Затмить Земфиру

Ксюха явилась часов в восемь. Белая, как Снегурочка: белый костюм, туфли, сумка через плечо. Похудевшая и похорошевшая. Я снова вспомнил о герцогине Альба, позировавшей для «Обнаженной Махи».

– Медсестру вызывали?

Ах, вот оно что! Ее перевоплощение, впрочем, было уместно: в отличие от Мани Ксюха любила театр, и мы часто ходили с ней на модные спектакли. Да и расстались в первый раз, как я уже говорил, после экспериментального «Гамлета» в Театре Ермоловой. Это была пьеса скандального Владимира Сорокина, и там Офелия все время с удивлением вопрошала: «Это я-то – честная?!» Потом был мексиканский ресторанчик, я слизывал соль с Ксюхиных запястий, шейки, верхней губы. Затем она ушла в текиловую метель...

– Вы меня узнали, сударь?

Еще не проснувшись окончательно, я вяло пошутил:

– «Человек, человек! Официант, почки один раз царице!»

– Ну, слава богу. А то я думала, вы вместе с Надеждой Борисовной наклюкались.

Она зашла, и тут – странное совпадение! – полыхнула и погасла лампочка в коридоре. Я резко обернулся: неужели второй дубль мамкиных страшилок? Нет, все так же спит на столе (правда, вместо холодца я ей подушечку-пердушечку под голову подложил).

– Как она? – спросила Ксюха. – Не очень буянила?

Я рассказал и про подушечку, и про кровавый палец, и про отрезанную руку в ванной.

– Слушай, а где сейчас Антон? Сидит?

– Какой Антон? – Ксюха вынула из сумочки белую пачку «Vogue».

– Брат родной Мани. Ну ты знаешь эту историю о «мертвой руке»? Об убийстве Лены. Или самоубийстве.

– Бред какой-то. Какой Лены? Вы ничего не путаете? У Мани никогда не было брата.

– Здрасьте-пожалуйста! Мне Надежда Борисовна тут целую телегу о нем прогнала. Мол, руку отрезал у повесившейся колдуньи, потом злоба какая-то, хрясь, хрясь... Смотрит – Ленка уже внизу лежит, в луже крови.

– И вы поверили?

Я потрогал небритую правую щеку – она горела.

– Честно говоря, нет. Не до конца. Но я не думал, что все это – полный бред. Правда, бред? И что, действительно нет никакого брата?

– Надежда Борисовна просто всегда сына хотела. Вот и выдумывает истории.

– Но ты понимаешь, что она... слегка не в себе?

– Это мягко сказано. Но ничего, завтра поедем в клинику. Там какой-то знаменитый доктор. Лечит по методу «двадцать пятого кадра». Дома она уже и кодировалась, и зашивалась, и гипноз – ничего не помогает... Вы извините, что сеструха так ее на вас скинула. Как снег на голову.

Ксюха закурила.

– Я чего-то не понял. Мы на «вы» с тобой?

– А почему мы должны быть на «ты»?

Я усмехнулся.

– Старые обиды? Понимаю. Я на тебя, между прочим, тоже сильно обижен. Не знаю, как Маня тебя простила, но я...

– Это на что же ты обижен? – Ксюха приподняла пустую бутылку из-под бражки, двумя пальчиками, будто грязный носовой платок. – Она одну выпила? Две?

– Две. Это ведь ты Димке про нас настучала? Он приехал, и знаешь, что тут устроил?

– Знаю. Маня рассказывала. Разбил гитару, тебя хотел на куски порезать. Но что говорить? О покойнике либо хорошо, либо ничего.

– Так ты в курсе?

– Да, Маня говорила. И мне его ни чуточки не жаль. Порядочное дерьмо был. А заложила я вас в порыве, так сказать, ревности. Ревность, мой друг, женская ревность. Ты же меня бросил, как Герасим Муму. А почему, простите, что в рифму? Чем я хуже Мани? Ну чем? Вот, посмотри.

И Ксюха, привстав, очень эротично огладила свою плодоносную грудь, талию, бедра. Как Светличная в знаменитой сцене с Никулиным в отеле «Атлантик». Стала с усмешкой расстегивать кофточку.

– Ты переигрываешь, – остановил я ее. Не зная, что сказать, спросил: – Как твоя Светочка? Ты ее с кем сейчас оставила?

– Сонечка, – поправила Ксюха. – У соседки сидит. А что? Хочешь удочерить?

– Не смешно.

– Не смешно. Так ты не увиливай от вопроса. Чем я хуже Мани? Или, скажем так, чем она лучше?

– Не знаю.

– А ты порассуждай. Она, вероятно, заботливее, внимательнее, добрее. Более предсказуема, чем я. И в постели с ней, вероятно, намного лучше!

– Это уж нет, – вырвалось у меня опрометчиво. – В постели с ней... сложно.

– Да, Маня вообще будто яблочная бражка: простой с виду напиток, но сложная рецептура, – философски заметила «Маха».

– Что же в ней сложного?

– В Мане или в рецептуре?

– В рецептуре. – Я с неохотой включился в игру.

Ксюха с серьезным видом стала рассказывать:

– Берем килограмм сахара и один пакетик сухих дрожжей на три литра воды, Крупно нарезанные яблоки добавляем по вкусу. Весь этот компот надо настаивать под плотной, но понемногу пропускающей воздух крышкой около трех недель. Можно вместо крышки использовать резиновую перчатку с дырочками.

– Или презерватив, – вставил я.

– Можно и презерватив. Самое важное – это соблюсти пропорции. Потому что, если будет слишком много воды и недостаток дрожжей и сахара, получится ядреный яблочный уксус. Далее наступает время перегонки...

– Не надо про перегонку, – оборвал я Ксюху. – Я знаю: две кастрюли, влажное полотенце, этот... тазик. Сам когда-то гнал бражку из рябины, когда жил в общаге.

– Ты жил в общаге?

– Когда учился в Литинституте.

– Интересно... И все-таки, чем тебя зацепила Маня?

И действительно – чем?

Я сделал вид, что задумался. Хотя ответ был очевиден: меня «зацепило» маниакальное желание певуньи стать звездой, «затмить Земфиру». (Потом уже – совершенное тело, похожее на паркер, узкое запястье с выпуклой косточкой, утиный носик). Ради этой высокой цели девушка спрятала в некий потаенный сундучок целый ворох жизненных удовольствий. Чтобы через энное количество лет открыть его и уже в том, другом, звездном мире зажигать по полной. (Так в Древнем Египте клали в могилу знатного вельможи фигурки слуг и рабов, которые «оживали» на том свете вместе с господином и служили ему.) В тот же сундучок была заперта и любовь – Маня не любила меня, я не тешил себя иллюзиями. Но ведь и мое чувство к ней (что греха таить) зависело от соблюдения, так сказать, пропорций. Как при изготовлении бражки. Слишком много «воды» и недостаток звездности – получайте уксус вместо любви. Эту кислятину я уже ощутил на губах в том же Египте, когда певунья, ударившись головой о рифы, решила вернуться в Бугульму.

Но как-то глупо говорить Ксюхе: Маня-де зацепила меня тем, что хочет «затмить Земфиру». Ксюхе будет обидно. Да и я буду выглядеть наивным доверчивым простачком.

– Чем зацепила? «Чей туфля? Моё. Спасибо». – Цитата не к месту – самое время выпить. – Там осталось немного бражки. Выпьем?

Ксюха покраснела. Кажется, рассердилась.

– Ну, не хочешь, не говори. А как ты, кстати, относишься к Маниной бисексуальности? Терпимо? Может, ты тоже «двустволка»?

– Ай-ай-ай, Ксения. Обидеть ребенка может каждый.

– Нет, правда. Она же перетрахала всех моих подруг. Рассказать пикантные подробности?

Теперь уже покраснел я.

– Где же ваша образованность и утонченность, герцогиня?

– Нет, рассказать?

– Ничего не хочу об этом слышать.

– Ясно. Ну и закрывай глазки. Удлиняй шею.

– Чего?

– Ты как Энгр [35] . – Ксюха наконец блеснула эрудицией. – Чтобы создать некий идеальный образ, берешь и удлиняешь девушке шею.

– Не умничай. Вообще ум женщины, чтоб ты знала, проявляется во взгляде, в коротких фразах, а не в глубокомысленных изречениях и бессмысленных улыбках.

– Это кто умничает-то? И потом, я вовсе не улыбаюсь.

– И шею удлинял Модильяни [36] , по-моему. А не Энгр.

– И Модильяни тоже, – кивнула «Маха». – Сильное чувство изменяет пропорции.

– Да какое сильное чувство! – снова опрометчиво вырвалось у меня.

– Даже так? Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Нет-нет, это не про лесбийские дела... Про смерть одного Маниного друга.

– Про Димку, что ли?

– Про другого. До Димки.

– Боже, залежи трупов вокруг девушки.

– Вот я об этом же. Только сначала давай действительно выпьем. И, кстати, может, Надежду Борисовну куда-то переложить?

– Вспомнила! Мы ее не поднимем.

– Верно.

Дерябнули, и Ксюха начала свою печальную повесть.