В преддверии рая

ЗАТЕЯ

К празднику Ученику выдали премию пятьдесят рублей, а Художнику повысили зарплату на пятерку. Пятью двенадцать, считал Художник, будет шестьдесят. Минус восемь на налоги. Минус на то да на се. В общем остается пятьдесят. Кое-что подкинули и ( прочим сотрудникам. Кому премию, кому грамоту, кому благодарность. В буфете продавали пакетики с продуктами, которые невозможно достать в магазинах. По списку, конечно. На радости сколотили небольшую компанию и отправились отмечать это событие в кафе «Василек». Оно оказалось на ремонте. Пошли в ресторан «Гавана». По дороге Девица свалилась в яму, пересекавшую тротуар. Отчистить брюки не удалось. Вот сволочи, ворчала со слезами Девица, придется в химчистку отдавать, а это время ходить без штанов. Однорукий сказал, что он приветствует такое начинание. Другая Девица сказала, что слишком много развелось теоретиков по сексу, а работать никто не хочет, обленились и исхалтурились все. Лысый вспомнил старый анекдот об ученике, который пропустил два дня в школе: первый день из-за того, что мать его штаны постирала, а второй день из-за того, что по дороге в школу увидел сохнущие штаны у дома учительницы и вернулся обратно. Что за жизнь, сказал Художник, учимся десятками лет, а запасные штаны купить не можем. Переходи в ОГБ, там в три раза больше платят. Майора дадут сразу. Лучше в Духовную Академию, сказал Очкарик. Сразу звание протодиакона или протоирея присвоят. Это больше, чем майор в ОГБ. И никаких профсоюзных, комсомольских и прочих собраний. И матом не ругаются. Нам еще повезло, сказала Девица, деньжат отвалили. А у нас в прошлом году одну старую заслуженную дуру наградили бюстом Вождя. Тяжеленный, вчетвером несли, когда вручали. Старуха на такси убухала уйму денег и на грузчиков, чтобы отвезти подарок домой. Хотела потихоньку разбить, а черепки выбросить. Не тут-то было! Теперь их льют из какого-то очень прочного материала. Пришлось заказывать постамент. Теперь этот подарочек у нее полкомнаты занимает. Пыль вытирать с него надо. А выкинуть нельзя. Соседи сразу донесут. Дура она, эта ваша партийная старушенция, сказал Художник. На бюст Вождя большого габарита положена дополнительная площадь. Как на служебных собак, шесть метров. Чушь, сказал Очкарик. Теперь даже на докторов наук и профессоров дополнительную площадь отменили. Верно, сказал Художник, на эту шпану отменили и за счет образовавшегося резерва ввели для бюстов. Надо будет сказать этой дуре, сказала Девица, она горы свернет, а эти метры выбьет. У старых большевиков энергия неисчерпаема. Великая энергия рождается для великой цели, сказал Однорукий.

У «Гаваны» стояла длинная очередь. Решили отправиться к Девице. Это рядом. Тем более на закуску пойдут пакеты, полученные по списку в буфете, а выпивон можно закупить в магазине напротив. На сей раз выпивка вышла такая грандиозная, что Ученик первый раз в жизни не смог позвонить домой и сказать, что он уезжает с директором срочно в филиал.

Неверно, что наши номенклатурные работники сплошь кретины и мрачные люди. Среди них много умных и веселых. Я занимаюсь сейчас антисоветскими анекдотами. Я уже целый том подготовил на тему о номенклатурном юморе. Вот вам пример. Куда делись мои новые штаны с маршальскими лампасами, спрашивает номенклатурный работник /Нораб/ у жены. Я думала, это мой старый бюстгальтер, говорит жена, и выбросила. Ха-ха-ха! Это добавление «Ха-ха-ха!» обязательно. Оно выражает то, что шутка необычайно остроумная и веселая.

Чем ближе к окончанию школы, тем отчетливее обнаруживалось, как говорят теперь знающие пару слов по-английски наши остряки, кто есть ху. С удвоенной силой заплясал в самодеятельности один, целую овечку подкинул политруку другой /он втихаря женился на дочери председателя колхоза/, устроился на заготовку дров третий и половину дров распределял по начальству и т.д. В общем, еще задолго до экзаменационных выпускных полетов было известно, кто останется инструктором в школе, кто пойдет в перегонщики /перегонять машины с завода в авиационные школы, запасные полки, на фронт/, кто будет направлен в специальные учебные заведения /политические, инженерные, а то и такие, о коих предпочитают помалкивать/. А среди тех, кто не имел никаких шансов избежать фронта, наметилось расслоение по другой линии. Большинство летало на совесть, рассчитывая все-таки уцелеть, заработать кучу орденов, быстро продвинуться в чинах. Часть же летала спустя рукава, обнаруживала отсутствие способностей к точному бомбометанию и к полетам строем и полную неспособность к ориентировке. Мы уже знали /по рассказам перегонщиков и инструкторов, побывавших на фронте/, что из таких образуются адъютанты эскадрилий, штабные работники, агитаторы политотделов, помощники «особняков» и т.п. А что касается нас, «безнадежников» или «смертников», то нам уже был предопределен средний срок жизни: не более десяти боевых вылетов.

Прошло два дня после той поездки в город. Мы чистили машины после полетов. Прибежал дневальный, сказал Тоне, что его немедленно вызывают «туда». Бегом, а то продуктовая машина скоро отправляется. Тоня спокойно положил тряпку, пошел, но через несколько шагов вернулся. Молча отдал Гизату ножик с наборной рукояткой, отдал Киту широкий офицерский ремень, взяв у него солдатский. И ушел. Просто ушел. И мы его больше не видели. Несколько дней в эскадрилье все молчали. Говорили лишь необходимые служебные слова. Но люди не способны долго хранить скорбное молчание. Через неделю мы уже жили, как будто ничего не произошло. Только произошла некоторая перегруппировка курсантов. И в самоволки мы ходили уже в иных комбинациях.

Начинались занятия в университете. С меня слетел весь мой прежний житейский опыт. Я снова стал мальчишкой в нелепом помятом костюме довоенного фасона. Мой бывший «комиссар» пришел на занятия в форме, со всеми регалиями. Впрочем так сделали почти все бывшие вояки. Меня приняли за десятиклассника, который «пробился» в университет сразу со школьной скамьи. И я был этому рад. Когда узнали, кто я был, все удивлялись, почему я это скрываю. Я сказал, что я не скрываю, всего лишь не афиширую. Но меня все равно зачислили в чудаки. «Комиссар» стал секретарем бюро курса, затем его выбрали в партбюро факультета. Говорят, что хотели выдвинуть и меня, но комиссар дал кое-какие разъяснения о моем прошлом.

С первой же лекции мне стало скучно. Через месяц я не вытерпел и закатил криминальную речь. Историю хотели замять, но ничего не вышло. Комиссар решил, что время мальчишеских шуток кончилось, и сделал открытый /и, надо полагать, закрытый тоже/ донос. И за этот пустяк я получил десять лет. Как я прожил эти годы, не стоит говорить. Это было подробно описано даже в нашей литературе. Я не могу к ней добавить ни одной новой строчки. Да и дело не в том. Поскольку началась либеральная эпоха, меня без особых затруднений восстановили в университете. Правда, уже на другой факультет, подальше от идеологии, поскольку я не хотел восстанавливаться в партии. Комиссар за это время вырос, защитил диссертацию, стал секретарем парткома университета, а затем скакнул сразу в аппарат ВСП на серьезную должность. Мне передали, что он готов меня принять, побеседовать и даже оказать помощь. Но я на это просто никак не отреагировал. За эти годы я выработал в себе способность относиться к происходящему вокруг меня /в том числе — к людям типа Комиссара/, как к неодушевленной природе.

Пять лет учебы в университете пролетели ужасающе быстро. Любопытно, что я не чувствовал своего возраста и прошлой жизни. Ничего существенного за эти годы в моей жизни не произошло. Потом я устроился в заурядный научно-исследовательский институт младшим научным сотрудником. Твердо сказал себе, что на этом моя научная и всякая иная карьера заканчивается. И решил потихоньку дожить оставшуюся часть жизни, не претендуя ни на что, кроме одного: не делать людям зла. Но реализовать этот замысел мне не удалось даже в течение года. Я, сам того не ведая, оказался причастным к одному из самых гнусных зол нашего времени.

Есть другой вариант упомянутой выше шутки. Куда девался мой новый бюстгальтер, спрашивает жена у Нораба. Я думал, что это — мои брюки, и велел пришить к ним маршальские лампасы, отвечает Нораб. Ха-ха-ха!

Лицо Старшего Теоретика показалось Доктору знакомым. Поворошив слегка свою незатейливую память, он вспомнил: этот парень посещал когда-то его спецкурс в университете, и Доктор поставил ему за что-то двойку, а вот за что именно, вспомнить уже не мог. У него были сотни студентов, разве всех вспомнишь!

Ну, вспомнили, спросил Теоретик. Ваш спецкурс был на редкость идиотский, между прочим. А двойку вы мне закатили, между прочим, за то, что я назвал работу «О диалектическом и историческом материализме» непревзойденной вершиной марксизма. Время было еще либеральное, и вы, если мне не изменяет память, вовсю поносили Вождя-Завершителя. Меня это разозлило, и я попросил вас назвать, что нового внесли наши философы в марксизм сравнительно с этой работой. Времени после «разоблачения» прошло порядочно. Пора бы порадовать мир выдающимися открытиями. Сколько у нас философов? Тысяч двадцать пять есть? И все передовые, творчески мыслящие. Вы это запомнили и срезали меня на экзамене.

Доктор почувствовал себя неуютно и глупо захихикал. Мы же диалектики, сказал он с претензией на шутку. Все течет. В одну и ту же реку... Установки... Вы же член партии, сами понимаете... Я беспартийный, сказал Теоретик. Как, изумился Доктор, в таком учреждении! Более того, сказал Теоретик, я даже не марксист по убеждениям. Не может быть, воскликнул Доктор. Это есть, сказал Теоретик, значит, это возможно. Я уникальный специалист по идеологическим текстам. А это — уникальное учреждение, где такой специалист нужен. Поэтому я здесь. Конечно, помимо воли. А мои убеждения здесь никого не интересуют. Так же, впрочем, как и ваши. Вы знаете, зачем вы здесь? Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в своих интеллектуальных возможностях и догадываетесь, что вас пригласили сюда не ради блестящего ума и недюжинного организаторского таланта. А ради чего же, робко спросил Доктор. Ради интересов дела, сказал Теоретик. На всякий случай. Возможно — для маскировки очередной пакости. Слушайте меня внимательно и мотайте себе на ус. Отныне вы будете получать инструкции от Начальника группы. Но составляю эти инструкции в основном я. Итак...

Один Нораб пришел к другому в гости, положил шляпу на стул и сел на нее, Послушай, говорит хозяин, головной-то убор надо в помещении снимать. Так я же снял, сказал гость, вот же он. Прости, дорогой, сказал хозяин, я спутал твою жопу и голову. Ха-ха-ха!

Я не склонен рассматривать историю с ИСИ лишь как проявление тщеславия и идиотизма высших властей, говорит Социолог. У нас вздорность и серьезность переплетаются до такой степени, что во всяком вздорном мероприятии можно раскопать серьезную основу, а всякое серьезное дело обрастает вздорной оболочкой. Я согласен, говорит Математик. Рассматривать это дело как реализацию намерения преодолеть некое отставание общественного сознания ни в коем случае нельзя. За этим что-то кроется. Что? Это затея ОГБ, говорит Физик. Затеи ОГБ бывают разные, говорит Социолог. Важно узнать, из каких взаимоотношений с прочими звеньями власти она вытекает. Какова там расстановка сил, группировки, взаимоотношения. Одна и та же затея может обернуться липой или бедствием в зависимости от ситуации во власти и в Стране в целом. Они сами там наверняка еще не знают, что именно они затеяли, говорит Сотрудник. И тем более не могут знать, во что это выльется. Так что выяснять тут нечего. Нам самим надо проделать за них работу по обдумыванию и сделать прогнозы, говорит Математик. И потом явный результат представить как их тайную цель. Ну и общество! Вот именно, говорит Философ. Так что вернемся к началу. Я думаю, что эту затею можно рассматривать и как намерение преодолеть отставание общественного сознания. Но не только. Ее можно рассматривать и иначе. Например, как способ разделаться с диссидентами, укрепить трудовую дисциплину, замаскировать кризис, заиметь рабочую силу для отдаленных и скверных мест и т.д. Тут, очевидно, скрещиваются интересы многих лиц и организаций. И каких! Это лишь для страдающих дело выглядит как единый замысел некоей мрачной силы. В действительности никакого единства там нет. Есть мешанина целей и действий, совокупный результат которой мы еще должны предугадать. Ты прав, мы представим наш прогноз как замысел этих безмозглых идиотов. Но мы-то для себя должны понимать, что это — только литературный прием. Хорошо, говорит Математик. Так что же еще? Отчет Бородатого интересен, но односторонен. Он, по-моему, увлекается чисто научным аспектом дела. У меня есть некоторые соображения, говорит Сотрудник. Документы достать трудно. В связи с утечкой информации усилили охрану. Но я что-нибудь придумаю. Лагеря, спросил Математик. Нет, ответил Сотрудник. Источник неожиданный. К нам для обработки поступили материалы Социально-психологической Лаборатории при МВД. Кстати, мы все время говорим об ОГБ, оставляя в тени не менее важную систему МВД. Материалы любопытные. С человеческими психическими состояниями дело обстоит так же, как с продуктами питания. Ситуация с продовольствием вам известна. Поднять сельское хозяйство так, чтобы оно полностью обеспечило Страну продуктами питания, невозможно. За счет Запада долго не протянешь. Да это и накладно. Из-за этого приходится за границу выпускать, известных оппозиционеров не сажать и т.п. Выход — искусственные продукты питания. Химия. Вы должны это давно заметить своими желудками, головными болями, общим скверным состоянием. Так и с человеческой психикой. Общество не может уже обеспечить людям в течение всей их жизни нормальное отправление психических функций. Демагогия, дезинформация, обман, запугивание, идиотская пропаганда, бездуховное лживое искусство, очереди, толкучка, дефицит, тревоги за детей и т.п.,- все это не проходит даром. Складывается определенный тип индивида с социально-психологической точкой зрения. Лаборатория МВД провела исследование в этом направлении по всем канонам науки. Исследование грандиозное. Результаты не подлежат сомнению. Мы еще не обработали их полностью. Но предварительные данные уже есть. А какое это отношение имеет к ИСИ, спросил Физик. Мой шеф, сказал Сотрудник, назвал работников этой лаборатории идиотами. Он сказал, что они ломятся в открытую дверь, что в ИСИ уже многое сделали по преодолению дефицита естественных позитивных состояний психики. Он сказал, что препараты, создающие состояние веселости, уверенности, спокойствия и т.д., уже испытываются в массовом порядке. Где? Может быть, и мы уже... Не могу поверить, говорит Математик, чтобы они там придавали значение каким-то душевным состояниям людей. Но на людей им наплевать. Но они же затеяли эту ликвидацию отставания, говорит Философ. Это идеология, говорит Математик. А то, о чем я сейчас говорил, экономика, говорит Сотрудник. От стабильного психического состояния людей в колоссальной степени зависит производительность деятельности. Значит, идея преодоления отставания сознания не такая уж дурацкая, говорит Философ. Что же, говорит Математик, это дело, выходит, достаточно серьезное. Нужны цифры, документы, убедительные аргументы. Займись этим!

Ты слышал, сказал один Нораб, этот болван будет совмещать два поста. С такой задницей он и на трех стульях не поместится, сказал другой. Ха-ха-ха!

А тогда тот человек из Округа долго выспрашивал о наших житейских пустяках, шутил, угощал папиросами. Потом неожиданно положил передо мной листок со стихотворением. Я его сразу узнал. Отрывки из него я помню до сих пор.

Я узнал и почерк, каким оно было написано: это был почерк Кита. Теперь тебе все ясно, спросил Человек из Округа. То-то! От нас ничего не скроешь. Так что давай выкладывай все начистоту. Вот тебе бумага, ручка... Сиди, пиши спокойно. Я через час зайду...

Для меня, говорит Нораб, женщина начинается лишь с восьмидесяти килограмм. Причем она должна выглядеть на двадцать килограмм легче, чем весит на самом деле. Ха-ха-ха!

По праздникам Генерал одевает парадный мундир, увешивается орденами, и его возят в какое-нибудь учреждение /согласно распределению горкома партии/ сидеть в президиуме, приветствовать, поздравлять, вручать, делиться воспоминаниями. Академик, увидев однажды сверкающее орденами необъятное пузо Генерала, сказал, явно сгорая от зависти: и за что только этому чурбану дали столько наград?! Как за что, возмутился я, он же командовал войсками при взятии Н. Как могли этому болвану доверить командование войсками, не унимался Академик. Войсками командовать, сказал я, это не книжки сочинять. Тут образование не нужно. Опыт нужен. Воля. Преданность. Приказано взять — возьми любой ценой. Умри, но возьми. А вот вам, ученым, даже взвод командовать нельзя доверить. У вас кишка тонка для этого. Хлипкость преобладает. Либерализм что ли. Гуманизм там всякий. А тут рука твердая нужна. Почему же нам нельзя доверить командование, обиделся Академик. Я вот институтом руководил, и не маленьким, союзного значения. Подумаешь, институт, сказал я. Институт не больше батальона. А тут, знаете, какой масштаб? Войска! Знаете, сколько тыщ он положил за этот Н.? То-то! Тут масштаб не тот. Академик бормочет о неоправданных потерях. Где он этого начитался? Было, конечно. Но в самом начале. Потом сразу исправили. А где он сам в это время был?

Академик постоянно злоупотребляет научными и иностранными словечками. Когда увлекается, начинает говорить нараспев и слишком громко, намеренно привлекая к себе внимание прохожих. Это тоже действует неприятно. А в остальном он хороший собеседник. Он понимает ход моих мыслей и обычно соглашается. Живет он с дочерью и зятем. Дочь — страшная и неопрятная женщина за сорок. С приветом, как говорит моя жена. Зять — молодой парень лет тридцати, с бородой, с гонором и себе на уме. Ядовитый и противный парень. Но его прогрессивность не мешает ему жить за счет тестя, пользоваться его квартирой и дачей. Кстати, о даче...

С этой новой /конечно, великой и гениальной/ конституцией Они Там, видать, совсем взбесились, говорит Сын. Каждую неделю нас собирают обсуждать проект. Заставляют поправки и дополнения выдумывать. Один остряк предложил внести в конституцию статью, обязывающую уступать место старшим в общественном транспорте. Тошнит от всего этого. А ты возьми и скажи об этом, говорю я. Ты что, маленький, говорит Сын. К тому же это все спектакль, сплошное пустозвонство. Мы в свое время тоже думали, что это спектакль, говорю я. И многих тогда тоже поташнивало. Но, между прочим, после принятия той конституции вскоре начался тридцать седьмой год. Тогда была трагедия, а это — фарс, говорит Сын. Трагедия сначала всегда воспринимается как фарс, говорю я, ибо всегда для нее находится предшествующий образец, который кажется подлинной трагедией. Ты становишься философом, говорит Сын. Станешь, говорю я. У нас намечается разоблачение группы, занимавшейся антисоветской пропагандой, а может быть, и того похуже — антисоветской деятельностью. Это как вышестоящие инстанции решат. После принятия новой конституции им за нанесение ущерба авторитету нашего государства могут законно влепить большие сроки. Так что у этого фарса есть далеко идущие практические намерения. Ошибка Сталина ведь заключалась не в репрессиях как таковых, а в нарушениях законности. Теперь, если нечто подобное начнется в ощутимо широких масштабах, это будет уже законно. Не преувеличивай, говорит Сын. Теперь не те времена...

Сколько раз ты делаешь это дело с бабами за одну ночь, спрашивает один Нораб у другого. За кого ты меня принимаешь, возмущается тот. Спроси у моего помощника. Я даю лишь общие установки, а он занимается разработкой деталей. Ха-ха-ха!

Общепризнано в среде нашего мудрого и любимого начальства и всего холуйствующего перед ним прогрессивного человечества, что мир строго делится на две части: 1/ мы; 2/ все остальное. Мы являемся средоточием всего наилучшего. По всем добродетелям мы превосходим всех. Во всех выдающихся делах мы опережаем всех. Ничего плохого у нас нет. А если и бывает, то в порядке исключения. Пережитки прошлого в сознании или тлетворное влияние Запада, с которым мы пока вынуждены считаться. До поры до времени, конечно. Из чисто гуманных соображений. Причем, с недостатками мы боремся и преодолеваем их сразу же, как только замечаем. Вот, к примеру, заметили наши высшие руководители... Именно они сами, вот что значит видеть дальше всех, обладая передовой теорией! А они-то на этой теории собаку съели. Как?! Неужели уже и собаку съели?! Тьфу, прости господи,... твою мать! Это я фигурально. Так вот, заметили наши руководители, что мяса нет и не предвидится. И с картошкой худо. И даже с хлебом не очень-то того... И что же вы думаете? Тут же честно признали: успехи с продовольствием у нас грандиозные, но все же не такие, как ожидали, темпы роста на ноль целых и хрен десятых меньше. В общем, намеченное перевыполнение мы перевыполнили, но темпы роста перевыполнения превысили старые не настолько много, как должны были бы... Погода помешала... И пришлось помогать... К тому же клеветники... Признали честно и мужественно. И тут же в две недели преодолели. Собрали пленум. Ударили постановлением: увеличить производство продуктов питания втрое... Нет, в пять раз! И сразу в народе подъем необыкновенный. Поток писем трудящихся. Встречные обязательства. Рапорты. Награды. Одних Героев Труда полторы тысячи. Клеветников и паникеров, конечно, убрали. Народ потребовал. Одним словом, мы!

с нами, в крайнем случае — не мешает нам делать наше прогрессивное дело; 2/ те, кто против нас, включая тех, кто не помогает нам делать наше прогрессивное дело или помогает, но не очень рьяно или себе на уме. Последних мы особенно не любим, потому как если уж ты взялся помогать нам или хвалить нас, так уж делай это от чистого сердца, чтобы мы довольны были. А мы в меру заслуг твоих перед нами сами наградим тебя и даже некоторые послабления пообещаем. Свой путь разрешим. Под нашим контролем, конечно. Вот мы какие! А о тех,кто против нас, и говорить не стоит. Откройте любую нашу газету, и вы сами увидите, какие они там все бяки и как там у них плохо. Пока они нам кое в чем нужны, это верно. Хлеб, например, у них купить. Иначе ихний фермер /трудящийся, как-никак!/ разорится. И девать им этот хлеб все равно некуда. Так что поддержка им от нас явная. А главное — мы им путь освещаем. Так что тут с умом подходить надо. Но в общем, мы их скоро того... к ногтю. Давно пора. И так слишком зажились. Мы им времени одуматься достаточно дали. Согласно нашей передовой теории их даже уже не должно было бы быть. И беспокойство от них для нас лишнее. Джинсы всякие, транзисторы, «Голоса». Ну, а с теми, кто с нами, мы расправимся сами. Это для нас не проблема. Тут у нас опыт имеется. И теория здесь развита предостаточно.

Но в одном пункте наша передовая теория до сих пор мало разработана. До сих пор этот пункт оставался на заднем плане. Теперь же наше неудержимое движение вперед к коммунизму выдвигает его на передний план. Этот пункт — заблаговременное распознавание и предупреждение возможных помыслов и действий, направленных против нашей Партии и Государства или даже только отклоняющихся от генеральной линии Партии на данном этапе нашего Победоносного Шествия на пути к окончательной и бесповоротной победе коммунизма.

Этот шизофреник попал в самую точку: с инакомыслием и инакодействием надо бороться не как с готовым и явным явлением, а как с потенциальным и скрытым, с еше не начавшимся. Можно, кстати, ввести особый термин, более точный, чем термин «диссидент», а именно — «инак». Каково?! И вообще пора разработать терминологию и классификацию для всякого рода актуальных и потенциальных явлений недовольства. Без этого невозможно разработать теорию борьбы с инаками. Инакология! Теория борьбы с инакоманией! Новая наука! Но об этом молчок. Вот на этом, пожалуй, можно сделать карьеру.

После окончания школы мы сначала попали в запасной полк. Здесь мы получили машины, на которых полетим на фронт, воздушных стрелков, несколько дополнительных полетов на полигон и по маршруту. Затем дали несколько тренировочных полетов примерно в том виде, как нам придется летать на фронте. Так что когда мы разлетелись по фронтовым полкам, мы буквально через два-три дня по прибытии могли лететь на боевое задание. И вообще я должен сказать, что к тому времени, как я сел в самолет для первого боевого вылета, наша авиация уже начинала работать с педантичностью налаженной бюрократической машины. Где-то изготовлялись самолеты, летчики, стрелки, механики. Они растекались ручейками по многочисленным полям боев, где они методично взрывались в воздухе и врезались в землю, предварительно перевезя на линию фронта столько-то тысяч бомб и выпустив там столько-то тысяч снарядов.

От запасного полка в памяти остались опять-таки только выпивки, бабы и хулиганские выходки во время полетов /при индивидуальных полетах на полигон мы считали, например, своим долгом пройтись бреющим над рынком в большом селе неподалеку и пострелять в крест брошенной церкви/. Может быть, еше процедура выбора воздушных стрелков. Она вообще заслуживает внимания сама по себе. Это — выбор человека, с которым приходится связывать судьбу буквально насмерть. И потому тут ошибок почти не бывает. Тут выбор взаимный. Стрелки сами намечают себе будущих командиров в зависимости от своих характеров и стремлений. И затем они ведут себя так, чтобы их будущие командиры обратили на них внимание. Иногда это делается прямо: подходит стрелок к летчику и просит взять его к себе в экипаж. Но чаще это получается как-то само собой, естественно. У Кита и Гизата вообще проблемы не было: среди стрелков был всего один грузин, а татары /их было пять человек/ поругались между собой и «выделили» Гизату верзилу в два раза больше его. Верзила тут же привел в порядок сапоги Гизата, достал где-то ему широкий ремень и кожаную кобуру для пистолета, пришил целлулоидный белый подворотничок к гимнастерке. Его командир должен выглядеть настоящим офицером! Мамалыга зашел в землянку к стрелкам и завел треп, от которого землянка тряслась от хохота. И, само собой разумеется, первый хохмач среди стрелков ушел вместе с ним к самолету. Макаров безошибочно унюхал такого же, как он сам, ехидного и молчаливого «интеллигента». Не могу до сих пор понять, как Особый отдел проглядел Макарова? Почему они предпочли Тоню? Их критерии отбора и принятия решения для меня остаются неразрешимой загадкой. А может быть, вообще все зависело от того, поступил донос в виде неопровержимой бумажки или нет. Ибо именно наличие такой бумажки тогда было неопровержимым документом. Ибо в таких бумажках, насколько мне стало известно от многих людей потом, почти всегда содержалась правда. Суть того времени состояла не в том, что карали «ни за что», а в том, что карали именно «за что», но это «что» было таким, что теперь без ужаса нельзя думать, как могли за такое вообще карать. Ужас того времени заключался в самом понятии виновности и в самом механизме отбора виновных.

Я своего будущего стрелка узнал с первого взгляда. Это был здоровый, спокойный, щеголевато одетый парень. В хромовых сапогах, синих брюках, фуражке с «крабом». А главное — со «звездочкой» /орденом «Красная Звезда»/ и медалью «За отвагу». Он летал на «пешке» /тип пикирующего бомбардировщика/, был ранен, попал сюда после госпиталя. Стрелком он оказался классным. Я похвалил его. А я жить хочу, сказал он, и потому мой пулемет не должен иметь задержки, а бить я должен без промаха. На фронте я не раз благодарил судьбу, что она послала мне такого стрелка. Но близкой дружбы, как это бывало обычно в экипажах, у нас не получилось. При первой же возможности он бросил меня — ушел стрелком к командиру полка. Там почетнее и безопаснее. Хотя я не могу сказать, что он был трус. Он был далеко не трус. Был... Погиб он нелепо. В конце войны мы базировались всегда вплотную к линии фронта /чтобы чаще вылеты делать и подальше в тыл к немцам летать/. Однажды, пока мы летали на задание, немцы захватили аэродром, перебили всех, кого поймали. Мой бывший стрелок спрятался в нужник. Там его и пристрелили. И сунули головой вниз в дырку.

Что делать с А, спрашивает Нораб. Пошлем его на х.., говорит другой. И они назначили А послом в Китай. Ха-ха-ха!

Наша лаборатория занималась исследованием высшей нервной деятельности животных. Номинально заведовал ею известный старый учёный /Старый/, но фактически руководителем и душой исследований был молодой и чудовищно одаренный /как говорили о нем в кулуарах/ парень лет на двадцать моложе меня /Молодой/. Все понимали, что из себя представляет Старый. Если собрать все его двадцать книжек и двести статей, говорили молодые /и, естественно, талантливые/ сотрудники, и основательно отжать их, то останется на маленькую серенькую статеечку для популярного журнала. Я тоже сначала разделял это мнение. Потом начал возражать из духа противоречия. Старый был хороший добрый человек, терпимый, заботливый, совсем не тщеславный, работать никому не мешал. Я перечитал все его работы. Однажды, когда возник очередной треп на эту тему, я сказал примерно следующее. Мы несправедливы к Старому. Мы просто не учитываем того поворота в жизни и в мозгах людей, который произошел в последнее время. Старый сложился в ученого и добился крупных результатов /не зря же он имеет мировую известность!/ в то минувшее время, когда наша наука имела гуманистическую ориентацию. Или, скажем, психологическую. А кто мы теперь? Боюсь, что мы не столько физиологи /я уже не говорю о психологии/, сколько химики и физики, упражняющиеся на материале физиологии. Но назовите мне хотя бы один общий вывод из наших ультрасовременных экспериментов, который не содержался бы в работах Старого в виде идеи, очевидной истины или гипотезы!

Сослуживцы, пресмыкающиеся перед Молодым /Старого, очевидно, скоро на пенсию выгонят/, возненавидели меня за такие речи. Бог мой, что они только не выдумывали обо мне! Даже провокации и подлоги устраивали, чтобы подвести под увольнение. Странно, Старый меня совсем не защищал, хотя до него доходили слухи о моей позиции, я это знаю. Скорее наоборот. Он боялся, что его обвинят в поддержке «подхалима». А он был довольно трусоват, этого у него не отнимешь. Спасло меня мое «героическое» прошлое и то, что я был добросовестным работником. Сам Молодой не раз признавал, что он полностью доверяет только тому, что делаю я. А прочих он открыто ругал халтурщиками и жуликами. Они в ответ подобострастно хихикали. А между собою говорили, что Молодой — хам, но ученый настоящий. Не то, что Старый. Лишь потом мне стала понятна причина их неприязни к Старому: это была неприязнь ничтожеств к крупной личности. А Молодой был им соразмерен. И раздували его только потому, что он на самом деле был лишь по видимости талантлив. Открылся мне и секрет плохого отношения Старика ко мне: ему внушили, что я — стукач, специально приставленный к нему. Он в это поверил, хотя я не предпринимал никаких шагов, чтобы сблизиться с ним.

Я собрался добровольно уйти из лаборатории и стал приглядывать подходящее место. Но в это время в деятельности нашей лаборатории обнаружился аспект, который меня заинтересовал. Вернее — два. Один — личный, другой — научный.

По-моему, говорит один Нораб другому, колхозникам надо увеличить зарплату вдвое. Сколько они получали? Ни х.., говорит другой Нораб. Прекрасно, говорит первый, тогда увеличим в десять раз. Ха-ха-ха!

Первого апреля газеты опубликовали сводку Центрального Статистического Управления о том, что годичный план сверхдосрочно перевыполнен уже в первом квартале по всем показателям. Особенно больших успехов Страна добилась в сфере производства продуктов питания, потребление которых возросло сравнительно с прошлым годом вдвое. Первоапрельская шутка, заметил по сему поводу один младший сотрудник в компании сослуживцев. Последние усмехнулись, сплюнули, махнули рукой, пожали плечами. Всем было ясно без слов и не стоило разговора. Но во всякой шутке есть доля истины, не унимался остряк. В одном мы действительно выполнили за квартал: сожрали все продукты, которыми нас собирались кормить целый год. Сослуживцы опять смолчали и на всякий случай разошлись по своим рабочим местам. Они знали, что чем больше у нас трубят об успехах, тем хуже реальное положение. И только идиоты и проходимцы могут рассчитывать на улучшение. А шуточки их коллеги по меньшей мере неуместны. Не то сейчас время, чтобы шутить.

Сводку должны были опубликовать в конце марта, но произошли непредвиденные события в связи с продовольственными затруднениями и повышением расценок /читай: снижением зарплаты/. Слухи о событиях попали за границу. Вождю пришлось ехать в родной город, везти с собой вареную колбасу для трудящихся, распоряжение оставить расценки прежними. И, конечно же, произносить речь. Речь напечатали в газетах. На другой, и на третий, и на четвертый день печатали отклики на речь как внутри Страны, так и за рубежом /по принципу: вся мировая печать уделяет огромное внимание речи Вождя; так, из Софии сообщают; газета Монгольской Народной Республики...; газета «Унита»...; газета.../. И как-то незаметно сводка сместилась на первое апреля. Начальник ОГБ сказал, что всякого рода мерзавцы будут острить по этому поводу. Идеолог с удивлением посмотрел на него. Вождь сказал, что мерзавцев надо в чувство приводить. И в ночь с первого апреля на второе все «остряки», высказывавшиеся по поводу первоапрельской шутки высшего руководства, были изолированы от остального общества, равнодушного к сводке, острякам и их изоляции. Заодно взяли множество лиц, заранее намеченных к этому, но в свое время оставленных на свободе впредь до подходящего момента. Изолированных оказалось довольно много. На местах не знали, как с ними быть, и запросили инструкции. Инструкции были заготовлены давно, но для введения их в действие требовалось специальное решение верхов. Но никто не хотел брать ответственность на себя. Местные власти сетовали на бюрократическую волокиту верхов, но боялись проявить инициативу. Руководители Великих Строек требовали людей. Наконец, на секретариате ВСП решили эту партию передать в распоряжение ИСИ.

Вызвал Нораб одного писателя. Что же ты, сукин сын, написал в своей книге, что трудящиеся не получили ни шиша, сказал он. Надо исправить. Я с удовольствием, сказал писатель. Но как? Ну, напиши, что они получили шиш. Ха-ха-ха!

Идеолог: Наша идеология состоит из учения о мире, учения о человеке как познающем существе, учения об обществе и о человеке как социальном существе, учения о будущем.

Ученый: Учение о мире дают опытные науки. Учение о познающей деятельности дают логика, методология и история науки, математика, теоретические разделы ряда наук и т.д.. Учение об обществе дает социология, социальная психология, этика, эстетика и т.д. Проблемами будущего занимаются планирующие и прогностируюшие организации. Чем отличается идеология от этого?

И: Целью, содержанием, способом изложения. Цель идеологии — организация сознания людей во имя самосохранения общества. О содержании мы будем беседовать ниже специально. По способу изложения идеология имеет свой язык, отличный от языка науки. Так, язык науки профессионален, язык идеологии общедоступен. Наконец, способом навязывания людям.

У: Насилие? Вам, конечно, известно, что большинство населения относится к вашей идеологии с презрением. И изучают ее только потому, что заставляют.

И: Все это так. Но мыслите ли вы себе ситуацию, когда такого навязывания идеологии не будет? Нет? Значит, примем это как данный факт. Но дело не в этом. Насмешки и презрение еще не есть признак отсутствия идеологии или ее отрицания. Важно, как люди ведут себя в той или иной ситуации. А при этом обнаруживается следующее. Даже необученные насильно нашей идеологии люди почти всегда в идеологических ситуациях поступают так, будто они эту идеологию изучали и приняли ее добровольно. Наша идеология навязывается людям стихийно самим строем жизни. Тут надо различать исторически привнесенную внешнюю фразеологию и имманентную суть дела.

У: Если идеология ваша рождается имманентно, зачем же ломать голову над грандиозной системой идеологического насилия?

И: Стихийно и имманентно рождается только потребность в идеологическом оформлении своей деятельности. Что же касается объединения этого в масштабах общества и профессиональной обработки, то это — исторически данный факт. Это сложилось, повторяю, и есть.

У: Что вы имеете в виду, говоря об имманентном продуцировании идеологических явлений в самом строе жизни?

И: Например, ученый, занимающийся исследованием элементарных частиц, убежден в их реальном существовании. Всякий человек способен заметить, что его жизнь зависит от производительных сил общества, что Партия — руководящая сила общества и т.п. Идеология не есть ложь. Она не есть истина в научном смысле. Но она и не ложь. Она имеет реальные основы.

Ты знаешь, чем отличается наш Вождь от осла, спрашивает один Нораб. Как ты можешь такое говорить, возмущается другой. Ну, ладно, говорит первый. Пусть ничем. То-то, говорит второй. Ха-ха-ха!

Ранняя осень. Светит солнце. Небо такое, что становится нестерпимо грустно. На центральных улицах потоки машин и людей. Многие хорошо одеты, выглядят сытыми и здоровыми. Много красивых модно одетых молодых женщин. Много сильных молодых мужчин с умными лицами. Жизнь! Здоровье! Довольство! Красота! И чего нам нужно?! И из-за чего мы рыпаемся?! Но одна банальная мысль не выходит из головы: неизбежными спутниками жизни, здоровья, довольства являются смерть, болезни, возмущение. Где они? Их не видно, но они где-то должны быть. Где? Очень просто. Выбери наугад какого-нибудь из этих благополучных людей и посмотри, что из себя представляет его другая, более глубокая, а не та улично-прекрасная жизнь. Узнай, насколько она адекватна этой вот синесолнечной картине этой минуты. Торопись! А то солнце вот-вот скроется за бог весть откуда взявшиеся серые облака, а небо превратится в грязную тряпку с черными дырами. Вот, допустим, выбери этого парня. Ему не больше тридцати. Здоров. Красив. Девчонки на него оглядываются. Какие на нем великолепные брюки! Явно заграничные. Может, сам привез оттуда. А может, из-под полы за бешеные деньги отхватил. Это тоже любопытно выяснить, пригодится на будущее. Вот и топай за ним! Хотя, стоп! А вдруг он иностранец? Теперь многие наши выглядят так, что их от иностранцев не отличишь. Все в порядке. Продолжай наблюдение! Молодой человек попал левой ногой в выбоину тротуара, заполненную жидкой грязью, испачкал свои роскошные брюки и сказал наше традиционное: «... твою мать! На Марс летаем, а тротуар починить не можем!» Значит, наш.

У площади Вождя-Основателя молодой человек спустился в метро, в тесной толпе пробился к эскалатору, втиснулся в битком набитый вагон и помчался в направлении кооперативного района, в котором живет преимущественно интеллигенция. Считай, что тебе повезло. Это — почти что привилегированный район. Выйдя из метро, молодой человек направился к новому высотному дому. У подъезда он увидел черную «Ласточку», но не придал этому значения: последнее время их развелось столько, что их даже замечать перестали. Нажал кнопку скоростного лифта и... выругался примерно так же, как тогда, в центре города. Лифт не работал. Из самодельной будки, встроенной между лифтом и мусоропроводом, вылезло существо невообразимого вида. Откуда такие берутся, подумал молодой человек, склонный к юмору. После революции прошло почти сто лет, а такие исчадия все не переводятся. Чо жмешь, сказало /вернее — прохрипело, пролаяло/ существо. Чо, жмешь, те ховорять?! И жметь! И жметь! Интилихенцыя! Не видишь — ремонт. Какой ремонт, изумился молодой человек. Дом только что заселили. Те сказано, ремонт, настаивало на своем существо. Не ламай машыну! А ышо абразованые! Ну и народ!

Выдав свою привычную порцию ворчания, существо залезло в свою будку. Молодой человек запрыгал через ступеньки на девятый этаж, понося наши порядки не столько от души, сколько в силу привычки и из чувства юмора. Речь лифтерши напомнила ему последнюю речь Вождя во время его визита в Париж. Ну а эти исчадия откуда берутся, рассмеялся молодой человек. Он вспомнил, что три недели назад выключили горячую воду. Согласно объявлению — на два дня. И не включают до сих пор. Жильцы написали петицию районному начальству, но безрезультатно. Наладили делегацию в горсовет. Ответственное лицо продержало делегатов три часа в коридоре. Вы у меня не одни, брезгливо сказало Лицо, не взглянув на делегатов. Дойдет до вас очередь, разберемся. Примем меры.

Молодой человек прыгает по лестнице, считая этажи /как бы не промазать!/ и похихикивая над нашими порядочками. Любопытно, а при полном коммунизме лифты ломаться будут? А трубы с горячей водой? Может быть, нет. Но наверняка что-то другое будет. Интересно, что? И будет ли интеллект Вождей хоть в чем-то превосходить интеллект лифтерши? Вот молодой человек остановился перед дверью, обитой, как и все прочие двери на площадке, дерматином. Обивка обошлась в полсотни. Это почти треть зарплаты кандидата наук. Хорошо еще гонорар за брошюру заплатили. Брошюрка, конечно, вшивая. Стыдно. Но что поделаешь, надо привыкать. Иначе не пробьешься. И гонорар-то грошовый. Только и хватило на обивку двери и вот эти шикарные штаны. Тьфу, ... твою мать! Опять придется в химчистку отдавать. А там или испортят совсем, б...и, или прочистят больше месяца. А в чем это время ходить? Впрочем, почему «или»? И прочистят месяц, и испортят. Брюки приятель купил во Франции /почему все-таки его выпускают?!/. Приятель называется! Там копейки заплатил, а тут содрал больше, чем в комиссионном.

Молодой человек входит в квартиру. Настроение его портится. Жена сейчас устроит сцену. Просто так, без всякого повода. Раз дело пошло к разводу, любой пустяк становится поводом. Даже тараканы. Что я ей, Царь-Бог что ли, с тараканами воевать?! А развод — значит, опять квартирная проблема. Сколько мы угрохали на этот кооператив! И теперь опять! С ума можно сойти. Нет, с разводом надо подождать. Подзатянуть. Сделать вид. Примириться. В общем, сейчас не время. Но на сей раз жена промелькнула на кухню, не сказав ни слова. Молодой человек вошел в комнату. Два незнакомых мужчины поднялись ему навстречу. Один из них /невысокий, коренастый, курчавый и т.п., в общем — как из последнего телефильма о нашей славной разведке и контрразведке/ вынул из кармана маленькую книжечку в темно-красном переплете и молча показал ее молодому человеку. Нам надо побеседовать с вами, сказал он. Докатился, мерзавец, услышал молодой человек голос жены, выходя из квартиры. Хотя бы о дочери подумал!

Наш Вождь на фронте был, но воевать ему так и не удалось, говорит один Нораб. Как так, удивляется другой. Когда противник узнавал о его прибытии на данный участок фронта, он думал, что Вождь закатит очередную речь, и в панике отходил на заранее подготовленные позиции, говорит первый. Ха-ха-ха!

Пойми же, говорит Она, жизнь-то все равно идет. Не надо сгущать краски. Смотри — дети, родители, мальчики, девочки, любовь, смех, радость, музыка... Это же все есть, остается. Конечно, говорит Он. А ты думаешь, в кибитках чингисхановских орд не было детей? Опричники Ивана Грозного не веселились? В гостиных гитлеровских палачей не слушали Бетховена, не читали Гете? И у Сталина были дети. И Ленин слушал «Аппассионату». А радости и шуток в кругу сталинских подручных было ой-ой сколько! Дело же не в этом. Есть характеристические признаки общества и его членов. Какие? Например, ты не решаешься не то что осудить, но лишь публично не одобрить введение наших войск в дружескую страну и подавление ими справедливых выступлений рабочих этой страны. Что будет? Тебя единогласно осудят за это твои сослуживцы. От тебя отвернутся старые друзья. Они про себя в душе тоже не одобряют эту акцию наших властей, и все-таки... А что поделаешь, говорит Она. Ничего, говорит Он. Я лишь привожу пример. Ты просто делаешь выбор: ты вместе со всеми одобряешь действия властей, зная, что будет, если ты не присоединишься ко всем. Это характеризует тебя и общество по существу. Именно это, а не цветочки, деточки, шуточки и прочее. Выбираем не мы, говорит Она. За нас выбирают, а нас не спрашивают. Чушь, говорит Он. Выбор мы делаем сами, лишь сваливая на что-то иное. Вот отбери некоторую совокупность таких характеристических признаков, посмотри с этой точки зрения на это общество и ты увидишь, что оно преступно. Пусть счастливо, но все равно преступно. Так не бывает, говорит Она. Это есть, говорит Он. Не только страна отдельная в целом, но даже целый отрезок всего человечества может оказаться преступным. Выбирая, мы становимся сами соучастниками преступления. Ну, если встать на такую позицию, говорит Она, то весь процесс выделения человека из животного мира преступен. Но тогда человек выделялся из животного мира и выделялся в человека, говорит Он. А из кого выделяемся мы и во что выделимся мы?

Как звали одноглазого русского полководца, который Наполеона разбил, спрашивает один Нораб у другого. Кутузов, отвечает другой. А английского одноглазого адмирала, который тоже Наполеона бил, спрашивает первый. Нельсон, отвечает другой. А одноглазого еврейского полководца, который арабов бил, спрашивает первый. Даян, отвечает второй, но зачем это тебе нужно знать? Я вот думаю, говорит первый, а что если нашему министру вооруженных сил один глаз выбить?! Ха-ха-ха!

— Не пойму,— говорит Сын,— почему наши правители берут на себя ответственность за преступления предшественников. Признали бы их, очистились бы и начинали бы с чистыми руками...

— Что начинали,— говорит Жених.— Новые пакости?

— Брось,— говорит Дочь.— Улучшения произошли и происходят.

— И при Сталине были какие-то улучшения,— говорит Жених.

— А что думает наш доморощенный философ,— спрашивает Сын /так он в насмешку теперь именует меня/.

— Когда тебя еше на свете не было,— говорю я,— один хороший человек писал:

— Ну и где теперь тот хороший человек?

Ну, спрашивает Нораб, чем ты отделался? Намылили шею, отвечает другой Нораб. Легко отделался, говорит первый, а мне вот хуже пришлось: мне дали по шее. Это еще по-божески, говорит второй. А вот А получил в шею, а В — взашей. Ха-ха-ха!

С дачей меня тогда надули: отобрали. Но в порядке компенсации мне дали отличный участок недалеко от города и безвозмездную ссуду на постройку дома. Если бы я оставался на прежнем посту, на такую ссуду можно было бы два дома построить, так как я все необходимое имел бы по государственным ценам, т.е. за гроши. А теперь пришлось покупать все у леваков, т.е. втридорога. И тут я пожалел, что своевременно не занялся своей дачей /помимо казенной/, на имя жены. Я не ожидал, что меня отставят. Это моя ошибка. Мой преемник, еше будучи моим помощником, ухитрился отгрохать дачу на имя матери, потратил он на нее тысяч десять, а сейчас она оценивается в сто пятьдесят.

Однако у меня сохранились некоторые полезные прежние связи. Плюс к тому меня включили в комиссию по оценке иностранных автомашин, сдаваемых на продажу в комиссионные магазины. Включили, конечно, по решению горкома партии. Это партийное поручение открыло мне путь к власти не менее значительной, чем прежний пост, но совершенно не обременительной и безответственной. Уже через пару месяцев трудно было назвать влиятельное лицо в городе, к которому я не имел бы доступа. Номинально /по официальной должности/ это все лица второго и третьего сорта /заместители, помощники, секретари, референты, кладовщики, завхозы и т.п./, а фактически, в чем я убедился, это обладатели реальной несокрушимой власти общества. Только теперь я начал понимать, что ранее я имел все свои жизненные блага исключительно за призрак власти, прикрывающий собою власть в собственном смысле слова. Мне платили за то, что я не мешал властвовать фактическим хозяевам. От меня, можно сказать, откупались. Мне предложили пост председателя оценочной комиссии. Но я отказался. И правильно сделал. В качестве рядового заслуженного члена я значил бы больше. Председатель комиссии /кстати сказать, бывший секретарь обкома партии/ уже через полгода ходил передо мной на задних лапках. Вот тогда-то я и начал строительство своей дачи. Ссуда, конечно, пригодилась. Но она ушла вся на поллитровки шоферам, сторожам, рабочим и прочей мелюзге. Что же касается материалов и самого строительства, на это не пошло ни копейки. Многие даже в долгу у меня остались. При этом я ни на йоту не вышел за рамки законности. И я пришел к выводу, что наши законы суть наилучшие за всю историю человечества, если, конечно, у тебя есть голова на плечах. Главное — занять такое официальное положение, чтобы каждый твой шаг был оправдан законом и чтобы у тебя просто не было возможности преступить закон.

За полгода я построил самую роскошную дачу в нашем дачном поселке. Я это знаю, ибо был сразу же избран членом правления дачного кооператива и знаю все дачи поселка лучше их владельцев. Начиная строительство, я дал архитектору, инженеру и прорабу особое задание: чтобы дача была просторной внутри и скромной снаружи; чтобы она терялась в глубине участка и не привлекала внимания. Прочие дачевладельцы обвиняли меня потом в безвкусице, в жадности и т.п. Но я не был тщеславен и знал,чего хочу.

После того, как дача была построена, выяснилось одно обстоятельство, о котором я раньше не думал: на даче надо жить, за ней нужен уход. Дети мои на даче жить отказались. Им, видите ли, это неудобно. Они наезжали иногда на несколько часов, в крайнем случае — на день или два, подъедали все запасы, производили разрушения и исчезали на большой срок. А трудиться и обживать дом и участок никто не хотел. Все хотели брать. И никто не хотел отдавать. Я уже в таком возрасте был, что не до работы. Да я и не привык к этому. Сама собой в голову пришла простая идея: сдавать дачу. В поселке все так делали. Сдавали даже те, кто не нуждался в деньгах. Просто установилось неписаное правило: сдавать и в течение нескольких лет оправдать расходы на строительство. Сели мы с женой за стол, взяли лист бумаги и прикинули. Можно комнату с террасой слева сдать одним жильцам, комнату с верандой справа — другим, две комнаты на втором этаже — третьим, комнату во времянке — четвертым. По пятьсот с каждых — выходит две тысячи. За собой оставим две комнаты в центре на первом этаже и комнату на втором. А если в гараже пробить пару окон и поставить перегородку, то... С жильцами договоримся, чтобы помогали обрабатывать участок.

Так и сделали. От желающих снимать отбоя не было. И мы еще немного накинули под тем предлогом, что надо платить за свет и газ, в кооператив, в милицию. Жильцы попались в общем спокойные. За исключением одних, о которых скажу особо. Из-за них-то все и завертелось в нашей жизни не так, как следовало бы.

Как ты думаешь, спрашивает Нораб, когда наступит коммунизм? Через сто километров, отвечает другой, если мы будем по-прежнему делать один шаг в десять лет. Ха-ха-ха!

Опять появился, спрашиваю я. Появился, говорит Она. А ты, спрашиваю я. Не знаю, говорит Она. Это все не так просто. А родители, спрашиваю. Приглашены в гости, говорит Она, свихнулись от радости.Пошли в кино. Показывали фильм модного и «гонимого» режиссера. Несколько лет назад фильм был запрещен. Тогда на него народ рвался. Теперь он идет свободно, и зал пуст. Она было в восторге, а я плевался. Почему такой фильм запрещали, говорю я. Я бы на месте властей пустил бы во всех кинотеатрах, если бы захотел дискредитировать постановщика. Ты ничего не понимаешь, говорит Она. Возможно, говорю я. Объясни мне, о чем этот фильм? Это не объяснишь, говорит Она. Не верю я, что ты искренне переживала эту муть, говорю я. Я же наблюдал за тобой. Знаешь, что это такое, твое современное искусство? Капля сиропчика на бочку вонючей воды.

Мы крупно поругались. Расстались, не попрощавшись. Дома я, стиснув зубы, читал книгу, которую Она мне дала почитать и по которой все с ума сходят /как сказала Она/. Потом как-то я предпринял попытку обсудить с Ней книгу. Она уклонилась. У меня появилось сомнение в том, что Она ее читала. Наслушалась, небось, разговоров взрослых.

Перегнать США нам ничего не стоит, сказа Вождь, но мы пока это делать не будем. Почему, спросил Нораб. А потому, сказал Вождь, что если перегоним, то сразу будет видно, что у нас голая жопа. Ха-ха-ха!

Людей, которые являются потенциальными или реальными врагами существующего строя,ничтожно мало, говорит Сотрудник. По расчетам лаборатории МВД /а они хорошо сделаны, между прочим/ на триста миллионов не более шестисот тысяч негативистов. Причем, большинство из них не реализуются или уходят в мелких правдоборцев и склочников. Фактически остается несколько десятков тысяч на всю Страну. Чем объяснить такой низкий негативизм общества, спрашивает Математик. Ничем, говорит Сотрудник. Это — совокупный продукт всех сторон жизни общества. Но не это тут главное. Важно, что даже МВД констатирует острый дефицит лиц, критически относящихся к существующему строю. Социальная апатия. Это ясно и без расчетов, говорит Математик. Уже сейчас число лиц, подвергнутых изоляции, но не совершивших никаких уголовных преступлений, раз в десять больше числа лиц, на самом деле являющихся инакомыслящими. Интересно, по каким принципам они производят отбор? У меня есть некоторые соображения, говорит Сотрудник. Предлагаю эксперимент. Составим личностную характеристику сотрудников специально выбранных учреждений. Это я беру на себя. И наметим список лиц, которых мы изъяли бы, если бы руководствовались определенными критериями. Я эти критерии берусь сформулировать. И посмотрим, что произойдет на самом деле.

Поехал Нораб в командировку. Взял с собой секретаршу. В гостинице спрашивает ее: как будем спать — как с секретаршей или как с женой? Как с женой, сказала секретарша, потупив глазки. Нораб лег, повернулся спиной к секретарше, пернул и захрапел. Ха-ха-ха!

Наш институт отличается от обычных академических институтов, сказал Заместитель. Наши лаборатории разбросаны по всей Стране, могут менять местоположение, уничтожаться, заменяться новыми. Мы имеем право включать в себя на время или насовсем любое исследовательское учреждение Страны. Можем использовать любых специалистов, любое оборудование, любой транспорт. Даже воинские подразделения. Вы же понимаете, у нас без таких исключительных возможностей и полномочий серьезное дело не сделаешь. Человеческий материал нам в неограниченном количестве и в любом ассортименте поставляют ОГБ. В нашем распоряжении вся система сознаториев, исправительно-трудовых лагерей, психиатрических лечебниц, детских колоний и т.д. Цели ИСИ в общих чертах вам известны. Более подробно с ними вас ознакомит Научный Руководитель института. В институте установлена двойная система субординации. Формально — я ваш заместитель. Вы председательствуете на всех заседаниях, совещаниях, советах. Подписываете всю документацию. А по другой линии — я ваш начальник. От меня вы будете получать все необходимые распоряжения и инструкции. И передо мною отчитываться в проделанной работе. За вами сохраняется прежний пост в ОАН. Ваша карьера в ОАН пойдет независимо от деятельности здесь. Но, разумеется, вся ответственность за работу в ИСИ возлагается на вас. За вами сохраняется все то, что вы имеете — квартира, зарплата, машина, дача. Помимо этого здесь вы будете иметь...

Директор слушал Заместителя. И с каждым словом последнего его настроение падало. Ну и влип же я в гнусную историю, думал он. Теперь не отвертишься. И думать нечего: ликвидируют. Он немного приободрился, когда Заместитель заговорил о великой исторической миссии, о грандиозной задаче и т.п. и о роли, какую предстоит сыграть ему, Директору.

Пришел Вождь в мавзолей поговорить с Лениным. Ну как, спрашивает Ленин, верит ли тебе народ? Верит, отвечает вождь. Идет за тобой, спрашивает Ленин. Идет, отвечает Вождь. Смотри, говорит Ленин, как бы за мной не пошел! Ха-ха-ха!

Ученый: Я читал многие работы по идеологии. Впечатление ужасное. Они бездарны в литературном отношении и безграмотны в научном. Серые. Скучные. Холуйские. Однообразные. Сплошное жульничество, подтасовки, передержки. Я не знаю иных текстов, которые по уровню безнравственности и интеллектуального маразма могли бы конкурировать с ними. Как можно в таком случае серьезно разговаривать о проблемах нашей идеологии?

Идеолог: Наша идеология есть массовое явление, подверженное действию законов нашего общества. Здесь эти законы дают знать о себе даже острее, чем в других сферах. Картина идеологии, которую вы кратко нарисовали, верна. Но разве лучше обстоит дело с художественной литературой, с живописью, с кино? Это — нормальное состояние нашей идеологии, причем — наилучшее для нашего общества. Вы удивлены? Дело тут не только и не столько в том, что у нас во всех областях настоящим талантам трудно пробиться /а в идеологии труднее всего/. Дело главным образом в том, что наша идеология именно в таком бездарном, маразматическом, жульническом, пустозвонском и т.д. виде служит этому обществу наилучшим образом. Всякое проявление таланта враждебно самой идеологии, разрушает ее и наносит ущерб стабильности общества в целом. Не случайно поэтому перлы болтливости, жульничества, злобности, тупости и бессмысленности, созданные классиками нашей идеологии, стали непревзойденными шедеврами литературы. Эта идеология по самому своему типу и по положению в обществе такова, что ожидать от нее что-либо иное бессмысленно. Что же касается нашего разговора, мы выделим самое существенное ядро идеологии, так или иначе сохраняющееся в ее текстах любого уровня и назначения.

У: Вашу идеологию можно критиковать с различных точек зрения. Было бы целесообразно выбрать одну, но самую главную. Я думаю, что таковой является ее претензия на научность.

И: Согласен. Потому не будем спорить о пустяках. Мне бы хотелось выяснить конкретно, каким образом идеология даже при условии допущения искреннего желания держаться в рамках науки в конце концов превращается в антагониста науки.

У: Зачем это вам нужно?

И: Состояние идеологии есть показатель состояния перспектив общества, ибо наше общество есть общество идеологическое.

Светлое коммунистическое общество было задумано нашими учителями таким хорошим во всех отношениях, что критиканам и недовольным в нем не должно быть места. Для этого наши учителя и на позиции пролетариата перешли, хотя сами были из буржуев. А наши вожди все в точности в жизнь претворили и еще дальше пошли. И построили мы это светлое завтра так, что не придерешься. По науке. Лучше не бывает. Не зря же мы столько народу угробили ни за что! После нас другие начали то же самое делать, но хуже. Не совсем так, как следует, совсем не так, как следует, или совсем так, как не следует.

И все-таки критиканы и недовольные появились. Откуда? Их быть не должно, потому как хорошо и лучше не бывает. И сколько времени их не было! Сколько людишек погубили, а их все равно не было. Мерзли, голодали, в рванье ходили, а не было. И вот появились. Откуда, спрашиваю? Вот в этом-то и загвоздка: быть их не должно и по теории, и по распоряжению руководства, и по воле народа, а они есть!

По поводу одной круглой даты бывших фронтовиков наградили медалями. После торжественной части я сделал попытку смыться, но меня перехватили. Сначала ветераны: фотографироваться. Потом девчонки: танцевать. Я махнул рукой на свои настроения и «выдал» вальс в том стиле, как мы танцевали в конце войны и первые годы после войны. И имел успех. И кончилось это тем, что я попал «в лапы» к ней. И мы танцевали, как в те далекие годы, и перестали танцевать потом. Ночью я провожал ее домой. Говорили о взаимоотношениях поколений, об отсутствии контактов и взаимопонимания. Она ругала реабилитированных: такая огромная масса несправедливо осужденных вернулась оттуда, и никаких последствий после этого тут! Все реабилитированные, с кем ей приходилось встречаться, махровые реакционеры, невежды, тупицы, злобные завистники. Впрочем, сказала она, не принимайте это на свой счет. Возможно, вы — исключение. Отчего же, сказал я. Я готов принять это на свой счет. Тюрьма не способствует моральному совершенствованию и образованию. Тем более подавляющее большинство репрессированных вовсе не были борцами за справедливость, за новые идеи в науке и искусстве. Это ясно, сказала она. И все же они были несправедливо обижены. Тогда большинство не мыслило в таком разрезе, сказал я. И вы, спросила она. И я считал, что попал за дело, сказал я. Люди прошли через ужасы концлагерей, сказала она. Должны же они как-то прореагировать на это. А как иначе? Скажите мне, как иначе, и я поступлю в соответствии с вашим советом. Я не знаю, сказала она. Я тоже, сказал я.

Оставшуюся часть пути мы прошли молча. На другой день просто кивнули друг другу и разошлись по своим местам.

Когда Сталин умер, его на некоторое время положили в мавзолей рядом с Лениным. Ну, как вы относитесь к такому соседству, спросил журналист у Ленина. Никогда не думал, что ЦК подложит мне такую свинью, сказал Ленин. Ха-ха-ха!

По телевизору была передача о том, с каким трудом добывается хлеб, и о том, что хлеб надо беречь. Среди выступавших хлеборобов был молодой парень, которого превозносили как замечательного работника и высоконравственного гражданина. Парень рассказал, как он однажды ударил другого парня, который бросил кусок хлеба. Мать сказала, что он правильно сделал, а то распустились, цену на хлеб не знают. Почему же правильно, возразил я. Тот, кто бросил, заплатил за хлеб и вправе делать с ним, что ему заблагорассудится. А этого подонка, который ударил, судить надо было, а не по телевизору показывать. Потом я рассказал эту историю Ей. Типичный пример отсутствия правового сознания, сказала Она. Конечно, хлеб бросать нехорошо. Но в принципе человек имеет право распоряжаться продуктами своего труда по своему усмотрению. А этот хлебороб, который ударил, законченный мерзавец. Ужас состоит в том, что он, возможно, субъективно честен, а окружение его поощряет на мерзости.

Хочу мебель обновить, говорит Нораб, заказать новый стол для спанья и кровать для работы. Ха-ха-ха!

Если вы еще раз запоздаете с печатанием доклада, сказал Нораб своей секретарше, я прикажу убрать этот диван из кабинета. Ха-ха-ха!

Странно, академиков у нас на пенсию никогда не переводят. Разве что в крайнем случае. Например, если враг. Врагов на пенсию не отправляли, сказал Академик. Их расстреливали. Тех расстреливали ни за что, сказал я. Вы же сами знаете, перегиб был. Я про сейчас говорю. Вот почему вас на пенсию уволили? Потому что я настоящий ученый, сказал Академик, а не карьерист и не холуй, как прочие. И потом, я ведь академик там, а не здесь. Где это «там», спросил я. На Западе, сказал он. Это вы плохо поступили, что вас там выбрали, сказал я. Нехорошо. Надо было отпор дать. Какой отпор, удивился Академик. Я же лингвист.К политике никакого касательства не имею. Как это не имеете, сказал я. У нас все имеют отношение к политике. А кто уклоняется, тот... Теперь мне все ясно. А я-то голову ломал, за что это вас. Не зря, выходит. Я, между прочим, Лауреат, сказал Академик. Лауреат, а в нашу Академию не выбрали, удивился я. Так не бывает. Зачем же тогда премию дали? Тут что-то не так. Разобраться надо. Поздно, сказал он. Да и не в чем разбираться. Все и так ясно. Я же говорю вам, что я — ученый, а не карьерист. Что вы заладили: карьерист, да карьерист, сказал я. А знаете ли вы,что такое карьерист? Имею некоторое представление, сказал он. Например, нынешний директор нашего института молодой, а уже членкорреспондент. А как ученый — абсолютный нуль. Вот то-то и оно, что у вас только некоторое представление, сказал я. А я, по-вашему, карьерист? А Генерал? Генерал без сомнения карьерист, сказал он. Услышал бы Генерал, сказал я, он бы вас со своей собачкой в клочья разорвал. Да он этих карьеристов поносит в таких выражениях... Мало ли что, сказал он. Нет, уважаемый ученый, сказал я, вы заблуждаетесь. Генерал не карьерист. И я не карьерист. Если человек занимает крупный пост, достигает высоких званий, это еще не значит, что он — карьерист. Вы в своей лингвистике собаку съели. А я — в этих делах.

И я впервые с удовлетворением почувствовал свое превосходство над Академиком в этом вопросе. Я похлопал его по плечу и рассказал кое-что..., так, самую малость..., из того, что я знаю на эту тему. А знаю я немало. И такое, что если записать, ни за что не поверят, что это было на самом деле.

Прежде всего виновато высшее руководство. Слишком молодое оно у нас. Слишком грамотное. Отсюда — веяния разные, стремление к преобразованиям. Едва им стукнет шестьдесят, как они уже выбираются па вершины власти. И им, конечно, хочется проявить себя. Молодежь! Мо... Прошу прощения, кровь играет. Сразу все Героями становятся. Генералами. Опять Героями. Маршалами. Опять Героями. Речи. Встречи. Проводы. Юбилеи. Из телевизора, бедные, не вылазят. А уж про газеты и говорить не хочется. В каждой строчке им проявить себя надо. А глядя, как на самом верху руководящая молодежь резвится, и пониже то же самое начинают вытворять. А критиканы смотрят, как их руководители на арене истории кривляются, начинают плеваться, неприлично выражаться. Вот, мол, старые маразматики! Взбесились от дури и тщеславия! И сами начинают по-своему шебуршиться.

Выступая по телевидению, Вождь сказал, что в дружественном нам Ебипте растут бабоебы, среди которых гуляют ебипопота мы. Он все перепутал, сказал по сему поводу Нораб, готовивший речь. Во-первых, не в Ебипте, а в Ебиопии. Во-вторых, не бабоебы, а ебобабы. И в-третьих, не ебипопотамы, аебимоты. Ха-Ха-Ха!

В приемном пункте Остряка раздели и проводили в кабинет Диагностического собеседования. Два здоровенных лаборанта усадили его в специальное кресло и пристегнули многочисленными ремнями так, что он не мог шелохнуться. К рукам, ногам, груди, шее, голове присоединили датчики. Сделали несколько уколов. И оставили одного. Наступило странное состояние умиротворенности и готовности ко всему, чему угодно. Остряк огляделся, насколько это было возможно одними движениями глаз. Кабинет был сплошь заставлен приборами, которых Остряк, привыкший иметь дело с современными приборами и знавший в них толк, до сих пор не видел и назначения которых не мог понять. Стояла такая тишина, что Остряку стало казаться, будто приборы еле слышно шелестят стрелками и перешептываются. Остряк почувствовал, что его наблюдают, и прежнее состояние успокоенности внезапно сменилось звенящим ужасом.

Внимание, внезапно услышал Остряк резкий голос. Приступаем к диагностическому собеседованию. Вам будут задаваться вопросы, на которые вы вольны отвечать или не отвечать. В ваших интересах отвечать, так как приборы все равно регистрируют ваши неосознанные ответные реакции, но с более низким оценочным баллом. Вы вольны отвечать правду или ложь. В ваших интересах отвечать правду... Незаконченный ответ не засчитывается... В ваших интересах... Вы должны... Вы можете... В ваших интересах...

Собеседование длилось шесть часов. Вопросы были самые разнообразные, от банальных /«Сколько будет семью десять?»/ и бессмысленных /«Что предпочтительнее: муха или интеграл?»/ до политических /«Считаете ли вы нашу Страну правовым государством?«/, провокационных /«Что бы вы сделали, оказавшись в США по туристической путевке?»/ и доносных /«Кто из ваших знакомых считает сводку ЦСУ ложной?»/. Вопросы располагались циклами, нарастая по степени важности внутри циклов и от цикла к циклу. Через некоторое время Остряк почувствовал, что его ответы уже неподконтрольны ему. На вопрос, что сделал бы он, если бы в руке у него был заряженный пистолет и перед ним был бы сам Вождь, Остряк ответил автоматически, что он выстрелил бы в Вождя. Этот ответ и решил его судьбу. Был установлен диагноз: антигосударственный терроризм. Последний цикл оказался самым легким. Он касался родственников, друзей, личных склонностей и привязанностей и т.п. Остряк от таких вопросов растаял до слез, отвечал на них искренне, четко и исчерпывающим образом. Он не знал, что бездушные приборы, вычислив характер его заболевания, после таких ответов вычислили и меру излечения: пожизненно, ибо больной неизлечим.

Затем был четырехчасовой медицинский осмотр. Пришлось пройти более двадцати кабинетов. И в каждом из них Остряку делали какой-то укол. Он еще не знал, что в одном из кабинетов ему сделали укол, благодаря которому он больше уже никогда не будет испытывать потребности в женщине. В другом сделали укол, избавляющий его от ногтей, в третьем — от зубов, в четвертом — избавляющий от растительности на теле /вплоть до бровей и ресниц/, в пятом — уничтожающий вкусовые ощущения, в шестом — притупляющий чувство голода, холода, боли. Одним словом, он еще не знал, что через несколько часов он станет бесполым существом, лишенным всего того, что заполняло его жизнь заботами, тревогами, радостями... Почти чистым лабораторным экспонатом для исследования проблем личности. Идеальным материалом для воспитания «нового человека».

Потом Остряка отвели в дезинфекционный блок, опрыскали какой-то жидкостью и окунули в ванну, из которой его извлекли уже без волос, бровей, ресниц, ногтей. Дали прополоскать рот какой-то жидкостью, и он выплюнул все зубы. Это навечно, сказали ему лаборанты. Гигиенично. И никаких хлопот со стрижкой волос и ногтей, с бритьем и чисткой зубов. Остряку дали поглядеться в зеркало, чтобы он имел адекватное представление о себе. Он увидел необычайно глупую физиономию и чуть было не рассмеялся. Но смех почему-то не вышел. Он вспомнил, что это чучело — он сам, и впал в уныние. Потом ему выдали ярко-оранжевые штаны и куртку из синтетической ткани без карманов и пуговиц. По дороге они заговорили по-английски. Остряк, свободно владевший английским, прошамкал вопрос, в чем дело и что тут с ним происходит. Заткнись, сказал один из санитаров. Разговаривать с обслуживающим персоналом тебе запрещается. Шли по длинному закрытому и совершенно пустому коридору. Через каждые сто метров автоматически открываемые двери. У двери с номером пять они остановились. Дверь открылась. Они вошли в боковой коридор, здесь они дошли до двери с номером три. Это оказалась дверь лифта. Выйдя из лифта, они по такому же пустому коридору подошли к двери с номером восемь. Дверь открылась. Остряка втолкнули в палату.

Из речи Вождя: Когда западные политики кричат о нарушении прав человека в нашей Стране, они писают против ветра. Ха-ха-ха!

Идеолог: Наша идеология содержит в себе философию в качестве базисной части. А основной вопрос всякой философии есть вопрос об отношении духа и бытия, сознания и материи, мышления и бытия и т.п. С него мы и начнем.

Ученый: Это — основной вопрос философии лишь в вашей идеологии. Для многих других он не основной и даже вообще не вопрос.

И: Пусть так, это — основной вопрос для нас. С чего-то надо начинать. А это начало оправдано историей философии и структурой нашей идеологии.

У: Выбор начала с научной точки зрения принципиален. Вы тут произнесли слова «базис», «сознание», «дух», «материя» и т.п., в отношении которых нет первичной изначальной ясности.

И: Идеология сочиняется для людей с некоторым жизненным опытом и языковыми навыками. Эти слова можно пояснить. А речь идет о вещах всем понятных. Человек что-то наблюдает вокруг себя с помощью глаз, ушей и других органов чувств. И обнаруживает в себе ощущения, восприятия, представления, мысли. Различает эти два ряда явлений для себя, противопоставляет их. Если он это не делает, ему бессмысленно говорить о философии. Это принимается как исходное данное. Философские словечки «бытие», «сознание», «материя», «дух» и т.п. и фиксируют это общепонятное различение и противопоставление. Когда-то способность к этому была огромным шагом вперед в развитии человечества. Это означало выделение человеком своего «я». Это было начало персонифицированной /индивидуализированной/ цивилизации, остатки которой доживают свой век на Западе.

У: Вы хотите сказать, что не всякая цивилизация предполагает это?

И: Цивилизация может существовать и достигать высокого уровня без упомянутого противопоставления и выделения «я» в качестве фундаментального принципа своей идеологии. Наше общество, принимая такую идеологию, стремится остаться персонифицированной цивилизацией. Это в силу имманентных законов коммунизма наше общество враждебно принципу персонификации /индивидуализации/. Принимая идеологию, которая своими историческими корнями уходит в идеологию персонифицированной /западной/ цивилизации, наше общество с самого начала оказывается зажатым между личным /«я»/ и социальным /«мы»/.

У: Вы имеете в виду христианство, говоря о...

И: Конечно. Наша идеология складывалась прежде всего как антипод христианства. Она также претендовала на души людей. И она унаследовала от христианства само понятие духа, противоположное телесному бытию, материи. Она заимствовала от христианства и самую постановку вопроса о соотношении духа и материи: что было сначала, каково их отношение в плане порождения. Вы знаете, что мы решаем этот вопрос так: материя предшествует духу и порождает его, а не наоборот, как утверждает христианство. Вы же не будете отрицать, что наше решение согласуется с наукой?

У: Буду. Наука не подтверждает и не опровергает этот фундаментальный принцип вашей идеологии. Она идет совсем в ином плане. Лишь историческое и фразеологическое наложение создало видимость того, что наука подтверждает тезис материализма вашей идеологии. Прочно связав себя с наукой, ваша идеология родилась, неся в себе глубинный антагонизм между наукой и идеологией. В чем, коротко говоря, данные науки в применении к данному вопросу? Наука говорит лишь следующее. Существа, обладающие способностью сознания, мышления и т.п. /обладающие духом/, возникли на Земле исторически, т.е. было время, когда их на Земле не было, но была природа, этой способностью не обладавшая. Наука, далее, считает дух способностью определенным образом организованных тел. Так что наука вовсе не выступает как перевертывание тезиса христианства о сотворении материи духом. Она рассматривает проблему совсем в ином плане — в плане эволюции материи, природы и только. Ваша идеология и здесь двойственна: она хочет заимствовать план науки и, вместе с тем, удержаться в плане христианского подхода к проблеме, перевернув христианское решение, сделав тем самым бессмысленным как то, так и другое. Я знаю, вы чувствуете это и обставляете свое учение системой оговорок. Мол, не придирайтесь к словам. Но «неудачные» формулировки и словечки не отбрасываются. Они сохраняются и со временем заявляют свои права на первые роли.

И: А понимание сути духа?

У: Но это уже другой вопрос.

Ты что-то совсем позабыл про свои супружеские обязанности, сказала супруга Нораба. А я решил не вмешиваться в твои внутренние дела. Ха-ха-ха!

Дефицит предметов потребления и привилегии суть следствия, а не причина, говорит Бородатый. Причины глубже. Я ведь участвовал в эксперименте на Коммунистическом острове. Там сначала действительно все было по потребности. И первую пару педель мы блаженствовали. Любили друг друга. Работали с энтузиазмом. Но постепенно стало происходить нечто странное. Выработалась новая система оценок. Изменились наши реакции на происходящее. Стала складываться система различения и неравенства. Через месяц на острове при изобилии всего нельзя было без блата и бюрократической волокиты достать даже зубную щетку. Где-то гнили ценные продукты, а мы мотались в поисках картошки и колбасы «собачья радость». Скоро образовалась мощная гангстерская группа, в которую вошла вся партийная и административная верхушка. Она так зажала население острова, что не пикнешь. Попытки побега жестоко подавлялись. Многие просто исчезали бесследно. Никакого суда. Собрания — липа. Комиссии из центра не замечали ничего плохого. Их встречали на высшем уровне, показывали образцовые жилые дома, магазины, предприятия. Одаривали их ценными подарками. Поили. Девочек или мальчиков поставляли по желанию. И комиссии вопили от восторга: коммунизм! Это был действительно коммунизм. Но не райский идеологический, а адский реальный. Лишь после того, как доведенные до отчаяния люди взбунтовались, сожгли райком партии с его штатом, разгромили отделение милиции и разнесли склады, на острове появились войска и следственные органы. Основную массу населения рассортировали по Стране. Я никого из них после этого не встречал. Скорее всего их ликвидировали. С нас, с «исследователей», взяли подписку о неразглашении.

Решило высшее руководство даровать трудящимся демократические свободы. Начать решили с самых основ — открыли на улице Горького бордель для трудящихся. Ну, спрашивает Вождь, посещают трудящиеся бордель? Плохо, говорит Нораб. Цены, небось высокие, говорит Вождь, надо снизить. Снизили, говорит Нораб. Не идут, сволочи. Приплачивать надо, говорит Вождь. Приплачиваем, говорит Нораб. Не идут, сволочи. Блядей, небось, плохих подобрали, говорит Вождь. Нет, говорит Нораб, самых что ни есть подходящих подобрали, еще с дореволюционным партийным стажем. Ха-ха-ха!

Ого, сказал Дядя, просматривая газету, три четверти населения приняли участие в обсуждении проекта новой конституции. Такого идиотизма не было даже при Сталине. Интересно, сказал я, где они набрали эти три четверти? Это значит, и младенцы принимали участие, и больные, и выжившие из ума старики. Очень просто, сказал Брат, некоторые люди принимали участие в обсуждении по три, по четыре и даже по пять раз. Вот они и посчитали в среднем. При Сталине, сказал я, вера какая-то была, а теперь — сплошная липа. То же самое было, сказал Дядя. Ничуть не лучше. А что ты имеешь ввиду, говоря о вере, спросил меня Брат. Это весьма растяжимое понятие. Вот, например, я верю, что на смену дня придет ночь, что чашка разобьется, если я ее брошу на пол, что сдам математику минимум на четверку, что на каникулы подамся на юг, что мой друг меня не продаст и т.п. Тут много разнородных явлений, и во всех случаях мы говорим «верю» или «не верю». Надежда, желание, уверенность, доверие и т.п. Одно дело — верить во что-то на основе личного опыта, другое дело — на основе опыта человечества и познания, третье — на основе желания, четвертое — на основе страха и т.д. Подавляющая масса населения относится к новой конституции так же, как в свое время то население к старой,— с полным практическим безразличием, как к явлению в области начальственного спектакля. В обсуждении люди участвовали, как и раньше, из страха, из шкурнических соображений, в силу холуйской натуры, из желания себя показать и т.п. В общем, тут работали все возможные мотивы и причины. Они и раньше были. А установить долю тех или других сейчас уже невозможно. Но с точки зрения социальной психологии то, что сейчас называют «искренней верой в идеалы коммунизма», на самом деле было лишь заданной формой фразеологии, адаптации и самооправдания. Откуда тебе знать, усомнился я. Наука, сказал он. Если ты мне скажешь, что пятьдесят лет назад сила тяготения была в два раза меньше, я же не поверю тебе.

Не жаловаться на устройство жизни должен ты, услышал Ученик чистый и возвышенный голос, а на себя оглянуться. Помни, все в тебе, все из тебя, все от тебя. И нет иных причин происходящего. Не жаловаться на обстоятельства, а восстать против зла должен ты, иначе ты не человек. Помни... Помни... Должен...

— Что со мной, где я?! — закричал Ученик, сбросив дырявую дерюжку с голого тела и опустив посиневшие ноги на холодный цементный пол.

— На том свете, молодой человек,— услышал он насмешливый голос обросшего седой щетиной существа на койке рядом.— В вытрезвителе, конечно, где и подобает быть порядочному человеку.

— Как я сюда попал? Что же теперь со мной будет?

— Ничего особенного. Напишут на работу. Сообщат в особую комиссию вашего района. Вызовут, оштрафуют, на первый раз /а вы, судя по всему, начинающий/ предупредят. И все. Министром и партийным секретарем вы, конечно, уже не будете. Жаль, конечно, но что поделаешь. А потом... В общем, как сказано:

Эти гады, конечно, обчистили наши карманы. Впрочем, там и чистить уже было нечего вроде. Ну, да не беда. Скоро нас выгонят отсюда, и мы сообразим похмелиться. Как сказано в том же первоисточнике:

— Кто я такой? Я уже представился вам некоторое время назад. Что же, могу напомнить: Командировочный. О себе можете не говорить, я помню все в деталях.

— Мы вчера здорово заложили,— говорил Ученик, когда они с Командировочным незнакомыми переулочками двигались к Дусе.— Премию пропивали. А где мы, собственно говоря, находимся?

— В славном городе Вождянске,— сказал Командировочный.

— Не может быть?! А как я сюда попал?! Мне же на работу надо!..

— Вы прибыли ночным самолетом. Требовали, чтобы вас доставили к самому товарищу Сусликову.

— Кто такой Сусликов? Я не знаю никакого Сусликова!..

— Я тоже не знаю, хотя тут весь народ только и говорит о нем. Что касается работы... Работа не волк, в лес не убежит. А если и убежит, туда ей и дорога. Как сказано все в том же Евангелии:

Секретарь Городского Комитета КПСС перерезал ленточку. Председатель Городского Совета потянул за веревку. Покрывало медленно сползло к основанию, обнажив свеженький бронзовый бюст товарища Сусликова, еще не покрывшийся зелеными подтеками и еще не засранный голубями, которые наводнили город в ужасающих количествах. Военный оркестр грянул торжественный марш, специально сочиненный для этого случая местным композитором и названный в честь товарища Сусликова «Героическая Суслихуита». Представители трудящихся, воины, школьники и дети дошкольного возраста усыпали основание монумента и окружающее его пространство в радиусе десяти метров живыми цветами. Начались торжественные речи, приветствия, клятвы, здравицы и т.п. Не дожидаясь конца процедуры, Стопкин, Жидов и Командировочный потихоньку смылись с площади в злачное место, только что открытое Командировочным. Открыл-то это место, собственно говоря, трест столовых и ресторанов Буденновского района города. А Командировочный открыл его совсем в другом смысле, а именно — в том, в каком Колумб открыл Америку.

— Местечко,— говорил Командировочный, предвкушая удовольствие от предстоящего выпивона,— блеск, сами увидите. Только что открыли. Совсем еще не загажено. А у нас, сами знаете, традиция. Когда открывается новая пищеточка, первые два дня в ней можно еще ухватить столик, не заваленный грязной посудой, и взять рагу с картофельным пюре или макаронами. Правда, рагу — сплошные кости и жилы. Но зато они изъяты из настоящего мяса. И запах опять-таки натуральный, мясной. И поварам, официанткам и посудомойкам приказано обращаться к посетителям на «вы». Так что вместо привычного грубого обращения «куды прешь, твою мать?!» мы услышим «куды это вы прете, вашу мать?!». Все-таки приятно, человеком себя чувствуешь. Послушайте, а кто таков этот Сусликов?

— Никто не знает,— говорит Жидов.— Говорят, «Серый Кардинал». Фактическая власть. Манипулирует Вождем по своему усмотрению, находясь за кулисами. Скрытый и таинственный механизм нашей системы власти и т.д. и т.п. Одним словом, вошь. Не стоит забивать голову таким ничтожеством.

— Откуда они живые цветы достали,— удивляется Стопкин.— В наших краях цветы перестали расти на другой же день после октябрьского переворота. Пережитком помещичье-буржуазным считались. А теперь самую никчемную крысу в их бюрократической помойке усыпают живыми цветами! Где они их достали? Надо будет вечерком поживиться!

— Не выйдет! Они тут охрану поставят. После того случая они усилили патрулирование.

— Ерунда! Помяните мое слово, никого не останется. Милиция понадеется на дружинников. Те из страха перед хулиганами смоются в безопасные места. А военные патрули разбредутся по бабам.