Затмить Земфиру

Она стояла возле входа в редакцию с букетом подснежников. Черный свитер и юбка, белые колготки. Первоклашка, сама невинность.

– Привет, – беглые глазенки за длинной челкой. – Это тебе.

И протянула мне букет.

– Как трогательно. Куда ты пропала?

– Пойдем где-нибудь кофе попьем. Расскажу.

Я повел ее в редакционный буфет.

После концерта старшекурсников она с подругами зависла в «Китайском летчике». Чайная церемония плавно перетекла в совместное рубилово с музыкантами, в тот вечер выступавшими на сцене.

– Вы что, подрались с ними?

– Да нет, – певунья усмехнулась. – Просто поиграли. Джем-сейшн устроили. Я чуть своих уфимцев не предала.

– В каком смысле?

– Подумала, а не взять ли к себе эту группу.

– А что за группа?

– Думаешь, я помню? Вовремя порвала струну на гитаре. Пресекла измену.

– Значит, Маня у нас способна на измену?

– Ой, способна, ой, способна!

Я рассмеялся, но, если честно, от неопределенности в наших отношениях меня буквально тошнило. Тут бы спасла рюмка водки либо цитата из Гайдая.

– «Шеф дает нам возможность реабилитироваться», – выбрал я последнее.

– О чем ты?

– Нам нужно сделать то, что мы не успели сделать. Поехали ко мне, а?

Согласен, все это было сказано слишком в лоб и звучало пошловато, но Маня поморщилась так, словно я предложил ей спеть песню из репертуара Лены Белоусовой.

– Сейчас не до секса.

Я еле сдержался, чтобы не брякнуть очередную пошлость: «Что, объелась за два дня?» Впрочем, ее ответ был очевиден: «Я же тебе говорила – мне никто не нужен. И сплю я только в обнимку с гитарой». Это у Мани фишка такая – она на ночь кладет к себе в постель гитару, «инструмент – это живая плоть» (цитата не из Гайдая).

Чтобы сгладить неловкость, пробубнил:

– Слушай, я весь испереживался за эти дни. Думал, тебя тот маньяк выследил. В натуре.

– А маньяк и выследил. – Певунья смотрела на меня серьезно, левый глаз ее подергивался. – Да-да, ко мне приперся маньяк.

– Что?!

— Маньяк, но другой. Чистый зверь. – И после драматической паузы: – Димка из Казани приехал.

Оказывается, Ксюха в припадке ревности настучала о нашей небесной истории ресторатору. Сегодня Димка явился. С утреца, да не один – с двумя братками.

Ввалился в квартиру и приступил к допросу в стиле папаши Мюллера – жестко, с веселенькой агрессивностью. Маня так и просидела в кровати в разобранном виде до самого полудня. Сначала выкручивалась, как Штирлиц, затем раскололась.

– А что ты ему сказала?

– Все.

– Понятно. И что было дальше?

А дальше Димка схватил Манину гитару, эту «живую плоть», и шарахнул ею по стене. Как образно выразилась певунья, «кровь брызнула из сердцевины корпуса прямо на лицо Зверя». Затем ресторатор вцепился зубами в гриф гитары, стал яростно грызть колки и в бешенстве рвать струны...

– Вот урод! – возмутился я на весь буфет.

Наша эмоциональная беседа стала привлекать внимание, и я предложил Мане прогуляться. Мы вышли на Большую Ордынку. Весна буянила вовсю, капель стучала в асфальтовые плошки, возле израильского посольства орали на идиш вороны. Я вслух строил планы по молниеносному захвату казанского отморозка. Жаль, мобильник моего друга из «Петровки, 38» был заблокирован.

– Я тебе еще не все сказала, – перебила меня певунья. – У тебя в подъезде может быть засада.

– Какая засада?

– Он узнал от Ксюхи твой адрес. Грозился порезать на куски.

По словам Мани, Зверь никогда просто так языком не трепал (она теперь Димку иначе как «Зверь» не называла). И был способен на самые крайние, самые жестокие действия. Когда певунья жила с ним в Казани, он чего только не вытворял. Однажды, приревновав к уличному гитаристу, которому Маня кинула десятку в шляпу, Зверь выбросил девушку из окна третьего этажа. Внизу, на старом матрасе, ночевала свора собак. Это певунью и спасло: она упала прямо на их блошиные спины. С переломанными хребтами шавки сдохли мгновенно. Все, достал! Маня сбежала в Москву. Только через месяц Димка ее как-то вызвонил через Ксюху...

Теперь мне в общем стало понятно навязчивое стремление певуньи «спрятаться от людей», отгородиться от толпы. А если и ее детские игры были наполнены такими, как Зверь, придурками и даунами, отрывающими головы у кукол и слоников... Впрочем, лезть в столь отдаленное Манино прошлое не было времени – мы наконец подъехали к редакции «Петровки, 38». Слава богу, Женька оказался на месте.

– Ты чего трубку не берешь? – набросился я на него.

– Да денег на счете нет. А что случилось?

Я ему коротко рассказал. Дальше события развивались стремительно. Женька куда-то позвонил, мы вылетели – на крыльях мщения. Возле метро «Чертановская» подсели в фургончик с четырьмя быкастыми омоновцами. Остановились недалеко от моего дома. Я вышел – это была такая «ловля на живца». И действительно, возле подъезда меня окликнули...

Омоновцы били ресторатора с дружками страшно, но умело. Когда те поднялись, их штормило, как после канистры спирта. Однако на лице ни ссадины, ни капельки крови. Мастера, блин! Потом у казанских переписали паспортные данные и предупредили: «Еще раз здесь появитесь – замочим на хрен!» Димка-Зверь кивнул, с какой-то заклеточной тоской посмотрел на Маню, сел в машину и отчалил.

Пришлось, естественно, проставиться. Пили у меня, спасенного. Где-то на пятой бутылке омоновский старшой-бугай с родимым пятном, похожим на фингал, до того молчавший, вдруг пробасил:

– Схорониться вам надо. На пару недель. Я их предупредил, но кто знает.

Мы с Маней благодарно покивали. И, оставшись наедине, обсудили проблемку. Певунье, конечно, не с руки было покидать Москву – колледж, потом подружка вроде отдает свой компьютер, надо освоить одну из музыкальных программ. Уфа на носу, в конце концов. Но кто лучше Мани знал повадки Зверя: его коварство, подозрительность, жестокость, неистребимое желание вендетты.

— Едем-едем. Но куда?

– Египет, Красное море, там сейчас тепло. – Я уже определился с маршрутом.

Легли взбудораженные, закрывшись на все засовы. От секса, способного расслабить и успокоить, Маня и в этот раз отказалась наотрез.