися деятелями науки и искусства он сказал, что мы явно недооцениваем народное искусство. Что он имел в виду, трудно сейчас сообразить, ибо за пять минут до этой идеи он обозвал народным все наше искусство вообще. После встречи деятели культуры, надо полагать, провентилировали вопрос в ВСП и пришли к гениальному выводу: надо различать народность искусства как черту всего нашего искусства и народное искусство как творчество непрофессиональных художников, сочинителей, танцоров и т.п., но не любителей, творящих в духе профессионального /народного в первом смысле слова, как и любительское/ искусства, а в духе определенных древних народных традиций. Правда, в понимании того, что такое народ, авторы сочинений на эту тему основательно запутались, но из примеров можно было понять, что они имели в виду: матрешки, расписные чашки и ложки, вышивки, резные наличники у окон, частушки и т.п. И, конечно, сказы. Конечно, поскольку это и есть моя узкая профессия.

Дело поставили на широкую ногу. Буквально через несколько лет в нашей области появилось с полсотни докторов наук, две сотни кандидатов наук, три членкора и даже один академик /в академики был избран заведующий отделом изобразительного искусства ВСП/. Институт разросся до тысячи человек. Появились филиалы в республиках, лаборатории в областных городах, самодеятельные группы, кружки и т.д. Одних только сказителей стало столько, что пришлось создавать Союз Сказителей с отделениями в областях, городах и районах. Ввели почетные звания Народного и Заслуженного Сказителя. Создали творческий журнал «Былина» /мы в шутку называем его «Ой ты, гой еси»/. Стыдно признаться, что выдумала всю эту мразь я сама. Вот как это произошло.

Послали меня в командировку на север Страны собирать фольклор. Намучилась я с нею, страшно вспомнить. Ни гостиниц, ни еды, ни транспорта. Ночевала, где придется. Даже на вокзалах. Питалась хлебом в основном. Пешком прошла сотни километров. И ничего похожего на фольклор. Да и смешно его теперь искать. Даже в этой глуши большая часть молодежи имеет среднее образование. С высшим образованием людей — пруд пруди. Везде телевизоры, радио, кино. Транзисторы. Зарубежные передачи даже старухи слушают /старикам не до этого,пьянствуют/. А тут — какой-то фольклор выдумывают. Смешно, слово «фольклор» почти никто тут не знает, а диссидентами даже детишки дразнятся.

Чувствую, горит моя командировка. Вернусь — житья не дадут, сожрут. И решила тогда я выдумать сказительницу. Нашла девяностолетнюю слепую и глухую старуху, которая бормотала невразумительную чушь, и «записала» несколько ее сказов. Вот один из них, к примеру:

Послала я эти сказы в институт. Написала, что ничего хорошего не нашла. Только, мол, вот эти пустяки. Я, конечно, знала, что делала. Через неделю ко мне целая группа из двенадцати человек нагрянула во главе с моим шефом нынешним (тогда он был молодым начинающим проходимцем, едва успевшим вырвать кандидатскую степень/. На сей раз Краевой Комитет Партии предоставил нам все удобства.

Послушали наши сотрудники полоумную старушенцию и сразу поняли все. Но виду не подали. Похвалили меня. Но сказали, чтобы я от сказительницы не отходила ни на шаг и записывала все ее сказы. И слала их в Столицу. Дали мне примерную тематику на первое время. Обещали выслать более подробные разработки. Попьянствовали еще пару недель /за это время я сочинила им еще с десяток сказов/. И укатили. А я осталась в этой дыре еще чуть не на целый год. Скоро я убедилась, что выдумывать эти сказы не так-то легко. Так что пришлось мне основательно потрудиться. Когда я вернулась в Столицу, ураган сказительства уже пронесся по всей Стране. Моей полоумной старухе присвоили звание Народной Сказительницы, построили ей новый дом, дали приличную пенсию, наградили Государственной Премией и т.п. А я... Я так и не смогла защитить кандидатскую. И лишь после того, как я сказала шефу /он уже стал член-кором/, что пусть он теперь пишет свои го....ые работы сам, он выхлопотал мне ту злополучную однокомнатную квартиру.

Но я не обижаюсь на судьбу. В общем, я и этим довольна.

Мы с Пенсионером выстояли длинную очередь за капустой. Я ругалась. Пенсионер уличал меня в неверии в идеалы, бубнил о решении пленума ВСП увеличить производство овощей, о временных трудностях. Соседи по очереди ворчали по поводу того, что нам полмира кормить приходится,— негров, арабов, поляков, чехов... И американцев, съехидничала я. И всех их понесло. Мол, глядя на Запад, наша молодежь стала с ума сходить. Мол, если бы не Запад, так помалкивали бы. Пожили бы в «наше» время, не то запели бы! Тут подошел Йог, он заскочил захватить /без очереди, конечно/ пару огурцов на закуску, но таковых не оказалось. Это обстоятельство и толкнуло его на полемику со стариками. Если бы собрать все постановления об увеличении производства фруктов и овощей /кстати, огурец — это фрукт или овощ?/ за последние пятьдесят лет, то по идее от персиков и винограда прохода не должно быть, а капусту и картошку пришлось бы вывозить за пределы Галактики, сказал он. Вот и космические исследования пригодились бы.

Дискуссию продолжали уже дома, на кухне. Штучка рассказала последние сплетни о «летающих тарелках». Инженер сказал, что в одной деревне инакопланетяне /Искусствовед поправила его: инопланетяне, а инако — это инакомыслящие/ украли трактор. Очевидно, нашу технику изучали. Потом вернули. И даже отремонтировали. Видать, соображают, сволочи! Потрясающе, сказал Кандидат. Лететь за тридевять земель, чтобы изучать допотопный трактор! Идиоты, эти ваши инако... инопланетяне. В это момент вышла Стерва /жена Инженера/ и потребовала очистить ванную. А я только было собралась постирать. Я попросила подождать пару часов. Тем более сегодня моя очередь. Но она ни в какую. Обозвала меня ни за что, ни про что. Спасибо, Искусствовед выручила. Она сказала одно слово: стыдитесь! И Инженер увел орущую Стерву в комнату . Как только таким людям доверяют учить детей?!. Впрочем, чего я-то.

Пока я стирала, Инженер изливал мне душу. Дочь школу кончает, а теперь без блата никуда не попадешь. Нет ли у меня знакомых? Я сказала, что таких знакомых у меня не водится. Но я могу помочь устроить Штучку в наш институт техническим сотрудником, и через пару лет она спокойно пройдет на филологический факультет. Инженер сказал, что жаль два года терять. Я сказала, что мы всю жизнь теряем и не жалеем, а из-за каких-то двух лет трясемся. Но он не понял. В общем, уже в первый месяц я убедилась в том, что коммунальная квартира имеет свои преимущества: не соскучишься.

К кандидату пришла смазливая девица. Аспирантка. Стерва по сему поводу заметила, что все б...и аспирантки, а все аспирантки б...и. В комнате Пенсионера грохочет на всю мощность телевизор. Известный философ читает лекцию о бесклассовом обществе. Доразвивались, говорит Йог, даже классов, и то нету, а не то что мяса.

Великая сказительница сдохла. И поскольку я была в институте на плохом счету /уклонялась от общественной работы, не вступала в партию/, меня собрались выгонять, отыскивая подходящий предлог. Но я подбросила Шефу идею издания полного собрания сказов моей старушенции с предисловием и большой вводной статьей и комментариями Шефа. И меня оставили. Поскольку полное собрание будет в трех томах и будет издаваться в течение пяти лет, на пять лет мне гарантирована спокойная работенка. Я перечитываю сейчас свои «гениальные» сказы и веселюсь от души. Неужели никто не видит, какая это жуткая халтура? Или всем плевать на это? Но один сказ мне все-таки жаль отдавать этой дохлой ведьме. Он мне стоил кое-чего. Но что об этом говорить! Я за свое «творчество» получила положенный мне кусок благ. Еше некоторое время продержусь. А там надо подумать о новом месте, где я спокойно смогу дожить оставшуюся жизнь. Свои сто тридцать рублей я как-нибудь заработаю. А к этой сумме я привыкла и не рассчитываю когда-нибудь превысить ее.

Что такое сто тридцать рублей? Во-первых, долой налоги, взносы и всякие мелкие поборы /кому на юбилейный подарок, кому на похороны и т.п./. Остается сто десять. Долой плату за квартирные услуги и транспорт. Остается меньше ста. С едой я укладываюсь в пятьдесят. Хозяйственные и случайные траты /гости, например, а это — бутылка вина, сыр, колбаса, конфеты/ — двадцать пять, «остается» двадцать пять. В год это триста рублей. Это — на туалеты, культуру /кино, музеи, театры, книги/ и отдых. Сапоги стоят за сто. Колготки рвутся каждую неделю... Приличные духи... Лучше не говорить обо всем этом. В общем, выкручиваюсь. А большинство женщин даже этого не имеет. Мой уровень даже считается выше среднего. Я свою «шубу» седьмой год ношу, а белье... Бывший говорил, что он «охладел» ко мне главным образом из-за моих туалетов. Врет, конечно. Но доля истины в этом есть. Искусствовед, например, могла бы выглядеть интересной женщиной и выйти замуж, но в том виде, как она одевается /а у нее зарплата восемьдесят!/, на нее не обращают внимания даже пьяницы. Когда я сказала Йогу, что у нее прекрасная фигура, он рассмеялся. Я, извиняюсь, сказал он, в баню с ней не ходил, а в этих лапсердаках, извиняюсь, она напоминает мне Бабу Ягу перед выходом на пенсию. Многие молодые и красивые женщины улучшают свой бюджет за счет подачек любовников. Но это тоже не так часто. Любовники сами пошли нищие. Или, чаще, паразиты, лишь бы урвать задарма. В большинстве случаев они «оплачивают» любовниц за счет учреждения. Но и тут на многое рассчитывать не приходится. Повышение зарплаты на пять-десять рублей, премия, выгодная поездка и т.п. Я интересовалась этим /меня считали любовницей Шефа, хотя это была неправда/. В среднем таким путем даже любовница директора «получала» не более двухсот рублей в год. Говорят, на высших уровнях таким путем «зарабатывают» побольше. Но я думаю, сильно преувеличивают. Любовные связи дают возможность предприимчивому человеку пробиться выше и быстрее к более сытной жизни, но сами по себе они такую жизнь еще не гарантируют. Мои друзья, не верившие мне, что я не имею никаких связей такого рода с Шефом, говорили мне, что я дура, что они на моем месте давно защитили бы диссертацию.

Остается замужество. Что это такое, я насмотрелась достаточно. Сама попробовала. Семья Инженера - в некотором роде типична на этот счет. Конечно,семья есть семья. Дом. Ребенок. Но семейная идиллия недолговечна и стоит титанических усилий. Приличные семьи, не оскорбляющие личное достоинство и дающие удовлетворение, можно перечесть на пальцах. Одним словом, куда ни кинь, всюду клин. Выход один: пробиваться в высшие слои общества, а это — определенным образом построенная /и потерянная для таких людей, как я/ жизнь. Или родиться в тех самых высших слоях, что удается далеко не всякому. Как говорил Кандидат, жизнь надо начинать уже с достаточно высокого уровня. Он начал с достаточно высокого для такой шпаны, как мы,— с генерала. Но теперь генералов развелось много, они сами разделяются на «вшивых» и успевающих. Он, увы, начал со «вшивого». Но это все же терпимо. В двадцать шесть лет он кандидат наук. Эта комната у него — «для работы». Вот получит гонорар, отец подкинет немного, устроят ему хорошую квартиру в кооперативе и т.д. Почему он не живет с родителями? Это банально. Тесно. Сестра вышла замуж. Ребенок. Зять проходимец. В общем, на семейном совете решили... Как ему устроили эту комнату? Это пустяк. Райком партии, райсовет, жилищный отдел... Это еще что! У них один парень за три года трехкомнатную квартиру урвал, начав с нуля. Но он — гений в этих делах. Этот далеко пойдет!

Жильцы квартиры все вместе собираются очень редко. Йог где-то пропадает неделями. Стерва утверждает, что в вытрезвителях и в тюрьме /за хулиганство/. И вообще, таких надо выселять, им не место в нашем обществе. Кандидат тоже появляется редко, «для работы». Но у него папа генерал, и сам — «крупный ученый», и Стерва имеет виды на него /Штучка кончает школу, надо пристраивать/. И потому таких выселять не надо, им — место в нашем обществе. Инженер пропадает на работе /он там парторг помимо всего прочего/. Пенсионер редко вылезает из своей «прекрасной и светлой» комнаты, он пишет мемуары. Помню, как сейчас, было это в тысяча девятьсот семнадцатом..., пародирует Йог сочинение Пенсионера, или скорее в восемнадцатом... Дочь, погляди по энциклопедическому справочнику, когда началась Февральская... Нет, Октябрьская... или, скорее, Ноябрьская... революция?! Так вот, как сейчас помню, началась... эта самая... революция. Я пошел в Смольный... Боюсь, что пародии Йога недалеки от истины.

С одной такой пародии начался спор о революции и о сущности нашего общества. Пенсионер поносил молодежь, болтал о светлых идеалах, о героизме, об отклонениях, уклонениях, нарушениях и т.п. Его поддерживали Искусствовед и Стерва. Йог кричал, что их, кто устроил эту заварушку /он имел в виду революцию/, судить надо. Кандидат подливал масла в огонь. Инженер призывал к спокойствию и осторожности в выражениях. Мы со Штучкой стояли, обнявшись и укрывшись шалью /было довольно прохладно/, и симпатизировали явно Йогу и Кандидату. Стерва обвиняла нас в исторической безграмотности, в игнорировании очевидных фактов, пенсионер бормотал, что он все сам видел своими глазами. Йог завел речь о репрессиях. Пенсионер сказал, что сам пережил это, это надо правильно понять. Стерва сказала, что это — выдумки диссидентов. Кандидат спросил, а как в таком случае быть с речью Хрущева. Стерва сказала, что его и скинули за это. И правильно сделали. Кандидат сказал, что одно дело — причины революции, ее ход, движущие силы, а другое дело — что из этого получилось, кто пользуется благами этого общества, кто тут страдает, а кто процветает. Как это ни странно на первый взгляд, но именно исторический подход к нашему обществу исключает возможность его правильного понимания.

Население нашей квартиры постоянно распадается на два враждующих лагеря. На какие именно, зависит от обстоятельств. Если к Кандидату заходят его шумные подружки или тихие «аспирантки», в один лагерь объединяются семейства Инженера и Пенсионера, в другой — все остальные. Даже Штучка покидает меня, ибо ревнует Кандидата ко всем его «отвратным» /как она считает/ девицам. Если же в квартиру заявляется орава соучеников Штучки, Пенсионер с Искусствоведом сколачивают свой блок, вовлекая в него Йога и временами меня. Мне компания Штучки не нравится. Мальчики довольно глупые и циничные. Поют плохо. Говорят о пустяках /о тряпках, транзисторах, выпивке/. Но потом мне становится почему-то жаль ребят, и в лагере Пенсионера, который хотел бы завлечь молодежь в лоно революционной романтики прошлого, я играю скорее роль соглашателя. Ходила я недавно со Штучкой в кино, смотрели фильм о гражданской войне. Мне было скучно, хотя фильм был сделан на совесть со всех точек зрения. И Штучке тоже было скучно. Вранье все это, сказала она. Не надо так, девочка, сказала я. Тут другое просто то время ушло. Мне стало грустно. И я тут же придумала такой экспромт.

Наши квартирные склоки далеко не всегда поверхностны и безобидны. Стерва убеждена, что Йога надо выселить из квартиры как тунеядца. В жилищном отделе ей намекнули, что если Йога выселят, комната достанется Инженеру. Но для этого нужны достаточно серьезные основания. Вот если Йог связан с предосудительными организациями и занят враждебной деятельностью, тогда... Тогда Стерва мечтает переселить меня в комнату Йога, мою соединить с их комнатой, заделав дверь в коридор, и обменять свои две комнаты на двухкомнатную квартиру. Она уже присматривает подходящий вариант. С этой точки зрения в один лагерь попадает семейство Инженера и Пенсионера, в другой — я и Йог, а Кандидат остается нейтральным.

Искусствовед забыла ночной горшок Пенсионера в ванной. Стерва выбросила его на кухню. Кандидат /он как раз делал кофе для очередной «аспирантки»/ поднял горшок, осмотрел его. Обратите внимание, сказал он, насколько наше общество целомудренно. Этот горшок официально называется «ночная ваза». Сходите как-нибудь в городской суд, когда там рассматриваются дела об изнасиловании или о половых извращениях. Живот надорвете от хохота. Нет, не от самих фактов. Это -кошмар. А от того, в какой словесной форме это у нас протекает. Пострадавший, спрашивает, судья, например, расскажите, что с вами делал обвиняемый. Как что, говорит пострадавший. Он надругался надо мною. Как именно, настаивает судья. Посредством использования того, на чем мы сидим, говорит пострадавший. Кто это «мы», спрашивает судья. Как кто, говорит пострадавший. Ясно, вы, я и все другие. А я при чем, спрашивает судья. И потом, говорите точнее, на чем мы сидим. Я например, сижу на стуле... И так далее в том же духе, присутствующие хохочут. Судья наслаждается.

Кандидат — любопытный экземпляр человеческой природы. Очень даже неглуп. Знает два иностранных языка. Начитан. Воспитан. Но — абсолютно циничен. То, что он сочиняет, сплошное дерьмо. И он сам это признает со спокойной совестью. Становиться мучеником науки, говорит он, я не хочу. К тому же у нас все равно за счет настоящей науки не пробьешься. А халтура дает мне средства, авторитет в среде коллег /я им не опасен, я — свой/, надежную перспективу. Мне ведь не так уж много нужно. Комфорт. Приятное общество. Хочу по загранице поездить, посмотреть, что к чему. А там видно будет. Может быть, за ум возьмусь. Раньше молодые люди из знатных семей в гусарах служили. Вот считайте, что я пока служу в гусарах.

Приглядитесь, как мы живем, говорит Йог. Мерзость!Мы привыкли и не замечаем многое. А если подробно описать хотя бы один день нашей жизни и потом беспристрастно оценить это, мы бы сами не поверили, что это было на самом деле. Мне кажется, вы много пьете, говорю я. Вы же способный парень, возьмите себя в руки. Вы еще можете многого добиться. Чего, например, спрашивает он. К тому же пьянство — это не самое плохое, что делают люди. В нашей компании по крайней мере начисто отсутствуют все те проблемы, из-за которых люди бесятся. Хотите,я вас познакомлю с моими собутыльниками? Среди них есть интереснейшие люди. Нет, я не идеализирую. Все мы — дерьмо, это ясно. Но вам было бы небезынтересно. Зачем? Просто так. Людям, знаете ли, бывает приятно, когда к ним проявляют интерес. Не КГБ и не милиция, конечно, а порядочные люди. А что на вас так взъелась Стерва, спрашиваю я. Дура потому что, говорит он. Она надеется мою комнату заполучить. А кто ей даст? У них жилья больше минимальной нормы, таких теперь даже на учет не ставят. А если со мной что случится, в жилотделе найдут, кого сюда пристроить. Они даром такие куски не упускают. Но все-таки будьте поосторожнее,говорю я. Жаль будет, ни за что пропадете. Кстати, давайтека, я постираю вам и комнату помою. Мне все равно делать нечего. Бесконечно вам признателен, говорит он, но не могу позволить себе воспользоваться вашей помощью по очень простой причине: стирать у меня нечего, а в комнату посторонних пускать стыдно. Я сначала сам разгребу грязь, а уж потом...

Искусствовед выходит на кухню крайне редко. Она устроила в комнате свою отдельную кухню. Пользуется кухней только тогда, когда требуется огонь и вода. Мне ее нестерпимо жалко, хотя она человек не очень приятный. После ареста отца вскоре умерла ее мать. Воспитывали ее дальние родственники, от которых она сбежала, как только кончила школу /поступила чудом в университет/. Отец вышел из заключения больным. С тех пор вся ее жизнь была отдана ему. А он никаких уроков из своего печального опыта не извлек /как он там жил, чем занимался?/. Сразу же засел за написание «подлинной» истории партии. О его затее узнали компетентные органы. Его вызвали, предложили все собранные бумажки сдать, сказали, что история партии — не его ума дело, пусть лучше пишет мемуары, они помогут потом напечатать. Спорить он не стал, ибо был напуган насовсем. После этого к служебным обязанностям Искусствоведа прибавилась работа по перепечатке сочинений Пенсионера, по редактированию их, по подбору ему литературы и т.д. Эта работа ее увлекла, судя по всему, и ни о чем другом она уже не помышляла. На нас на всех она смотрела свысока. Особенно она презирала Йога, главным образом за то /как рассказывал мне сам Йог/, что однажды он в нетрезвом виде попытался ее соблазнить, она отвергла его притязания, а он не повторил попытку, на которую она надеялась.

Если бы можно было точно установить, как девочки и мальчики теряют невинность, сказкам о первой любви пришел бы конец. Насколько мне известно, среди моих знакомых не было ни одного случая, похожего на литературно известные образцы первой любви. Случаи любви я наблюдала, но скорее у взрослых и даже пожилых, видавших виды людей, а не у молодежи. Когда-то я сочинила сказ на эту тему, который тогда отказались напечатать, а теперь не включили в собрание сказов моей Сказительницы. Я вспомнила о нем, когда ко мне однажды зашла Штучка, села на кровать и сказала совершенно спокойно, что она беременна, что надо как-то выкручиваться, что надо уложиться в один день, в крайнем случае — в два, а то в школе догадаются, с характеристикой будет скверно. Я сказала, что аборт очень вреден для здоровья, а в таких условиях может иметь тяжелые последствия, что, может быть, лучше выйти замуж и перейти в школу рабочей молодежи. Она сказала, что замуж за виновника не пойдет, так как он — законченный подонок, что он ей гарантировал безопасность и потому обучил ее всяким гадостям /тьфу!/. Она бы пошла замуж за Кандидата, но тот ее не возьмет. Йог не в счет, он вовсе не мужчина. В общем, как быть? Нет ли у меня связей по этой части? Я сказала, что связей такого рода у меня нет, но я попытаюсь разузнать у знакомых. Вроде бы для себя. И все же я посоветовала ей рассказать родителям, ибо дело серьезное, всякое может случиться. Она устроила истерику, сказала, что лучше удавиться. Я сказала, что на это потребуются большие деньги, которых у меня нет, так что без родителей не обойтись. Она пообещала обдумать эту проблему, взяла с меня слово не говорить родителям. Ничего себе история, подумала я, когда Штучка ушла. Не хватает только быть запутанной в чужие сомнительные хлопоты. При чем тут я? Или я действительно в чем-то виновата, дав повод для нашей близости? Жаль, конечно, девчонку. Как-то помочь ей надо. Ребенок — это хорошо для кино и литературы, а не для жизни. В жизни это — слишком дорогое удовольствие. С родителями надо бы поговорить. Но как? Инженер — круглый дурак, к тому же — тряпка. А Стерва угробит девчонку, взбаламутит всю округу. А между тем именно в такую трудную минуту очень нужны понимающие и тактичные родители, чтобы не дать цинизму перейти в устойчивое мировоззрение. А где их взять, таких родителей?

Почему-то я решила осторожно поговорить с Кандидатом. В комнате у него был порядочный беспорядок. На виду торчали огромные гантели, — первое, на что я обратила внимание. Ого, сказала я, да вы никак спортсмен? Ерунда, сказал он. Присаживайтесь вот здесь. Извините за беспорядок, не ожидал гостей. Это вы насчет гантелей? Теперь модно заниматься упражнениями, улучшающими фигуру и развивающими способности к самозащите. А то бандитов много развелось. Но у меня почему-то ничего не получается. Хотел мускулы набить на руках, а вместо этого начал увеличиваться зад. Почему бы это, как вы думаете? Зад у людей увеличивается и без гантелей, сказала я. Очевидно, это — знамение времени. Слишком много люди стали заниматься интеллектуальным трудом. Мой шеф, например, носит брюки пятьдесят шестого размера, а головной убор — пятьдесят четвертого. Интересное наблюдение, сказал он. Так в чем дело? Без дела вы бы не зашли. Дело у меня очень деликатное, сказала я. Среди ваших знакомых много женщин... Меня интересует... Как бы выразиться?.. Говорите прямо, сказал он, мы же не младенцы. Аборт? Кому? Штучке, надо полагать? Наверняка ей. Из-за себя вы бы не пришли. А эта Штучка очень скользкая, имейте в виду. Она меня пыталась обработать. Но у меня на этот счет строгие принципы: ни в коем случае не иметь амурных дел по месту работы и жительства. Знаете, я бы на вашем месте не стал ввязываться в эту историю. Запутают. И вас же потом оплюют за вашу доброту. С людьми теперь вообще надо ухо держать востро. Нынешний человек на все способен. И хороший в том числе, между прочим. Извините за нравоучение, это я из величайшего уважения к вам. А что касается... Я дам вам один телефончик. Но прошу вас, никаких ссылок на меня. Сумеете договориться, считайте удачей. Не сумеете /вас могут принять за провокатора из.../, ничем другим помочь не могу. А вообще зря вы хлопочете. Пусть бы сами выкарабкивались... Хотите чаю? Или кофе? А может быть, вина?.. Что же, рад был вас видеть у себя. Заходите и так, без дела. А то сколько времени живем в одной квартире, а видимся только на кухне да по пути в туалет.

Во время одного из моих путешествий за памятниками народного творчества познакомилась я с одним парнем, — с математиком по профессии /он преподавал в техникуме/, пьяницей, любителем поговорить «за жизнь». До этого знакомства я не приглядывалась особенно внимательно к местной жизни. Убожество, пьянство, грубость и все такое прочее было очевидно, никто /в том числе и я/ не принимал это близко к сердцу. К этому ко всему привыкли, как к неизбежной унылой осени, грязной весне, холодной зиме и сухому пыльному лету. Местная интеллигенция /правда, это слово потеряло смысл, ибо чуть не половина взрослого населения тут есть интеллигенция в старом смысле этого слова, так что лучше говорить о местных интеллектуалах/ принимала меня приветливо. Во-первых, я хотя и грошовая, но птичка из столицы, и они передо мной старались; во-вторых, встречи со мной давали им повод устроить нечто вроде праздника для себя и поиграть друг перед другом. С другой стороны, я тут сама была временно, как на празднике, и потому стремилась в людях видеть хорошее, — я не вступала с людьми в жизненно важные повседневные отношения. Разговор с Математиком отрезвил меня. Он окончил университет, мог остаться в аспирантуре, но проявил сознательность, согласился поехать сюда. Собирался улучшить систему математического образования. Но все впустую. Все,, имеющие дело с преподаванием математики здесь, оказывается, связаны в группу, не допускающую никаких нововведений. У них тесные связи с начальством всякого рода. На все его попытки /даже самые невинные/ изменить что-то они ответили такой бешеной травлей, что... В общем, его обвинили в невежестве, в неспособности к преподаванию и в конце концов — в политической неблагонадежности. За каждым его шагом следили, создавали комиссии, настраивали против него студентов. В чем дело? А в том, что они кое-что имеют от своего положения и содружества. Рвут по мелочам, но в целом терпимо устраиваются. Чтобы его реформы приобрели смысл, надо менять многое, — отбор студентов, всю систему образования и т.д. А это — безнадежное дело. Они охотно болтают о новых открытиях и новой методике обучения, но на деле делают все, чтобы сохранить статус-кво. Чтобы тут нормально жить и работать, надо полностью принять их образ жизни и погрузиться в их среду без остатка. А это для него — кошмар. И не столько из-за того, что пришлось бы отказаться от честолюбивых намерений /от них все равно пришлось отказаться и без этого/, сколько из - за атмосферы серости и пошлости, царящей в этой среде. Именно пошлости. Вы, сказал он мне, даже представить себе не можете, как они ведут себя, когда бывают в «домашней» обстановке, среди «своих». Для них тогда нет ничего святого. У них выработана целая система опошления всего и вся. Причем, это — неуловимые с точки зрения посторонних и вроде бы мало значащие пустяки, — особый взгляд, пожимание плечами, словечко, брошенное вскользь, сплетня, слух и т.п. Но в совокупности и в поразительном постоянстве действуют сокрушительно. Смысл всего этого один — унавозить человека, низвести до своего пошлого уровня, адекватного условиям их существования. Основной их принцип — все мы /заметьте, мы/ г...о, и вообще все и всё г...о. Поверьте, если кто-то и вносит в это царство пошлости кусочек возвышенности и просветленности, так это — официальная жизнь. Да, да! Комсомольские и партийные собрания, общественная работа, субботники, коллективные поездки. В Столице все-таки есть отдушины. Люди встречаются интересные. Можно создать микрообщество с системой ценностей, более высокой, чем официальная и пошло-бытовая.

Я встречалась с Математиком несколько раз. После этого я начала понемногу приглядываться к людям именно с этой точки зрения, — с точки зрения действия всеобщей /теперь я убеждена в том, что она всеобща/ системы опошления. И я ни разу не встретила значительного исключения из нее. И я пришла к печальному выводу. В силу наших условий социального существования в нас развивается особый защитный механизм, механизм самосохранения. Назначение этого механизма — внушить людям, что мы вполне соответствуем тем условиям, в каких мы живем и какие порождаем сами, поскольку все мы г...о. И рыпаться нам бессмысленно. И всякий, кто пытается изобразить у себя крылья, выглядит в нашем обществе смешным, ненавистным, лицемерным, себе на уме и т.п. Представьте себе, говорил мне Математик, они создали обо мне мнение /ко всему прочему/ как о карьеристе!

Я сказала Кандидату, что у нас, помимо официальной системы давления на человека, существует самодеятельный механизм опошления, принижающий человека до общего примитивного уровня. Он рассмеялся. Чувствуется, что вы — женщина, сказал он. А разве это и так не заметно, сказала. Я не об этом, сказал он. Вы стали жертвой исторической иллюзии. Растворите все то святое и возвышенное, что нам известно из истории, во всей массе населения и растяните это на много столетий. И вы не уловите там это святое даже с помощью современных приборов. Наше время, должен я вам сказать, еще ничего. Оно, пожалуй, самое возвышенное и святое. И по этой части у нас не хуже, чем на Западе. Вы бывали на Западе? Только рассказы очевидцев и радио? И вы им верите?

С тем телефоном ничего не вышло. Я начала щупать своих знакомых, но без особого успеха. И пока я раскачивалась, Штучка ухитрилась выкрутиться сама. Через несколько дней она как ни в чем не бывало трещала на кухне, попивала вино с мальчиками, когда родителей не было дома, пела песенки. Она сделала попытку заводить со мной доверительные разговоры, как одна опытная женщина с другой. Но я пресекла это. Я ей сказала, что я по этой части — лапоть, а говорить на эти темы мне неприятно. И что я вообще смотрю на это с некоторой долей святости, тайны и целомудрия. Она рассмеялась, рассказала пошлый анекдот о невинной девице, переспавшей до этого /до того, как она стала девицей/ с ротой солдат. Наши отношения охладели. И слава богу.

За хулиганство в пьяном виде Йога осудили на пятнадцать суток. Какое хулиганство? Я в это не поверила. Йог очень добрый и мягкий человек. На работе его защищать не стали и скоро вообще уволили... за прогул /это там, где подавляющее большинство сотрудников хронически бездельничает!/. Стерва сразу стала носиться с письмом в милицию с требованием выселить Йога из квартиры, поскольку он устраивает систематические пьяные дебоши. Пенсионер и Искусствовед подписали письмо. Кандидат уклонился. Я со своей стороны написала контрписьмо, попросила Кандидата подписаться, но он отказался. С Пенсионером и Искусствоведом я перестала здороваться /не говоря уж о семье Инженера, за исключением Штучки — иногда мы с ней перекидываемся парой слов/. На работу Йогу устроиться на сей раз не удалось. Его вызвали на административную комиссию, которая занимается принудительным трудоустройством. Он напился в тот день и на комиссию не явился. И по суду его выселили из Столицы куда-то очень далеко. Но комнату Инженеру не отдали. Вселили молодого парня, племянника /как выяснилось потом/начальника милиции. Этот оказался пьянчугой похлеще Йога, но в отличие от Йога хамил всем подряд, кроме Кандидата. Тот дал ему по морде, когда он ругнул его неприлично, и предупредил, что если это повторится, он изорвет его в клочки и спустит в унитаз или мусоропровод. Племянник был напуган не столько пощечиной /он видывал и кое-что похуже/, сколько угрозой унитаза. Кандидат смеялся, говорил, что это доказывает преимущество высокой культуры. Стерва сникла и притихла, начала лебезить передо мной. Но я была неумолима. Искусствовед переживала историю, пыталась оправдываться, даже признала вину. Вот так, мы сами несчастны и стремимся сделать всех окружающих несчастными, а потом на минутку раскаиваемся, когда обнаруживается бесполезность для нас наших подлостей. Надолго ли?

Хотя наступило затишье, я постоянно чувствовала, что что-то липкое и паутинное происходит... как бы это выразиться?., за моей спиной, что ли. Или под ногами, вокруг меня... Не пойму, где именно. И что именно. Однажды у меня собралась небольшая компания. Мы мирно беседовали. Вдруг заявился милиционер. Потребовал предъявить документы. Переписал фамилии гостей к себе в книжечку. Предупредил, что шуметь и оставаться ночевать нельзя. Я возмутилась: на каком основании? Он сказал, что поступили сигналы. Настроение было испорчено. Знакомые скоро разошлись по домам.

Кандидат сказал, что сейчас надо быть очень осторожным. Обстановка сложная. За диссидентов взялись как следует. Тех, кто на виду, особенно не тронешь. Шум будет. Потому отыгрываются на неизвестных. Вот у них... Но какое мне-то до этого дело, сказала я. Я не диссидент. И никакого отношения ни к какой оппозиции не имею. Я вполне лояльная гражданка. Этого теперь мало, сказал он. Вы пассивны, а это — особая форма поддержки диссидентства. Скрытое и потенциальное диссидентство. Есть решение осуществить профилактические мероприятия. Предупредить возможность появления нового диссидентства. Со старым практически покончено. Так что будет проводиться /уже проводится/ чистка учреждений от сомнительных элементов.

Беседа эта встревожила меня. Я и на работе почувствовала, что отношение ко мне стало настороженным. Шеф предложил мне помощницу и попросил передать все материалы по второму тому ей /первый том я уже подготовила/.

Получила повестку к следователю. Показала Кандидату. Он пожал плечами. У меня такое впечатление, кивнул он на комнату Инженера, что она написала на вас крупный донос. Я слышал как-то разговорчики насчет сборищ и антисоветских заявлений... Думаю, что имелись в виду ваши знакомые... Она намекала на письмо совместное... Но я не придал значения. У меня, знаете ли, сейчас свои сложные проблемы. Кооператив. Эту комнату я терять не хочу. Она недешево обошлась. Так что сами понимаете.

Следователь больше часа читал мне мораль о ситуации, о долге и т.п. Потом начал меня потихоньку толкать к признанию моего участия в какой-то группе, занимавшейся распространением антисоветской литературы и клеветнических измышлений. Он сулил мне златые горы, обещал безнаказанность, угрожал, шантажировал и т.д. Шесть часов длилась эта подлая процедура. В заключение он сказал, что вызовет снова. Я отказалась подписать протокол и заявила, что добровольно на допрос больше не явлюсь, что я протестую против этих методов, осужденных, насколько мне известно, на... не помню точно, на каком именно... съезде партии, что я предам все это гласности... Еще час меня продержали там. Зачем, не знаю. Наконец, отпустили.

А вечером пришли Они...

Я устала. Я хочу уснуть. Нет, лучше умереть. И прошу вас, не надо меня больше воскрешать.